Шашечный блиц под барабанные ритмы

      Евро-2016       Он приходит на тренировку как всегда. Держит лицо. Улыбается. На поле еще никого, но держать лицо наедине с собой куда как тяжелее, нежели в толпе.       Он прикрывает глаза, мысленно заполняет пустое пространство людьми. Команда. Штаб. Чачич с неизменной бумажкой в руках — на листе А4 расстановка и подписанные имена игроков. Как будто до сих пор не может выучить, чей же он главный тренер. Он вздыхает про себя, думает, обращаясь к папе: «Видишь, с кем приходится работать»… Он прокручивает в голове комплексы упражнений. Разминка. Кардио. Силовые… Чарли нельзя перегрузить, во вчерашнем матче с турками ему сильно досталось, вообще сгонять бы его к доктору Немецу еще раз… два… а лучше положить в лазарет и обмотать ватой на пару дней. И к больничной койке примотать армированным скотчем. Он понимает: так, разумеется, не получится. Но все же хочется.       Тишину тренировочного поля нарушают голоса. Команда выходит — пришиблены вчерашним, конечно же. Все они… «Как думаешь, папа, у меня получится их взбодрить?» Он пытается придумать ответ за отца — не выходит. Его отец в больнице, обмотанный паутиной трубок от капельниц, датчиками, подключенными к мудреной аппаратуре — доктора ему все подробно объяснили, но он не запомнил. Зачем? Каждый должен делать то, что умеет. Врачи — лечить. Он…       Он открывает глаза.       Чачича, конечно же, на тренировке нет. Конечно же. Быть не может.       Игроки выжидательно смотрят на него, и он начинает делать то, что умеет.       Тренировать. Придумывать расстановку на матч. Поддержать игроков.       — Спасибо, — тихо говорит ему Перишич после утренней тренировки.       Он в ответ только пожимает плечами. Было бы за что. Чачича нет, кто-то же должен… «Знаешь, папа, даже если бы он и был, это мало бы что меняло».       Дневная тренировка.       Вечерняя.       Надо бы собрать команду, сказать несколько слов.       Он не успевает.       Звонок из дома, звонок из госпиталя, звонок, звонок, звонок… Как будет весь мир спешит ему сообщить: отныне он сирота.       Ничего не помогло. Ни мысленные разговоры, ни попытки заклясть вселенную: «Хватит того, что у Домагоя меньше месяца назад умер дядя, у Ловре отчим. Хватит того, что у Дарио вчера сразу после матча умер отец». Хватит, хватит. Хватит!       Не хватило.       — Соболезную, Марьян, — тихо говорит Ива. Ива протягивает ему конверт — билеты на самолет.       Он берет конверт, пытается что-то ответить. Не может: горло схватило спазмом. «Папа…»       — Все поймут, если ты не вернешься к игре с Чехией, — все так же тихо говорит Ива. Он кивает.       «Знаешь, папа, они ведь и правда поймут. Только я сам не пойму». Хватит того, что Дарио вчера улетел в Хорватию на похороны и неизвестно, вернется ли. Хватит того, что Чачич улетел вместе с Дарио. Хватит… Если много раз подряд произнести слово, оно теряет смысл, превращается в набор простых звуков.       Они идут в ресторан, и Марьян пытается понять, что сказать своим Пламенным. «Вы уже остались без капитана и главного тренера, а теперь еще и без тренера вратарей остаетесь?»       За него говорит Ива. Он молчит, силится удержать на лице привычное каменное выражение.       — Марьян… — выдыхает Перишич. — Чем мы можем помочь?       — Я вернусь до матча, — говорит он вслух. — Папа не понял бы, если бы я вас тут бросил… без отцовского присмотра.       Они возвращаются во Францию все вместе. Чачич пытается что-то говорить про несчастливый год, про потери, про соболезнования.       Марьян с Дарио сидят рядом. Молчат. Коротко переглядываются. Мысли в глазах — отражением.       «Все бы поняли, если бы ты остался дома» — «Кроме меня самого. И папа не понял бы».       «Домагой и Томислав на пресс-конференции подобрали правильные слова» — «Да. Они молодцы».       «Надо быть в форме».       До матча они успевают провести еще одну тренировку. Он и Дарио.       Марьян идет на поле, задерживается рядом с Ивой, с которой так уютно молчать на двоих — никаких лишних слов. Смотрит на команду, которая окружает своего капитана: соболезнования, слова поддержки, тепло душевного пламени шашечной семьи. Смотрит на редкие взгляды исподлобья, которые бросают на него самого игроки: молодцы, что не лезут с утешениями. Он не Дарио, ему проще в одиночку. Вратарская привычка.       Он смотрит на вратарей и заставляет себя сделать шаг на газон: тренировать. Учить. Одобрять.       — Я могу чем-то помочь? — тихо спрашивает Перишич посреди тренировки. Он пожимает плечами: чем тут уже поможешь? Да и спрашивал уже, к чему этот нелепый повтор? Только дергается уголок губ — вечная каменная маска пытается сползти с лица.       — Забей гол во время матча, — отвечает Марьян, пытаясь превратить кривую усмешку на лице в улыбку.       — Обязательно! — горячо обещает Перишич. Марьян, впрочем, не верит в такие обещания.       — Пойдем лучше погоняем вратарей, — предлагает Марьян. — В боевом режиме.       Он вообще ничему сейчас не верит. Тем более — обещаниям радости.       Жоффруа-Гишар заполнен до отказа, «гостевой» сектор красно-белых шашек с редкими вкраплениями черных курток Bad Blue Boys приветствует свою команду и своего капитана отдельно. Марьян забивается во вторую линию штаба, рядом с Ивой, он сделал все, что мог, сейчас все ногах и головах игроков. «И в руках Чачича, папа», — мрачно думает он, смотря на главного тренера — вечные листки с расстановкой в руках, под кружками с номерами подписаны имена игроков, господи, как нелепо, ладно еще на тренировках, но во время матча-то!..       Дарио плачет во время гимна — и это видит весь мир. Марьян прячет слезы, малодушно радуясь, что это не он под прицелом камер. К счастью, капитан Пламенных умеет брать себя в руки и думать на поле об игре.       — Можно я просто убью Чачича? — интересуется Ива, когда господин главный тренер орет на Дарио, срубившего Крейчи.       — Можно, — отзывается Марьян. — Но судить будут как за настоящего тренера.       Ива только вздыхает в ответ.       Игра, в общем-то, равная, и через тридцать пять минут Марьян почти готов, что в перерыве им — ему, Иве и Дарио — надо будет подумать, как и что изменить, какие замены сделать. Он начинает мысленно составлять речь, которую надо толкнуть Субе, а заодно и всей защите оптом, когда в центре Перишич перехватывает мяч у Плашила, тащит его практически через все поле и бьет, бьет так, что даже Петр «Мистер Зеро» Чех вытащить не способен. Пламенная трибуна взрывается криками, взрывами, файерами. Иван через все поле протягивает руку к Марьяну — Марьян почти чувствует это рукопожатие, пока набежавшие Пламенные не скрывают Перию из виду. Марьян чувствует гордость, на сердце теплеет: надо же, сдержал слово!       Иван освобождается от объятий, бежит через все поле, выскакивает к тренерской скамейке, на ходу отмахнувшись от Чачича, который недовольно бубнит: «И что ты тут забыл?» Обнимает Марьяна, целует прямо в лысую макушку:       — Этот гол для твоего папы.       «Видишь, папа, — улыбается Марьян сквозь слезы, — может, я не такой хороший отец, как ты, но у меня лучшие в мире дети».