Losin' everybody
Теряю всех
From them drugs to suicide
От наркотиков до самоубийств
I was always gettin' high
Я всегда был под кайфом
Hippie Sabotage — Trust Nobody
По телевизору тихо шумел новый выпуск шоу Элен ДеДженерес. На сей раз её гостем был какой-то высокий светловолосый радиоведущий. У Изуку всегда были проблемы с запоминанием имен. Хотя имя радиоведущего он слышал пару раз, оно никак не могло остаться в голове. Спринг? Беверли? Брайс? Такие фамилии не западали в память, не было грехом забыть и этого человека. Скучающий взгляд темно-зеленых глаз парня обводил силуэты ведущей и приглашенного. Голова устроилась на согнутой руке, которая никак не могла устроиться на мягком подлокотнике дивана. Интерес Изуку к просмотру пустого шоу пропал, он бросил пульт куда-то вбок и откинул голову на спинку. Парень по привычке прикоснулся пальцами до коротких волос. Он ещё не привык к своему новому внешнему виду, хотя был немного этому рад. Темные волосы теперь не ложились густым кудрявым коконом, придавая их владельцу слабый и неряшливый вид. Изуку невзначай бросил взгляд на виднеющееся под толстовкой перебинтованное запястье. Крепко сжав руку в кулак, парень сильно стукнул им по дивану, чувствуя нарастающую злость без видимых на то причин. То ли этому способствовала его неприязнь смотреть на своё тело, израненное многочисленными ранами и отметинами, то ли нарастающие неприятные воспоминания, возникающие в уставшем мозгу. Он удивлялся, почему скрывал раны, хотя недавно даже гордился ими, что ли. Они являлись его именной картой, прошлыми похождениями и тяжелой судьбой, которую он смог преодолеть. Может, он не хотел их видеть из-за нежелания казаться выскочкой и идиотом. — Давно ты стал таким серьезным? — Монома привлек внимание Изуку. Блондин, заваривая себе кофе, пристально смотрел за действиями и пробежавшими эмоциями на лице друга, пока кофемашина неторопливо наливала ему в стакан свежий супер крепкий и горький, как слезы младенцев, американо. Хоть бы предложил кофе, как нормальный человек, — подумал Изуку, хотя хорошо знал, что Монома не будет ничего делать, пока его не попросить, а лучше несколько раз. Нет уж, Мидория имел крупицу гордости, поэтому лучше останется без крепкого напитка. — Мне сейчас стоит смеяться и писаться от счастья? — Изуку почесал ухо, машинально теребя в задумчивости серьгу. Сарказм — единственный действенный способ против Мономы и его ненужных и бессмысленных вопросов, не имеющих никакой смысловой нагрузки, как желание собаки погрызть свою ногу. — Мы только-только нашли Мину в каком-то задрипанном баре, плачущую навзрыд, и мне стоит от этого радоваться? — Я имею в виду не случай с Миной, мне тоже не до смеха, — Монома, взяв готовый кофе, прошел через гостиную и присел чуть подалее от Изуку, скрещивая длинные худощавые ноги. Он, как важный человек, взял в руку пульт и пролистал до новостей в прямом эфире. Конечно, новости — это же самая важная вещь сейчас. Мономе уж точно. Отхлебнув кофе, Нейто произнес с видом отца, который пытается впервые узнать о жизни сына: — Ты не связывался со мной все эти дни, — в голосе блондина проскочила обида. Изуку, не смотря на Моному, ответил с тоном сына, которому не хотелось откровенничать с отцом: — Так ты тоже. — Я был занят. — А я, думаешь, занимался лишь сексом и разгульным образом жизни? — Это не помешало бы тебе связаться со мной. — С какой целью? Монома слишком громко и продолжительно отхлебнул кофе. — С такой, что я твой друг, — Нейто наконец посмотрел на Изуку. Последнему пришлось под твердым взглядом повернуть голову. Да, Мидория понимал, что Монома волновался за него, как и все остальные. Как Мина, которая со своим горячим рвением стремилась вырвать его на свободу. Как Хитоши, молчание которого говорило о многом. Как Шото, который звонил ему почти каждый день и интересовался его самочувствием. И Мидория отвечал ему, говорил с ним, даже больше, чем полчаса. Катсуки это не нравилось, его взгляд постоянно провожал фигуру Изуку, которая шаталась из одного угла квартиры в другой. Шото был определенной отдушиной для него. Как глоток чистого воздуха, который не стал бы задавать лишних вопросов, ревновать к каждому дереву и говорить только о себе и своих проблемах. Изуку было стыдно, что он закрылся таким наглым образом от своих друзей. Может, они нуждались в его поддержке и помощи, ведь не только для него были трудные времена после настигшего урагана. Но ответ был очевиден: Изуку просто не в состоянии, чтобы поддерживать кого-либо. Он слишком пуст, чтобы выдавать через силу советы, которые со сто процентной вероятностью не принесут пользу. И парень предпочел скрыться ото всех. Так лучше и для него, и для остальных. — Всё же меня не оставляет в покое один момент, — заметив, как Изуку погрузился в себя, Монома не стал ждать ответа на свою фразу, и высказал свои опасения. Голос блондина ослаб и стал тише. — Почему Мина плакала? — Мы можем спросить её, когда она проснется, — заключил логичный довод Мидория, привычно прикладывая большой палец к подбородку. — Однозначно можно сказать одно: случилось действительно что-то ужасное, раз уж Мина плакала так сильно. — Она никогда не была в таком состоянии. Изуку окинул взглядом поникшего Моному. Опустив голову вниз, он смотрел на остатки кофе в стакане, вертя его в руках, как лодочку. Мидория обратил внимание на кольцо, которое блестело на безымянном пальце. Потертость и тоненькие царапинки говорили о том, что Нейто не снимал его с тех пор, как они с Миной решили установить фиктивный брак ради её дочери. Взгляд Изуку сочувственно потеплел. Несмотря на заносчивость и выбешивающий характер Мономы, он оставался таким же чутким. Изуку положил руку парню на плечо, замечая благодарный взгляд Мономы, брошенный на секунду. Изуку видел и знал, что Мина и Нейто — это два нерушимых столпа, которые будут идти бок о бок постоянно, через все проблемы и их упрямые заскоки. Они настолько горды, что никогда не признаются друг другу даже под дулом пистолета, ведь для этого не было нужды. Но нечто большее между ними не сможет промелькнуть. Они не могут любить друг друга, как Изуку любит Кастуки. Они никогда не станут парой, но парень уверен, что бросить друг друга они не смогут, и он искренне рад этому. Телефон в кармане Изуку зазвенел, уведомляя о новом сообщении. Открыв его, парень странно нахмурился. — Мне нужно уйти, — сказал Мидория, извиняющимся взглядом смотря на друга. — Кое-что важное. — Хорошо, — пожал плечами Монома, возвращаясь в свой привычный вид, попрощавшись с недавним грустным видом. — Тогда, как Мина проснется, я расскажу тебе, что всё-таки произошло. — Спасибо, — поблагодарил его Изуку, направляясь к выходу. — Передавай Хитоши привет от меня. Я скоро его навещу, обещаю… — Его здесь нет. Мидория остановился, поворачиваясь к Мономе, который спокойно пошел заваривать себе ещё одну чашку кофе. Бровь зеленоволосого изогнулась в недоумении. — А где он? Как мне сказала Мина, он у вас… — Он поехал к матери по неизвестным для меня причинам. Вроде бы говорил, что хочет забрать кое-какие вещи. — Угу, — промычал Изуку. Открыв дверь, он задержался в проеме, повернувшись к Мономе напоследок. — Передай ему, что мне жаль… — Нет уж, — перебил его Нейто, смотря на парня своим привычным озорным и умным взглядом. — Передашь ему сам, так же как и Мине. А то ещё раз пропадешь надолго, и с кем мне тогда можно будет поговорить о нынешней обстановке в стране? ***Just stay up out my life
Просто держись подальше от моей жизни
And I won't hurt nobody
И я никому не причиню вреда
Сегодня он решил прогуляться. Ветер освежал, охлаждал горячую от постоянных раздумий голову, разбрасывал волосы хаотичным образом по лицу. Ноги в массивных кроссовках ступали по серым кирпичам кладки. На Катсуки была надета только черная кожанка, под ней — белая майка любимой группы Silver. И он бы не замерз, если бы не уж слишком холодный ветер, по началу казавшийся спокойным и не таким бушующим. Сейчас же он всё нарастал, заставлял скрыться от него под коротким воротником куртки, хотя это не спасало ситуацию. Бакуго боялся, что сигарета от такого ветра могла мигом затухнуть, этого он совершенно не желал. Быстрее вдыхая табачный дым, который едва попадался ему под нос, он обнаружил, что дошел почти до полицейского участка, сам того не заметив. Спустя две затяжки сигарета была выброшена в забытье, а Катсуки, поправив разбросанные паклы пятерней, остановился, доставая телефон. Изуку ему так ничего и не написал с тех пор, как они поскакали на поиски своей подружки. Катсуки обиженно цокнул: разве так сложно написать пару слов? Как ему теперь догадываться, где этот несносный идиот находится и стоит ли его искать вслед принцесски? Ответа не ожидалось, а раздражение накалялось с каждой секундой. Катсуки хотел разобраться со всей хренью побыстрее и спокойно отдохнуть дома. И попробовать хотя бы раз за всё время нормально заснуть. С этими мыслями, подходя к участку, он удивленно приметил знакомое лицо. Тодороки, прислонившийся к стене и курящий одноразку, обернулся на Катсуки, и взгляд его потемнел, а глаза закатились. В принципе, такое же выражение лица показал и блондин, желая не пересекаться с разноцветноголовым. Тодороки молча вел Катсуки взглядом до входа. Его неторопливые жесты говорили о спокойствии или похуизме, однако глаза его, разномастные, как и его волосы, горели гнильцой и уродливым до бешенства высокомерием. Этот взгляд пропитывал всё тело Катуки, словно он губка посреди грязной лужи, хоть выжимай. Это очень ему не нравилось. Его бесило, почему Тодороки до сих пор ничего не сказал, а только зырил и зырил, зырил и зырил. Рука, протянутая к входной двери, хрустнула, как и терпение блондина, накаленное до предела. Он резко повернулся к Тодороки, прерывая его зрительный монолог. И увидел, как парень размеренно выдыхал дым, пахнущий сладким манго, и словно бы не замечал звериного гнева Катсуки. Это была фальшь. Притворство. — Чё тебе надо? — Катсуки не блистал интеллигентностью, да и правильной постановке уместного вопроса его никто не учил. — Есть что сказать, то говори, блять, а не сверли во мне дырку. Тодороки молчал. Смотрел на Бакуго с видом умника и продолжал молчать. А он умеет с первой же секунды выводить из себя, — подумал блондин, но почему-то ждал, когда Шото скажет хоть слово. Его крохотный интерес заставлял стоять на месте, но мозг упрямо твердил о несуразности его нахождения с этим парнем рядом. — Выздоровел? — Катсуки удивился этому неожиданному вопросу. Голос Тодороки звучал низко и тихо, обдавая слабыми мурашками тело. Хотя нет, это ветер, простой ветер. — Тебе какое дело? — Изуку мне сказал, что ты на реабилитации у психотерапевта. — Тебе, блять, какое дело?! — Этот парень задел то, что нельзя и упоминать. Катсуки сам не понимал, почему так озверел, резко приблизившись к Тодороки. Его кулаки стиснулись слишком сильно, глубокие раны на руках еще не зажили, было больно, но резко подскочивший адреналин не давал пробиться боли в затуманенную голову. Как же его выводило это из себя. Звонки, постоянные разговоры Изуку с этим уродом. То, с какой легкостью Изуку делится с ним новостями, переживаниями. То, как быстро на его лице расцветает улыбка. Всё это время, все дни, когда они находились в больнице, каждый день Катсуки не отходил от кровати Изуку. Как ждал его пробуждения, успокаивая его и самого себя. Ожидал увидеть счастье в глазах зеленоволосого, что они оба остались живы, преодолев слишком тяжелый путь. Почему он видит в его глазах только боль? Почему его глаза наливаются слезами, стоит Изуку посмотреть на него? К чему эти недомолвки, молчания, слабость? Катсуки готов был кричать от непонимания. Недоумения, что произошло с Изуку, и почему он так относится к нему. Холодное отчаяние жгло его горло, но он продолжал молчать. И сейчас какой-то назойливый урод, который придает Изуку улыбку на лице, смотрел на него и считал себя лучше. Буквально втаптывал его в землю, зарывая под корень бесполезности и чувства ноющего стыда, красными кругами кружась перед глазами, такими же алыми, но уже не такими яркими. Катсуки отпустил кулаки. Его злость уходила на второй план. Сотни мыслей, пронесшиеся за долю секунды, сказали ему оставить этого недомерка. — Знаешь что, — раскинув в обезоруживающем жесте руки, Катсуки нацепил некое подобие ухмылки. Тодороки, сохраняющий обожаемое умиротворение, в этот момент заметно напрягся, ожидая нападения со стороны Катсуки. Но Катсуки уже было похуй на него. — Иди к черту, Тодороки. Желания идти в полицейский участок уже не было. Тсукаучи подождет, подумал Бакуго, и, прихрамывая, пошел прочь с этой улицы и мерзкого до потери сознания взгляда Тодороки. Буквально всё, что попадется на глаза блондину, выведет его из себя. Он старался не срываться. Успокаивал себя и контролировал свой гнев. Черт возьми, как же это тяжело. Это намного тяжелее, нежели выплеснуть все эмоции. Катсуки словно ребенок, не умеющий даже говорить нормально. Хотя нет. Никакой он не ребенок. Он, блять, побитая, облысевшая и истерзанная псина, попавшая к грациозным домашним собакам домой. Абсолютно лишенная доверия и заботы. Показывающая клыки при любом движении в её сторону. Да, эта аллегория ему чертовски подходила. И было чертовски больно. До дрожи. Шаг, еще один. Хромая лапа никак не заживала. Но зато помогала отрезвлять от жгучих и клейко-противных мыслей, проносящихся сплошным текстом перед глазами. — Катсуки… Блондин поднял голову. Изуку стоял перед ним, с неизменным телефоном в руках, со слегка виднеющимися синяками под глазами. И тихим, сочувствующе извиняющимся видом. Катсуки молчал. Он не хотел разговаривать с ним. Изуку хотел. Было поздно уже что-то говорить. И бесполезно. Бакуго достал сигарету, ещё одну. Прошедшая была выброшена минуту назад со всеми неспокойными мыслями, и Катсуки чувствовал, как они набегали снова. — Я писал тебе. — Я знаю, но… — Тодороки заждался тебя. — Грубый голос заставил Изуку замолчать. Прекратить его начинающееся занудство и бесполезные отговорки. Они не были нужны Катсуки. Черт, как же он хорошо изучил все взгляды Изуку, и какими чувствами они были вызваны. Теперь он смотрел на него, нахмурив брови от непонимания. Он осознал, что Катсуки ревновал его, ублюдски-сильно ревновал его к этому ублюдку, и выражение его лица означало чистое удивление. «Ты ревнуешь? Серьезно?» Да, блять, серьезно! Спокойное равнодушие Изуку к данному вопросу у Катсуки воспламеняло ярость и обычную горькую ревность. Да, блять, он злился, когда Изуку разговаривал с Тодороки по телефону. Да, блять, он злился, когда Изуку не говорил ему об этом и делал вид, что это не имеет никакого значения. Да, блять, он злится прямо сейчас, потому что знает, что всё равно Изуку, выслушав его озлобленные слова, пойдет к Тодороки. — Прости. Сухое, ненужное, не блещущее ни единой каплей эмоций, высказывание Мидории. Как будто он должен был это сказать. Но от слова прощения на душе только потяжелело. Ему плевать на ревность Катсуки. Плевать с самой ебучей высокой горы. Черт, а это больно. Катсуки усмехнулся, из-за чего вызвал недоумение на лице Изуку. За что он извиняется? За то, что не понимает причину ревности? За то, что он все равно будет делать то, что сам захочет? За то, чтобы разозлить Катсуки ещё больше? — Просто оставь меня в покое. — Нет, давай поговорим… Три, два, один… Уважаемые пассажиры, пристегните ремни безопасности… — О чём мне говорить с тобой? — На что ты злишься? Не забудьте поставить мобильные телефоны в режим полета… — А тебе не похуй? — Катсуки, скажи мне… Мы вступаем в зону турбулентности… — Я ничего не собираюсь тебе говорить, ясно?! — Если ты так злишься из-за Шото… — Почему, блять, ты не можешь закрыть свой рот?! Мороз протыкал миллионами тонких игл кожу. Холодный ветер проникал в легкие и поглощался альвеолами, задерживался в них, медленно протыкая, разрывая кровеносные сосуды. Тишина резала, окружала голову. Перед глазами темнело, они осушались, не моргая. Катсуки вывел своё горе и гнев наружу. Оно пошатнуло его, и парень не мог спокойно держаться на ногах. Изуку напоминал статую. Статуя афинских времен, времен Помпеи. На его лице вырезано отчаяние и потеря, смешиваясь контрастно с едким и горячим ужасом в палящих глазах цвета болотных водорослей. С каких пор Изуку стал таким? Катсуки не понимал, когда и как мог измениться Изуку. Его тайны и недоговоры пугали блондина, оттягивали его дальше от него, равнодушие убивало, а страх, остро направленный на него, разъедало чувство злости, как капля кислоты разъедает жир. Почему Изуку отдалялся от него? Злость Катсуки не была беспричинной. Он боялся таких перемен, не знал причину перемен, не знал, что делать с переменами. Изуку стал жестким. Слишком жестким и холодным. Как Катсуки когда-то… Этого-то он и боялся. Он боялся, что Изуку станет похожим на него. Но это и произошло. Катсуки видел себя, свою душу перед собой в теле Изуку. Его лицо теперь не олицетворяет глубокую тоску, его брови до боли похоже свелись к переносице, показывая небольшую морщинку. Глаза сузились, верхняя губа слегка приподнялась. Катсуки смотрел на Катсуки. Ему было больно. ***I'm thinkin' back when it was time
Я вспоминаю прошлое, когда было время
I was broken, I was down
Я был сломлен, я был подавлен
«У Пенни» существовала своя атмосфера. Запах фирменных блинчиков сливался с машинным маслом и потом дальнобойщиков, проезжающих мимо забегаловки на окраине Спринг-сити. Старый телевизор времен девяностых показывал современные телешоу с неприятным треском через каждые две секунды. Громкое дребезжание на кухне смешивалось с тихим, еле уловимым радио на стойке ресепшена и покашливанием редких посетителей. Яркая красная скатерть в полоску и красные салфетки отличались от метели и сильного ветра за окном, свистящим через трещины в окнах. Бакуго устал сидеть в обездвиженном положении, и поэтому решил откинуться на потрепанный диванчик из дешевого кожзама. Такое чувство, будто его голова, набитая мыслями, как мячик моталась над телом туда-сюда. Через уши проникали звуки, так и исчезая в небытии, поскольку осознавать их блондин был не в состоянии. Если он сейчас возьмет зубочистку в руки и проткнет висок, его голова взорвется как гелевый шарик. Его бросило в воспоминание, как Изуку зазвал его сюда для дела, которое после оказалось лишь поводом для секса. Хитрые глаза цвета яркой лазури. Таинственная улыбка, обтягивающий топ, огромные ботинки, песня Била Визерса, блинчики и яркий оранжевый. Катсуки поежился. Мотавшаяся между пальцами деревянная палочка резко разломалась пополам, острые концы впились в подушечку пальца. Отрезвление вернуло в серую реальность, без оттенков оранжевого. В кафе он чуть ли не единственный посетитель. Только какой-то толстый мужик, сидевший позади него, приглушенно храпел под аккомпанемент теле-шоу на ТВ. Катсуки заказал еще один стакан кофе. Официантка спросила, не хочет ли он разрыва сердца от седьмой чашки кофе. Катсуки хочет размозжить свои мозги на трассе. Кофе не дает ему закрыть глаза. Если он закроет глаза, он прогрузится в воспоминания, и тогда решение о разрыве мозга будет повышаться в процентном соотношении каждые десять процентов за минуту. В глаза бросалась красная скатерть. На неё упала капля крови с пальца. Его кровь темнее, скорее, темно-бордовая, яркая, переливающая под лампой парочкой бликов. Бакуго не мог оторвать от неё взгляд. Если он оторвет взгляд, он увидит перед собой Изуку, его глаза поглотят его, унесут в темноту, из которой нет выхода. Дверь зазвенела. Запах холода и дыма резанул ноздри. Блондин поднял глаза, его вынудили слова, звучавшие из знакомых уст. — Есть чё пожрать, хозяйка? Темная кожаная куртка обтягивала мужской торс. Высокие военные ботинки оставляли пятна грязи по полу. Они шли прямо в сторону Катсуки. Парень не до конца понял, как перед ним приземлились и устремили свои яркие глаза прямо на него. Миг осознания резанул голову, но через секунду Катсуки наконец пришел в себя. — Похоже, ты реально боишься Даби, поскольку, если бы не понял поначалу, что это не он, ты бы свернул мне башку. Токоями сидел перед ним как перед своим давним товарищем. Его глаза выражали такую внеземную тяжесть и усталость, что Марианская впадина позавидовала бы. Ссадины, обугленная в некоторых местах кожа, царапины и большие синяки — мазки художника по имени жизнь на полотне в виде лица парня. Он бежал откуда-то, или скрывался, или спасался, всё едино, поскольку за членами мафии объявлена охота. — Я сейчас позвоню в полицию. — Да? — хрипло отозвался Токоями и похлопал внутренний карман куртки. — Тогда мне ничего не помешает всадить тебе и всем, кто здесь находится, пулю в лбы. — Тебя ищут. — Мне нечего терять. Но и умирать я не хочу. — И как ты остался в живых? Я думал, что тебя первого завалят. Токоями медлил с ответом. Подошла официантка. Принесла парню блинчики, а Катсуки налила его злосчастный холодный и горький кофе, который продырявит ему язык и расщиплет нёбо. Токоями не боялся Бакуго: он спокойно поедал блинчики, и запивал кофе Катсуки. Тот не был против. Если бы они встретились пару недель назад, Бакуго реально бы свернул ему шею. — Не полиции я боюсь, Бакуго, мне плевать на неё. — Тогда какого хрена ты здесь? — Ты боишься Даби, — Токоями поднял на него серьезный взгляд, который знает, что говорит правду. Катсуки не собирается это говорить или как-то показывать перед ним. Всё, что связывало его с Даби, должно сгореть в адском пламени, а пепел расщепиться, превращая в ничто. — Я боюсь Даби. Теперь, да. — Ты знаешь, где он находится? — Катсуки решил провести небольшой допрос. Ему стал до ужаса интересен объект по имени Токоями. Он определенно что-то знает о Даби, но говорить не станет. — Я знаю, что он хочет. И это, поверь, совсем уже не шутки. — Подробнее, — грубо сказал блондин. Он терял терпение. Токоями отложил вилку в сторону, резко повернувшись назад. Он опасался, что за ним могла быть слежка. Он крайне осторожен и, если что-то пойдет не по плану, он убьет всех. Если Катсуки будет давить, Токоями убьет всех. Если Катсуки схватит его и будет избивать, Токоями всё равно убьет их всех. Ничего не оставалось, кроме как следовать немому плану Токоями. — Даби совсем с катушек слетел, — Токоями начал говорить шепотом, как ребенок, рассказывающий самый страшный секрет. В его глазах промелькнул страх быть наказанным за содеянное, но губы озвучивали мысли. — Он начал созывать всех, кто остался в живых и на свободе. То, что называлось мафией при Шигараки, при Даби — уже не мафия вовсе. Это сброд всех остатков, которые не имеют ни цели, ни мотива в действии. И, раз Шигараки снова схватили, Даби стал главой мафии и… Что-то грохнуло на кухне. Токоями рефлекторно потянулся к пистолету в куртке, но Катсуки резким движением схватил его руку, останавливая. Они молча смотрели друг на друга, не шевелясь. Бакуго показал глазами, что здесь Токоями в безопасности. Пока. В реальности же, парень не знал, что последует за таким откровением. То, что Даби реально собирает армию, не удивило Катсуки. Ему нужны были люди для охраны, для построения чего-то, что так и остается загадкой. За всё время, что Катсуки и Даби были плечом к плечу, блондин почти его не знал. Если бы знал, то догадался бы о его планах. А ещё одна тайна только угнетала. — Что тебе нужно? — прямо спросил Бакуго. — Укрытие. Заручиться поддержкой полиции. Потому что я уверен, что Даби не позволит мне вернуться к ним. У него определенно имеются уши по всему городу. — Я не могу заручиться поддержкой полиции для тебя. — Но почему? — недоумевал Токоями. Его рука так и дергалась в сторону пистолета. Он был на грани того, что план может сорваться. — Как ты это сделал? Как сбежал из мафии и остался в живых? — Я не знаю… — Знаешь! — Твою мать, я сам не понял, как это получилось. Но если ты заявишься в полицию и во всем признаешься, то… — То, что? Меня упекут в тюряжку, где находится Шигараки, которого я предал, когда встал на сторону Даби? Меня убьют и там, черт возьми! — Тише, — рыкнул на него Бакуго, оборачиваясь по сторонам. Никому не было дела до них, хотя их разговор явно блистал подозрительностью. — Если ты мне не поможешь, я стану тебя шантажировать. — И каким образом ты это сделаешь? — Я убью твоего зеленоволосого дружка… Катсуки резко поднялся с места, возвышаясь над Токоями, таким жалким из-за страха к Даби, что не мог усидеть на месте. Чертова плешивая крыса, настолько жалкая, что в попытке сохранить свою душонку не понимает, как с каждым разом загоняет себя в угол, из которого уже нельзя сбежать. И он понял это. По его глазам видно, что сказанные слова были лишними, но они были озвучены. Катсуки — это не Даби. Катсуки пострашнее Даби. Потому что не трезвонит о своих планах кому попало. Катсуки поступает неожиданно и в такой момент, когда все будут ослаблены. Его наилучший подход в бывшей деятельности, крайне эффективный, но ужасный. Не зря он и Даби столько лет считались напарниками. — Даже не смей трогать свой пистолет, хоть дернешься, и эта вилка будет всажена в твой глаз, и я буду мучиться над тобой, как не мучилась твоя мамаша, когда рожала такого уёбка, как ты. Токоями угрозу Катсуки воспринял не иначе как очень серьезно. И всерьез задумался, к кому он пришел, и перед кем только минуту назад издевался и шантажировал. Это было слишком опрометчиво. — Хорошо, я не трону твоего дружка, но зато у меня есть это. Токоями, подняв одну руку обезоруживающе вверх, достал из кармана штанов небольшой кусок бумаги, который являлся замызганной и истертой фотографией. Он положил его на стол, показывая Катсуки, что на ней изображено. Кто изображен. — Мне не остается иного выбора, кроме как сделать это, если ты не поможешь мне с укрытием. На фотографии был изображен среднего возраста худощавый мужчина со светлыми волосами и вытянутым лицом. Лисьи глаза смотрели куда-то в сторону. Эта фотография была сделана на улице папарацци. Этот человек спокойно шел на работу. У Бакуго произошел резонанс. Воспоминания, от которых, как он думал, он полностью избавился, возникли в голове оглушающими взрывами. Парень сел на место, не сумев ничего сказать. Эта фотография выбила его из себя, выбила все слова, всю злость. Оставляя пустоту. — Тсунагу Хакамата. Я знаю про него всю информацию. Ты поможешь мне, или вся инфа тут же будет вылита в сеть, и тогда ты точно пойдешь в тюрьму, как и я. Хакамата… Катсуки кивнул, соглашаясь с уговором Токоями. Мужчина на фотографии был слишком живой, и блондин никак не мог этого принять. Принять тот факт, что Катсуки — самый настоящий монстр.