Тайна в Бруклине

Было что-то мстительное в том решении, которое Питер для себя принял. Что-то такое мимолётное и незаметное, что он сперва и не понял. Оказалось, это «что-то» мимолётным и блекло-незаметным было лишь поначалу. Оказалось, сильнее этой шипастой грани между приятным онемением где-то в пищеводе и тошнотой Питер ничего не чувствовал за всю неделю. Эфемерным казалось вообще всё вокруг, если честно. А если приглядеться — всё было на месте, никуда не исчезло и не растворилось. И было на самом деле неправдой это ощущение, будто Питер остался во всём мире один на один со своей невзаимной влюблённостью. Он, вообще-то, себя не жалел и боль свою не лелеял, оберегая в холодных ладонях под одеялом по ночам (ох, ещё как лелеял и оберегал), и не собирался всё время так рьяно топиться в своих мыслях, как в зыбучем болоте. Но топился, хотя и барахтался. Да и барахтался вовсе не затем, чтобы воспрянуть духом и выбраться на маломальский островок. Нет-нет, он и без этого островка всё видел, всё понимал — и что ничего смертельно страшного не случилось, и что это даже к лучшему, что Баки его оттолкнул, и что проблема теперь и впрямь, может быть, рассосётся сама собой, — но вылезать всё равно не хотел. И глубже тоже не лез, не рвался выяснять всё от и до, и совсем уж с головой под противную жижу уходить не хотел. Застрял в где-то середине — по шею в вязкой тине своих измученных уже и тысячу раз прокрученных мыслей, ни туда, ни сюда. Ни тебе свободного и глубокого вздоха для рывка в привычную ещё в прошлом году жизнь — обычную, человеко-паучью, с колледжем, патрулями и тягучими вечерами за здоровым ужином с родителями. Ни маленького, крохотного шажочка в сторону Джеймса, к его тихой и уютной квартире, набитой доверху оружием, к фильмам под пиво и орешки почти в обнимку на диване. Сиди себе, Питер Паркер, в своём гнилом болоте и не рыпайся, пока не остынешь. Пока не отпустишь всё до конца и не смиришься с тем, что не всё происходит так, как хочется. Пока ребёнок внутри тебя не наобижается вдоволь и не станет вновь взрослым и способным к рациональному мышлению человеком. А решение и правда казалось мстительным — оставить Баки наедине с самим собой, бросить его разбираться в своей башке самому и больше никогда не подать и признака своего существования. И от этого было так тошно-приятно, что Пит даже себя проклинал — эта желчная натура, вылезшая так некстати в момент его слабости, вроде и придавала ему сил из-под агрессии, а вроде и заставляла его чувствовать себя жалким и ничтожным за то, что ему так хотелось, чтобы Барнс тоже почувствовал себя отверженным и брошенным. Будто он не чувствовал себя так семьдесят лет до этого. Тем более Баки ведь этого и хотел: ещё с самого начала он давал Питеру понять, что никакая компания ему не нужна — просто Пит не удосужился воспринять это всерьёз и оставить всё на своих местах вместо того, чтобы совать свой нос в чужую жизнь. Но зато теперь он воздаст с лихвой, и отчасти даже наплевать с высоты шпиля Нотр-Дама-де-Пари, что это решение вылезло из него посредством низменного желания отплатить тем же. Стив бы не гордился им точно, а Мэй и вовсе навешала бы затрещин. Но Стиву и без того уже было нечем в Питере гордиться — он ведь за глаза так с ним обошёлся, что и о прощении уже не мечтал, на случай если Стиву всё откроется. А тётя всё равно об этом не узнает, если он сам ей не расскажет. Вообще никто не узнает. Он, сказать по правде, усердно пытался от мыслей избавиться и не давать им столько воли. Первые четыре дня. И сублимация через учёбу, которая была самым рабочим за последние шесть лет методом по избавлению от лишнего и бессмысленного мусора в голове, не помогла ни капли. И даже способ «прочувствовать и прожить» эмоции оказался хернёй собачьей — так он себя и загнал в мыслительный круговорот. На Питера, похоже, не действовали не только обычное медикаментозное лечение, но ещё и психотерапевтические практики. Ни от боли в голове не избавишься, ни морального подъёма не добьёшься. Зашибенней не придумаешь. Так ли круто быть суперчеловеком? Паркер бы протянул саркастичное «Очень, всем рекомендую, десять из десяти!», если бы его спросили. А ведь раньше он с ребяческой фанатичной радостью отвечал, что круче этого и быть ничего не может. Голова была тяжёлая, как чугун, и забитая не пойми чем. Казалось, покачнёшь ею, и она сорвётся с плеч, как у зомби, и покатится подальше от своего хозяина, потому что Питер только и делал, что думал-думал-думал. Кажется, на другие мысли думалки уже не хватало — мало того, что он не видел ничего перед глазами, так ещё и в открытом на ноутбуке документе, где должен был быть масштабный реферат, расползлось на три страницы буквенное нечто. В этом нечто не угадывалось ни одного английского слова или вообще хоть какого-нибудь. Последний рывок в попытке написать-таки реферат и, хотя бы частично, покончить с учёбой на ближайшие пару дней обернулся новым провалом. А Пит всё равно продолжал печатать, бездумно, не глядя, даже не замечая, что на экране образовывалась всё большая и большая неразбериха. Вдруг зазвучавшие стуки об окно внезапно его испугали — он резво дёрнулся, обернувшись, будто бы пойманный за чем-то неприятным и стыдным, и лишь несколько секунд спустя облегчённо выпустил из лёгких воздух. Дожди были частым явлением вот уже второй месяц, а он испугался, как какая-то мышь — и дело, конечно, не в том, что он почти на всё стал реагировать странно. На улице становилось всё холоднее, люди стали одеваться теплее, а Питеру казалось, что он, вместе с промозглой улицей, замерзал и сам — изнутри, где-то там, глубоко, где могла бы быть его душа, если бы существовала. Перед внутренним взором вновь встала картина, не дававшая ему покоя всю неделю — до зубовного скрежета надоевшая, но всё равно из раза в раз вспоминаемая. Будто от рьяных попыток Питера что-то зависело, будто это могло неожиданным образом выдать ему что-то новое, что-то такое, из-за чего решение своё он мог поменять. Хмурый Баки, его сжатые в раздражении челюсти и кулаки, бегающий из стороны в сторону взгляд — Питер запомнил это так ярко и чётко, будто в тот момент он не пытался справиться с эмоциями, не пытался держать себя в руках и быть спокойным, а жадно впитывал в себя всё, что Баки делал и говорил. Запомнил, а понять так и не смог. Даже сейчас, спустя неделю, обтянутую мыслями и выводами один другого хуже, как кости скелета кожей, Пит не сказал бы и с минимальной точностью, каким Джим был: больше напуганным, чем злым, или наоборот. Или он и вовсе был вдребезги разбит. Это уже и было-то не так важно, как сначала, и Паркер даже перестал пытаться это понять, перестал гадать, чтобы хоть на мнимую долю избавить себя от веса мыслей. Но каждый раз, вспоминая об этом словно по чьему-то приказу, Питер собирал себя по кусочкам. Перестал он и пытаться определить, что чувствовал ко всему этому сам — помимо, разумеется, обиды и злости. Хотелось ли ему начать всё сначала, переиграть ситуацию, чтобы прийти к лучшему концу или хотелось просто всё забыть, как кошмар, или, может быть, его одолевало отчаянное желание сорваться в Бруклин и решить всё прямо сейчас — вот в чём копаться он больше не хотел точно. Он и так достаточно себе надумал: а переживал ли Джеймс так же, как и он; а было ли ему так же неприятно и больно от этой ситуации; а хотел ли он всё изменить, хотел ли позвонить Питеру, хотел ли забыть его, как страшный сон, или, быть может, хотел, как и Пит, заснуть и не проснуться, чтобы просто не находиться в этом состоянии больше ни минуты. Из раза в раз Питер приходил к тому, что швырял что-нибудь в стену, удерживая непрошенные слёзы, из-за которых глаза уже который день болели. Теперь у него был сломанный будильник, очки и полка в шкафу, остатки которой Пит стал использовать вместо подноса или стола, если писал что-то на кровати. И сердце, наверное, тоже было сломано, раз отказывалось нормально работать и болело как при припадке. Поэтому лишний раз ворошить неприятное и заводить себя ещё глубже в дремучую бездну под название «А что, если?..» он не хотел. Как минимум потому, что понимал, что ни себе, ни кому бы то ни было ещё он легче этим не сделает — сделает как всегда хуже. Он просто застрял на месте. Вроде и всё уже, казалось, отболело, а вроде и хотелось держать себя в этом разбитом состоянии подольше, как бы по-идиотски это ни звучало. Люди отчего-то очень любят страдать, и люди-пауки, по-видимому, тоже. А ещё люди обожают бессмысленно удерживать пустые надежды до последнего — Питер, вообще-то, таким заниматься давно уже не любил, потому что оно никогда не помогало, лишь всё усугубляло до невозможности дышать и нормально спать по ночам. Но вот он — дышал через раз, постоянно спотыкаясь вдохами о ноющие в груди чувства, будто гвоздями туда вбитые, и не спал ночами, потому что просто не мог уснуть. То, что он не мог взять себя в руки, раздражало жутко, и злился Питер за это, конечно, только на себя — упрямства ему было не занимать всю жизнь. Он, если уж совсем честно, много за что на себя (да и на всё вокруг) злился — и за свою агрессию, скрипящую на зубах песком, и за то, что желал Баки того же, что чувствовал сам, и за то, что, ослеплённый своим безутешным интересом и родившимися из этого чувствами к Барнсу, так и не разглядел того, что Джеймс и впрямь был к такому не готов. К новому человеку в жизни, который внезапно решил, что ему там, в чужой жизни, есть место. К тому, что между ними стало прорастать и спутывать их вместе ещё больше. И к нему, к Питеру, — такому гиперактивному, надоедающему и проблемному, — Баки был совсем-совсем не готов. Паркер по дурости спустил весь смысл слов Джима в унитаз — почему-то прежде он и не думал, что, прося его держаться подальше, Джеймс говорил на все сто процентов серьёзно. Привычки его отца, которые Питер сильно порицал на пару со Стивом, так прочно обосновались в нём самом, в его характере, поведении и повадках, что Пит даже не успевал их отслеживать. И каждый раз, как ловил себя на таком, было уже так поздно… Всё это так утомляло, так сильно изматывало — до головной боли, которой у Питера без сопутствующих травм не бывало уже много лет. В этой карусели разума, в которой он собирал все свои прямые или косвенные, или вовсе лишние доводы, как в самом безобразном калейдоскопе, от которого хотелось выколоть глаза, не было никакого смысла. Он ведь и правда убедил себя, что всё это к лучшему и что Баки совершенно не стоит того, чтобы врать Стиву и дальше. Убедил себя в том, что им с Баки просто не по пути — так бывает, иногда люди просто не сходятся и всё, а иногда случается то, что произошло между ними. Ну и что? Он уже всё решил — и пускай решение было продиктовано его ядовитыми желаниями, он его исполнит. Потому что, что бы он себе там ни надумал, Барнс и правда хотел быть сам по себе. Лучше поздно, чем никогда, так ведь? Больше ни шагу в Бруклин, ни шагу к Джеймсу без самой что ни на есть смертельной необходимости. Это ведь то, что стоило сделать ещё полгода назад, верно? Верно. А отчего же тогда до сих пор тянуло под рёбрами? Питеру понимание не давалось — почему так сильно, с чего бы ему вообще так страдать по Барнсу, если ни по кому прежде он так не страдал? Хотелось рёбра эти себе сломать и с корнем вырвать изнутри то, что всё ещё мешало дышать. Ну и что, что Джеймс оказался первым человеком, так остро въевшимся в него? Ну и что, что на самом деле он стоил всего, что только можно отдать? Это ничего не меняло, заключил Пит и вздохнул. Показалось, что дождь отвлёк его, но всё, что Питер сделал — повернулся на стуле к окну, заливаемому тяжёлым ливнем, и завис снова. Болото это или карусель с калейдоскопом — мало важно, а бесило и правда зверски. Вздохнув снова, он упрямо заставил себя вернуться в реальность и повернулся обратно к ноутбуку. Рассмотрев то, что наворотил в документе, с весомой долей отвращения, Паркер уверенно закрыл крышку ноутбука — да и чёрт с ним, парой неудов он ничего не испортит. В подробности о том, что это уже тринадцатый за последний месяц, он вдаваться не решился. Завибрировавший под локтем телефон, и лишь после испустивший жалобное подобие звука оповещения, его напряг, кажется, за долю секунды. Не что чтобы Питеру было мало напряжения за все десять дней, но на каждое оповещение телефона, будь то сообщение или рекламная акция какого-то приложения доставки, Пит реагировал именно так — сердце будто замирало, с ним замирал и он, задерживая дыхание. Даже и говорить не стоило, что он ждал от Джеймса хотя бы одного, хотя бы маленького, хотя бы ошибочного сообщения — это ведь было хуже всего, потому что, как бы он там себя ни убеждал, что всё правильно и что он даже рад, он ведь всё равно неизбежно тянулся обратно. И всё равно надеялся на что-то — против воли. Медленно, будто к змее тянулся, Питер взял в руки телефон, заглядывая в экран. Облегчение тут же опустилось на его плечи, сгоняя напряжение куда-то вниз, правда, заменилось оно тут же тяжестью разочарования — не Джеймс. «Спустись и спаси меня!» — гласило сообщение, как ни странно, от отца. Стараясь не гадать, почему же папа написал ему простую смс-ку, а не позвал привычно через Пятницу, Питер оглянулся на окно. За стеклом — серое и мрачное вечернее небо, как кстати подходящее под состояние, под настроение, и высотки, обливаемые ледяным дождём. Тёмным кучным тучам разве что молний не хватало — или это Паркеру сейчас не хватало грозы. Решив не медлить, чтобы не застрять в собственной голове снова, Питер выскочил за дверь и с ненормальным рвением плотно закрыл её за собой, будто бы оставляя всё надуманное там, по ту сторону. Будто запирая свои мысли в комнате. Будто это могло его спасти. Тот, кто сказал, что отчаянные времена требуют отчаянных мер, явно имел в виду не это. Прикрыв глаза, Питер выпустил неспешно воздух и вдохнул полные лёгкие, собираясь с силами — лицо ему теперь приходилось держать постоянно, и он никогда не чувствовал себя таким похожим на отца, как теперь.

***

Всё было отчётливо слышно уже в гостиной, и Питеру даже не нужно было в мастерскую спускаться, чтобы понимать каждое слово разгоревшегося скандала между родителями (и дело совсем не в супер-слухе, а в громкости родительских слов). Но вот он — стоял за стеклянной дверью мастерской и наблюдал воочию, как Стив ругал отца на чём свет стоит, размахивая руками, а Тони отвечал — не менее несдержанно. Хотелось бы ему вставить свои пять центов о том, что скандалят они оба вхолостую, и даже если эта ссора и имела какое-то значение, то точно не в их ситуации — им бы это мирное время делить на двоих, как можно лучше его проживать, как можно сильнее в себя впитывать, а не ругаться из-за какого-то там Щ.И.Т.а. Уж распад семьи явно пострашнее будет, чем повестка в суд от Фьюри, и то лишь вероятная. Но, шагнув внутрь мастерской, сказал Питер совсем иное: — В чём сыр-бор? — Твой отец полез в дела Щ.И.Т.а, хотя я его очень убедительно просил этого не делать, — полыхнул Стив снова, махнув в сторону Тони рукой, на Питера даже не взглянув. Сам он явно куда-то торопился и даже кепку уже нацепил, не говоря уж о форме Щ.И.Т.а, а куртка прилежно ждала на стуле, пока он закончит. — Надо было сделать это раньше, тем более, что успехов у вас, в отличие от меня, не густо, — пробурчал Старк, скрещивая руки на груди. Питер поджал губы и покачал головой, глядя отцу в глаза — делать всё стократ хуже почему-то всегда было у Тони в приоритете. — Тони! — зарычал Стив, сжав кулаки. — Мы говорили об этом миллион раз. Ты обещал, что не станешь это делать, а теперь ещё и сомневаешься в моей работе? Уж извини, гениальный ген половым путём не передаётся! Питер подавил желание заткнуть уши и заставил себя просто тихо стоять — сколько бы ему ни было лет, разговоры родителей о сексе или даже брошенные вскользь слова до сих пор поднимали в нём волну стыда и ощущения, что он тут явно и очевидно лишний. — Не в твоей работе, а в работе Щ.И.Т.а, не перевирай мои слова! — возразил папа, выставив указательный палец. — И я ведь добился колоссального результата всего за пару часов, какие у тебя вообще могут быть претензии? — Я с каждым годом всё больше сомневаюсь в твоей разумности, ты понимаешь? Я же тебя по-человечески просил! — проголосил Стив снова. Он упёр одну руку в бок, а второй прикрыл глаза, вздыхая, словно бы снимая с себя напряжение, что, как знал Питер, ни капли не помогало. Пит сурово поглядел на отца, и тот, полный недовольства, закатил глаза — не то чересчур храбрился и просто делал вид, не то и впрямь был разозлён тем, что его проделки не оценили. — Ты не можешь отрицать, что я справился просто превосходно, учитывая, что о деле ты мне ни слова не сказал, — возразил папа, будто бы искренне не понимая, что он сделал не так. Питер за эти несколько минут уже устал глядеть на него осуждающе, но глядел всё равно. — К тому же я тебе помог. Готов поспорить, теперь всё продвинется далеко вперёд. — Нет, Тони, к твоему сведению, мы всё это уже давно выяснили, — устало простонал Роджерс, зажимая пальцами переносицу. — Я просто в ужасе от твоего желания влезть везде и всюду, Старк. Ты в курсе, что тебя могут судить? И, что хуже, меня могут вызвать как свидетеля или соучастника, и вызовут! А у меня и без твоих выходок дел по горло, Тони, как ты не понимаешь? — Никто не будет меня судить, — уверенно отмахнулся Тони. Питер фыркнул беззвучно — уверенность Тони Старка границ не знала примерно никогда, это было ему и даром, и проклятьем, если честно. — Фьюри максимум напишет тебе какой-нибудь выговор, который останется пылиться у него в столе. Мне позвонит, проорёт «Старк!» и пообещает в следующий раз отправить меня в М.Е.Ч, как тогда было, — перечислил он, загибая пальцы. — Всё будет нормально, Стив. — Нет, Тони, — покачал головой Стив, закатывая глаза — утомлённо так и будто бы даже отчаянно. Пит огладил сочувствующим взглядом стивову напряжённую спину. — До тех пор, пока ты не понимаешь всю серьёзность, ничего не будет нормально. Я уже устал ждать от тебя хоть каплю понимания — когда я говорю, что не нужно лезть в дела Щ.И.Т.а, это именно то и значит. — Но, Стив… — Нет, Тони! Знаешь, что… — Ты не опаздываешь? — встрял Питер, прежде чем родители успели бы совсем переругаться. Казалось, ещё минута, и они расстанутся и разойдутся по свету после этой ругани, а не из-за Барнса. В нынешних обстоятельствах их обыденные ссоры, вроде этой, воспринимались острее в разы, и Пит старался их избегать, как пекла. Он тихонько постучал по часам пальцем, когда Стив наконец к нему повернулся. Роджерс весьма натурально охнул и подхватил свою куртку со стула, разглядывая Питера при этом, будто бы в поисках какого-то подвоха, изучая — будто видел его впервые. Что такого Стив в нём увидел, Пит не стал спрашивать. А взгляд был такой удивлённый и, что сильно страннее, тревожный. Неужели его нестабильное состояние так сильно отражалось внешне? — Ты прав, мне уже пора, — согласился Стив, сжав плечо Питера. То ли это было жестом поддержки, то ли попыткой с ссоры на что иное переключиться — Питер ощутил тепло его ладони и силу, не резко вложенную, но такую ощутимую. И внезапно привычную, иронично знакомую — болезненно знакомую. Разумеется. Баки делал точно так — сжимал неслабо, передавая тепло и словно бы делясь чем-то ещё, даже если на то не было очевидных причин. Даже если делиться было особо нечем — делился всё равно, странным образом. А может, Питер это всё себе по сердечным страданиям надумал? — Мы договорим, когда я вернусь, Старк. Даже не думай, что можешь отвертеться. Я серьёзно, — отчеканил Роджерс, пригрозив пальцем и хмурым взглядом. Развернувшись на пятках, он уверенно зашагал к выходу, поправляя кепку. — Удачи! — бросил ему Питер вдогонку, на что получил в ответ вольную и плавную, точно пьяную, отмашку от виска. Улыбнувшись, Питер зачем-то осознал вполне чётко, что Стив за столько лет совместной жизни с Тони нахватался от него всякого тоже. Это вдруг заставило в полной мере осмыслить и понять — если всё раскроется, пострадают все. Нет, не только Тони и Питер будут разбиты и раздавлены яростью и уходом Стива, но и Баки достанется немало тоже. И сам Стив пострадает от этого — столько лет переплывать реку недопонимания и разногласий, не желая поворачивать назад, рваться к спасительному берегу спокойствия и счастья и обнаружить там вместо твёрдой свободной земли непроходимые терновые кусты с острыми, как лезвия, иглами и жёсткими несгибаемыми ветками. И решать снова: либо плыть обратно, не жалея сводящих болезненной судорогой конечностей, либо пробираться через тернии, сцепив зубы, поливая кровью жадные иглы. Стиву придётся выбирать, и от этого, и от предательства с двух сторон, которым он доверял ему будет так горько — горше не бывает. И потому Питер вполне уверен, капитан откажется от выбора и просто уйдёт. И папа тоже в этом уверен. — Бо-о-оже, — подал голос Тони, глухо растягивая звуки, будто привлекая внимание. Питер наткнулся на его изучающий взгляд — похожий на взгляд Стива, но взволнованный куда меньше и с явно долей привычного осуждения. — Выглядишь, будто сейчас помрёшь. Ты нездоров или опять всю ночь провёл в марафоне с криминальными элементами? — Ни то, ни другое, — цокнул Питер, дёрнув плечом. Оправдываться за своё состояние, которое скрыть он, очевидно, так и не смог, у него не было сил. Тем более не было и желания. Он снова повёл плечом, как бы сбрасывая с себя навязчивый взгляд отца, который тот часто использовал, чтобы выбить подробности, и пошёл к своему столу. Тони поставил его и оборудовал всем, что было необходимо, как только Питер начал проявлять свои задатки гениальности и стал лезть к отцовскому столу через все преграды, которые Старк понаставил, чтобы Пит ничего в его работе не попортил. Выдвинув глубокий ящик, в котором лежало несколько высоких стопок папок и четыре исписанных вдоль и поперёк блокнота, Питер подцепил пальцами последние и с тихим хлопком бросил на стол — раз уж его учёба, откровенно говоря, шла через задницу и больше ему не помогала, он попробует отвлечься этим. Тони, не теряя интерес, следил за ним, замерев на месте, и, кажется, всё ещё ожидал, что сын чем-то с ним поделится. Нихера Питер не хотел ему говорить. — У меня есть несколько предположений, и я почти уверен, что одно из них верно на сто процентов, — задумчиво изрёк папа, и Пит нехотя поднял на него свой взгляд. — Я озвучу, ты не против? — отчего-то мягко или даже сочувственно спросил Тони и уставился на него в ожидании ответа. Осуждение из его взгляда испарилось, только вот интерес никуда не пропал, да взволнованности не прибавилось. И всё же. Питер нелепо моргнул несколько раз, приоткрывая рот. У него все его знания обо отце разошлись с реальностью, с тем, что он перед собой видел. Что-то, что Пит отчаянно не хотел звать внутренним голосом, противно проскрипело в его голове: «Поздно уже, без телячьих нежностей выживу, не сомневайся, пап». Питер правда мог и против воли был согласен сам с собой. Ему уже давно не нужно было ни отцовское одобрение, ни его похвала, ни даже терпеливость и мягкость с его стороны. Он любил папу сильнее всех, потому что больше и не было никого, но здесь речь о любви даже не шла. Их прошлый разговор, странным образом едва ли не впервые приведший их к некому подобию взаимопонимания, не имел для Питера такого уж сильного значения. Ему только нужно было, чтобы отец перестал его ограждать своей навязчивой гиперопекой, которую он делил отчасти с жестокостью, и завязал со своими попытками влезать в жизнь Питера со скандалом вместо праздного интереса. Ограждать вроде прекратил, да и скандалов не разводил, хотя и пялился осуждающе, вот буквально минуту назад — даже сейчас он был слишком спокойным для обычного Тони Старка, — но лезть, конечно, не перестал. Праздный ли это интерес или очередная попытка взять Питера под контроль, Паркер решительно не допёр, поэтому, не желая выяснять это уже на практике, покачал головой: — Против, — ответил Питер, пролистывая все блокноты в поисках последних чертежей, схем и планов. — Не уверен, что хочу знать. Конечно, любопытно было. Папа мог надумать себе всё, что угодно, и даже если в итоге одно из его предположений окажется тесно связано с реальностью, Питер бы не удивился — он проводил у Баки так много времени, отказывался от всего, что ему предлагали, лишь бы оказаться скорее у Барнса, перестал проводить ужины дома и порой даже завтракал в кухне маленькой квартиры в Бруклине. Он ведь сбегал туда при первой же возможности, отрекаясь буквально от всего. Было нельзя не догадаться. — Я хочу, — заявил отец, и Питер беззвучно хмыкнул, тут же всё понимая. Что ж, хотя бы без криков. «Погоди ты, Паркер, ещё не вечер», — фыркнул он мысленно и вздохнул. — Ну попробуй, — цыкнул Питер, усмехаясь и безразлично скользя взглядом по отцу. Да лучше бы он за собой следил, за своими действиями и глупостями. Питер почти кожей ощущал дебильное предчувствие чего-то не особенно полезного в их ситуации, то есть сильно усугубляющего — не ровен час, и отец отмочит что-нибудь, из-за чего их проблема всё же накроет их с головой. Например, он возьмёт и расскажет Стиву всю правду. Всё-таки, нервное состояние и его попытки заняться хоть чем-то, включая и дела Щ.И.Т.а, чтобы переключиться, были заметны со стороны даже слишком хорошо. Либо папа терял хватку, либо Пит слишком хорошо выучил его поведение и способы прятаться за масками. — Ладненько, первое: ты опять вляпался во что-то, с чем не можешь разобраться? — выгнул бровь папа, присаживаясь на стул рядом с Питером. Питер, перебарывая насмешливую ухмылку, рвущуюся наружу, с театральным возмущением уставился на Тони. — Когда это я не мог с чем-то разобраться? — цокнул он. — Да всегда почти, — дёрнул плечом отец. — Как что случится, так ты сразу наперекосяк всё делаешь. — Это ты раньше времени лезешь и застаёшь только часть, где я получаю по морде, и тащишь меня домой, — отмахнулся Питер, закатывая глаза. Тони секунд десять пялился на него нечитаемым взглядом, после чего тихо буркнул: — Не понял, ты… — Ты же не думаешь, что «спасал» меня от каждой из моих проблем? — активно выделив пальцами кавычки, усмехнулся Питер. Тони на такую язвительность закатил глаза. — Для тебя это как-то даже наивно. Впрочем, предположение неверное, продолжай выдумывать, — фыркнул Питер, возвращая интерес к блокнотам. — Второе: у тебя всё-таки что-то случилось, и это что-то тесно связано с Барнсом, — протянул Тони. Питер несдержанно фыркнул, усиленно удерживая взгляд на строчках, написанных им от руки, в блокноте. Папа рядом тихонько так, будто понимающе, хмыкнул. — Я не оши-и-ибся, это связано с Барнсом? — А почему тебе не приходило в голову, что я переживаю за вас со Стивом? Что мне это важно не меньше, чем тебе? Что меня это всё сломает, как и тебя? — стараясь не пылить и поубавив резкость, чтобы не выдать себя ещё больше, тихо поинтересовался Питер. — О, я мог бы, да. Я мог бы списать всё на то, что мы с тобой до черта похожи, и что для нас с тобой семья на первом месте, и потому ты переживаешь за нас и Стива и на глазах из-за этого рассыпаешься, — зачем-то вновь отметив его состояние, обведя Питера рукой в воздухе, стал объяснять папа, — но не буду. Я знаю, что дело не в этом. И хочу знать, в чём конкретно. — Бритва Оккама тебе в помощь, — закатил глаза Питер, прекрасно понимая, что в этот раз такая методика не сработает. Папе всегда было проще придумать, что Питер накосячил на патруле и ввязался в неприятности, но не сегодня. Питер даже не патрули не ходил всю неделю, неоткуда проблемам взяться. Но папа всё равно выберет этот вариант, он всегда его выбирает. — Если ты не возражаешь, я хотел бы поработать, — желая поставить точку в разговоре, произнёс Питер и, показательно выхватив из органайзера карандаш, принялся что-то обводить на схемах. Тони, вздохнув, с тихим скрипом поднялся со стула и вернулся к своему столу. Усевшись за свой компьютер, он что-то активно напечатал, вздохнул и упёрся лбом в кулак, поставив локоть на стол. Наблюдая за отцом периферийным зрением, Пит смешанно ощущал и радость, что папа от него так легко отстал, и сочувствие тому, что Тони приходилось переживать из-за того, что он сам наворотил. Обвинять отца, конечно, было легко. Обвинять во всём кого-то всегда легко, но Питер ведь таким не был никогда — он был слишком чувствительным и эмпатичным, а ещё реалистом до мозга костей, поэтому он всё понимал и мог лишь сопереживать. Поэтому он знал, что у них с Баки ничего не получится и не могло получиться. Питер всё же правда близок к семье, и врать Стиву всю жизнь у него бы сил не хватило совсем. А ещё он знал, что у них с Баки ничего не получится, потому что Джим не откажется от своего комфорта одиночки ради Питера, не впустит его в свою жизнь полностью и не станет потакать чужим желаниям, даже если его собственные были такими же. А Пит это всё не мог отпустить. Безнадёжный идиот. — Я знаю, что между тобой и Баки что-то есть, Пит, — вздохнул из-за своего стола отец, заставив Питера вздрогнуть. Пит перевёл на папу удивлённый взгляд. — Он слишком хорошо повлиял на твоё отношение к собственной безопасности, это было очевидно, хотя, каюсь, я допёр только позавчера. И я, может, и хотел бы сказать, что это здорово. Любовь — это всегда здорово, Стив так говорит. И мама твоя так говорила, — добавил папа, и голос его до того сквозил болезненным отчаянием, что у Питера внутри что-то с хрустом сломалось и упало вниз, болезненно ударив по низу живота. Опять. — Но, ты знаешь, сынок… Оно ведь… — Того не стоит, пап, я знаю, — перебил его Питер, улыбнувшись через силу, когда Тони поднял на него взгляд. Папа и правда стал мягче — сам по себе, а не потому что выбирал для Питера слова. Он очень расклеился в последние месяцы. Хотя бы потому Баки не стоил того. — Оно того не стоило и в июне, когда ты заключил с ним договор, пап, — заметил Питер. Он готов был поклясться, что папа смотрел на него взглядом побитой собаки. Он будто уже сломался и просто ждал жёсткого конца. Горло свело, а внутри образовался несуществующий ком, и Пит никак не мог его проглотить. — Не лезь больше в дела Щ.И.Т.а, папа, — смягчившись, попросил Пит. — И не делай никаких глупостей, я тебя прошу. — Намекаешь, что я могу сорваться и всё рассказать Стиву, — не спрашивая, а утверждая, произнёс Старк, мрачно усмехаясь. — Ты прав, я могу. — Я всё решу, — в лоб заявил Питер, поднимаясь из-за стола. Он подхватил блокноты, собрав их в кучу, и перенёс отцу на стол. — Давно было пора, вообще-то. А тебе вот, занятие на несколько лет вперёд, и никакого Щ.И.Т.а, пап. — Это что? — нахмурившись, Тони оценивающим взглядом пробежался по страницам одно из блокнотов. — На кой хрен мне твои разработки, ты никогда ими не делился. Даже смотреть запрещал. Я могу подумать что-то недоброе, Пит. — У меня на них не хватает ни времени, ни сил, — махнул рукой юноша. — А ты очень любишь сублимировать, так что пусть это будет хотя бы безопасно для всех. — Питер, объясни нормально, не будь задницей, — жалобно попросил Тони, удивляя Питера за сегодня уже в третий раз. Жалобный тон у его отца никогда не был в почёте и использовался-то лишь, чтобы сыграть на чьих-нибудь чувствах. Но не звучало оно ни на ноту наигранно. — Да господи, я вверяю тебе самое дорогое, что у меня есть, чтобы тебе было чем заняться вместо того, чтобы наживать себе проблемы! — рыкнул Питер театрально, чтобы не уделять лишнего внимания отцовской разбитости. Тони бы не оценил от него такого пристального внимания к его состоянию. Питер знал — они это много раз проходили. Он развернулся и направился к выходу, махнув рукой на прощанье. — Почему мне кажется, что это должен был говорить я? — фыркнул Тони ему в спину, впрочем, не пытаясь остановить его и заставить разложить всё по полочкам. — Потому что я перенял у тебя вожжи, — бросил напоследок Паркер. — Так сказать, по наследству.

***

На самом деле Питер никуда не спешил, а прежний запал, кстати, растерял довольно быстро. Он лишь потеплее оделся и выскочил из Башни, намеренно оставив костюм с маячком в комнате, но на этом всё. Он, честно говоря, и не собирался вовсе к Барнсу наведываться, хотя рвение всё решить «здесь и сейчас» здорово обжигало его. Пока он не вышел из дома. Холодный ветер словно ножом полоснул по лицу, отрезвляя, и щёки почти сразу зарозовели. Темнеющее небо, густо затянутое тучами, отчасти нагоняло тревогу, а отчасти — успокаивало. Питеру впервые за долгое время захотелось потратить несколько часов на обыкновенную пешую прогулку, коих у него не было жуть как давно — с самого июня, кажется, когда всё только начиналось. С дурацкой улыбкой он вспомнил, как зло Джим ворчал на него, когда Питер ворвался в его квартиру через балкон, сбегая от родителей. А потом вспомнил, как Баки вытащил его из стального бункера и тащил до вертолёта на руках, как пушинку. Как обрабатывал его бок и просил быть менее активным. Как Питер сам, ругая Джима на чём свет стоит за полученные пули, зашивал ему раны. И как поцеловал напряжённый живот, и как почти поцеловал губы, на которые прежде старался глядеть только мельком, пока Джеймс не видел (а он, наверное, всё равно видел). Сердце болезненно сжалось, а после учащённо застучало. Улыбка пропала с лица так быстро, что со стороны это наверняка выглядело психопатично. Питеру было плевать. — Когда ты свалишь отсюда, — вдруг подал голос мужчина, — будь добр не привлекать к себе и, ввиду нынешних дел, ко мне лишнее внимание. И больше не заявляйся при подобных обстоятельствах. Воспоминание пронеслось быстро, тут же скрываясь за другим, но Пит успел выхватить детали — Баки был предельно недоволен. Он ведь правда раскрываться не хотел, просил Питера по-хорошему — не привлекай ко мне внимание, идиот! А Питер не послушал. И вправду идиот! — Вини меня, если тебе станет легче. В конце концов, это ведь я убил его, я виноват. Баки так легко перенял на себя всю ответственность, так легко пытался убедить Питера, что тому не за что себя винить. Это только теперь Питер понимает, что всё дело было в чёртовом договоре между Джеймсом и отцом, а тогда… Тогда ему казалось, что Джеймс просто пытался успокоить его, чтобы побыстрее отвязаться. Но даже так Питер был ему благодарен. И уже тогда, кажется, Джим нравился ему — он был спокойным, расчётливым, внушал всем своим видом несносному Питеру доверие. Питер за это доверие безнадёжно ухватился, хотя и бурчал об обратном. — Я бы всё равно за тобой пришёл. Кажется, именно тогда Питер начал влюбляться — когда понял, что его не намерены отчитывать за собственную безответственность. Когда понял, что у него теперь была какая-никакая поддержка понимающего всё это человека. И да, тогда он всё ещё не знал ни о каком договоре. А когда узнал, так сильно злился на отца за безрассудство, что не замечал за этим злость и на Баки, и на себя — всё было не по-настоящему, Питер, он лишь выполнял долг, а ты повёлся. Тогда Пит насильно отодвинул от себя последние крупицы наивности — теперь уже навсегда. — Объективно, я могу тебя спереть и продать на Мадрипуре в трое дороже, чем ты стоишь. Хотя… М-м-м, за твой галдёж мне и цента не дадут. Какая жалость, — выдохнул Джеймс, на секунду подняв насмешливый взгляд на Питера. — Но язык можно и отрезать, а вот за твою задницу заплатят отлично, в этом сомнений нет. Воспоминания проносились и проносились, Питер не видел им конца — всё сливалось в одно, и даже казалось, что конца и вовсе не будет. — Ты сидишь передо мной на коленях, дышишь в живот и едва ли не целуешь. Я могу возбудиться, Паркер, — звуча совершенно серьёзно, произнёс Джим. Сейчас оно казалось таким нереальным, эфемерным, невесомым — Питеру это словно приснилось в чудесном сне, и он мечтал душу продать, чтобы туда вернуться. Наравне с этим, казалось, что всё было ещё вчера: ещё вчера Джеймс был мил с ним, ещё вчера угощал горячим свежим кофе, ещё вчера они зализывали друг другу раны. А уже сегодня Питер «проблема, сломавшая жизнь». Если бы это был сценарий какого-нибудь фильма, Питер бы его за такие отвратительные повороты событий и смотреть бы не стал — ужасно испорченная сюжетная линия и надуманная драма ради драмы. Но это фильмом не было, к сожалению. Было реальностью — чистой и неподдельной. — О, брось, да тебе просто нравится, что у нас с тобой появился собственный ритуал — зализывать друг другу раны, — насмешливо перевёл стрелки Джеймс, закатив глаза. Пит его веселья не разделял. — Да, нравится, — тихо согласился он. — Разве это не здорово, когда есть человек, готовый помогать тебе во всём на свете безвозмездно? — Да, — кивнул Барнс, слабо и печально улыбаясь. — Да, это здорово. Паркер не мог уловить, когда всё пошло в противоположную от желаемого сторону. И, как и у отца, в нём просыпалось мимолётное желание контролировать всё вокруг себя. Оно, на самом-то деле, было предельно понятным: невозможно не хотеть хоть какого-то контроля, когда в твоей жизни всё — непредвиденное дерьмо, которое может обернуться трагедией. — Я не знаю, — тихо, но твёрдо перебил Джеймс. — Тебя устроит такой ответ? Ты ворвался сюда пять месяцев назад, перевернул всё вверх дном, влюбил меня в себя, и ещё пытаешься что-то с меня спрашивать? Вот что, блядь, нечестно, Питер! На этом моменте можно было принять обвинения, развернуться и уйти. Дать Джиму отоспаться, поговорить обо всём на следующий день — спокойно и без нервов. Но Питер остался, возмутился в ответ, упёрто воспроизводя в себе характер папы, и выслушал то, что выслушал. Теперь говорить об этом было просто страшно — не волновало, какой оборот примет финал, но волновало, как Баки воспримет его попытки. Так же свирепо, наверное. Ещё и по носу ему задвинет, чтоб наконец уже отстал. — Это ты, ты моя грёбаная проблема, Питер! И я понятия не имею, как её решить, ясно тебе? Вздохнув, Питер подставил замёрзшее лицо под ветер и зашипел сквозь зубы, когда по щеке ударило холодом особенно сильно. Мелкий снег с дождём, оглашая полноправно ноябрь, который приведёт за собой и зиму, был по ощущениям отвратным, неприятным, и холодно было так, будто зима решила заглянуть на огонёк раньше срока. Питер весь сжимался, кутаясь в шарф и натягивая на кисти рук рукава куртки, но не желал зайти хотя бы на пару минут в какую-нибудь булочную или кофейню, чтобы согреться. Нет, ему нравилось до дрожи, что холод пробирал его до костей. И если это было одной из форм селфхарма, ему было жемчужно похер. Зато от холода легче. Он уже принял решение и поставил для себя точку — он не глупый, пусть со стороны всем кажется иначе. А такая погода, сподручно сбавляющая градус его эмоций, была как кстати. Он изо всех сил старался не передумать. Если угодно, ему очень хотелось поступить эгоистично, забить на всё совершенно и просто поговорить с Баки хотя бы для того, чтобы просто поставить все точки вместо троеточий и запятых окончательно. Мысль о том, что если бы Баки не пристрелил доктора Октавиуса и не влез в дела Питера, всё сложилось бы по-другому, резала без ножа. Другая мысль — о том, что Питер сам всё заварил, со своим везением свалившись на не тот балкон — делала ещё хуже. Может, всё просто должно было так сложиться и потому сложилось? Питер упорно не верил в судьбу, но всё равно не мог найти корни того, что он упал именно на балкон Барнса. В какой момент жизни он завёл вечный двигатель эффекта бабочки? А в какой момент этот эффект на самом деле дал свои результаты: когда он противостоял Отто или когда решил, что ему нравится биоинженерия? Когда же, Питер Паркер, в твоей жизни всё пошло наперекосяк? Когда ты успел растерять контроль, который взращивал в себе целых семь лет? Почему после одного промаха ты стал делать один за другим без остановки? Отгуляв чуть больше часа, Питер возвращался, скованный холодом и нервами, домой. На душе всё так же пусто и холодно, как снаружи — дыра в груди, которую уже нечем было заделывать, разрасталась только больше.

***

У Тони смелости признать свои ошибки никогда не хватало. В том числе и те ошибки, что были для всех совершенно очевидными. Большая часть его ошибок произошла ещё во времена учёбы в школе и университете, и они были просто цветочками по сравнению с тем, что его преследовало теперь. Тогда это была травка, алкоголь и, может быть, несколько важных зачётов, которые он прогулял из-за случившейся накануне бурной вечеринки. Тогда было так легко прикрыть всё купюрой и сделать перед директором вид, что такого больше не повторится — ложно, конечно. Теперь это смерти, которые ему приходилось переживать, предательства, что стократ серьёзнее и тяжелее, чем утащенный из-под носа другом последний косяк или разрыв с подружкой ненормальных отношений. Теперь это огромная ответственность перед кучей людей, плату за нарушение которой он не мог перекрыть ни деньгами, ни сотней пожертвований, ни работой на благо народа, как бы он там ни пытался. Но и это можно пережить, с этим можно работать, после этого можно двигаться дальше, если держать в голове память о том, что он правда ничего не смог бы сделать. Это можно пережить, когда рядом с тобой всё ещё остаётся человек, который не позволяет тебе опустить руки и поддерживает — по мере сил и возможностей, по мере собственных ошибок и проблем, но поддерживает. И не уходит от тебя прочь. Пережить предательство от такого человека, который, казалось, самый близкий во всей грёбаной Вселенной, уже в разы, во много-много раз тяжелее. Предавать такого человека из-за выбора «кто дороже и важнее» было невыносимо. Тони хотел дать свою голову на отсечение Стиву, хотел клясться всем, что у него было, что только Стив пожелает, что он не собирался делать это всё из своего типичного любопытства и тем более не из мести Стиву за две тысячи шестнадцатый и грёбаную войну, которую они устроили, как дети малые. И даже веря в то, что Стив всё поймёт и поверит, что Тони пытался защитить Питера, что не хотел повторения той их спонтанной и бессмысленной войны, надеяться на прощение было бессмысленно. Потому что Баки был так же дорог Стиву, как его чёртова цепочка с крестиком, которую ему в далёком прошлом подарила мама. Потому что Баки был дорог Стиву как компас с фотографией Маргарет Картер, который уже много лет служил Роджерсу талисманом. Потому что Баки был дорог ему как единственный человек из его прошлого, как друг, с которым они прошли через такое, что многим даже и не снилось в кошмарах никогда. А Тони просто умолчал, решил, что оно того не стоит. А потом решил, что раз уж Барнс теперь в Нью-Йорке, это такой отличный повод заставить Питера позаботиться о собственной безопасности — потому что, да, о самозащите и заботе Барнс явно знал лучше, чем Старк. Видит бог, Тони корил себя за это бездумное рвение неосознанно крушить, как Беннер в своём альтер-амплуа, всё, что только пришло в норму, как никто другой. Потому что ему приходилось жить с этим, ему приходилось переживать эти неудачи и откровенные проёбы. Ему жить с виной от того, что он мог сделать всё иначе, но не сделал. Питер просил его не делать глупостей. Тони крепко держал это в голове и усердно разбирал чертежи сына, думая, как они смогут сконструировать ту или иную безделушку к костюму Человека-паука. Он, честное скаутское, не станет делать глупостей (не важно совсем, что скаутом он отродясь не был). По крайней мере пока — пока всё тихо и гладко. И плевать, что предчувствия вопили о том, что это затишье перед бурей. Переживания снова не только о Стиве, но и о Питере заполоняли его голову. Тони, вчитываясь в почерк сына, местами ровный, местами кривой, нервно подёргивал ногой под столом. Да, между Питером и Барнсом что-то явно было. Но не так, как это происходит у всех — не так, как это было у него с Марией или Стивом. Питер всю неделю ходил как в воду опущенный, игнорировал всё вокруг и выходил из комнаты лишь по крайней необходимости. Пару раз Тони заставал его за едой и ловил невероятное облегчение, что его отпрыск хотя бы ел. Догадаться, что что-то произошло, по поведению Питера было и нетрудно совсем, но Тони, так страстно увлечённый собственными переживаниями и пытающийся переключиться с них на что-нибудь иное, безбожно тупил. И сегодня Питер правда выглядел, будто готов был откинуться — принимая во внимание все его суперспособности, Тони волновался ещё больше. Сколько он не спал, как сильно изматывал себя беспокойством, чтобы заработать такие синяки под глазами и мертвенную бледность? Старк готов был спорить на весь бюджет компании, что у его сына безбожно болела голова — и вот это было уже совсем не к добру. Старк взглянул на прозрачный экран своего компьютера, поджимая губы. Несколько секунд посмотрев на своё блеклое отражение в полуматовом стекле, он упорно опустил взгляд обратно на блокнот, перечитывая заново строчки, на которых остановился. Не делать глупостей. Уговорить себя поступить, как пожелал Питер, было легко, вообще-то. Основная проблема была в том, что уговаривать себя Тони совершенно не хотел. Мысль уже обвилась вокруг него шипастым жгутом, вцепилась сама так, что хрен оторвёшь. Старк медлил лишь для галочки — он же «очень» старался удержать себя. Нетерпеливо отодвинув от себя блокноты со схемами, Тони «разбудил» компьютер и, торопливо дёргая мышью, закрыл все вкладки с документами Щ.И.Т.а, не планируя больше к ним возвращаться. Только сегодня или вообще, как о том просили Стив и Питер, он ещё не решил. Значок электронной почты он нашёл чисто интуитивно и клацнул правой кнопкой мыши даже не глядя. Слова сами вылетали из головы и опускались буквами на клавиши из-под пальцев, легко ложились на белый фон письма. Кнопка отправления нажалась легко тоже — только после неё Тони уцепился за мысль, что Питеру это смерть как не понравится — не оттого, что он всё-таки сделал глупость, а оттого, какую именно глупость. Но, даже осознавая, что Питер уже взрослый мальчик и сам умеет справляться со своими проблемами, Тони не мог не пытаться ему помочь — он же его сын! Тони всегда будет относиться к нему, как к ребёнку — своему ребёнку. Да, Питер точно будет недоволен так, что ссоры не избежать — он и так в последнее время был неприветливо настроен. Тони и правда не должен был лезть, он вообще с такими вещами к другим не совался никогда — люди во многом ужасно глупые идиоты, не способные даже к принятию нормальных решений (неиронично включая и его самого), но вовсе не бездарные и совсем ничего не понимающие, сами разобраться могут. Люди способны найти любовь там, где её нет, и найти смерть там, где чёрным по жёлтому написано «Опасно! Убьёт!» — люди смелы и глупы в одной мере. Люди могут невероятно хорошо разбираться в психологии и быть абсолютными нулями в управлении обычной среднестатистической легковушкой. Люди могут быть успешными во всех направлениях, за которые возьмутся, но с лёгкой руки всё это разрушить нелепым рвением сделать что-нибудь эдакое, а потом всю жизнь себя винить. И Тони тоже был человеком, поэтому он сделал то, что сделал. И нет, конечно нет, он не оправдывал себя — он себя уже винил. Как привык. «Эй, альтернативно одарённый, ты должен был беречь моего сына, а не разбивать ему сердце», — чёрным мелким шрифтом было написано в диалоге джи-мейла. Тони в аду за всё, что сделал, сгорит, и это ему даже приносило какое-то ненормальное облегчение.