Never doubt I love

      Закрыв глаза, она спокойно дышала носом и своим ловким пальцам касалась нитей. Постепенно, неспешно Хальдис выдавала движения, которые выучила давным-давно. Медленно. Осторожно. Кропотливо она пряла образовавшуюся нить между большим и указательным пальцами, затаив дыхание и прислушиваясь к своим движениям. Девушка хотела сделать все правильно. Навык обращения с веретеном ей мечталось развить давно. Спустя какое-то время работы, почувствовав, как несколько капелек пота скатились по ее лицу, Хальдис положила веретено себе на колени, чтобы немного отдохнуть, и прислушалась.       В комнате царила тишина. Только Ивар работал над своим любимым металлическим оружием, придавал ему форму и полировал. Но, несмотря на отчетливое покалывание металла, в комнате по-прежнему было тихо. Такая хорошая, мягкая тишина. Хальдис казалось, что она может раствориться в ней.       В своей комнате. Их комнате. Как приятно было думать об этом…       Девушка дышала и целенаправленно слушала. Веретено неподвижно лежало у нее на коленях. Она бесцельно ощупывала ткань платья, чтобы напомнить себе о цвете одежды. Мягкая и тонкая ткань. Белая.       Цвет невинности и мира. Да и Хальдис ощущала покой. Что-то вроде застоя, неподвижное спокойствие все время висело над ней, как доброжелательное облако, пока она и ее возлюбленный спали и целовались долгие дни.       Хальдис сжала в пригоршню мягкую ткань, что вызвало успокаивающее чувство, которое девушке так нравилось. Она отложила веретено и вялыми, неторопливыми движениями тихо привстала и подошла к кровати Ивара. Лежа на удобной подстилке, покрытой уже не мехом, а тонкими, мягкими простынями, девушка потянулась всем телом, а затем неподвижно прилегла.       Ощущая все вокруг с предельной остротой, ее чувства парили безмятежной уверенностью — какой бы туманной она ни была — в настоящее время эта уверенность управляла жизнью Хальдис. Девушке сейчас казалось, что она парит, сейчас ее голова лежала на пухлых подушках, заботливо сменявшихся каждое утро рабами. Так странно, так чуждо было думать, что она сама когда-то была рабыней, менявшей эти самые простыни, заправляла постель и поправляла меха, а теперь мирно бездельничала над чужими работами и позже просыпалась. Казалось, это было так давно, настолько сильно отличалось от настоящего момента, что в моменты крайнего головокружения она могла бы поклясться, что этого никогда не происходило.       Сейчас казалось, что Хальдис никогда не была измученной, несчастной рабыней, слепо пытающейся проложить путь, идущей сквозь дни, привязанной к воображаемой цепи, тяжесть которой отравляла каждую мысль и надежду, что когда-либо приходили ей в голову. Ивар никогда не был злым, страдающим молодым человеком, который мог выразить свою боль только отчаянными действиями или словами насилия. Они никогда не спорили и не бросали друг другу вызов, она и он встретились в каком-то далеком небесном царстве, окруженном неземным туманом, и сплели там свою счастливую вечность, навсегда в сети спокойствия.       Смутно заметив ощущение пустоты в желудке, она небрежно протянула руку вправо, прекрасно зная, что найдет миску, до краев наполненную вкусностями. Девушка схватила первый предмет, сопротивляясь желанию съесть сразу, сначала поднесла его к носу. Она вдохнула аромат: отчетливо сладкий, восхитительно привлекательный. Затем приступила к медленному извлечению первого кусочка и внутренне обрадовалась — это была лепешка, наполненная ягодным пюре и медом. Угощение, к которому девушка слишком привыкла… Как только она закончила есть, то удовлетворенно облизнула губы. Боги, какое счастье.       Только тогда она поняла, что звук скрежетающего металла больше не соответствует ритму тишины. Сидя на мягкой подстилке, она почувствовала, что Ивар смотрит на нее долго и пристально. Не было необходимости отвечать вербально или физически. Она позволила ему наблюдать за собой, томно лежа. Ее руки бесцельно скользили по слегка вспотевшей коже и удобно расположились на животе, который впервые за десять лет приобрел здоровую округлость. В конце концов, Сага была права: как только Хальдис станет любовницей господина, о ней позаботятся. Она хорошо ела. Спала столько, сколько хотела. Наконец-то она смогла стать здоровой.       Внезапно Хальдис услышала, как Ивар спустился на землю и пополз по деревянному полу навстречу ей. Затем забрался на край кровати, достаточно близко, чтобы иметь свободный доступ к ее руке и лицу. Он всем весом опустился на кровать.       Какое-то время они молчали. Девушка нарушила тишину первая.       — О чем ты думаешь?       Звук ее тихого голоса показался чем-то вроде нарушения мнимого купола наполненный тишины и покоя. Ивар смотрел перед собой, как будто тоже заметил воображаемое укрытие, отделявшее их от остального мира, суетливого, беспокойного мира.       — О будущем, — ответил он наконец и повернулся к ней лицом. — Это будет тяжело. Хальдис почувствовала жжение пристального взгляда и жжение этих нескончаемых мыслей, которые лихорадочно пробегали в голове. Она искала его руку на мягкой кровати, а потом крепко сжала ее.       — Ты знаешь, что все будет хорошо. Мы можем противостоять чему угодно, пока остаемся вместе.       Он кивнул, и его взгляд — она почувствовала — ох, она так это почувствовала, теперь сосредоточился на ней. Ее сердцебиение начало ускоряться, и Хальдис была уверена, что это не из-за ранней летней жары. Им следовало открыть окно, почему оно было закрыто? Эти глупые рабы…       — Знаешь, ты никогда не выглядела такой красивой, — выронил Ивар тихим хриплым голосом.       Прилив крови к ее щекам заставил девушку почувствовать себя еще жарче. Она протянула обе руки, словно говоря: "иди со мной, любовь моя". Он выполнил ее молчаливую просьбу. И влюбленные остались там, снова заключенные в сливающиеся объятия, где края их душ дразнили и играли друг с другом, чтобы наконец прийти и отдохнуть в противоположном теле — это был вечный, круговой обмен.       Но на этот раз Хальдис почувствовала нечто большее, то, чего никогда раньше не чувствовала. Когда Бескостный начал ее целовать, девушку захлестнула волна новых ощущений, покалывающего предвкушения. Она еще сильнее прижалась к нему. Это вызвало у Ивара низкий хрип.       С этого момента между ними завязался танец. Не сообщая об этом, возлюбленные принялись за медленные, изнурительные ласки; конечности и части тела путешествовали и открывали друг друга в ином свете, теряясь в очаровательном физическом переплетении. Они никогда раньше этого не делали — не так.       Потные тела прилипали друг к другу. Кровь прилила к каждому уголку ее тела, даже к самым маленьким частям. Когда ее рука прошлась по изящному, подтянутому животу под туникой, Ивар снова ахнул. Хальдис остановилась, и его низкое, быстрое дыхание, последовавшие потом, совпало с ее собственным. Удивленная его реакцией, девушка убрала руку.       — Нет, — от его шепота побежали мурашки. — Продолжай, пожалуйста…       Подобного тона Хальдис никогда от него не слышала, даже в те дни, когда они признавались в своих взаимных чувствах, даже когда погружались в них и в то, что заключали в себе. Потребность, мольба, отчаяние в чем-то. Чтобы к ней прикоснулись, чтобы она принадлежала не только душе, но и телу… Осознание поразило ее, как выстрел из стрелы. Они были на грани открытия совершенного иного.       — Хальдис, — она застыла. Ивар крепко сжал ее руку, очевидно, чтобы сдержаться. Он прикрыл глаза. Приняв смелое решение, она положила руку ему на живот.       Девушка нежно прикоснулась к нему, как будто ее пальцы касались нежной шерсти маленького животного. Ее рука вслепую двинулась вниз, и по пути она услышала, как сбилось мужское дыхание. Не было ни минуты размышлений о том, что можно делать и что она должна сделать, а только о том, что сделала. Ее рука, дрожащая, как тревожная гусеница, достигла цели. И это первое касание, последующее объятие твердости, мгновенно отперло величественную потайную дверь. Это было похоже на взрыв.       Она не знала, как это произошло. Почему это случилось. Но это случилось, медленно, естественно, но странно. Словно танец, союз, обусловленный их природой и побуждениями, которые она не могла объяснить. Но Хальдис теперь никогда не придется объяснять, почему с каждым поцелуем ей хотелось большего, чего-то еще, чего она не могла себе представить, но что всегда приходило к ней в следующий же момент. Каждое разрывающее, распутывающее прикосновение казалось правильным, давало им то, чего они даже не подозревали. Тепло, исходящее от их тел, вздохи и тихие стоны — все это было частью их истории, истории, которую бывшая рабыня не могла контролировать, но которую она очень любила. Это была игра судьбы, их танец, ибо они были детьми богов. Они были детьми судьбы. И в такие моменты подчинялись божественному.       После прикосновений и ласк викинга и его возлюбленная лежали в неудобном молчании, пытаясь осознать произошедшее, все еще переплетая тела. Они не издавали никаких звуков, пока со стороны кровати Ивара не раздалось тихое ворчание, привлекшее внимание Хальдис. Ей не потребовалось много времени, чтобы догадаться, что он плачет, и она тут же поднесла свободную руку к его щеке, обнаружив, что та мокрая от слез.       — Ивар? — спросила она тихим, испуганным голосом. Он никогда раньше не плакал перед ней. Ее сердце снова подпрыгнуло и задрожало.       — Каково это было? — прошептал он несколько мучительных мгновений спустя, не поворачиваясь к ней лицом. Его голос прозвучал приглушенно, вынужденно.       — Что?       — Скажи мне… что ты чувствовала?       Наконец, поняв, что он имел в виду, Хальдис убрала руку и повернулась, чтобы лечь на спину. Несколько секунд она пыталась подобрать правильные слова. Она чувствовала хрупкость этого момента. Значимость, вес. Одно неверное слово и все перевернется с ног на голову.       — Это было прекрасно, — наконец прошептала она в ответ и крепче сжала его руку. По правде говоря, это было странное ощущение, по большей части болезненное и чуждое, но она увидела в нем красоту. Изо всех сил старалась не обращать внимания на кровь и странные жидкости, хлынувшие из нее при всем этом процессе, все еще причиняя ей большой дискомфорт.       Снова неловкое молчание. Это ненавистное сейчас. Хальдис не смогла придумать, что сказать. Ее разум онемел.       — Я порадовал женщину…       Слабый шепот, голос Ивара дрогнул. И в следующее же мгновение он перед ней, в совершенной хрупкой наготе, поднес руки к лицу и зарыдал. Вот оно, то, чего она никогда не видела, действие, напугавшее девушку своим внезапным откровением.       Бескостный всхлипнул и закрыл лицо руками. Хальдис запнулась, но потом поняла — это слезы не печали, а радости. Об этом последнем лепестке цветка, распускающемся и распускающемся, об одном последнем клочке земли, завоеванном в победе.       Девушка улыбнулась. Ей казалось, будто ее окутал туман, легкий, ласкающий. Она вдруг снова почувствовала себя спокойно, несмотря на боль в теле и внезапность происходящего. Она попала сюда, ведомая таинственной рукой судьбы, и была ей благодарна, куда бы все это ни вело и что бы это ни значило.       Возможно ли что-то сделать? Судьба — это всего лишь вращающееся колесо. Оно крутится, пока не остановится, направляя человека по выбранному пути. Хальдис шла по тропе, долго шла…       Она повернулась, чтобы обнять своего возлюбленного, слезы потекли и из ее глаз, намочив мягкую простыню под затуманенными головами.

***

      Подняв металлический стержень идеальной формы в воздух, Ивар расположил его так, чтобы на него могло попадать достаточно света. Бескостный уставился на свой клинок достаточно освещаемый солнцем. После минутного тщательного осмотра Бескостный кивнул сам себе и положил оружие на деревянный верстак.       Какое приятное чувство удовлетворение — видеть свое творение точно так, как оно было задумано. Викинг рассеянно похлопал себя по колену и, глядя вперед, улыбнулся про себя. От края до края, изогнуто и безупречно. Металл блестел.       Позже он обратился к своим изношенным ножам, тем, с которыми он ползал на протяжении многих лет, символом его личности. Символ его увечья. Он обхватил их рукояти потными ладонями и сел, сжав в руках.       Мысли закипели в голове Бескостного. Мгновенная гонка последних нескольких дней являлся вихрем стольких эмоций, что он потерял счет и больше не мог ничего вспомнить и правильно назвать. Но его это не волновало. Ибо в самой сердцевине воспоминаний, в центре этого тумана, одно чувство пустило свои глубокие, сильные корни и стояло, не сопротивляясь, сквозь все это. Власть.       Он действительно это чувствовал.       Власть. Некая власть, которую он так сильно ощущал вернулась к нему, чтобы воплотиться ее в реальность. Его ум, прежде всего, являлся его величайшим топором.       Его — в прошлом такая обеспокоенная и побитая — вера была доказана. Ивар — человек слова и огромной, как море, гордости. Он поклялся, что все его желания сбудутся.       Потная хватка вокруг ножей усилилась. Викинг подумал, что никто теперь не встанет между ним и его судьбой, или будущим, или как бы это ни называлось. Он призвал себя на этот путь, потому что был мужчиной.       Воин вдыхал и выдыхал, его тренированное тело двигалось в своем обычном ритме. Тяга плоти вперед вместе с каждым резким ударом по дереву. Под влиянием рутины его тело оказалось на тренировочной площадке в лесу, недалеко от большого зала. И снова он остановился, чтобы осмотреться.       Обильная, цветущая зелень в похороненных воспоминаниях. Столько лиц скрылось вместе с ними. Ветви деревьев протянули к нему свои старые кривые руки, тянулись к нему, напоминая, кто он такой и что ему предназначено судьбой. Ивар Бескостный. Человек своего слова. Человек славы.       — Я знал, что ты здесь.       Ивар повернулся и увидел своего старшего брата, его косы отражались на солнечном свете, пробивающемся сквозь деревья. Голубые глаза встретились друг с другом.       Бескостный поднял бровь:       — Почему ты меня искал?       — Не особо. — Уббе отпустил лук, висевший у него на спине, и начал собирать его, устремив глаза в землю. — Только… — начал он нерешительным тоном.       — Что такое, Уббе? — с подозрительным нетерпением спросил его Ивар, осторожно вынимая меч из ножен.       Старший Лотброк хрустнул костяшками пальцев, а нервная улыбка подразнила его губы.       — Я лишь боялся, что ты снова задумал сделать какую-нибудь глупость.       Ивар усмехнулся.       — Глупость? Ты прекрасно знаешь, что то, что я сделал, не было глупостью. Я сделал то, что должен был сделать. Я сделал то, чего вы все боитесь сделать.       Хоть Бескостный внимательно осматривал клинок, краем глаза он видел, что Уббе сосредоточился на своем собственном оружии — несчастное выражение теперь окрашивало его лицо. Он услышал, как тот тяжело вздохнул.       — Ивар, ты знаешь, что ведешь опасную игру, в которой не сможешь выиграть.       Ивар поднял голову.       — А почему не смогу победить, а, брат? — Его тон был насмешливым, провоцирующим. — Давай, брат, скажи мне правду. Скажи мне, что ты думаешь обо мне. Скажи мне, что ты трус.       Уббе повернулся к нему, выражение его лица не изменилось. Казалось, он несколько мгновений пытался соответствовать взгляду Ивара, его интенсивности и силы — как будто старший Лотброк пытался скрыть свою истинную мысль — но в конечном итоге ему это не удалось. Уббе осознал свое поражение, снова опустил взгляд, свободно держа лук в руке. Ивар знал, что все это значит.       — Вы все дураки, — крикнул он резким голосом, переведя взгляд на деревья. Они все были такими дураками, что сомневались в нем. Опять же, это просто подтвердило его видение. Слава предназначалась только ему.       — Ивар, послушай, ты знаешь правила, ты знаешь, как это происходит. У нас хорошее положение, не наше дело создавать проблемы. У нас может быть стабильное будущее.       Бескостный не послушался, не принял таких унизительных слов. О каком будущем можно было говорить, когда их мать, должно быть, бушевала и корчилась в огне гнева в Вальхалле? Если бы ему пришлось сделать это самому, он бы сделал это. Его не утащат трусы за собой.       Уббе сделал несколько нерешительных шагов к нему. Морщины на его лбу выделились, когда Ивар снова повернулся и посмотрел на него.       — Нас предупредили, Ивар. Пожалуйста, пусть прошлое останется в прошлом. Не ставь под угрозу наше будущее здесь, то, что оставил нам наш отец. Есть силы, находящиеся вне нашего контроля…       Бескостный стиснул зубы, пытаясь сдержать нарастающий обжигающий гнев.       — А что насчет нашей матери? Ее кровь все еще смачивает землю.       Уббе покачал головой.       — У нас нет сил бросить им вызов. Ты должен это понять. Остальные согласны.       И слова Уббе будто призвали остальных, Ивар вдруг заметил приближающиеся издалека фигуры двух других своих братьев, призрачные и маленькие. Кто они такие, чтобы оспаривать его? У него были мозги, он доказывал это снова и снова. Во время войны против жалких христиан он был вдохновителем, хитрым стратегом, и не было смысла скромничать. Это была правда. Флоки и вожди племени уважали его, просили его, слушали его. В своей руке он держал их уважение, и это было все, что ему было нужно.       А его братья просто сражались. Они просто сделали все, что смогли. Похвально — он не стал бы лгать — но он сделал лучше. И в своем уме Ивар осознавал себя более способным, чем даже сам Бьерн Железнобокий. Речь шла больше о боевых навыках и боевых инстинктах. Там, где Бьерн сражался сердцем, Ивар сражался разумом.       И это оказалось сильнее, чем кто-либо мог себе представить. Он сам только недавно это осознал. Об этом свидетельствовали его воспоминания о боях. Сила хитрого убеждения и стратегия — и успех — стали главным оружием Бескостного. Всего этого не хватало его простым братьям. Всем им.       Он был избранным. Вот почему мать любила его больше других. Он был особенным.       С этими захватывающими мыслями Ивар замолчал, все еще стиснув зубы. Хвитсерк и Сигурд подошли к братьям с оружием в руках. Уббе поприветствовал их.       — Ты с ним разговаривал? — старший Лотброк уловил попытку Хвитсерка прошептать. Взгляд Ивара устремился к ним, словно молния, и его покрыл лихорадочный блеск. Жажда мести, лихорадка войны.       — Вы все в этом замешаны, как маленькие трусливые заговорщики? — закричал он, его гневная энергия накапливалась в легких. Жалкие, обеспокоенные выражения лиц его братьев безмерно раздражали его, вызывали в нем жажду крови, которую он знал раньше, усиливая его жажду победы. Такие позорные дураки. Они стояли напротив него, лицом к нему в своей сдержанной, объединенной неуверенности — только Сигурд устремился немного дальше, скрестив руки на груди и опустив голову к земле. Тихо.       — Мы не против тебя, брат.       Бескостный прищурился, чтобы выразить свое сомнение, поскольку это была явная ложь. Они всегда были против него. Всегда, потому что Ивар никогда не был таким, как они. Он другой, особенный, и его боятся. Вот почему братья никогда не любили его: только боролись с ним своими едкими, неотшлифованными словами.       После этого ничего не было сказано. Уловив атмосферу, Бескостный понял, что настал момент отступить. Молчи, не раскрывай себя дальше. Все, что готовилось в его разуме, теле и душе, еще не должно быть раскрыто. Когда он будет готов, он нанесет удар. Напряжение улеглось.       Жгучее, ослепляющее солнце славы взойдет для него, в этом он никогда не был так уверен, как сейчас.       Наконец они приступили к тренировке, ставшей между Лотброками ритуалом. Они столкнулись головами, зазвенели топоры и мечи. Уббе продемонстрировал свои новые методы совершенствования владения луком и стрелами. Тренируясь, рубя топором в воздухе умелыми, почти автоматическими движениями, Ивар заметил, как Сигурд держался от него подальше, не приближаясь к нему. Он стоял одиноко у дерева, изучая свой лук и стрелы.       Это пробудило его любопытство, потому что Сигурд уже довольно давно вел себя таким странным образом. Его мало кто видел, а когда появлялся, то казалось, что кто-то зашил ему губы, он все время молчал. Его кожа приобрела призрачную бледность, а бегающие глаза блестели и беспокойно смотрелись на свету.       Ивар на мгновение задумался, что с ним случилось. Сигурд не мог больше отличаться от своего обычного «я», продолжая наблюдать за Бескостным, пока они не завершали тренировку, собирая оружие. Его взгляд поймал многозначительные взгляды Уббе и Хвитсерка.       Заинтригованный этим странным, хотя и не редким, взаимодействием, Ивар вопросительно поднял бровь, поскольку Сигурд не поспешил присоединиться к ним. Его — невольно — вопросительные взгляды встретились с молчаливым братом. Только в этот момент ничего не случилось. Для окружающих деревьев с затвердевшей от старости древесиной, для мелких и крупных животных, слоняющихся между кустами, для бесконечной почвы, ведущей в самые глубокие уголки земли, они, должно быть, казались друг другу никем. Два незнакомца просто встретились впервые, ничего не зная друг о друге, никакой предвзятости, только расстояние между ними.       Взгляды были пусты, сердца лишены ненависти, любви и боли. Никакое братство не связывало их неразрывным узлом. Возможно, в тот момент земля и небо могли бы поверить, что эти двое мужчин когда-нибудь смогут уважать друг друга.       Сигурд сделал шаг к Ивару. Его взгляд больше не был пустым, но лихорадочный блеск сменился тусклой чернотой. Голубизна глаз Ивара помутнела.       — Пойдем вместе, брат?       Такие простые слова, но произнесенные с переполняющей язвительностью. Первые слова Сигурда, обращенные к нему, означали окончательный приговор природе. Не было ни истины любви, ни такой возможности, какой они были в настоящее время. Тьму сдерживала огромная каменная плотина, что казалось ужасно. Один окажется сильнее. Только один ненавидит больше, и он победит. Он разрушит барьер.       Ивара охватило желание рассмеяться.       — Нет, — пожал он плечами. — Я никогда не пойду с вами.       Сигурд повернул шею, свесив голову набок и глядя в глаза, полные злой иронии.       — Ты никогда не будешь ходить. Ты хуже животного. — Сигурд радостно выплюнул. — Калека.       Ивар развернулся, чтобы уйти прочь. Сейчас подобные слова не трогали его. Он был слишком могущественным, слишком сильным для них. А братья казались ему слишком малы; просто мухи перед зверем. Его зверем амбиций. Бескостный пополз вперед, позади него эхом отдавалось побежденное рычание Сигурда.       Спустя несколько часов Ивар вошел в большой зал, в животе у него урчало от голода. Его взгляд скользнул по темнеющему залу с полуосвещенным камином и остановился, заметив фигуру в белой одежде, тихо сидящую на одиноком стуле. Он наблюдал, как она с трудом управляла веретеном, ее ловкие пальцы лихорадочно работали. Ее красивое, ничего не выражающее лицо было опущено, обнажая бледную, мягкую шею, которую он целовал и уткнулся носом в нее накануне вечером. Блестящие серые глаза отражали приглушенный, редеющий свет того летнего дня, когда к ним мчалась ночь.       Глядя на нее, окруженную затемненными предметами и стенами, но такую яркую, как будто она сияла изнутри, он почувствовал, как последние остатки напряжения покидают его тело. Он расслабился. Разум Ивара был переполнен мыслями и воспоминаниями о времени, проведенном с ней, и губы его изогнулись в улыбке. Вот она, его сердцевина, со своими — теперь более полными — конечностями, здоровой кожей и новым, струящимся платьем, которое он сам приказал сшить для нее. Он лежал на ее мягкой коже, усиливая ее сияние и ее абсолютную красоту.       Внутренне усмехнувшись, Бескостный вспомнил, как его братья злобно отзывались о ее внешности, тогда как он думал, что она всегда была роскошной. Еще одно напоминание о том, чем он и она отличались от окружающих — не только своими неспособностями, но и уникальностью души. Они были созданы друг для друга, и душой, и телом, каждую ночь идеально сочетаясь друг с другом на перине.       Он брал ее, был мужчиной и доставил ей удовольствие. Он не потерпел неудачу, как в случае с Маргрет. Ивар понял, что не смог выполнить свой мужественный долг по отношению к бывшей рабыне не из-за собственных проблем, связанных с мужским достоинством, а потому, что еще не был подготовлен.       Ему нужно было найти любовь, найти свою Хальдис, свою богиню камней, которая поможет восстановить и укрепить его веру, и он вырастет тем, кем является сейчас. Человек, готовый к славе.       Ивара охватило желание обладать ею, наполнить ее, снова почувствовать ее. Поцеловать ее и погрузиться в туманное состояние вместе с ней, вдали от всего этого. Поддавшись этому порыву, он пополз к ней в сторону.       — Хальдис, — протягивая руку и задевая лодыжку девушки, произнес Бескостный.       — Ох, — она вздрогнула от его прикосновения, веретено выскользнуло из ее пальцев. — Я не знала, что ты здесь.       Он усмехнулся и взял ее веретено.       — Я только пришел. Ты голодна, любовь моя? — спросил он, забираясь на стул рядом с ней.       — Очень, — она игриво улыбнулась. — Я могла бы съесть целую свинью.       — Я тоже, — ответил он, озорно взглянув на нее и ущипнув за щеку. — Хотя я бы предпочел съесть тебя на ужин.       — Ивар! — Бескостный наслаждался ее мгновенным покраснением и смущенной очаровательной улыбкой. — Не здесь.       — Позже. — Ивар приблизил свое лицо к лицу девушки, понизив голос до хриплого тона. — Позже. У меня на тебя большие планы.       На розовых, манящих губах Хальдис наконец появилась ухмылка.       — Ну, а ты не нахальный?       Викинг ответил на ее ухмылку, его лицо засияло так же, как и ее.       — Конечно. А теперь поцелуй меня.       За мгновение до того, как губы влюбленных соприкоснулись, их прервал кашель. Они повернули головы и увидели чрезмерно мускулистого блондина с торсом, изобилующим шрамами. Глаза викинга были накрашены темно-угольной краской, что придавало ему суровый, непреклонный вид. Ивар сразу узнал в нем Ульрика, одного из вождей племени из восточной Норвегии. Он подавил желание улыбнуться особенно самодовольной улыбкой.       — Ивар Бескостный, — воин приветствовал Лотброка кивком головы. — Я пришел сюда по твоему приглашению присоединиться к ужину, — его голос звучал глубоко, когда взгляд скользнул по телу Хальдис. — Но я не знал, что тебя будет сопровождать семья. Не хочу беспокоить.       — Не стоит волноваться, друг мой. Добро пожаловать за мой семейный стол. Твоя помощь во время Саксонской войны была неоценима. Присаживайся.       Ивар холодно махнул высокому мужчине, в то время как его другая рука потянулась к руке Хальдис под столом. Их руки сцепились, пока Бескостный начал вести непринужденную беседу с мрачным воином. Со временем к ним присоединились и его братья, один за другим, вместе со своими возлюбленными, за исключением Сигурда и его рыжеволосой женщины. Ивар продолжал наслаждаться растерянными взглядами и озадаченными выражениями своих братьев, пока они пытались объяснить присутствие Ульрика. Младший Лотброк ощущал восторг от этого маленького трюка. Он откинулся на спинку стула с довольной ухмылкой на лице.       Когда он наблюдал за столом, потратив еще несколько минут на то, чтобы полюбоваться Хальдис, пока она изящно беседовала с Ульриком, его острые глаза встретились с глазами Маргрет. Глаза девушки наполнились яркой враждебностью, но Ивара это не тронуло, он просто смотрел на нее в ответ, его бывшая девушка покрылась блеском явной напряженности — признанием его превосходства и победы — ровно настолько, чтобы показать ей, кого она унизила и с кем связалась. Издевательский вызов. Вскоре Маргрет, побежденная, отвела взгляд и направила свое кислое лицо на мужа. Бескостный облизнул губы, довольный собой.       Как только наступила ночь и трапеза закончилась, он увидел, как его братья, бормоча извинения, разбежались со своими женщинами. Его возлюбленная сама встала, положив одну руку ему на плечо.       — Я вернусь в покои. Ты присоединишься ко мне? — Хальдис наклонилась и прошептала ему на ухо. Ивар почувствовал мурашки по всему своему нетерпеливому телу. Но, взглянув на оставшуюся часть стола, он покачал головой.       — Да, иди. Я скоро приду.       Хальдис понимающе кивнула и поцеловал его в щеку. Ивар дождался, пока она исчезнет за деревянными входными дверями Большого зала, и повернулся к своему суровому спутнику.       Мужчина спокойно смотрел на него, его взгляд был наполнен смыслом. Сейчас единственным звуком в зале стало потрескивание небольших костров, разбросанных по всему помещению. Разум Ивара на мгновение закружился от воспоминаний о таких тихих, мирных моментах, как этот, когда зал был освещён игривыми огнями, и он и его любимая мать делили компанию друг с другом, скрытые от остального агрессивного мира.       Бескостному вспомнилось, как он играет со своими маленькими игрушками, а она шьет, сидя за столом. Но теперь у него были более важные задачи, которым он мог посвятить себя. Был мир, но под землей непрерывный грохот тайн, и пришло время им пробудиться.       Мама, я сделаю для тебя все. Точно так же, как ты сделал для меня.       — Ты понял, что я имею в виду? Достаточно ли у тебя веры? — спросил Ивар Ульрика.       Голос его был тихим, но могучий викинг, конечно, его услышал. Мужчина пожал плечами.       — Я видел признаки того, что вы имеете в виду. Но я все равно не могу воспринимать это как показатель судьбы. Мне определенно недостаточно всех сил стараться помочь тебе.       Ивар пошевелился на своем месте и произнес:       — Я это понимаю. Можешь подождать еще немного, — он наклонился вперед, приближаясь к лицу торжественного воина, так что его слова мог уловить только он сам. Ульрик тоже наклонился, понимая намек.       — Однако я продолжу стоять на своем. Будь уверен, я человек слова. Ты видел меня в бою, и, клянусь богами, надеюсь, ты меня помнишь. Я продолжу все, что запланировал, с твоим согласием или без него. Предупреждаю тебя, Ульрик, я не перестану думать о том, как любое мое решение может повлиять на тебя, если ты не присоединишься ко мне. — Ивар снова опустился на стул и сложил руки на груди. Выражение его лица было спокойное, но сильно уверенное.       — Выбор за тобой.       Бескостный посмотрел прямо перед собой. В этот самый момент его большие, напряженные глаза отражали свет костров, пылавших вокруг во тьме, оттенки оранжевого и красного, тающие в адском трансе. Вся синева исчезла.