Шашечный блиц под барабанные ритмы

      Июль 2007       Они сидят в крохотной кафешке на три столика, смотрят на Рейн, болтают ни о чем. Младен то и дело ловит странные взгляды Ивана, почти собирается спросить, что случилось, но тормозит себя: если Иван захочет, и так скажет, а не захочет — и ладно, и так хорошо сидят: у обоих свежеподписанные контракты, солнце греет, можно отвлечься от проблем и просто болтать. Младен откидывается на спинку кресла, подставляет лицо легкому ветерку и солнцу, прикрывает глаза. Ему хорошо и спокойно.       — Что ты имел в виду тогда? — выпаливает Иван, нарушая короткую тишину.       Младен от неожиданной требовательности тона и резкости вопроса открывает глаза, встряхивает головой. Потом недоуменно пожимает плечами:       — Ты о чем вообще?       — О сборной. Ты сказал, что эта команда любит и умеет все усложнять. Что ты имел в виду?       Младен медлит, подбирает слова. Он может, конечно, отшутиться, что ничем-то игра за сборную Хорватии не отличается от игры за любой клуб: те же сложности, те же проблемы, те же заморочки, только длиной почти во всю футбольную жизнь без права смены «порта приписки». Но врать Ивану ему не хочется. Все совсем иначе, все гораздо сложнее. Он не будет врать. Не теперь, когда у Ивана и его семьи колоссальные проблемы из-за сделанного Ракитичем выбора. Не теперь, когда горячие головы уже присылают Ивану письма с угрозами: раз посмел выбрать не Швейцарию, а Хорватию, значит, должен умереть, а разгневанные фанаты того и гляди подкараулят в каком-нибудь переулке. Не теперь, когда отца Ивана из-за выбора сына уволили, а семья может лишиться вида на жительство.       — Давай махнем в Грецию, — говорит Младен вместо прямого ответа. — Дня на два. Отдохнем, поплаваем в теплом море, выбросим это все из головы…       — Ты не ответил, — взгляд Ивана становится холодным и жестким.       Младен проводит ладонью по бритой голове. Ладонь колет короткая щетина.       — Море, тепло, шелест волн, вино по ночам, — продолжает он, делая вид, что не замечает, как смотрит на него Иван. — Там объясню. Честно. Наглядно. Здесь это сложнее.       — Почему в Грецию? Почему не в Хорватию?       — В Греции пляжи лучше, — лениво отвечает Младен. И добавляет уже серьезно: — От того, что ты оставишь семью на пару дней, ничего не изменится. Полетели. Я все объясню. Там. Просто верь мне, Иване.       Иван осекается, сдерживает готовые сорваться с губ слова. «Верь мне» — их общий пароль, приказ и мольба. Все их рискованные комбинации на поле, все их безумные эксперименты вне поля — все объединено этим паролем.       Иван медленно кивает: «Верю».       — Нас ждет Кассандра! — хохочет Младен в ответ на вопрос пограничника, куда они летят. Пограничник только вздыхает: таких жизнерадостных идиотов на паспортном контроле каждый пятый.       — Кассандра? — удивленно спрашивает Иван, когда они проходят в «чистую зону». Младен полностью отстранил его от покупки билетов, заказа гостиницы, поэтому точное место, где они будут отдыхать, Иван до сих пор не знает. Младен улыбается: их ждет крохотный отель, который он снял полностью — в конце концов, для чего нужны деньги, как не для того, чтобы делать жизнь максимально комфортной? — белый песчаный пляж и полное отсутствие туристов в радиусе семи километров. Да и из местных они столкнутся только персоналом отеля.       — Полуостров так называется, — отмахивается он. — Увидишь.       — Хорошенькое же у этого полуострова имя, — улыбается Иван.       Младен зеркалит улыбку и ничего не отвечает. Имя прекрасное, и Младен только надеется, что Ивану не придется слишком часто самому становиться той самой Кассандрой. Не придется, пообещав ответить на любовь Аполлона-сборной, потом, обманув — не приехав на пару игр из-за проблем — оказаться в пучине гнева и проклятий.       То, что Ивану в любом случае придется столкнуться с таким отношением хорватской футбольной общественности, Младен не сомневается. Иначе с этой командой не бывает. То цацку какую-нибудь вручат, то смешают с дерьмом. Бывает, это происходит практически одновременно. Главное, чтобы не слишком часто.       В самолете он пристегивается и мгновенно засыпает. Он легко переносит полеты, любит летать и с удовольствием бы посмотрел на облака и небо, но куча мелких дел, которые надо было сделать перед отлетом, его вымотали. Просыпается он, когда шасси самолета уже касаются взлетной полосы. Он по шею укрыт пледом.       — Было прохладно, — смеется Иван, — не хотел, чтобы ты простудился и валялся в гостинице с больным горлом.       Пока они едут в отель, Младен молчит, только греется под солнцем как ящерица, пропускает солнечные лучи через тело и душу.       — Хорошо, черт возьми, — довольно выдыхает он, когда они выгружаются у дверей отеля. Забытая богом и людьми точка на карте, семейное предприятие, пяток номеров, крохотный ресторанчик, небольшое поле для мини-футбола, безлюдный пляж — это все их и только их на ближайшие два дня.       Только забросив вещи в номер, Младен, захватив в баре бутылку шампанского, собирается на пляж. Они с Иваном живут в одном номере — это привычно, логично, правильно. Смысл расползаться по разным комнатам, если и дни, и ночи они проводят вдвоем?       — Псих, — уверенно отвечает Иван на требование срочно идти на пляж. — Одиннадцать уже, там солнце, обгорим же!       — Ну и что? — улыбается Младен. — Греться, Иван! Надо греться! В Швейцарии и Германии совсем не то солнце, а у нас только два дня! Как ты хочешь играть за «Пламенных», если боишься жара?       Переодеваясь для пляжа, Иван настороженно смотрит на Младена.       — Наши «Пламенные» такие, — продолжает Младен, пытаясь понять, куда он, собирая вещи, закинул плавки и солнечные очки, — наши «Пламенные» как солнце. То спрячутся за тучами — и тогда начинается ночь, темная полоса, ругань тренера и дерьмо от журналистов, то выглянут ласковым весенним солнышком, робко что-нибудь сотворят… А то и обожгут.       — А можно… чуть менее иносказательно? — Кожа у Ивана светлая, легкий загар только на руках и икрах — там, где кожа не скрыта футбольной формой, и Младен уверен, что Иван действительно обгорит.       — Нет, — разводит он руками. В левой он сжимает бутылку шампанского, в правой — плавки, которые, как выяснилось, он умудрился засунуть во внешний карман чемодана. Очки он так и не находит.       На пляже, растянувшись на лежаке, он наливает шампанское в пивные бокалы — бармен не смогла понять, куда делись бокалы для шампанского, но Младена это не парит.       — С отдыхом нас! — говорит он тост. — И поздравляю с выбором!       — Мне уже прислали подтверждение, что ФИФА зарегистрировало меня как игрока сборной Хорватии, — говорит Иван, сделав большой глоток. — Оперативно штаб работает.       — У нас лучший штаб в мире! — категорично откликается Младен. — Правда, с остальным не всегда везет, но штаб — лучший!       Допив шампанское, Младен решительно вытаскивает лежак из-под навеса. Ему хочется согреться, раствориться в этом солнце, в запахе моря и шорохе волн, почувствовать себя неотъемлемой частью этого шикарного лета. Иван его последовать его примеру разумно не решается.       — А какие торты готовит Томица! — продолжает Младен. — Это мелочь, конечно, но знаешь, каждый день рождения, который приходится на сборы, празднуем всей командой… С тортиком от нашего шеф-повара. Приятно, что штаб об этом помнит. Причем состав тортика одобряет даже Миленько. Миленько Рак, тренер по физподготовке, — поясняет он в ответ на вопросительный взгляд. — Он из тебя выжмет не просто все соки, а всю душу. Физику ставит великолепно. Жаль, нельзя его клонировать и выдать каждому хорвату по клону в клубы. — Он замолкает. Со штабом Иван скоро познакомится сам. И с Давором Гавраном, не просто пресс-аташе, а еще и певцом, который выступает вместе с Биличем. И с ассистентами Славена Алешей Асановичем и Николой Юрчевичем — кто не слышал имена хорватских легенд! Бронза девяносто восьмого и лучший тренер загребского «Динамо» в истории новой Хорватии, они бесконечно преданы Биличу. И с Ивой Оливари и профессором Немецем, конечно…       Иван под его молчание задремывает, и Младен улыбается: вымотался, конечно. Пусть пару часов поспит. Сам он лениво допивает шампанское. Смотрит на волны, на белый песок, и чувствует себя — почти бесконечно счастливым. Время для него течет незаметно, двигаться не хочется, даже дышать лениво. Когда он чувствует, что прогрелся так, что даже для него становится слишком жарко, он бросает взгляд на часы.       Час дня, самое пекло.       Младен переводит взгляд на далекий сосновый лес и видит, как воздух дрожит от жара.       — Ты спрашивал, что я имел в виду, говоря, что наша сборная любит все усложнять, — лениво тянет Младен, толкая Ивана в бок. Дождавшись, пока Иван проснется, продолжает: — Могу попробовать выдать еще порцию объяснений.       Иван заинтересованно кивает.       Младен потягивается, встает с лежака.       — Идем, — он протягивает Ивану руку, другой показывая на море.       — Жарко, — морщится Иван.       — Идем-идем. Иначе не объясню.       Он первым опускает ноги на песок.       Мелкий песок мгновенно обжигает ступни, пятку колет крохотный камушек — тоже невыносимо горячий. Стоять на месте невозможно, сделать шаг к морю страшно: это ж надо еще раз ногу поднять и поставить на раскаленный песок — почти что на адскую сковородку. Тень манит, почти шепчет: «Иди сюда, тут не так жарко». Младен терпеливо ждет Ивана. Когда Иван встает с лежака, Младен ловко отпинывает в сторону шлепанцы, в которые уже вознамерился влезть Иван, весело качает головой:       — Нет уж, Иван, давай босиком! Ты же не собираешься плавать в обуви?       — Я вообще не собирался плавать под таким солнцем! — ворчит Иван, но все же выходит из-под навеса. Он сдавленно шипит сквозь зубы, наступая на песок, раздраженно смотрит на Младена — во взгляде так и читается: «И зачем это ты меня тащишь из тени?!» Младен смеется, быстро бежит к морю:       — Догоняй!       Шестнадцать шагов до линии прибоя становятся настоящей пыткой. Шестнадцать шагов по огню, после которых — теплое море. Контраст между давящим на макушку солнцем, бликующим на волнах, и прохладой воды, легким ветром, оглаживающим бритый затылок, и соленым запахом моря заставляет Младена рассмеяться. Иван плывет рядом, и Младен, рассмеявшись, ныряет вниз, нащупывает пятку Ивана и щекочет ее. Еле увернувшись от удара второй ногой по носу, он выныривает, шумно отфыркивается, хохочет:       — Драться нечестно!       — Щекотаться тоже! — веселится Иван.       — Ах так!..       Младен обхватывает Ивана руками и ногами, рычит, изображая страшное морское чудовище, которое уже готово утянуть свою жертву в темные глубины воды: до дна всего-то пара метров, ничего им на самом-то деле не грозит; в шутку прикусывает ухо Ивана.       — Ты ужасен! — выдыхает Иван, с трудом пытаясь удержаться на воде. — Взрослый человек…       — Ты еще скажи, что я старик! — в сердце что-то дергает. Младен старается отодвинуть неприятную мысль, которая все чаще приходит к нему. Он отлепляется от Ивана, раскидывает руки и ложится на спину на воду, прикрыв глаза.       «Взрослый человек», — повторяет он про себя. Ему двадцать шесть, впереди у него еще десять, ну двенадцать лет игры, если не будет серьезных травм, а потом… «Потом, — мрачно думает Младен. — Потом не существует! — отрезает он мысленно. — Сейчас, в эти два дня, никакого «потом» не существует! Только здесь и сейчас».        — Когда я стану древним мудрым стариком, я наконец-то начну делать то, что умею лучше всего, — говорит он вслух. В ушах у него шорох воды, но почему-то он уверен, что Иван его слышит. — Буду показывать фокусы и вести шоу «Лучший иллюзионист мира».       Он чувствует, как Иван подплывает поближе, аккуратно подхватывает его голову, устраивает у себя на плече. Младен улыбается: конечно, к красной коже от загара Ивану обязательно надо прибавить царапины на ключице от прикосновения одной бритой макушки!       — И что заставишь исчезнуть?       — Буду испарять файеры, летящие на поле, — отвечает Младен. — Прямо в полете. А дым трансформировать в какие-нибудь прикольные картинки.       Иван хохочет — Младен чувствует, как дергается у него под затылком ключица.       — Знаешь, в чем засада? — дождавшись, пока Иван отсмеется, спрашивает он. — Когда мы будем вылезать из воды, нам опять надо будет пройтись по этому раскаленному песочку.       Иван только вздыхает.       — Может, тогда не будем пока вылезать? В ближайшие четыре… пять часов?       Младен приоткрывает один глаз, смотрит на Ивана снизу вверх.       — Ага, превратимся в русалок и потом размокнем так, что растаем морской пеной. Я ж бездушное чудовище, мне другой судьбы, если верить сказкам, не светит.       Иван шутливо отталкивает Младена — ему приходится напрячься, чтобы не уйти под воду с головой — и резко отвечает:       — Вовсе ты не бездушный.       — Ну хотя бы с тем, что я чудовище, ты не споришь, — Младен старается поддерживать веселый тон, но видит, что чем-то Ивана его слова задели. Он протягивает руку, взъерошивает Ивану волосы, а потом медленно, тягуче целует, пытаясь удержать равновесие на воде. Получается плохо, и Младен отрывается от губ Ивана и несколькими мощными гребками подплывает ближе к берегу, туда, где можно спокойно стоять на дне.       — Ты даже не подозреваешь, насколько я на самом деле чудовище! — кричит он Ивану. — Я собираюсь принести нам обед и еще одну бутылку шампанского. И чтобы все это получить, тебе все же придется вылезти из воды!       — Ты действительно чудовище! — отзывается Иван. — Что, вот эти десять секунд — и все?!       Младен делает вид, что ничего не слышит, в несколько больших прыжков добирается до лежаков и с облегчением влезает в шлепанцы.       — Мы же будем встречаться в Германии? — требовательно спрашивает Иван за обедом. — Не только же в сборной и пару раз в год на поле?       Младен пожимает плечами. На этот вопрос он не готов ответить не только Ивану, но и себе. Он знает, что их безумные ночи на выездных играх «Базеля» уже никогда не повторятся. Он сам не понимает, не может вспомнить, как все началось, как вообще получилось, что приказ Чиро присмотреть за подающим надежды игроком из семьи хорватских иммигрантов стал личным делом. В этом не было никакой общей тоски о доме, не было общности детей, бежавших от войны, не было всепожирающей страсти. Была просто — общность, прорастание в жизни друг друга, ночи на двоих, общее дыхание, странная инициатива Ивана, предложение не менее странных экспериментов от него самого…       — Будем, — обещает Младен. Добавляет про себя: «Пока ты не уйдешь дальше». Он понимает, что рано или поздно ему предстоит стать для Ивана не больше, чем прошлым.       После обеда они снова лежат на пляже, перебрасываются ленивыми фразами.       — Когда Франко мне отдавал перчатки и майку, у меня колени дрожали от страха, — признается Младен. — А потом я подумал: да хуй бы с ним, со страхом, на мне же будет написано «Костанцо», а не «Петрич», не возьму пенальти — значит, вратарскую удачу Франко мне отдать забыл.       — Да ладно тебе, колени дрожали! — смеется Иван. — У тебя ж железные нервы!       Младен вспоминает, как у него ходуном ходят руки после звонков Чиро, и молчит.       — Ты не побоялся прийти в «Базель» после того, как демонстративно сжег шарф клуба! — продолжает горячиться Иван.       Младен вздыхает про себя. Шарф он сжег, было дело. «Грассхопперс» был его клубом, «Базель» — принципиальным соперником…       — Сжег, да, — говорит он вслух. — Но три миллиона евро в год — это три миллиона евро в год.       Иван осекается.       — Так что, дело было только в деньгах?       — В основном, конечно, в них. Ну и нового вызова хотелось, не без того. Стать лучшим, которого болельщики будут носить на руках после того, как хотели разорвать на кучу мелких кусочков, — бесценно. Вот если бы не получилось… Тогда «Базель» мог бы продавать паззлы из этих кусочков. Под лозунгом «Собери себе мишень из Петрича».       Ночью, когда Иван уже собирается ложиться, до этого больше часа проплескавшись в ванной, Младен тянет его из номера.       — Идем.       — Псих, — обреченно говорит Иван то, что уже не один раз говорил за этот бесконечный день, но покорно идет за Младеном на улицу.       Сейчас не спят только они вдвоем. Грузная гречанка — владелица гостиницы — сразу после ужина предупредила Младена, что и она, и ее муж и дочь уходят спать, «поэтому, кириос Петрич, если вам что потребуется, вы вот по этому номеру звоните, кто-нибудь из нас проснется и придет». Младен, забравший с собой пузатую бутыль с вином, уверен, что не потребуется.       Жара спала, но воздух теплый, влажный. Где-то далеко ухает сова в такт с шелестом волн. Мягкий свет желтых фонарей у входа в гостиницу подсвечивает дорожку из темного камня.       Младен идет босиком: ему нравится прикосновение прохладного камня к ступням. Пройдя по кромке моря, он ведет Ивана к полю для мини футбола. ФИФА, конечно же, такое поле зарубило бы: двадцать на десять метров, скорее лужайка, чем стадион. И все же, там есть газон и ворота.       — Тренировка среди ночи? — спрашивает Иван.       — Почти, — Младен мягко улыбается, открывает бутылку вина, — правда, не знаю, где тут мячи. Но вообще, я хотел просто пройтись по траве.       Трава на футбольном поле влажная: только закончился автоматический полив, капельки воды висят на травинках. Когда Младен делает шаг на поле, под коротко подстриженной травой жадно чавкает мокрая земля. Прохладная влага под ногами успокаивает раздраженную за день песком и соленой водой кожу. Младен идет вперед, не смотря на Ивана; чувствует, что пара травинок прилипли к пальцам: слегка щекотно и смешно.       Сверчки и цикады сходят с ума, ведут свою стрекочущую песню. На поле темно, здесь нет штанг освещения, нет прожекторов, только слабый свет половинки луны. Младен останавливается, делает большой глоток вина, протягивает бутылку Ивану.       Младен доходит до ворот, упирается лбом в штангу, цепляется пальцами за сетку: прохлада металла, шелковистые веревки, трава и вода под ногами. Минуты безмятежности, безвременье, которое так хорошо разделить с кем-нибудь. Иван подходит ко второй штанге, ставит бутылку рядом с ней, отходит назад, в темноту.       Младен прикрывает глаза и чувствует, как Иван кладет руки ему на плечи, и расслабляется под ласкающими прикосновениями: пальцы нежно оглаживают плечи, руки. Он чувствует поцелуй в затылок; рваное дыхание.       — Это чудесный отдых, — шепчет Иван.       — Рад, что тебе нравится, — откликается Младен, поворачиваясь к Ивану. Он облокачивается на штангу, чувствуя головой прохладу металла, притягивает Ивана к себе, вовлекая его в поцелуй. Иван прерывает поцелуй, решительно сдирает с Младена футболку, а потом делает шаг назад и внимательно, как будто в первый раз, смотрит на него. Даже в полутьме Младен видит, насколько жадный взгляд у Ивана.       — Кажется, я знаю, зачем некоторые делают татуировки на всю тушку, — притворно ворчит Младен. — Чтобы быть иллюзорно одетыми под такими взглядами.       Иван проводит рукой по груди Младена, пальцами обрисовывая мышцы. Проклятый доктор Немец когда-то заставил всю сборную выучить их названия («Чтобы вы, обормоты, сразу могли сказать, что болит, а не блеять: «Ну, я не зна-а-а-ю, где-то там!», — говорил он, угрожающе похлопывая учебником анатомии по ладони), но сейчас Младену совершенно не до научных терминов. Иван хорошо знает, что если чуть сильнее нажать на мышцы в районе нижних ребер, у Младена вырвется рваный выдох; если слегка царапающе провести ногтями по животу чуть ниже пупка, Младен застонет от томительного желания. И сейчас этим знанием он беззастенчиво пользуется.       Когда Иван тянется к его шее, Младен запрокидывает голову и нервно сглатывает: они безумцы, владельцы отеля, конечно спят, конечно же, Младен заплатил им достаточно, чтобы никто никогда не узнал, что два футболиста решили сбежать на пару дней в теплые края, и все же… Сил сказать что-нибудь вслух у него нет никаких. Луна в небе почему-то становится нечеткой, расплывшейся, и Младен, цепляясь пальцами за сетку ворот, просто подставляет шею под поцелуи, легкие укусы, влажное дыхание.       Иван, не прекращая целовать шею Младена, стаскивает с него шорты вместе с трусами одним резким движением, вжимается в его тело: Младен оказывается зажат между штангой и Иваном, под ногами у него влажная земля, а над головой — чистое звездное небо. Прикосновение ткани футболки и шорт Ивана к голой коже ему кажется неправильным, и он, выпутав пальцы из сетки, тянет футболку наверх. Иван с готовностью помогает Младену снять с себя одежду, отшвыривает темный ком куда-то в центр поля. Рука Ивана обхватывает их вставшие члены и движется быстро, рвано, так что Младен не может удержаться и стонет в голос.       Мозг у него включается, только когда Иван тянет его вниз, на траву.       — Презервативы в номере, — через силу говорит он.       — Ладно, — лукаво улыбается Иван и неожиданно опускается на колени. Младен смотрит на него через темноту, пытаясь угадать, какое сейчас выражение лица у Ивана, а потом все мысли исчезают, остаются только ощущения. Медленные, легкие, дразнящие поцелуи, рисунок вен на члене, продублированный языком, переходят в глубокий минет, и Младену неистово хочется запустить пальцы в волосы Ивана, притянуть его к себе, прижать, чтобы почувствовать дрожь бархатного горла. Он сдерживается, только вцепляется руками в штангу так сильно, что кажется, руки вплавляются в этот металл, пока Иван вылизывает его яйца, сосет член, обжигает прикосновением щетины на щеках кожу на бедрах.       Иван, чувствуя, что Младен скоро кончит, отстраняется, встает, отходит на шаг.       — Иване, — умоляюще выдыхает Младен.       — Иди ко мне, — шепчет Иван, и Младену ничего не остается, только как идти к этому многообещающему шепоту.       Он кусает губы, вколачиваясь в тело Ивана, и лишь мимоходом успевая подумать, что Иван не зря проторчал в ванной так долго; стонет, когда Иван выгибает спину, подаваясь к нему; кричит, когда мышцы Ивана сжимаются у него на члене.       Потом они долго ищут в темноте, куда же Иван зашвырнул свою одежду. Так и не находят, идут в номер, допивая вино и смеясь от такой нелепой потери.       С утра Иван уходит к морю первым — надо же забрать с поля футболку и шорты. Младен еще несколько часов лениво дремлет, не думая ни о чем. У них впереди еще сутки отдыха, на которые у него запланирована очень сложная и насыщенная программа: купаться в море, вкусно есть и наслаждаться отдыхом, не забивая ничем голову.       Выполнить эту программу у них с Иваном, к счастью, получается полностью.       — Ты так и не объяснил, — требовательно говорит Иван, собирая чемодан. До самолета три часа, впритык, чтобы успеть в аэропорт и пройти все формальные процедуры.       — Разве? — удивляется Младен. Ему казалось, что за эти двое суток Иван должен был понять. — Ну… ладно. Быть в нашей команде — как быть на таком отдыхе. То под ногами раскаленный песок, то влажная трава, то вокруг ненависть фанатов, то их сжигающая любовь. И все остро, больно, сладко, по-настоящему. В этой команде все — наотмашь, без полумер… Потом изглаживается. Ощущения уходят, остаются воспоминания о них. Навсегда, хотя и не так пронзительно. Страшный наркотик, без которого ломает, но принимать который — настоящее безрассудство. Паутина, которая затягивает каждого, кто в нее попадется, в центре которой паук, поджидающий жертву. И не сойти с ума можно только одним способом…       Младен замолкает. Жаль, что он сам понял, как не сойти с ума, только совсем недавно. Многое было бы проще.       — Каким? — тихо спрашивает Иван.       — Послав все заморочки нахер. Отпустив и себя, и команду, забив на все. Просто получая удовольствие и не принимая все слишком близко к сердцу. Это работает, поверь. И знаешь… Еще одно. Пока ты можешь дарить другим сказки и исполнение чудес — дари их, Иване.       Сам он планирует дарить чудеса Ивану до тех пор, пока Ивану они нужны.