Never doubt I love

Большой зал был особенно переполнен в этот день. Было шумно и беспорядочно, поскольку рабы бегали туда-сюда, убирая помещение. Королева Лагерта должна была провести еще один какой-то важный праздник, и многие рабы были призваны внести свой вклад в его подготовку. Если посмотреть на переполненный зал издалека, то можно было увидеть, сколько там находилось рабов, большая масса, которую нужно было постоянно приручать, если она восстанет, и только боги знали, какой хаос за этим последует. Действительно, большая масса, но ее держат в цепях только несколько человек. Звучит логично, но несправедливо. Что ж, если кто-то когда-либо думал, что жизнь справедлива, то он глупец, ибо жизнь и судьба неумолимы и неизменны, но, прежде всего, несправедливы. Ивар знал это лучше, чем кто-либо. Он был поражен несправедливостью жизни с самого первого момента, когда его привели к ней. Все было решено еще до его рождения, он был обречен страдать и пробираться по миру, ползая, изнывая от боли. Всегда носить с собой немой вес, куда бы он ни шел, не имея возможности избавиться от него. Было бременем быть калекой. И калека был обузой для всех. Он много работал над собой и боролся, чтобы проявить себя, чтобы доказать, что он не является мертвым грузом для этого требовательного мира. И он, в определенной степени, преуспел. Его семья и его люди зауважали его. Опять же, в определенной степени. Но он всегда хотел большего. Он хотел показать, продемонстрировать свою силу, свои способности, свою власть. И теперь он знал, и Провидец подтвердил, что придет время, когда ему наденут венец славы, и его имя будет отмечено в истории, эту великую и непреклонную славу, которой он так жаждал. Он должен был усерднее работать для достижения этой великой мечты, и знал об этом. Ивар не был дураком, но ему не терпелось проявить себя и защитить свою честь. И особенно когда его унижали люди, которые окружали его. Он едва мог контролировать себя, когда его братья поддевали его, и в последнее время горечь, которую он накапливал все эти годы, отравляла его слова. Но спорить обычно начинали братья, а не он. Они оскорбляли его в неопределенной, но ироничной манере, которая сводила его с ума. Сигурд больше всех. Ивар никогда не понимал, почему между ними так много соперничества и ненависти, как в случае с Уббе и Хвитсерком. Но он и Сигурд постоянно ссорились, бросая друг другу гневные комментарии и оскорбления, и все они подразумевали гораздо больше, чем могли понять другие. В тот день работорговец пытался продать своих рабынь, а ему это было неинтересно, поскольку он знал, что рабыня не принесет ему пользы. И хотя эта мысль разозлила его, какое-то странное чувство, возможно, любопытство, поманило его остаться и посмотреть. И когда Сигурд разоблачил эту слепую рабыню, Ивар был ошеломлен, так как он никогда не встречал никого подобного ему. Однако он не стал бы вмешиваться в ситуацию, если бы не услышал, как Сигурд что-то прошептал о том, чтобы никогда не покупать калек, и что-то щелкнуло внутри него. Он почувствовал, что оскорбление было хитро направлено на него, и его инстинктивная реакция решилась на то, чтобы купить рабыню. Как будто его разум был омрачен какой-то сакральной уверенностью, которая заставила его слепо купить девушку, как будто это действие могло послужить ответом на оскорбление Сигурда. Через несколько мгновений его разум прояснился, он размышлял о своих действиях и пришел к выводу, что это не только не вернуло оскорбление, но и сделало его похожим на дурака. Эти разочаровывающие мысли заставили его огрызнуться на явно испуганную рабыню, накричать на нее, что она ему не принадлежит и не хочет ее. А какой-то степени, это было правдой. Но Хальдис ничего не могла ему дать, и он ей тоже. Тем не менее он бросил любопытный взгляд по Залу в поисках ее. Где она сейчас была? Ее там не было, как в прошлый раз, когда он видел ее. Возможно, она не выполнила свои обязанности. Кто знает? В тот удивительно теплый осенний день, наблюдая за приготовлением праздника, он чувствовал себя грустным и одиноким, чем мог себе представить. Он безуспешно пытался убедить себя, что это всего лишь такой период, мрачная погода предыдущих дней, вероятно, повлияла на его разум. Но это не правда, глубоко внутри он знал, что тяжелое одиночество, которое он сейчас чувствовал, не было временным. Он всегда был таким, это одиночество мучило его, изолировало его от братьев и остального мира. Он хотел поделиться с кем-то своей болью. С кем-то, кто сможет полностью понять его и не сравнивать с другими. Он нашел то, что искал, в лице Флоки, близкого друга своего отца, но за эти годы они разошлись, и их отвлекли их собственные обязанности и проблемы. Ивару был нужен кто-то, кто не будет судить его за то, что он может и не может сделать, но за то, кем он действительно есть. Кем он был на самом деле? Это был простой ответ, предположил Ивар. Он был калека-сын Рагнара Лотброка, устрашающий Ивар Бескостный. И он нуждался в друге. Он хмыкнул от этой мысли, приходя в ярость. Просто прямо признался себе, что ему нужен друг? Невозможно! Он не должен нуждаться ни в ком или чем-либо, кроме себя самого. Он был достаточно силен сам по себе. Он был сильным, одиноким существом, которое ползало по этой земле, пробираясь между деревьями. Ему никто не нужен. Ивар вдруг вспомнил, что должен был тренироваться со своими братьями в лесу, и он опоздает, если сейчас же не пойдет туда. Парень вздохнул и нехотя бросил последний взгляд на зал, но слепой рабыни нигде не было видно. Он почувствовал странную боль в груди, неопределенное чувство разочарования и при этом осознал, что раздражен. Почему он искал ее, не его дело задавать вопросы о местонахождении рабыни! Но по неизвестной причине он чувствовал необъяснимую тоску по ней. Он не мог не чувствовать любопытство к ней, как будто она была недавно найденным существом, которое еще не было обнаружено. Ну, она не была чем-то редкостным. По правде говоря, она была одной из его разновидностей. Он эгоистично улыбнулся этой мысли. Возможно, он был не единственным, кто так ужасно себя чувствовал в этом суровом мире. Однако его светлое настроение исчезло, потому что, когда он прибыл на тренировку, его братья уже были там, и их лица обрисовывала ироничная и самодовольная улыбка. Прежде чем они смогли открыть рот, чтобы высмеять его, он поднял руку в воздух в знак перемирия. — Знаю, знаю, я опоздал, — сказал он фальшивым извиняющимся тоном, поскольку его разум мчался, чтобы найти достаточное оправдание объяснить свою задержку. — Но я был занят, братья, — кисло добавил Ивар, неспособный придумать что-нибудь убедительное. — Должно быть, ты был очень занят, брат, — начал Сигурд, легко заметив дискомфорт своего брата. — Сложно преследовать рабынь безрезультатно, — пошутил он, не зная, что его заявление было наполовину правдой. Глаза Ивара расширились от удивления. Неужели Сигурд поймал его, смотревшего на слепую рабыню? Или он просто наугад выбирал оскорбление? Насколько он знал, Сигурд не мог читать мысли и не был особенно наблюдателен. Тем не менее он решил не обращать внимания на своего брата и уселся на бревно рядом со штабелем оружия. Он схватил топор и молча начал точить его, тревожные мысли парня покинули его в тот самый момент, когда он коснулся смертоносного оружия. Держа топор и обращаясь с ним, он почувствовал себя сильным и на удивление спокойным. На этот раз спор закончился еще до того как начался, и каждый из братьев вернулся к тренировке, после того, как Уббе сделал выговор Сигурду. Некоторое время они все занимались своими делами в тишине: Уббе и Хвитсерк объединились для битвы на мечах, а Сигурд в одиночку взялся за топор, мощно рассекая воздух. Ивар все еще оттачивал свое оружие, беззаботно, сосредоточенно. Через некоторое время Хвитсерк в паре с Сигурдом вступили в жаркий бой. Интенсивный удар металла и ворчание двух парней заставили Ивара поднять голову и уставиться на них. Он наблюдал за братьями, за тем, как они сражались и обращались со своим оружием, за их глубокой сосредоточенностью, за их попытками перехитрить друг друга. Он злобно ухмыльнулся, зная, что прямо сейчас он, незамеченный ими, может прыгнуть и атаковать их, и застать их врасплох. Они были поглощены своим собственным миром, миром, в котором существовали только они двое, но он держал их судьбы в своих руках. Если бы они были его врагами, Ивар мог бы убить их. Он продолжал смотреть, в основном на Сигурда, и знакомое ощущение, закипание крови в жилах, вернулось к нему. Все время, когда его брат жестоко ругался, Ивар почувствовал, как пульсирует его рука. Он держал топор так крепко, что край его пальцев побелел. Он ухмыльнулся, его глаза засияли озорством, и его охватило стремление к мести. Он бросил топор, схватил лук и стрелу и встал. А потом он дернул за тетиву. Стрела пронзила воздух, пролетев между двумя братьями, которые все еще сражались, и встряла в дерево, где так и осталась, в качестве предупреждения. Хвитсерк и Сигурд удивленно дернули головой, и Ивар взвыл в ответ, провоцируя их. Сигурд, узнав о вызове, вытащил свой топор, но Ивар, будучи более быстрым и остроумным, уже бросил его в направлении своего брата. Заостренное серебряное оружие слегка задело щеку Сигурда и присоединилось к стреле на дереве. Ивар удовлетворенно насмехался над ним. Их взгляды были напряженными, настойчивыми, в них почуствовался злобный блеск. Смертельная тишина повисла в воздухе. Никто из них не двинулся, и, вероятно, они бы этого не сделали, если бы Хвитсерк, в свою очередь, не напал на Ивара своим мечом, прервав напряженные взгляды. Уббе быстро протянул своему сидящему брату меч, и два сына Рагнара Лотброка некоторое время сражались, металл против металла, кровь против крови. Несмотря на его положение, которое мешало ему передвигаться, Ивару удалось поместить лезвие на шею брата, поймав его в ловушку. Оно осталось там на несколько секунд, а затем Ивар освободил свою хватку. А Хвитсерк схватил флягу с водой и выпил всё до капли. — Хороший бой, братья, — прокомментировал Уббе, делая из себя миротворца, а затем наступила тишина. На деревьях тихо пели птицы, создавая атмосферу менее напряженной. Братья тяжело дышали, дыхание было учащенным и резким. Ивар огляделся вокруг, его нормальное настроение восстановилось, радость борьбы отступила. Солнечный свет просвечивался ветвями деревьев вокруг них и заставлял капли крови на щеке Сигурда ярко осветляться, как будто это было что-то неестественное. «Месть взята», — подумал Ивар и усмехнулся, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони. Лишь боги знали, сколько времени ребята провели бы там, поглощенные молчанием, если бы вдали не прозвучал смех. Все четверо дернули головой в его направлении и увидели группу женщин-рабынь, собравшихся у реки и стирающих одежду. Было довольно много знакомых лиц, но из всех остальных выделялась только одна девушка. Все они узнали ее, это была недавно приобретенная рабыня, которую Лагерта купила от этой неприятности с работорговцем. Она была настоящим зрелищем со своими длинными необычными рыжими волосами, маленькими веселыми карими глазами и пышным телом, которое убогое коричневое платье не могло скрыть. Ей было поручено служить на праздниках, и все они смотрели на нее, ожидая подходящего момента, чтобы сделать шаг. Теперь девушка весело смеялась, вытирая мокрую тряпку о деревянную доску, и теплый ветер дул ей в волосы, делая их похожими на пылающий огонь. — Красивая, — Сигурд вздохнул, и они поняли, что он говорит о ней. — Да, — согласился Хвитсерк с ухмылкой, — хорошенькая вещица. — Легко заполучить, — усмехнулся Уббе и чувственно облизнул губы. — Она моя, я ее первый увидел, — проворчал Сигурд. — Нет, брат, первым ты увидел слепую рабыню. Может быть, вы двое могли бы повеселиться, а эту оставь нам, — засмеялся Хвитсерк, не сводя глаз с рыжей рабыни, которая наклонилась, чтобы схватить упавшую ткань с земли. — Я оставлю слепую Ивару, который на самом деле купил ее? — быстро пробормотал Сигурд, пытаясь избежать дразни. — Ухожу, — объявил он и в последний раз взглянул на прекрасную девушку. Ивар, рассеяв во время тренировки свой гнев и негативные эмоции, не стал отвечать слабым оскорблением брата. В любом случае, слепой девушки не было здесь. Он просто пожал плечами, спустился с бревна, на котором сидел все это время, и уполз. Праздник начался, как только наступила ночь. Большой Зал был полон воинов, служанок, торговцев и других богатых горожан. Еда и медовуха были в изобилии, а также доступные рабыни, заводная музыка, и сердечные крики раздавались пирующими мужчинами и женщинами. Лагерта произнесла небольшую речь, объявляя о возвращении сына, и села на трон, будучи спокойной и довольной. Ивар и его братья сидели за круглым столом, жадно глотая еду и постоянно наполняя свои чашки медовухой. Маргретта, как обычно появилась из неоткуда и уселась на колени Уббе. Тот издал дикое рычание и наградил ее озорным взглядом. Хвитсерк и Сигурд, казалось, разделяли чувства своего брата, потому что они отправились искать себе какие-то любовные приключения. Ивар краем глаза поймал рыжеволосую рабыню, наполнявшую медовухой несколько стаканов, и он был уверен, что его братьям не придется долго искать компанию. Некоторое время калека оставался за столом, ел и пил, но ему быстро все наскучило, так как у него самого не было никого, кто мог бы составить ему компанию. Не то чтобы он особенно хотел чего-либо, но это был праздник, и он, конечно, не хотел пасти задних. Ивар немного подождал, но никто не пришел, чтобы поприветствовать его или поговорить с ним. На какую-то долю секунды он подумал, чтобы вызвать себе рабыню, но тут же вспомнил о неудаче с Маргреттой. Он глубоко вздохнул и решил, что выйдет на улицу и подышит свежим воздухом, а потом, вероятно, назовет это ночью. Ему было стыдно за то, что он был единственным мужчиной, который, как ребенок, вернется один в свою постель. Он ушел с праздника незамеченным, и это его разочаровало, надеявшись, что кто-то увидит, как он уходит, и пригласит его к себе за стол. Он успокоил себя мыслью, что его мог пригласить кто-то, кого он не любил или презирал, и его разочарование немного уменьшилось. Чувствуя горечь, он решил уйти подальше от Большого Зала и направился в гавань, где стояли корабли. Конечно, это место будет пустынным, ведь ононаходилось рядом с рынком, и никого там не было в такие часы, кроме некоторых пьяных дураков, которые шатаются там всю ночь напролет. Это была прекрасная ночь. Очень, очень красивая. Даже Ивар, вечно сварливый человек, улыбнулся при виде звездного неба. Звезды ярко светили, создавая яркую праздничную атмосферу. Это был один из последних дней осени, но теплый ветерок дул и целовал его кожу. Он почувствовал мурашки по коже от прикосновения тепла, и тихо усмехнулся. Ему казалось, что он снова стал ребенком, когда все было таким волшебным и неизведанным, а природа была захватывающей загадкой. Он прибыл в гавань и сел на край деревянных половиц, его ноги свисали над водой. Тем не менее в эту ночь на небе доминировала луна, а не звезды. Она была огромной и полной, и сияла агрессивно, мощно проливая свой бледный свет на темную землю. Свет действительно выглядел таким мощным, таким значительным, как луна. Был ли бог, который овладел этим? «Должен быть», — подумал Ивар, а затем удивился, почему он не мог вспомнить. Он смотрел на морскую воду, которая слегка дрожала от легкого ветра. Он мог различить свое отражение на его поверхности и поморщиться, потому что это каким-то образом напомнило ему о его бесчисленных тяготах. Но вдруг что-то привлекло его внимание. Казалось, он не одинок. Справа от него, чуть дальше, сидела девушка. Ее простой силуэт превратил кровь Ивара в дым. Она, казалось, не заметила его прибытия, она смотрела на горизонт с выражением горькой тоски. Яркий свет луны мягко падал на нее, обнимая, создавая бледные тени на ее маленьком элегантном лице. В ней было что-то божественное, в том, как она сидела, спокойно, изящно. Она была такой красивой, такой безмятежной, такой… волшебной, что Ивар никогда не видел такой женщины. Возможно, она была лунным божеством, неохотно предположил Ивар. Стоп, ему было знакомо ее лицо. Эта девушка была не кто иная, как слепая рабыня. Он не ошибся, это была она, ее длинные каштановые волосы развевались на теплом ветру. На ее прекрасном лунном лице виднелось слегка вздернутый нос, розовые губы, щеки и два больших сияющих серых глаза. Он пялился на нее, впервые очарованный женщиной. Она все еще сидела там в изящном спокойствии, ее колени были прижаты к груди, а лицо обращено вперед, погруженное в собственный транс. О чем она думала? Затем девушка повернулась к нему, наконец, заметив. Он был застигнут врасплох, хотя все еще смотрел на нее. Она не говорила, но через минуту широко улыбнулась, ее щеки покраснели. Он не произнес ни слова, слишком удивленный, чтобы сказать что-то. — Приветствую вас, господин Ивар, — наконец она заговорила, ее мягкий голос был едва слышен. Ивар запаниковал. Она узнала его! Он не знал, что сказать. Он запнулся. «Возьми себя в руки», — подумал он, — «это просто девушка. Ради Одина!» Настала тишина. Ивар разозлился. Сегодня было слишком много неловких молчаний, и было утомительно, когда ему приходилось нарушать их. — Почему ты пренебрегаешь своими обязанностями? — резко прошептал он, глубоко вздохнув, чтобы набрать голос, опасаясь, что он может дрогнуть. Она все еще стояла перед ним, молча, покраснев, а он все еще смотрел на нее, ожидая ответа, и не зная, что делать.

***

День был длинным. Королева Лагерта приказала приготовить пир, и Хальдис, как обычно, нужна была на кухне. В течение дня она потеряла счет того, сколько овощей она очистила и нарезала, сколько рагу она размешивала и разогревала, и сколько раз она подметала грязное помещение. К тому времени, когда наступил вечер, она почувствовала себя настолько истощенной, что едва могла двигаться. И как будто этого было мало, она еще получила хороший пинок от Берты, который по ошибке приняла за Сагу. Дагни обнаружила, что Хальдис спит на полу, как мертвая, и встряхнула ее. Она дала ей обычную порцию черствого хлеба и половину ужасного лука, что заставило девушку улыбнуться. Дагни была совсем молода, как почувствовала Хальдис, не взрослая. Она, как всегда, тихо болтала, но нервно, как будто что-то скрывала. И Хальдис оказалась права, потому что вдруг Дагни прервала свой разговор, доставая какой-то предмет из плаща. — Ты знаешь, что это? — сказала девушка, понизив голос. — Это медовуха, мне удалось достать ее из Большого Зала. Хочешь? — предложила она, выдергивая крышку колбы. Хальдис, на самом деле, никогда не пила медовуху. Ей никогда и не позволяли, а она не решалась принять предложение, подозревая, что ей просто не разрешали. Но она устала и была голодна, причина была неважна, а искушение было слишком сильным, чтобы сопротивляться. Дагни протянула ей флягу, и Хальдис поднесла ее к губам. Медовая жидкость была вкусной и теплой, невысомой. Теперь Хальдис поняла, почему мужчины никогда не расстаются с этим, потому что это вызывало какое-то утешительное чувство, обещание вечного веселья. Дагни, в свою очередь, тоже отпила, выглядя привыкшей к ощущениям крепкого напитка. Они пили и пили, пока фляга не опустела. Хальдис почувствовала в голове дым и размытые чувства. Она почувствовала игривое и сильное желание смеяться. Дагни казалась в порядке, но Хальдис захотелось свежего воздуха, горло сжалось, а голова начала болеть. Она, возможно, не выпила много, но это было впервые, заставляя девушку чувствовать себя неважно. Она невнятно попросила выйти на улицу, и Дагни помогла ей. — Может тебя сопроводить? — спросила Дагни и оглянулась вокруг, опасаясь, что кто-то может их увидеть. — Нет, нет, я в порядке. Я немного прогуляюсь, — удалось прошептать девушке. Она уже чувствовала себя лучше, когда оказалась в прямом контакте с освежающим теплым воздухом. Она только надеялась, что никто не заметит ее отсутствия, но все были настолько отвлечены праздником, что пропавшая рабыня была столь же незначительным предметом, как пустой рог медовухи. Ее заменят. И действительно, ее окружение было настолько мирным, что она оставалась там в полном удовлетворении. Теплый ветер и шум движущейся воды под ее ногами были ее единственными спутниками, и она почувствовала себя счастливой, зная, что не одна. Природа всегда будет сопровождать ее и предлагать ей то, что нужно. Даже под влиянием алкоголя девушка ощутила излучение звезд и луны, напоминая миру о том, какой может быть гостеприимная ночь. Действительно, странники всегда пели о своих приключениях ночью, а не днем. Она ностальгически улыбнулась, ее голова была горячей, а горло все еще горело, но ей вспомнились сладкие воспоминания. Ее бабушка любила ночь, и она всегда говорила ей, что ночью она чувствовала себя более живой. Она объясняла, что луна наблюдает за ней, а звезды — ее союзники. — Когда светит луна, знай, Хальдис, я с тобой… И маленькая Хальдис слушала, тогда не совсем понимая, но теперь она поняла. — Бабушка… Мне тоже нравится ночь… Я тоже чувствую себя сильной… Я с тобой… Слезы накотились на глаза искатились по щеке, их вкус был горьковато-сладким. Что ж, сильная сторона, вероятно, была иллюзией, созданной медовухой, потому что, на самом деле, девушка была истощена. Она подтянула колени к груди, с любовью думая о своей бабушке. Сколько времени Хальдис там пробыла? Она не знала. Как она вернется? Опять же понятия не имела. Она должна была вернуться? Однозначно. Она хотела вернуться? Ни за что. Она хотела остаться там, под лунным светом и защитой своей бабушки, навеки. Она услышала, как кто-то приближается. Затаила дыхание и ждала, сможет ли она узнать незнакомца по способу ходьбы. Хальдис надеялась, что это был некто, которого она не знала. Но она его узнала. Он ползал, это был господин Ивар. Рабыня покраснела и вздрогнула. Она хотела, чтобы он не заметил ее. Кто знал, что он сделает с ней, если обнаружит, что она не выполняет свои обязанности? Он предположил бы, что она пытается убежать, и она будет наказана. Она не осмелилась двинуться с места, не издала ни малейшего звука. Луна все еще сияла. Звезды все еще мерцали. Ее бабушка все еще была там. И внезапно она расслабилась. Ее страх исчез. Как будто этот момент должен был быть. Или, может быть, это всё медовуха? Она хотела посмотреть ему в глаза и поговорить с ним, и что должно было ее остановить? Он никак не видел ее, они были всего в нескольких шагах друг от друга. Она хотела услышать его голос и выяснить, может ли он быть мягким. Ведь его голос не всегда был резким. Она повернулась лицом к нему, услышала, как он тихо ахнул, увидел ее, уставился на нее. И это заставило девушку улыбнуться. Должна ли она признать его присутствие? Ее наполовину онемевший разум не был уверен. А ее сердце сказало да. — Приветствую вас, господин Ивар, — Хальдис решила говорить тихо, опасаясь, что ее может услышать какой-то незнакомец. Он не ответил, но он нервничал. Его дыхание было учащенным, вынужденным. Она обнаружила, что краснеет и хочет приблизиться к нему. Она не двигалась. Тишина нервировала ее. — Почему ты пренебрегаесь своими обязанностями, — наконец произнес Ивар. Его тон, очевидно, должен был быть резким, но она заметила небольшое дрожание. — Я не пренебрегаю ими. Мне это не нужно, — ответила Хальдис с вновь обретенной уверенностью в голосе. Она была в восторге, но не знала почему. — Может быть… ты пытаешься сбежать? — подозревая, спросил он. — Если бы я хотела сбежать, я бы не приветствовала вас? — она ухмыльнулась. — Полагаю, нет, — скептически признался он. — Но если бы я убежала, я бы все равно вернулась. Свобода заслуживается лишь тяжелым трудом, и это то, к чему я стремлюсь, — она дважды подумала о своей мечте. — А ты много работаешь? Она не обиделась, потому что его тон не был грубым, лишь удивленным. — Конечно. Как и все остальные. За исключением девушек на кухне, — она сделала движение рукой, — они нашли другие вещи, чтобы занять себя. Снова наступила тишина, но в этот раз стало комфортней. — Каким прекрасным может быть лунный свет! — прошептала Хальдис, снова глядя на яркое ночное небо. — Лунный свет? — Да, лунный свет. Моя бабушка назвала это лунным светом, когда луна такая яркая, такая сильная. Она говорила, что луна всегда присматривает за мечтателями, — хихикнула девушка и подняла руки в воздухе, — и ветер так утешителен. Я бы хотела остаться здесь навсегда! Он усмехнулся, и ее сердце подпрыгнуло. Это был красивый звук. — Так ты же пытаешься сбежать… — поддразнил он. — О, да, луна спасет меня! — девушка махнула руками в драматическом движении и засмеялась. Он ничего не сказал, вероятно, сосредоточившись на собственных мыслях, но она хотела поговорить больше. Ей была любопытна его история. — Больно? — тихо спросила она после долгой паузы. Как ни странно, она не боялась его потенциальной реакции. — Где? — удивленно спросил он. Она указала на его ноги. Некоторое время он молчал. — Да, — наконец ответил он, пытаясь казаться равнодушным, но не всегда это получалось. — Прости… — А твои глаза болят? — он переключил разговор про свои ноги, спросив о ее неспособности. Он был уязвим. Его голос был ровным, мягким, успокаивающим. — Иногда, — Хальдис посмотрела в небо. — Но не здесь, — она указала на свои глаза. — А где? — заинтересованно произнес он. — Здесь, — рабыня положила руку на грудь, где было ее сердце. — Иногда здесь больно. — Ты, кажется, справляешься просто на отлично, — быстро добавил он. Ивар явно не был сентиментальным человеком. — Не все так, как кажется, господин Ивар. Я справляюсь так, как могу. Но я не могу изменить свою судьбу. — Моя судьба жестока и несправедлива, — хмыкнул он, — Но я изменю ее. Последнее было сказано очень тихим голосом, но Хальдис услышала. Каким-то образом его заявление огорчило ее, жжение в ее горле еще не прекратилось. — Вы не цените свою судьбу? — Я что, выгляжу так, как будто мне нравится быть калекой, рабыня? — огрызнулся он. — Кажется, вы прекрасно справляетесь, господин, — иронично повторила она его предыдущие слова. — Да что ты говоришь? Ты сказала, что твои глаза не болят. Так что можешь идти, — сердито воскликнул он, — тебе может понравиться твоя собственная судьба, но я не могу и не буду терпеть несправедливость. И я упорно боролся, чтобы попасть туда, где я сейчас. Ты не представляешь, как тяжела моя жизнь. Пока он говорил, Хальдис почувствовал жар, и странный гнев усилился в ней. Он был не благодарен за предоставленные ему привилегии, это было ясно, и она не могла противостоять эгоизму. Не тогда, когда были люди в этом мире, которые страдали намного больше и жаловались намного меньше. Она пыталась помешать себе выразить этот опасный гнев, она не должна рисковать обидеть сына конунга, она уже сказала слишком много. Но медовуха и пыл взяли верх. Хальдис села поближе и повернулась к нему лицом, ее щеки покраснели. — Судьба неумолима, жизнь непредсказуема, а несправедливость горька, это правда, господин Ивар! — страстно сказала она. — Вы хотите контролировать свою судьбу? Но все же вы когда-нибудь знали кого-то, кто боролся со всеми трудностями и получил контроль над своей судьбой? Он не ответил, опешил, пленен. — Я тоже так думаю! Я пыталась бороться с этим раньше. Но какой смысл бороться с судьбой? Ты ждешь дня, когда будешь ее покорять. Зачем? Считаете ли вы себя трусом, если вы стоите на месте и принимаете то, что должно прийти к вам? — Хальдис сложила руки вместе и прижала их к груди. — Я думаю, нет, я действительно верю, что настоящая храбрость принимает все как есть и стремиться извлечь максимум из этого, а не бороться за то, чтобы изменить судьбу. Она замолчала, ожидая, что Ивар прокомментирует то, что она сказала, но он ничего не сказал. Она продолжала, неспособная контролировать себя, этот вихрь мощных эмоций охватил ее. — Для меня это настоящая храбрость, и я буду считать себя трусихой, если откажусь от того, что мне дали боги. Вернее то, что мне не дали. И при всем моем уважении, господин Ивар, я бы посоветовала вам сделать то же самое, а не лежать и размышлять о трагедии и несправедливости всего этого, — ее тон звучал как выговор, и Ивар был в недоумении от этих слов. — Это эгоистично, очень эгоистично думать, что ты единственный, кто страдает. Все мы страдаем. Мы все действительно страдаем. Но, в отличие от вас, мы не позволяем превратить нас в вечно жалующихся, жалких существ! И с этим смелым требованием Хальдис встала, чувствуя себя достойно и решительно. И впервые с тех пор, как она прибыла в Каттегат, она оставила сына Рагнара Лотброка в состоянии шока. Он смотрел на нее с широко открытыми глазами и ртом. Немного расстроенная, неловкая, головокружительная, но, прежде всего, смехотворно горда собой, девушка ушла. А наверху все еще светила луна.