***
Питеру звонили редко. Настолько редко, что моментами ему казалось бессмысленным называть телефон телефоном — его мобильный делал всё что угодно, но только не звонил. Большинство его ровесников общались в чатах социальных сетей, как и он, отец мог связаться с ним через Пятницу и Карен, а Стив не писал и не звонил ему вовсе — всегда общался лишь в живую либо вместе с отцом через Пятницу. Чаще всех по телефону он общался с Мэй, и то это приходилось лишь раз на пару месяцев. Питер даже сосчитать не мог, сколько раз где-нибудь забывал телефон просто потому, что большую часть времени он был ему не нужен. Поэтому звонки для него — это всегда волнительно и странно. Кроме того, если это звонки от Ника Фьюри, которые он безбожно проспал, то волнительно до смерти и странно ещё больше. Питер едва продрал глаза и увидел пропущенные, как Фьюри стал звонить ему снова. Когда противный звонок разбудил его окончательно, а в глазах мелькнула-таки осознанность, сердце тут же подскочило к горлу. И, кажется, застряло там огромным комом. Питеру Паркеру никакой Ник Фьюри просто так не позвонит. Ник Фьюри вообще никогда просто так никому не звонит. Первая мысль ударила в голову страхом — у папы и Стива что-то произошло. А ведь они общались только утром — всё было замечательно! Спросонья совсем не хотелось поднимать трубку, чтобы узнать прямо в лоб, что с родителями что-то случилось. Но даже под страхом болезненной правды нельзя было игнорировать Фьюри, тем более, что Питер три звонка до этого просто проспал. Они это уже проходили. Кнопка «принять» сдвинулась пальцем вбок не с первого раза из-за побитого экрана, но ощущалась тяжёлой к передвижению вовсе не поэтому. Не успев подумать, он выпалил без приветствия: — Что с ними? — С кем? — удивлённо отозвался Ник. — С родителями! Они пострадали? Кого-то убили? Что?! — неосознанно вскрикивая, Питер подскочил с кровати, в волнении закусывая большой палец, бегая взглядом по комнате в попытках хоть за что-то зацепиться. Сердце стучало в горле, в голове, в животе, везде, а голова просто закружилась на ровном месте — настолько сильно Пит был напуган этим звонком, что забывал своевременно вдыхать. — Угомонись, Паркер! Живы-здоровы, прекрасно справляются, — прикрикнул на него Фьюри, и, надо сказать, у Питера почти мгновенно от сердца отлегло, хотя колотиться оно и не перестало — шумело боем в ушах, мешая слушать. Голова закружилась, правда, только сильнее. — А вот тебя мне надо позарез. Сегодня в шесть как штык в моём кабинете. Питер нахмурился, бросив беглый взгляд на часы на тумбочке, и присел на кровать, чтобы не развалить случайно головой шкаф, стол и пол. Цифры едва подходили к четырём, значит, он никуда не опаздывал. Вопросов в голове рождалось множество и ещё чуть-чуть, и он очень хотел задать все по очереди, но здравый смысл его останавливал — вряд ли Фьюри сподобится ответить хоть на один. Догадок было на редкость мало, и Питер даже представить не мог, что такого чрезвычайного могло случится, а он даже по новостям этого не слышал и не видел. Человек-Паук работал с Щ.И.Т.ом лишь в самых крайних случаях, потому что на эти крайние случаи никого больше не было. Уж об этом спросить всё-таки стоило. — Что за крайний случай? Я ведь с вами не работаю, — всё ещё пытаясь наскрести хоть какое-то подобие причины звонка от Ника, спросил Питер. — Повторяю один раз: в шесть у меня в кабинете. Звонок оборвался ещё до того, как Питер успел вставить хоть слово, так что он выдохнул тихое «да понял я, что в шесть в кабинете» в воздух. Взглянув на часы снова, Питер заключил, что успеет принять душ и плотно поесть, прежде чем выходить на ковёр к Фьюри. Неужели Щ.И.Т. настолько в суматохе, что не осталось совсем никого, и именно Питеру нужно в этом поучаствовать? Потому что ни моральных, ни даже физических, судя по плывущей перед глазами комнате, сил на разного рода подвиги в копилку Человека-Паука у него просто не было. Даже ради непостижимой личности Ника Фьюри. На всякий случай Питер проверил все возможные новости, пока пытался заполнить едой скрутившийся в узел от нервов желудок. Ничего вон выходящего, ради чего Ник мог забить тревогу, требующую участия Питера, он не нашёл — это как раз и пугало. Потому что это значило, что было что-то, о чём не знало ни одно СМИ, зато знал Щ.И.Т., а это почти всегда в сто раз хуже того, что можно представить в первые секунды размышлений. Питер вообще ничего не мог представить. Он поспал едва ли два часа и чувствовал себя ещё хуже, чем до сна, и пускай часть своих проблем он решил и теперь с чистой совестью мог начать спать по ночам, это не облегчало даже его моральное состояние. Неизвестность пугала. А в случае Питера неизвестность — всегда что-то, что заканчивается либо войной, либо смертью, либо ещё невесть чем ужасным. Прибыв к штабу за пятнадцать минут до назначенного часа, Пит маялся у входа, глядел на курящих в сторонке агентов и думал, что у них с лёгкими, наверное, уже давно настоящая беда. Ему с его нервами и стрессами приходилось бы выкуривать не по одной пачке в сутки — даром, что регенерация во много раз мощнее человеческой, и та бы не справилась с количеством никотиновой смолы. К счастью, у Питера не было дурных привычек. Ну, кроме разве что чрезмерной сублимации, очень глубокой и лишней рефлексии и чересчур назойливой самокритичности — но тут уж кто как к этому относится, знаете ли. Питера вроде всё устраивало. Наверное. Заходить в Трискелион не было никакого желания. Честно говоря, всё ещё хотелось отключиться на несколько суток. А лучше и вовсе испариться с этой планеты, стать какой-нибудь космической пылью, плывущей по галактике, управляемой космическим ветром, теряющейся в космическом мусоре. Пылью, подавляемой гравитацией других планет, других Солнц, голубых карликов или огненных гигантов, чёрных дыр и суперновых. Существовать просто так и не зависеть от себя самого, быть частью чего-то и не иметь разума — безвредно. Питер ни за что не сумел бы назвать причину этих желаний, её просто не было либо он её в упор не видел. Да и не хотел видеть — всё ведь было хорошо, наконец-то вернулось к прежней жизненной норме. А всё равно паршиво. Знать бы почему, правда, да оно того не стоило — опять затравить в зародыше вроде как засветившее светлыми лучами нормальное будущее казалось жутким кощунством. Это очень дорого — Питер в душе очень бедный. — Будешь стоять или всё-таки зайдёшь? — из ниоткуда нарисовавшаяся Мария услужливо указывала на разъезжающиеся двери входа и ухмылялась так, будто каждую секунду его, Питера, жизни знала, заучила наизусть и собиралась против него использовать. Питер это выражение её лица помнил: тяжело забыть насмехательство и пренебрежение от людей, которые сами возложили на него огромную ответственность и были в итоге недовольны неоправданными ожиданиями. Ник, конечно, всегда держался холодно и позволял себе вольности вроде уничижающей шутки или саркастичного недовольства очень редко. А вот Мария Хилл не чуралась ни того, ни другого, ни чего-то ещё третьего — с юмором у этой женщины всё было превосходно. Он не обижался ни тогда, ни теперь — он всё ещё глупо завидовал ей. В конце концов, Мария глядела на него с очень большой высоты своего опыта, и пускай Питер уже был совершеннолетним и наученным жизнью, всё ещё оставался мелкой соплёй в её глазах. Способной на всякое, но всё же соплёй. — Скажите честно, мы все умрём? — нервно пошутил Питер, когда они поднимались в лифте. Агенты, стоявшие в углу, заинтересованно глянули в его сторону, но в остальном внимание не проявили, а Мария простодушно улыбнулась. — Нет, — только и сказала она. Лишь спустя некоторое мгновение она со вздохом добавила: — Заранее рекомендую не отказываться от того, что тебя ждёт. Ник не в духе из-за операции. А терпеть его срывы всем нам. И без того несладко. Питер громко и бестактно фыркнул на такое заявление, чем вызвал у Марии снисходительное недовольство, а у агентов в углу лифта ещё больший интерес. Штаб был очень тихим и почти пустым, и эти агенты были единственными, кого Питер видел — и то, ещё с курилки на улице. Не попавшие на крупную миссию шпионы, наверное, выполняли всякие прочие задания — то тут, то там по миру всегда что-то происходило. Вон, Нат с Клинтом вроде всё ещё были на одном из таких. Питеру не было до этого никакого дела, его это вовсе не касалось, только лишь статус родителей на миссии его волновал. И Ник, чтоб его сонные параличи замучили, Фьюри. От лифта по прямой до кабинета они шли в тишине, и Питеру с каждым шагом казалось, что атмосфера над его головой сгущалась во что-то мрачное и даже злое. Мария тихим стуком предупредила своего босса, а после буквально затолкала Питера в его кабинет, закрывая дверь. У него даже не было лишней секунды возмутиться такой наглостью — он только воздуха набрал. А, увидев Фьюри, за столом листающего какие-то документы, резко этот воздух выдохнул. Ему точно-преточно нужно было здесь находиться? — Много времени не отниму, разговор короткий, но важный, — без приветствия изрёк Ник и, со вздохом отложив папку с зелёной печатью на край стола, посмотрел на замершего у двери Питера. — Садись, Паркер. — Ага, — опомнился юноша, дёрнувшись, и умостился на краешке кресла, сложив руки на коленях и натянув по самые пальцы манжеты куртки. Глядя со стороны, наверное, спокойным его состояние назвать было тяжело, но ему самому казалось, что не так уж всё и плохо было. Да вообще плохо не было, напомнил он себе, мало ли чего там Фьюри хочет, не зарежет же на месте. И всё же страх перед неизвестностью медленно снедал его нервы, как пытка каплей воды — сначала вроде терпимо и даже смешно, но к концу уже хочется рвать горло в крике, чтобы всё прекратилось. — Я уже спрашивал у Марии, но я всё-таки уточню ещё раз: мы все умрём? — Го-о-осподи, вы, Старки, все такие радикальные? — несвойственно себе эмоционально цокнул Фьюри, вперившись в Питера таким взглядом, будто и правда старался это понять. — Всё даже слишком хорошо, тебе не о чем переживать. Кроме одного, но ты справишься с этим даже со связанными руками. К слову, отличная идея — со связанными руками ты бы справился даже лучше. — А можно без загадок? Что я должен делать? — нахмурился Пит, натягивая рукава куртки сильнее. Не то чтобы ему не приходилось прежде быть наживкой и играть глуповатого заложника, но, честно говоря, в нынешние времена он находил это действительно опасным — мало ли что ему в голову придёт. Взгляд Ника переменился — он смотрел прямо и строго. Холодок неприятно пробежался по затылку, а слова Марии эхом отозвались в голове: «Заранее не рекомендую отказываться от того, что тебя ждёт». Питер, при всей своей неготовности ко всякого рода свершениям, и так не планировал отказываться — говорить «нет» Нику Фьюри было чем-то из разряда смертных грехов. И пускай Пит этого уже не боялся, отказаться у него не получится всё равно. Что-то ему подсказывало, что он мог бы только попытаться, но результата ему не видать. — Миссия больше дипломатическая, но можешь использовать любые способы, мне всё равно, — начал Фьюри, всё не сводя с Питера пронзительного тёмного взгляда. — Не знаю и знать не хочу, что там между вами произошло, однако меньше всего мне надо, чтобы Барнс опять потерялся, — добавил Ник после того, как Питер терпеливо кивнул. — Ты всё ещё ближе всех к нему — уговори его остаться. Делай что хочешь, главное, чтобы он изменил своё решение. Предчувствие Питера не подвело, разве что только в масштабе был промах — это не что-то глобальное, нет, это нечто маленькое, что касается только его, но не менее ужасное. Пит неуверенно сглотнул несуществующий ком. Господи, он поверить не мог, что его позвали ради этого! И стоило целый месяц убеждать себя в том, что всё произошедшее было к лучшему, что всё наладилось, что нет больше проблем, только для того, чтобы в итоге оказаться здесь, в отвратительно неудобном кресле кабинета Фьюри и получать задание «уговорить Барнса остаться»? У Питера задрожали пальцы, он сжал манжеты в кулаках и натянул рукава так сильно, что даже послышался треск ниток по швам. — Зачем вам это? — сипло спросил он. Тишина кабинета особенно подчеркнула его севший от нервов голос — так позорно расклеиться перед Ником Фьюри он себе прежде не позволял. Либо просто не помнил об этом. Питер догадывался о том, каким примерно будет ответ на его вопрос, но поверить в это он не мог. Поэтому несдержанно по-хамски фыркнул, когда Ник сказал: — Он лучший в своём роде. Этого хватит? — Не хватит. Вы что, не стесняясь втираете мне, что организация, превосходящая ФБР едва ли не по всем параметрам, включая вседозволенность, не может больше никем похвастаться? — удивился Питер (но не до глубины души) и усмехнулся вызывающе. Голова заболела сильнее, ком в горле мешал нормально дышать. А вот язвить не мешал никогда. Не в стиле Старков отмалчиваться, когда есть что сказать — Питер это уяснил с детства, хотя и применял на практике довольно редко. — Ни за что не поверю, что у вас нет ни одного человека лучше него. Или тем более равного ему. А как же Капитан Америка, а? — Вот же дотошный, как папаша, — фыркнул Фьюри, казалось, беззлобно. Только вот взгляд его всё ещё выражал ту степень серьёзности, которую Питер не сомневаясь нарёк «тревожной». Чувство, что пререкаться в эту минуту было очень опасно, неприятно кольнуло, но не убедило Питера заткнуться к чертям собачьим. — Барнс — ядерная боеголовка, терять его из виду опасно, особенно для него самого. — Он человек, а не оружие, — возразил Пит; кадык его нервно дёрнулся. Не совсем понимая, пытался он защитить честь Баки или таким образом убедить Фьюри, что Барнс волен катиться куда угодно и сдерживать его не надо, Паркер во что бы то ни стало решил стоять на своём. Даже если это уже проигранный бой. — К тому же у него ведь нет больше кода. — Это не значит, что им больше нельзя управлять. Времена меняются, рычаги давления тоже, — резонно заметил Ник. У Питера не было ни аргументов, ни сил спорить дальше, а желание согласиться на всё это по совету Марии ушло совсем в минус. Он совершенно не видел смысла в том, чтобы удерживать Барнса в Нью-Йорке насильно — смысл был как раз в обратном. Ему хотелось обложить Фьюри (и Барнса заодно) матом так, чтобы слышно было аж в нескольких соседних штатах, чтобы даже Мария где-то в оружейной присвистнула от удивления, чтобы вбить в голову Фьюри одну вещь, которую стоило давно уже ему разъяснить — Питер не блядский мальчик на побегушках. Особенно, если это касается вот такого бессмысленного и глупого дерьма. — Я не буду этого делать, он может катиться, куда хочет, — возразил Питер опять и надменно вздёрнул нос, сжимая кулаки сильнее и скрещивая руки на груди. Он имел право отказаться, имел право не выполнять никакие поручения — Фьюри ему даже не начальник, о каких вообще поручениях может быть речь. — Или уговаривайте его сами. — Меня он не послушает, поэтому я и позвал тебя. И, Паркер, — Ник угрожающе понизил голос, от чего Пит неконтролируемо вздрогнул, пытаясь проглотить ком в который раз, — это не просьба. Ты сделаешь всё, чтобы он остался, иначе я раскрашу рабочие будни Роджерса новой информацией. У тебя три дня. Всё уяснил? Возмущение и злоба в горле застряли неподъёмными булыжниками. Питер попытался вдохнуть побольше и со всем оставшимся упорством оспорить этот ультиматум и невероятные в своей глупости попытки Фьюри заставить его делать то, чего он делать не хотел. Но горечью под языком его унимал один-единственный факт: у него было абсолютное ничего против этих условий. — Вы не посмеете, у вас с Баки был уговор! — попытался парировать Питер в последний раз. Прозвучало это жалко до невозможности; голова сама собой втянулась в плечи, а спина подавленно сгорбилась. — И он первым его нарушил. Не рискуй полагать, что мне не хватит смелости открыть Роджерсу глаза на вас обоих. И на твоего отца. Питеру перестало хватать воздуха — он вылетел из кабинета, не сподобившись Фьюри как-то ответить. Говорить там было нечего: у Питера не было ни выбора, ни сил на попытки этот «выбор» отстоять, ни аргументов, ни достойной поддержки со стороны. В лучшем случае он бы просто признал поражение, в худшем — прошёл бы через ад разговора, унижающего его опыт и «сопливое» мнение, после чего всё равно выполнил бы то, чего от него требовали. Проще было просто уйти, потому что всё было ясно и так. Это было молчаливое согласие, под каким углом ни смотри. На улице, пытаясь ровно и глубоко дышать холодным, совсем зимним уже воздухом, Питер увидел всё тех же агентов с сигаретами в зубах. Ни на йоту не охлаждённый, даже на каплю не остывший, он отстранённо подумал, что закурить в таких обстоятельствах было бы не так уж и вредно, если это помогало справиться со стрессом. Даже, блядь, полезно.***
Питер неуверенно приоткрыл глаза и коротко глянул на неоново-зелёные цифры часов. С тяжёлым, полным отчаяния и усталости вздохом он перевернулся на спину и скинул одеяло с плеч и груди, прикидывая, сколько ещё он вот так выдержит. Сна не было ни в одном глазу, хотя и физически, и морально Пит чувствовал себя на минус двести баллов из десяти — по нему, как о таком состоянии обычно говорят, словно каток не один десяток раз проехался. Оставалось только надуть себя через палец и поглядеть на звёздочки, летающие вокруг головы, как в старых мультиках. Часы разочаровывали — было уже начало четвёртого часа утра. Куда проще, чем уснуть, для Питера было бы ещё раз спасти Европу от Элементалов или попытаться оживить и вразумить доктора Октавиуса, или пересказать все сезоны «Теории Большого Взрыва» с первого по двенадцатый по порядку. Папа звонил проверить, в порядке ли Питер, целых пять часов назад, а не всего один, как ему казалось, и это угнетало только больше. Отцу Пит, разумеется, ни слова о Фьюри и его условиях не сказал. Не стоило того — миссию можно было бы считать после такого официально проваленной, Тони бы распсиховался и нарушил данное Стиву обещание, и в этом был бы виноват только его сын. Во всём, что случилось, был виноват только он, Питер, и, если бы существовал хотя бы один малюсенький способ всё изменить и вернуть на круги своя по-настоящему, он бы непременно им воспользовался. Питер ведь посчитал, что всё закончилось, что течение жизни вернулось в свою колею, в привычную, годами выдалбливаемую, но в итоге так всё выглядело лишь со стороны и с короткого взгляда, не цепкого. Вроде бы и с Баки больше не общался, не рушил своими ошибками несколько жизней, ходил как обычно в колледж и проводил вечера пятницы с Недом, на несколько минут отдаваясь переживаниям о родителях на миссии. А на деле даже не патрулировал, мысли себе этим Барнсом забивал под завязку, закапывал себя под дополнительными заданиями и, вот, снова пытался найти из ситуации с единственно возможным выходом ещё один — с другими обстоятельствами и последствиями, более мирными и щадящими. Пытался будто из воздуха целую вселенную создать — настолько невозможным всё это казалось. Между прочим, шантажировать Питера тем, чтобы рассказать всё Стиву, было как-то нецелесообразно — почему бы Фьюри точно так же не шантажировать и Баки? Питер думал над этим даже слишком долго, как и над тем, что такого сказать Барнсу, что такого сделать для него, ему, с ним, чтобы тот остался. Только вот как только Барнс узнает об этой афере, Фьюри и ему станет угрожать раскрытием тайны — не загадка и не новость, конечно же. Стало быть, выхода не было и вовсе; Джеймс должен был уехать, чтобы оставить всё это в секрете и забыть, как скучный и сонный день, но в результате, если он уедет, всё раскроется тем более и случится леденящий питеровскую душу пиздец. Уравнение, не имеющее смысла, потому что не имело решения — самый отстойный парадокс на памяти Питера. Да останавливать Джеймса ему было просто нечем. Попросить его остаться ради Питера? Паркер был не таким гордым, как отец, и сумел бы выдать что-то подобное, если бы знал наверняка, что это сработает. Только наверняка он знал, что это не сработает — Пит же со своими подкатами и стал катализатором решения Баки уехать. Остаться ради Стива? Вариант ещё более провальный, чем первый — Стив и был главной причиной, почему Джеймс хотел уехать. Возможно, если бы обстоятельства были иными, резон был бы тоже другой, и это бы даже сработало. Основная загвоздка в «если бы». У него не было ни одной идеи, башка кипела от напряжения ещё с утра прошлого дня, но теперь и вовсе казалось, что внутри черепа у него раскалённая плазма Земли, а не мозг. Каждая попытка прокрутить ситуации по новой оборачивалась тем, что он вертел всё те же варианты, и всё более острыми спазмами в районе висков. Пустить всё на самотёк в этот раз было слишком опрометчиво — Фьюри был чрезвычайно убедителен в своих намерениях, и Питер бы не «рискнул полагать, что тому не хватит смелости». Пытаться уговорить Баки было бессмысленно и глупо, помимо того, что сам приказ Фьюри сделать это был столь же нелеп. Питер не хотел быть частью этого. Не хотел быть решающей единицей. Не хотел усугублять то, что уже сделал. Когда ему надоело смотреть в белый потолок, едва ли освещённый и почти неразличимый, он снова взглянул на часы — без пятнадцати четыре. Пит скинул одеяло совсем и сел, опуская ноги на пол. Втиснув горячие и сухие ступни в нелепые тапки, подаренные отцом в прошлом году на Рождество, он схватил с тумбочки телефон и спустился к кухне. В этом году Рождества у них может и не быть — как обухом по голове осела мысль. У них ведь и Дня Благодарения не было: папа и Стив на работе, Питер — с головой в учёбе и, господи прости, в Барнсе. Тем единственным, что всегда возвращало его в реальность, заставляло брать себя в руки и помогало не потеряться среди своих промахов, ошибок и переживаний, была его семья. Не монотонная учёба в колледже, не патрули очертя голову, не посиделки с Недом по пятницам у Папы Джонса. Нет-нет, это всегда были его глупый папа-гений, часто превосходящий в абсурдности сам абсурд, и его почти отчим, великий человек из прошлого, возглавляющий справедливость и по сей день. Мысль о том, что всего за три дня он может этого лишиться, если не постарается изо всех сил, отрезвляла до болезненного головокружения. А вот мысль о том, что ту же функцию за последние полгода с успехом выполнял и Барнс, Питер постарался отогнать подальше — он ни за что не поставит его на первое место. Кофе обжигал язык и горло, а из включённой вентиляции ощутимо дуло холодом — Питер плевал на это всё, пока трясущимися от нетерпения пальцами снимал блокировку и искал среди чатов в мессенджере единственный важный сейчас. Когда нужное было найдено и курсор уже стоял на текстовом поле, а виртуальная клавиатура вылезла на половину экрана, Пит зажмурил глаза, обдумывая в последний раз всё, что обдумывал несколько часов до этого. Только лишь для того, чтобы точно убедиться, что это единственный вариант, что других лазеек и деталей, которые он не учёл, нет. Чтобы не скатиться в панику раньше времени. Скрывать от Баки требования Ника было столь же бессмысленно, как и уговаривать его остаться. Да и, честно говоря, Питер и так уже не вывозил, хранить ещё одну тайну было бы чистейшим насилием — он хотел отпустить это как можно скорее, чтобы хотя бы это его больше трогало, не утяжеляло и без того повинные плечи. Потому что секреты порождают секреты — их всё больше и нет им конца. Питер должен был хотя бы сейчас прервать этот порочный круг. «Фьюри хочет, чтобы я уговорил тебя остаться, угрожал тем, что сольёт всё Стиву, если я этого не сделаю. Я не понимаю, что за херь у вас там происходит, но определённо не собираюсь в этом участвовать. Сам со своим боссом воюй», — ёмкое и чёткое сообщение выражало, по мнению Питера, всё. И суть ситуации, и его нежелание быть частью этого, и то, что это Барнса проблема, а не его. Это всегда была проблема Баки, а не его. И тот момент, когда всё пошло под откос настолько сильно, тот момент, когда его тоже затянуло, как в межпространственный портал, тот момент, когда он принял решение перенять проблему и на себя, Питер ненавидел всей душой. Ненавидел всей душой чёртов балкон, грёбаный июнь и — Джеймса Барнса. И в той же степени сочувствовал ему, в той же степени хотел ему хоть как-то помочь, в той же степени чувствовал к нему это отвратительное «хочу-люблю». Поэтому всей душой ненавидел и себя. Уснуть он всё же смог — уже под утро, через несколько минут после того, как началось утреннее шоу на ЭнБиСи, — скрючившись на диване в самой неудобной позе. На счастье, была суббота.***
Ложь — настоящее искусство. То есть, конечно, соврать может каждый, но сделать это так, чтобы никто ничего не заподозрил, не узнал правды раньше времени (или вообще никогда, что требовалось в разы чаще) и даже не думал подвергать лживые слова сомнению — вот оно, искусство. Ник был прирождённым лжецом, что при его работе было, разумеется, жирнейшим плюсом, а не минусом. Он умело строил из себя кого угодно на публику, уверенно ввязывался в разного рода психологические игры. Врать ему приходилось невероятно часто, а ещё запоминать где, кому и в чём именно соврал — иначе всё накрывалось медным тазом, да таким тяжёлым, что уж и не поднимешь. Кроме того, Фьюри обожал хорошо продуманные стратегии — невероятное удовольствие ему доставляло знать всё, манипулировать фактами и ловко прятать что-то у всех на виду, пока остальные не могли ничего разглядеть дальше собственного носа и даже не думали о чём-то догадываться. А вот глупые и ненужные никому театральные постановки он просто терпеть не мог, но и на такое ему приходилось идти. Просто так и ради абы кого Фьюри даже пальцем бы и не пошевелил — это было первым и главным пунктом в своде информации о нём среди агентов и людей повыше чином. Строго говоря, это знали все. Кроме того, даже если личности очень важные стояли на кону, Ник скорее давал волю агентам, чем ввязывался сам. Но что касалось тех немногих, кому Ник Фьюри доверял по-настоящему и безоговорочно… Таких людей было в его жизни слишком мало, чтобы он не научился ими дорожить. И поскольку такие люди делали для него почти всё, о чём он просил, он не мог отказывать им в ответных услугах. Он также самоотверженно был готов сделать ради них невероятное — не всё, но очень и очень многое. За такие дела Ник со всей своей холодной решимостью брался лично. Поэтому, несмотря на такую ответственность, как управление целым штабом агентов, содействие группировкам в координации и структурировании действий, в прогнозе возможных исходов и дополнении непродуманных деталей, Фьюри сегодня занимался такой вот смехотворной чепухой под названием «Невероятные приключения душевнобольных» — прямо в своём кабинете. Натуральное облегчение было в том, что Хилл превосходно умела брать на себя эту ответственность, перенимая некоторые обязанности. Даже без особых договорённостей. Её он, пожалуй, ценил больше всех. Кстати, договорённостей разных сортов у него тоже было за всю жизнь столько, что теперь и сосчитать их трудно. Не говоря уже о том, чтобы следить за идеальным выполнением всех условий в каждом — Ник был всё же больше шпионом, чем бизнесменом. Так что, откровенно говоря, пока одни договоры были чисты и идеальны в своей честности и исполнительности, другие могли быть лживы и несправедливы аж вполовину или даже больше — и очень часто это зависело не от Ника, а от людей, с которыми он работал. Не его вина, что одним он доверял куда больше, чем другим — хотя и ценить мог обоих. Роджерс был из тех людей, какими не разбрасываются. Он не раз и не два просил Ника об услугах, сам очень многое для Щ.И.Т.а и Фьюри в частности сделал, так что явно заслужил звание одного из самых важных людей в жизни Ника. Но несмотря на это «очень и очень многое», на которое Ник простодушно согласился, он решительно не понимал, к чему вообще этот цирк с конями. Спасибо, что не порно — такое он бы не пережил, глянув даже всего одним глазком. А вопросы «зачем» и «почему» в таких ситуациях он задавать не привык, так что довольствовался малым — надо, значит надо. Время медленно подходило к моменту связи с группой захвата. Мария через спутники отслеживала их координаты по возможности, но это было не так эффективно, как периодически получать координаты от группы напрямую, обсуждать происходящее с непосредственно капитанами и знать дальнейшие планы. Всё, к невероятной удаче, шло почти идеально, скользило изящно и легко, как сыр по маслу, но Ник, несмотря на уверенность в своих сотрудниках, понимал, что это может быть в равной степени и хорошим знаком, и плохим. Впрочем, наперёд он не загадывал — они продумали всё, что можно было продумать. Каждая маленькая деталь была обсуждена, каждое непредвиденное обстоятельство было, простите за каламбур, предвидено, а каждый агент был идеально ко всему подготовлен — переживать было не о чем. Так что Ник больше готовился к отдельному разговору со Стивом, чем к координации операции. — Связь налажена, — тихо отвлекла его от мыслей Мария. — Ник, Роджерс. — Ник? Меня хорошо слышно? — окликнул его Стив, и Фьюри, вжав пальцем наушник в ухо плотнее, усмехнулся привычной стивовой простоте. — Превосходно. Как продвигается наша миссия, капитан? — спросил полковник для галочки. Всё же, даже зная наперёд о том, что всё пройдёт успешно, погружаться в детали было важно. — Не сказать, что идеально, но пока всё хорошо. Координируем третью группу зачистки. Если и в этот раз пройдёт без шума и пыли, сможем тихо подойти прямо вплотную и взять цели внезапностью. Если нет, разделимся и пойдём по очереди, окружая, — отрапортовал Стив, как по листочку. Ник коротко улыбнулся, в который раз убеждаясь, что с Роджерсом невозможно прогадать. — Они готовятся к тому, чтобы снова атаковать, и не переживают о том, что у них кто-то на хвосте. В любой момент они могут всё понять, но сбежать — уже вряд ли. Нас больше в этот раз и мы готовы. А у тебя как? Ник напряжённо вздохнул, коротко оборачиваясь на заинтересованно глядящую Марию. Он был совершенно не уверен в том, что, устроив тот спектакль, добился какого-то успеха. Во-первых, потому что, опять же, ненавидел вычурные и неуместные манипуляции, которым грош цена — такое ведь даже ребёнок мог раскусить. Во-вторых, несмотря на собственную полную отдачу в этом деле, у него не было ни продуманного плана, ни чёткой стратегии, так что действовал он на чистой импровизации. Это было в делах шпионских недопустимо, если не считать отдельных случаев. Впрочем, Стив был убедителен в своих просьбах, так что, несмотря на то, что это была лишь его, Роджерса, проблема, с которой он попросту не успел разобраться до отъезда, Фьюри не мог отказать. — Не обнадёжу: это сработало ненадолго и точно не навсегда — Барнс невозможно упёртый, а Питер и того хуже, от Старка не отличишь. Но я выиграл время. Остальное за тобой. — Спасибо, — выдохнул тихо Роджерс. — Думаешь, мы успеем к Рождеству? — Думаю, вы закончите уже к концу следующей недели, капитан, если судить по вашим успехам, — твёрдо исправил его Ник. Послышался тяжёлый вздох, который Фьюри уверенно перебил: — Отставить переживания. Как там Старк? — Ох, рад, что ты спросил, — хохотнул вдруг Стив. Ник выгнул бровь и удивлённо поглядел на не менее удивлённую Марию. — Я ожидал, что буду без конца тебе жаловаться на него, но, ты знаешь, он удивительно хорошо справляется с собой. Не знаю, связан ли с этим наш разговор накануне перед заданием, но, может, он и правда так сильно боится меня потерять, что… — Отставить сопли, Роджерс! — рявкнул Ник, ловя насмешливые взгляды Хилл. — Психолога себе по приезде найдёшь, я не подписывался! — Прости-прости, — хохотнул Стив вновь. — Спроси, Старк всё ещё не догадывается, да? — тихо прошипела ему в Мария. Ник не мог удержать себя от презрительного и злого взгляда на неё — нашла, чем интересоваться, в рабочее-то время и при живом-то боссе. — Да что такого? Интересно же. Фьюри с выражением непередаваемого отчаяния на лице вздохнул. — Он ведь не догадывается до сих пор? — закатив глаза, спросил-таки Ник, идя на поводу у шпионки. — О том, что я всё знаю? — удивился Роджерс, шурша чем-то, будто прикрывая рот с динамиком ладонью. — Конечно же нет. По крайней мере, намёков на это я не замечал. Я всё ему расскажу, когда возвращаться будем. Не хочу завалить задание из-за такой мелочи. — Мелочи? Бог мой, Роджерс, они за твоей спиной такое провернули, боясь твоего гнева, а ты считаешь это мелочью? Пересмотри приоритеты, — возмутился Фьюри не то потому, что ему вся эта ситуация была поперёк горла, не то потому, что ему это казалось и правда нездоровым. — С другой стороны, я бы никогда тебе не простил, если бы задание пошло через задницу из-за ваших супружеских разборок. — Вот именно, — вздохнул Стив. — Ладно, пора возвращаться к работе. До связи, полковник. — До связи, капитан, — прощался Ник, с фантастическим облегчением вынимая из уха наушник. Личная жизнь агентов никогда не была для него секретом — ему было важно знать о своих сотрудниках всё до каждый мелочи, без этого в шпионских делах никуда. Но проводить с ними разные дискуссии на эту тему Ник Фьюри был категорически против — как он уже сказал, он им не психолог. — Думаешь, они разбегутся? — задумчиво пробубнила Мария, подперев ладонью подбородок. — Мне ещё и с тобой это обсуждать? — тут же вспыхнул Ник, бросая наушник на стол перед Марией. — За работу. Хилл холодно фыркнула и уткнулась обратно в экраны, продолжив наблюдать за оперативной группой. Ник подумал, что даже через десять лет не поймёт, зачем конкретно потребовалось это нелепое театральное представление. Но спорить, конечно же, никогда не станет. И обсуждать тоже — не его это всё.