Visitor
plenka
Давний след прошлых обид сошел на нет. Он убрал одноразку в карман, выдыхая последнюю затяжку в воздух. Дым, взаимодействуя с ветерком, накрыл лицо парня легким морозом со вкусом манго. Пригладив торчащие волосы, он с прищуром смотрел на приближающуюся тень. Тень с громким стуком ботинок находилась снова не в духе. Лицо сморщено, глаза полуприкрыты, одна рука потирает запястье другой с некоторой робостью. — Если ты пригласил меня сюда просто поговорить, то ты выбрал явно не тот момент, — хриплый голос Мидории доводил его до трепещущего нетерпения когда-то. Сейчас же не вызывал ничего, как в принципе и всё вокруг. — Та нет, момент как раз подходящий, просто из-за ссоры с Бакуго ты опять сам не свой, — Шото невольно бросил взгляд на руки Мидории. Они посинели от холода, хотя на улице уж точно не тепло. Забинтованные запястья чуть показывались из-под рукавов толстовки оверсайз болотно-зеленого оттенка, и эти запястья слегка кровоточили. Он опять расцарапал их до крови. — Он был здесь? — слишком уж резко поинтересовался Изуку. В его речи промелькнула кроха раздражения. Шото коротко кивнул. Ему не хотелось вспоминать того белого наглеца. — Обматерил меня на чём свет стоит, да так и не зашел куда надо. Шото подошел к двери, ведущей в полицейский участок, и серыми глазами пригласил зайти внутрь парня. С высоты крыльца Изуку казался таким мелким и почти неразличимым на фоне темного асфальта. Зеленоватая масса смотрела на него снизу вверх. Оттенок синеватого блика фонаря показал синяки под глазами, заработанные с помощью непостоянного сна или его отсутствия и ежедневных переживаний. Они как отдаленные карьеры Марса на фото межпланетарного спутника. Если приглядеться, можно было бы увидеть пустоши отчаянной попытки вернуть всё как было — прежнюю силу молодости. Потягивающий вздох произвел ещё одну порцию сладкого дыма напоследок. Он казался таким засахаренным, как мёд. И слишком горьким одновременно. До тошноты. Мидория опустил свои глаза с марсианскими карьерами. На миг Шото причудилось лицо старика, с тонкой, абсолютно тончайшей болезненной кожей, открывающей вид на старый костяной череп. Но это был лишь миг, настолько мимолетный, что парень и не смог подумать о том, что это был миг. Пролетевшая вдаль сквозь него мысль, и совсем не его. Случайная встреча заигравшегося воображения. Возможно, Шото и сам выглядит как обугленный изнутри и снаружи старикан с тонкой синевато-блевотной кожей. А сознание воображает, что он молодой человек с красно-русыми волосами, возникшими из-за неудачной покраски палеными химикатами. Выводить в прежний русый, практически белый, цвет волос не было никакого желания, а возможность всегда будет, если захотеть. Но Шото не хотел — забыл, когда в последний раз осознанно глядел в зеркало и видел себя. Видел лишь облик парня, слишком серьезного, чтобы воспринимать себя такого, каков он был. Все мы старики с болезненного вида кожей и впалыми глазами. Как родились такими, так и уйдем в таком облике. Чего ради менять его в такой кратчайший срок, называемый жизнью. Абсолютно не стоит своего времени. Шото достал из кармана одноразку и спокойным, отточенным движением выбросил её на улицу, не заботясь об окружающей чистоте. Для него избавиться от заслащенной гадости было важнее общественного порядка. Как-нибудь переживет. Мидория шел впереди. От молчаливого силуэта витал запах чрезмерной задумчивости. Шото осознавал, о чём парень с короткими зелеными волосами, которые неряшливо топорщились во все стороны (и что совершенно ему не было по вкусу — уж больно сильно напоминал блондинистую морду с его неуклюжей светлой прической), размышлял. И на все вопросы Тодороки мог дать ему ответ, внятный, четкий, прямолинейный, жесткий и правдивый — но желания что-либо говорить не было. Не было желания делать ничего. Такое происходит частым образом в компании Изуку — подсознание твердило о своей же неравнодушности и злости на зеленоволосого, а второй голос усмехался над этим так громко, что затмевал первый. Слишком много времени прошло, чтобы ревновать этого человека к кому-либо или чему-либо. Проблема дружбы и влечения — старая штука. Шото намеренно желал чувствовать к нему хоть какое-то чувство, и разум намеренно пресекал любую попытку это сделать. Посттравматический синдром — злая игра. И он ей проигрывать не собирался. За столько лет уже стоило выбраться из тонущего корабля. Вода в океане становится холоднее, конечности немеют, звон в ушах не прекращается, разум перестает контролировать ситуацию. В руке ты держишь весло, в другой — корму уцелевшей шлюпки. Казалось бы, всё так просто: забраться в спасительный плот и отплыть от проклятого рога. А слабая, тонкая кисть, держащая тебя, молчаливо оставляет на месте. Даже не держит — повисла рядом с тобой, не прикасаясь, нависая, проклиная. Вынуждая отбросить весло и оттолкнуть шлюпку. К чему он это всё думает в своей голове — что никто его не держит. Он волен над своей судьбой, над своим будущим. Сам пользуется имеющимися возможностями и единственный, кто сможет выйти в высший свет. Так почему он остался в этом маленьком захудалом городке, где нет ничего, кроме непутевых знакомств, скверного малодушия и темных отсветов от фонарей? Ответ перед ним — идет своим шагом, как на электрический стул. Медленно, неспешно, перебирая ногами из-за привычки. Его не отпускают, хотя давно отталкивают хлипкими порезанными руками. Шум в полицейском участке был ежедневной мантрой для Шото — он настолько к нему привык, что не осознавал его важности. Утро, чашка кофе, очередная одноразка, поездка до участка, переброс базовыми фразами, разбор бумаг, обед, снова разбор бумаг — вечер. И так каждый день. Обыденный круг ада. Кто из великих мыслителей говорил, что постоянное повторение одного и того же действия — это спасительная стабильность жизни? Это блядский круг адской машины. Что Тодороки вообще забыл здесь? Его упек сюда отец — посчитал необходимым и правильным направить ленивого сыночка на перевоспитание захудалым коллегам по служению закона. Что такая практика поможет Шото в его будущей жизни — сведет с правильными людьми, научит самостоятельности, даст необходимые знания. С какими людьми тут можно свестись? Чему они его обучат? Какие знания выдадут, чего Шото не знал? Видимо, отец совершенно не был в полицейском участке. Ибо все, кто тут находился — призраки былых людей. Теперь настолько прозрачные со своими бытовыми рабочими моментами, повторением рутинного дня, захудалой скукоты? От неё рождается лишь тупость, самая обыкновенная. Ни грамма знаний здесь и в помине не было. Разве что Тсукаучи — это единственный коп, которого уважал Шото. Потому что единственный из всех призраков, имеющий свой собственный, неповторимый подход к ведению своей работы. Которая не только понятна и ясна, но и удивительна. Как он умело проводит зависимость одного дела с другим, умеет находить цепочку событий, правильно её расставить во временной промежуток, да и ещё полно всего, чего Шото не до конца увидел и понял. Работа с Тсукаучи — одна из тех вещей, что заставляет ходить парня в участок снова и снова. На захудалую практику в преддверии поступления в новый университет на получение нового высшего образования. Всё по велению и требованию отца. И не только Шото разделяет восхищение главного детектива Спринг-Сити — есть ещё один гость, часто посещающий полицейский участок. — О, привет, Тодороки! — крепкая сухая ладонь Киришимы пожала руку Шото. Красные глаза блестели обыденной игривостью и воодушевлением от своей работы помощника шерифа, господина Киришимы-старшего. — Какими судьбами? Сегодня вроде как твой выходной. — Надо встретиться с Тсукаучи вместе с Изуку, — ответил ему Шото, кивая на зеленоволосого. Киришима и ему задорно пожал руку, но не рассчитал своей мощи — Изуку открыто поморщился от железной хватки Эйджиро. Да, эта глыба ещё не может разделять уровень применяемой силы, но ему всё сходит на нет в связи со своей доброжелательностью. И несмотря на прошлые обиды, приключения и неприятные ситуации, красноволосый не держал ни на кого зла. Поэтому и подружился с Шото во время их совместной практики. Киришима в хороших ладах со своим отцом. Как уверял парень, это было не всегда, а точнее, всё время до случая со спасением Святой Двоицы (теперь это официальное прозвище в приятельских кругах Мидории и Бакуго — иначе их живучесть и вызволение нельзя было описать). Тогда отношения отца и сына пошли вверх, Киришима-старший начал гордиться сыном, вытащившим Бакуго из горящего здания. И частенько с неприкрытой толикой хвастовства рассказывал эту заезженную историю своим коллегам. Хоть всем надоела эта история, Эйджиро сверкал как наливной цент. И неспроста — прежде холодный отец начал наконец-то уважать своего сына. Хотелось бы Шото установить хотя бы приятельские отношения со своим отцом — но ему это было незачем, и совершенно некогда. Может, Шото тоже стоит достать кого-нибудь из горящего здания? Поджечь мэрию и вытащить отца из неё, становясь героем в его глазах? Идея неплохая — поджечь мэрию в его планах значилось ещё очень давно. — Надеюсь, это не будет очередной допрос, — с насмешкой отозвался Мидория, заглядывая в экран телефона. Что он пытается в нём углядеть? Застывший пиксель на дисплее? Шото это начало раздражать с большей силой. Даже не зная Бакуго, он отчетливо понимал, что такой человек, как он, в плохом настроении не дотронется до телефона, пока не остынет — или швырнет его куда-то. Это второй из принципиально возможных вариантов. Шото не имел представления, каков Бакуго как человек, а говорит так, словно прожил с ним десятки лет. От этой мысли Шото слегка передернуло. Как можно жить с человеком на постоянной пороховой бочке? Которая неумолимо взорвется, снова и снова, с необузданной яростью с каждым разом всё мощнее? Все люди — непонятные психи. Но вот найдешь ли ты психа себе под стать? Вопрос, достойный философского обсуждения. — Пойду возьму кофе. — Единственное, что ответил Шото, направляясь к кофейному автомату. Киришима уже успел с ними попрощаться, и ушел восвояси в забвенную пустошь полицейских коридоров. Оставив Тодороки и Изуку наедине. Точнее, не совсем наедине — Мидория, усевшись в одно из кресел возле ресепшена, уткнулся в телефон, не реагируя ни на что. Мантра современной действительности. Шото цокнул и раздраженно ткнул пальцем на кнопку, обозначающую двойное американо. Хотелось залить огненный кофе прямо в глотку. К сожалению, такой функции не было. *** Тодороки отошел взять кофе, Изуку не отнимал размытого взгляда от экрана. Его, как магнит, тянула к себе короткая строчка текста последнего сообщения Катсуки. Не жди. Как же Катсуки умеет давить на все эмоции, что у Изуку остались с его пошатанными нервами. Он хотел написать, изложить длинный монолог объяснений, почему поступок блондина злит, сердит его до потери памяти, как его бешенство не идет вместе с разумом и объективностью сложившейся ситуации. Что Катсуки, как и всегда, неправильно всё понял и укрепил лживые догадки в своей голове. Что Изуку просит его быть спокойнее, осознать, что на самом деле Мидория имел в виду и почему ему так необходимо его мнение. Изуку выключил телефон. Тонкие старые царапины на экране шли незатейливой паутинкой, искажая лицо парня до неузнаваемости. Кривые черты лица и пробивающий холодный свет потолочных ламп открывал в Изуку пугливость в нём самом. Убрав телефон в карман толстовки, он поудобнее сел на кресле из кожзама с неприятным запахом бюрократии, и вытянул худощавые ноги. Рассматривал их слишком внимательно, изучал, как падает на любимые старые берцы свет. Пыль осела на его потрепанных светлых джинсах, уличная грязь заплетала узоры у голени, соединялась на шве, шла ниже, расплывалась. Он не любил узкие джинсы, предпочитая им проверенный прямой крой, скрывающий его болезненную худобу. После проведения больше месяца в госпитале Изуку значительно исхудал и потерял не меньше двенадцати фунтов. И так висящая одежда на нём топорщилась мешком, и даже большие порции в суточном приеме пищи не помогали при таком недуге. Он даже бросил курить — легкие начали болеть даже при приближении к курящему. Конечно, можно ссылаться на анемию при потере такого количества крови, долгое времяпровождение в больнице, безвкусная еда, отходняк от паленой наркоты, которую заталкивали ему внутривенно. Но Изуку всё равно ненавидел себя за всё это — за то, что ищет оправдания, почему он такой. То ли дело Катсуки. Пройдя через такое говно, Катсуки не терял духа. Он искрил жизненной силой, был ею во плоти. За месяцы реабилитации не потерял в весе, крепкое телосложение не осунулось, розовизна кожи всё так же горела здоровым цветом. Может, на него подействовали таблетки, или правильное питание и отсутствие сигарет в больнице, но Катсуки, несмотря ни на что, остался тем же, кем и был весь этот год. Конечно, рана от пулевого на ноге не могла зажить так быстро, но он делал успехи — он быстро перешел с костылей на трость, а с неё — на обычный шаг без посторонних вспомогательных предметов. Хотя хромая походка и осталась до сих пор, врачи уверяют, что пуля не попала сильно в мягкие ткани, иначе ранение не зажило бы так хорошо, и потребовались бы годы тренировок над собой и этой раной. Катсуки сулила удача, его берегла жизнь как своего сына, словно бог избрал его своим любимцем среди остального люда. Это и не удивительно — храбрость духа парня была настолько велика, что он делился ею с Изуку. Даже абстрагируясь от лишних мыслей, он не мог не думать о Катсуки. Постоянные воспоминания или даже мимолетные упоминания о нём в голове сильно резали по сердцу, становилось тяжело дышать. Изуку неимоверно стыдно перед ним. Многие подумают, как ему может быть стыдно — ведь Катсуки, несмотря на такие трудности, что пришлось им пережить, остался с ним, был с ним всё это время, пока они находились в том злополучном подвале, пока Изуку приходил в себя в больнице, или во время их совместной реабилитации. Катсуки не отходил от него ни на минуту, преследовал его с врачом на каждом шагу. Как вместе они заново учились нормально есть, кое-как передвигаться, читать, смотреть телик, гулять на свежем морозном воздухе, когда их тонкие больничные наволочки развевал холодный нещадный ветер. Как они держались за руки, даже если Катсуки не мог идти на костылях одной рукой. Да, за всё это Изуку неимоверно стыдно. Что он не дал Катсуки того, что дал он ему. Стольким пожертвовал, а он? Что сделал он? На глазах проступили слезы, Изуку быстро сморгнул их резким движением и пошел в сторону туалета. Он видел Шото, идущего к их месту с двумя стаканчиками кофе, но Изуку не хотелось ничего в данный момент. Просто закрыться ото всех, и подумать, в особенности о себе. Не жди. Изуку быстро заскочил в свободную кабинку туалета и так оглушительно закрыл дверцу, что показалось, будто весь полицейский участок это услышал. Сердце по-обыкновенному стучало как бешеное. Разрозненные мысли метались по кабинке вихрем, переплетались между собой, и парень не понимал их смысла. Хотелось остановить их, задержать и прекратить их бесконечное движение в голове. Они принимали облик Катсуки, с его рассерженными глазами, нахмуренными бровями и искривленным выражением лица. Презрением к Изуку. Не жди. Не жди. Изуку хлопнул крышкой унитаза и уселся сверху, зажимая руками голову. Опять началось. Ломка. Как же Изуку её ненавидел. Он никогда не знал, когда она придет, и оставит ли на этот раз его в живых. Самая тяжелая ломка началась у него ещё в госпитале — тогда над ним повисли безмолвные силуэты врачей, они плыли вокруг него, издавали неуловимые и непонятные звуки. Изуку не мог их слышать — настолько ему было больно и плохо, что он мог хоть на стену лезть, карабкаться по ней, расцарапывая до крови пальцы. Всё тело его дрожало в конвульсиях, но разум поддерживал его боль, зацикливал его сознание на ней, не давал уйти в забытье обезболивающих препаратов, хватал и зацеплял обратно, заставляя смотреть на себя со стороны. Изуку не помнил, сколько это продолжалось, что с ним происходило на тот момент, какие препараты ему кололи и делали ли что-то ещё. Он помнил только ту злополучную боль, которая его не отпускала. Ему было так страшно оставаться с ней, что хотелось поскорее помереть, лишь бы не чувствовать её снова. Благо, что он был в больнице и за ним был постоянный просмотр. Но когда их с Катсуки выписали, приступы не заканчивались. Назначение сильных болеутоляющих ненадолго сдерживало агонию, но страх загонял его всё глубже. В те моменты он уходил из дома, падал в безлюдный угол и, закрываясь от всего мира своими хрупкими руками, дрожал. Ни разу он не сказал Катсуки, почему постоянно уходил куда-то надолго, приходя весь в холодном поту, обессиленный и неспокойный. Не говорил, что приступы его были слишком частые, что могли начаться даже во время завтрака или умывания. Это подкосило всего Изуку, но за всё это время он так и не обмолвился об этом Катсуки. Ему было стыдно за себя. И он должен был пройти этот ад самостоятельно. Катсуки и так слишком много над ним позаботился, ему не нужны были лишние проблемы. Не жди. Не жди. Не жди. Не жди. Изуку рыскал по карманам в поисках болеутоляющих. Той заветной баночки, которая оставляет его на плаву по сей день. Но не мог нащупать его ни в каких из карманов, лишь телефон попался в руки. Взяв его, Изуку хотел было позвонить Катсуки, но телефон выскользнул из рук и залетел в соседнюю кабинку. Возможно, это был знак, что Катсуки не хотел бы его слушать и в таком состоянии. Не жди не жди не жди нежди нежди нежди неждинеждинежди Руки благоговейно нащупали долгожданные таблетки. Голова ходила ходуном, кружилась словно на американских гонках без техники безопасности. Руки не подчинялись его воле, колпачок баночки не поддавался, слишком сильная она была под гнетом несущегося на него со скоростью поезда-тяжеловеса приступа. Он открыл колпачок зубами, нащупывая языком целебное белое прессованное вещество. Кое-как сглотнув, Изуку смог убрать таблетки далеко в темноту кармана, и снова уселся на унитаз. По лбу тек пронизывающий холодом пот, остановился на бровях. Парень протер лоб рукавом толстовки, и, как его учили, медленно вбирал в легкие воздух. Задерживая его на несколько секунд, выпускал обратно так же медленно и размеренно, чувствуя, как постепенно мозг напитывался кислородом. Он откинул голову назад, направляя взгляд на ярко светящую лампу на потолке. Глаза поморщились от неприятного света. Изуку снова сморгнул подступающие слезы и проглотил ком в горле. Его разум понемногу начал приходить в себя. Он теперь осознавал, где находится и для чего. Вспоминая, куда делся телефон, Изуку сел на колени и склонился вниз, заглядывая в соседнюю кабинку. Телефон отъехал совсем недалеко, он смог дотянуться до него рукой. Подул на него, сгоняя лишнюю пыль и бактерии общественного туалета, Изуку посмотрел на экран — на нем пролегала ещё одна тоненькая царапинка. Как напоминание о сегодняшнем приступе. Если бы телефон всегда записывал царапинами его бесконечные агонии, экран бы давно разлетелся на мелкие частички. Висело одно непрочитанное сообщение. От Шото. Почему-то, но у Изуку отлегло на душе, что сообщение было от Тодороки. Если бы ему написал Катсуки, у Изуку бы начался новый приступ. Тсукаучи пришел. Ждем тебя у него в кабинете Изуку заблокировал экран телефона и вышел из кабинки. Решив остудить горящее лицо, подошел к раковине, открыл кран, из него текла только ледяная вода. Наполнив ею ладони, он окатил бодрящим холодом свое лицо и шею, поднял толстовку и протер вдобавок свой живот и ключицы, чтобы и тело немного освежилось. Посмотрел в зеркало, ужаснувшись силуэтом позади себя. Ему настолько отчетливо и явственно привиделся Катсуки, словно он находился здесь все это время. Он стоял в той же кожанке, в которой Изуку его увидел по пути в полицейский участок. Он смотрел прямо на Изуку изумленными алыми глазами, поднятыми вверх бровями и пантомимой непонимания на лице. В его руке виднелись проклятые таблетки, которые зеленоволосый всячески скрывал от него. Как же Изуку стало страшно. Он смотрел на силуэт и представлял будущие развертываемые слова и события, что последуют после истины. Он знал все варианты, какие могут начаться, но ни один из них не смог реализовать или представить у себя в мыслях. Ему хотелось лишь прикоснуться к нему, почувствовать его сильную, крепкую фигуру и не отпускать, черпать из неё силы жить дальше. Что бы Катсуки не сказал ему в такой ситуации, Иузку легче промолчать, ибо правда и так была настолько голой, что не скрыть ни одним предметом одежды. Вот и сейчас, Мидория чувствовал себя настолько голым, открытым перед безмолвным бликом Катсуки, возникшим у него в голове, что не смог бы закрыться ни одной грязью, замазать себя от правды, которую блондин и так узнает, с его волшебным предчувствием и хитростью. Дверь туалета резко открылась, растворяя облик Катсуки далеко-далеко в пустоту, будто его никогда и не было. Изуку окончательно пришел в себя и быстро покинул злополучный туалет. Хотел как можно быстрее покончить со всей этой ерундой, найти Катсуки и высказать ему всё, что таил столько времени. Даже если бы блондин не хотел этого, ему придется выслушать Мидорию. И правда, Тсукаучи и Шото ждали его в кабинете. Тодороки допивал порцию кофе, предназначенную Изуку, с нескрываемой обидой, тогда как шериф рассматривал полицейскую сводку и документы на планере на одной из стен. Тсукаучи, бывший простой полицейский, а ныне шериф города Спринг-Сити, обустроил свой кабинет как нельзя лучше, по сравнению с той каморкой, где он проводил всё своё время. Это помещение было намного просторнее и светлее, занавешенные жалюзи пробивали тоненькие полоски уличного света в кабинет. Из всего искусственного освещения в кабинете был включён только торшер рядом с планером и настольная лампа на длинном широком столе, по привычке заваленном документами и различного вида делами и бумагами. Имелись и гостевые диван и два кресла, кофемашина и графин с виски, предназначенный, скорее всего, вышестоящему руководству, потому что Тсукаучи сам говорил, что не пьет. Изуку молча сел на кресло около Шото и ждал, пока Тсукаучи вырвется из плена размышления и станет говорить с ними. — Мидория, не могли бы вы подойти ко мне? — стоя спиной к ним, сказал Тсукаучи. Изуку мгновенно встал на ноги и подошел к шерифу. Заметил на его лице огромный шрам от ожога, которым он наградил себя в ту злополучную ночь. Можно сказать, этим шрамом он открыл себе путь выше по званию, да и в принципе шрам его украшал, делал Тсукаучи в разы серьезнее и солиднее. Можно даже сказать, что значительное увечье, такое, как у Киришимы на руке, превратило его в злого полицейского, теперь его будут бояться на различных допросах скудные наркоманы и ворюги, устрашаясь его чопорным обликом. Хотя глаза всё те же добрые. — Посмотрите пожалуйста на фотографии, — Тсукаучи указал на парочку небольших фотографий, сделанных рабочим фотоаппаратом. Все они шли из дела Святой Двоицы, и Изуку уже не нравилось ощущение, которое он почувствовал — нервное напряжение. Сколько времени уже прошло, а их до сих пор задалбливают этим делом, пытаясь найти новые улики или придумать догадки, которых уже не могло и быть. Мидория знал, не надо было ему приходить, но и отказаться он не мог. Ведь, чем скорее это всё закончится, тем лучше для него и Катсуки. — Мы до сих пор пытаемся найти пособников мафии и прямых помощников Шигараки, но, к сожалению, не пришли к единому выводу. Но вот эти фотографии могут дать нам небольшой толчок в разгадке — вы не знаете эту девушку? Она была в том же самом подвале, что и вы. Изуку почудилось, что он резко оказался в длинном коридоре без окон, кромешная темнота узких стен обволакивала его страхом замкнутого пространства. Впереди виднелся лишь один источник света — старая лампочка и фотография, которую она освещала. Ноги безмолвно шли вперед, стук ботинок о кафельный пол звучно отдавался на весь коридор, вызывая другие, потусторонние звуки. Он шел без конца, коридор казался бесконечным, пока фотография сама не оказалась у него перед лицом. Тело девушки было белым, как мел, мертвенный цвет лица возбуждал бурю фантазий, искаженное болью и испугом лицо так и осталось лежать маской на коже. Хлыст, который так больно бил Изуку, когда он был прикреплен наручниками к трубе, омертвел вместе с ней, лежал мертвым грузом в паре дюймов от ее белоснежной руки. Она лежала восковой куклой, и не было признаков её смерти, кроме как огромной лужи крови вокруг головы — алый нимб ангела обрамлял её растрепавшиеся светлые волосы. Как она умерла? — Ты разве не помнишь? — насмешливый голос возник из ниоткуда. Он развернулся, увидев перед собой оживленную фотографию — девушка стояла перед ним такая же, что и была на снимке. Нимб из волос и крови шатался из стороны в сторону, когда она произносила слова, одно за другим. — Ведь это ты меня убил. Ты столкнул меня. — Я пытался спасти Катсуки, — Изуку ответил твердо, как никогда прежде. Крепко сжав кулаки, он смотрел на его страх, который только и смеялся над ним. Голос предательски дрогнул. — И себя. — И это освобождает тебя от убийства? — Я не убивал тебя. Это была случайность… — Что вы сказали, Мидория? — серьезный вопрос Тсукаучи вырвал парня из плена проклятого коридора. Девушка словно напоследок хихикнула и растворилась как все облики, преследовавшие Изуку весь день. Вероятнее всего, он произнес последнюю фразу вслух, и это было слишком опрометчивым поступком. Снова закружилась голова. Изуку схватился за волосы и водил глазами куда угодно, лишь бы не на злополучную фотографию. — Я сказал, что не знаю, кто это, — быстрым темпом промолвил зеленоволосый, находя правильные слова. — Знаю лишь, что она пытала нас тогда, в подвале. Краем глаза Изуку заметил, как Шото напрягся и смотрел на него и на шерифа. Некогда размеренное выражение лица Тодороки выражало обеспокоенность. — Пытала? — Да, — боже, как Изуку не хотел вспоминать ту ночь. Вызывать прежние ужасные воспоминания было сильнее любой пытки. Он не хотел откровенничать, желал лишь поскорее покинуть участок и этот кабинет, казавшийся ему слишком большим, а стены настолько тонкими, словно все остальные люди наблюдали за ними, подслушивали, ждали продолжения истории. — Я не хочу вдаваться в подробности, господин Тсукаучи. Я даже не знаю ни её имени, ни кто она была, помню лишь… хлыст и боль, которую она наносила мне и Катсуки… Простите, но я хочу уйти. — Я должен задать ещё пару вопросов, если вы позволите, — начал Тсукаучи, но Изуку не стал его слушать и выбежал из кабинета. Шото, попрощавшись с шерифом, побежал вслед за зеленоволосым. Тсукаучи устало и долго выдохнул, понимая, что разговор не дал от слова ничего, никакой полезной информации. — Изуку, да стой же ты! — Шото смог поймать парня только на улице. Он крепко ухватился на плечо Изуку и буквально заставил его обернуться и посмотреть на себя — Мидория был очень напуган и задумчив одновременно. — Ты никогда… не говорил, что происходило там, с вами… Изуку вырвался из его хватки, но не ушел. Опустил взгляд вниз. Руки обхватили плечи, было видно, что парень хотел высказаться, рассказать все подробности, что случились в ту ночь. Но не ему. — Шото, я… — Изуку поднял на него красные, охваченные ужасом глаза. — Я убил ту девушку. Это сделал я. *** Каким же горьким стал дым. Воздух насыщен кислотой, кислорода уже не было в помине. Был настолько плотным, что, взяв в руку, можно было смять его как вату. Он отмечал про себя, как воздух перед ним окрашивался то в яркие цвета от пестрящих рекламных баннеров, мигал ослепительными и быстрыми маячками фар мимо проезжающих автомобилей, становился всё темнее от наступающего вечера. Никак не мог надышаться. Вдыхал лишь густую пелену амброзии городских выхлопов. Хотелось вобрать в легкие свежий холодный запах леса с хвойным оттенком. Задыхался от этой суетливой безнадеги. Открыл пачку, посмотрел — сигареты давно закончились. Выкинув пустую упаковку, Катсуки по привычке взъерошил блондинистые волосы, норовившие залезть в глаза. Всё собирался наконец побрить свои паклы, но никак не удавалось. Постоянно проходя мимо парикмахерской, смотрел в окна, наблюдал за работой парикмахеров, но никогда не заходил. Боялся, что возьмет бритву и проведет по своему лицу, раскрашивая свои волосы бурым алым цветом. Может, тогда Катсуки будет похож на Тодороки. Может, тогда Изуку начнет улыбаться при виде него. Как же смешно, что он продолжал об этом думать. Ревность так сильно впечаталась в подкорки мозга, что ни о чём больше Катсуки думать не мог. Ревность шла в один котел вместе со злостью и непониманием. Злостью, в первую очередь, на самого себя. Он заглянул в телефон. Последнее сообщение, которое он отправил Изуку, звучало «не жди.», и было прочитано несколько часов назад. Видимо, тому было насрать, придет ли Катсуки домой или потеряется по дороге. В любом случае, у него есть тот, кто может утешить. От такой мысли хотелось разбить вдребезги стекло ближайшего магазина. Запятнать руки своей же кровью, где в руки впивались бы осколки мерцающего чистого стекла, и от потери красной жидкости пришло бы осознание того, насколько всё в жизни переменчиво. К сожалению, он не реализовал свою задумку в жизнь, хотя желание подталкивало его сделать это всё сильнее с каждой секундой. Но на данный момент хотелось лишь сигарет, и Катсуки побрел к ближайшему маркету. Ему не требовались Мальборо в Волмарте по купону, или Винстон в Мэсиз с неприятным фруктовым привкусом кнопок. Хотелось просто дыма, и если даже Катсуки заметит сигарету в зубах у бомжа, он её заберет. С этими мыслями парень так сильно погрузился в себя, что, проходя мимо неизвестного переулка, не услышал подозрительный шорох. Он лишь почувствовал физически, как его заталкивают в это темное место, а перед глазами сверкнул блик ножа, приставленного к его горлу. — Это всё из-за тебя. В нос ударил затхлый запах похмелья, дешевых сигарет и неприятного запаха изо рта. Рука с ножом у его горла дрожала, но не от страха, а от непонятной энергии, которую Катсуки за пару секунд не смог осознать. Он резким движением, кое в таком случае выполнял, ударил локтем в открытое солнечное сплетение, а другой рукой, схватившись за нож, отодвинул его от горла. В таких случаях Катсуки всегда имел преимущество — его обычное дело заключалось в освобождении от положения пленника и нокауте соперника. Но в этот раз что-то пошло не так — может, Катсуки был не до конца сосредоточен, или пропустил важное движение, или был слишком погружен в мысли, но вырваться ему не удалось. Его так сильно ударили ногой по ране от пули, что перед глазами у блондина всё поплыло. Знал куда бить, сука. Значит, это какой-то знакомый, который помнил про рану Бакуго. Ноги его уже не держали. Он оставался на своих двух лишь из-за сильного хвата противника. Катсуки наконец смог различить черты лица — Токоями был напуган и пропитан злобой на него. — Даби идет за мной. — Шептал Токоями в лицо Катсуки, который морщился от боли. Нож тяжелым грузом лежал на шее, ещё одно неловкое движение, и Токоями его разорвет пополам. — Он знает, где я, из-за тебя. Ты ему сказал. — Я вообще об этом ничего не знаю, — выдавил из себя слова Катсуки. Почувствовал, как Токоями надавил на шею. Из неё потекла струйка крови. — Ты совсем охуел? — Ты не стал мне помогать с полицией, и об этом узнал Даби, он идет за мной, — Токоями зачитывал свою мантру как умалишенный, кем и являлся на данный момент. Его не заботило, что скажет Катсуки в своё оправдание, и каким наречием обречет его в этот раз — он хотел возмести зверский трепет на ком-то, и как назло, Бакуго попался ему в руки. Да уж, помереть здесь от руки Токоями ему не хочется — промелькнула мысль с голове у блондина. Он попытается уболтать мужчину как можно больше, отнять от шеи нож и отправить его в сон, только нужно придумать, как это сделать, подгадать нужный момент. — Спокойнее, Токоями, давай поговорим… — Катсуки медленно поднял руки вверх, показывая свою безоружность, убеждая в этом человека напротив. Тот не видел ничего, глаза бегали по сторонам, не смотрели на парня, искали кого-то. — Ты мне зубы не заговаривай, — прошипел Токоями, сильнее надавливая ножом. Теперь становилось больнее — нож слегка зашел внутрь. Это плохо, очень плохо — быстрые мысли роем носились в голове. — Я знаю, что ты и не хотел мне помогать. И теперь я тут, в говне. И если тебя убью… Токоями не договорил. Он умолк так резко, словно его что-то заставило это сделать. Его глаза расширились до безумия, рука с ножом обмелела, нож выпал из хватки, и так же безмолвно упал громким грузом. Катсуки упал за ним следом. Он не понял, что произошло, пока не повернул голову в сторону, откуда раздался странный, короткий, быстрый, глухой звук. Звук пули из глушителя. Даби смотрел прямо на него.