Чужие жизни

POV Пауль Несколько лет назад Я всегда умел владеть словом, и от меня ждали чувственную и задевающую за живое речь. За спиной стоял гроб с телом друга, и от мыслей об этом сводило все до единого мускулы моего лица. Люди напряжённо следили за каждым моим вдохом, ожидая, что я наконец-то начну говорить. Моё слово было завершающим, я должен был поставить точку в прощальной церемонии. Поставить жирную и несмываемую точку на жизни моего близкого друга. Я обхватил лицо ладонями и потёр виски, пытаясь скрыть волнение от публики. На считанные секунды я перестал гипнотизировать микрофон, стоящий передо мной, и окинул взглядом всех присутствующих, затем снова опустил глаза в пол. - Сегодня…, - воздух закончился уже после первого слова. Сделав вид, что закашлялся, я извинился перед залом, и заговорил снова. - Сегодня я…, - жадные взгляды пронзали меня, нагревали застывшую в венах кровь. Сознание на секунду помутилось, будто от нехватки воздуха, и я машинально ослабил узел галстука. Люди замерли в ожидании. - Сегодня я не буду говорить своё прощальное слово. Потому что Тиллю не суждено уйти. Да чёрта с два я отпущу его! – последняя фраза вырвалась у меня до того, как я успел сообразить, что творю. Спешно опустил взгляд в пол, стыдясь своей вспышки. Краем глаза я успел заметить, как напрягся Оливер, недовольно покачал головой Шнайдер и поддерживающе кивнул Рихард. Я удивлённо покосился на него, думая, что мне показалось, но нет: лид-гитарист смотрел на меня хмуро, но в его взгляде было больше согласия, чем разочарования. Это придало мне немного уверенности, и я вновь подошёл к микрофону: - Светлая память тебе, Тилль. Вечная и неугасающая, - едва сказав последнее слово, я отшатнулся от микрофона и жадно осушил стоящий рядом наготове стакан воды. Большего от меня не требовали, лишь волна напряжённо-сочувствующих взглядов пробежалась по мне, когда я возвращался на своё место в зале. Стол для нашей группы и самых близких родственников располагался в отдельном зале, подальше от всеобщей суеты. Многие уже оживлённо болтали, но я не мог себя заставить даже взять вилку в руку. Было непривычно тоскливо, болезненно не хватало Тилля и его внутреннего огня, который создавал особую атмосферу в нашем коллективе. Но вокалист ушёл, пламя погасло. Перегорело в каждом из нас. Не я один был охвачен тревогой и тяжёлыми мыслями: Рихард сидел, погружённый глубоко в себя, и раздражённо комкал салфетку. Время от времени он мрачным и презрительным взглядом окидывал всех присутствующих, а затем снова продолжал терзать несчастный клочок ткани. Внезапно Круспе отшвырнул его в сторону и резко поднялся. Стул с противным треском ударился об пол, привлекая внимание окружающих, но Рихард не произнёс ни слова: просто развернулся и медленно побрёл на прилегающую к залу террасу, и вскоре все про него забыли, продолжив обсуждать что-то своё. Я с беспокойством посмотрел вслед уходящему гитаристу: по нелепой случайности мне было известно, что их отношения с Тиллем уже давно шагнули за пределы дружеских. Это была особенная, чумная интимная привязанность, терзающая обоих, но никто из них двоих даже не думал от неё избавиться. Не знаю, только ли я один периодически становился случайным свидетелем их сцен. В голове мелькнула мысль, что даже со смертью Линдеманна их история не закончилась - Рихард так и будет полностью ей поглощён. Поэтому меня не оставляло чувство тревоги, когда я смотрел вслед Круспе. Казалось, будто за ним чёрным шлейфом тянутся его тоска и отчаяние. Я быстро встал из-за стола, извинившись перед гостями, и последовал за Рихардом. Моросящий дождь резал щёки и раздражал глаза. Круспе пытался сохранять ледяное спокойствие даже наедине с самим собой, но нервные щелчки зажигалкой выдавали его. Когда ему, наконец, удалось закурить, он медленно поднял голову и со злобой выпустил изо рта змейки дыма. - Рихард, - он не вздрогнул, когда я подошёл к нему сзади и положил руку на плечо. Не потому, что заметил меня, просто ему было абсолютно наплевать на всё, что происходит вокруг. - Рих, - тихо повторил я, стараясь не быть излишне навязчивым. Но для гитариста и этого оказалось достаточно: кажется, я видел насквозь, как раскалились добела его нервы. Круспе молниеносно развернулся и нанёс хороший, точный удар – прямо мне в переносицу. Настолько агрессивной реакции я не ожидал и повалился на землю, не успев прикрыться или сгруппироваться. Рихард холодно и злобно посмотрел на меня сверху вниз и отвернулся. Осторожно ощупав болезненно гудящий нос, я встал, отряхнул костюм и ударил Круспе в ответ. Это не было тем, что я задумал, скорее, вырвалось против моей воли откуда-то изнутри. После смерти Тилля моя боль тоже постепенно преобразовывалась в агрессию. Может, не в таких масштабах, как это было с Рихардом, но, тем не менее, одного удара оказалось достаточно, чтобы взорвать меня изнутри. Не отдавая себе отчёта о том, что делаю, я бросился на лид-гитариста и стал без разбора молотить его руками, ногами, даже головой – чем угодно, лишь бы причинить ему боль. Рихарда это застало врасплох: несколько первых ударов Круспе позорно пропустил и позволил мне повалить себя на землю, однако он быстро взял себя в руки и жёсткой хваткой блокировал мои запястья: - Угомонись, дурень, - прорычал он, пытаясь сбросить меня с себя. Я ничего не отвечал, просто бил изо всех сил. Противник был мне явно не по силам: он быстро откинул меня на спину и сел сверху, коленями прижав мои руки к земле. Первые мгновения я по инерции дёргался под ним, но быстро успокоился – вспышка неконтролируемой агрессии прошла, уступив место холодящей пустоте. Рихард наклонился, почти прижавшись своим лицом ко мне, и посмотрел мне в глаза. Резко захотелось отвернуться: от него веяло чем-то пугающим, тёмным. - Что тебе от меня надо? – тихо произнёс он. Лучше бы Круспе кричал на меня, злобно прошипел мне это в лицо, но только не говорил со мной своим неживым голосом. – Уходи. Позволь похоронить его по-человечески. Ещё несколько секунд он смотрел мне в глаза, чтобы убедиться, что я успокоился, затем быстро поднялся и ушёл, оставив меня валяться в грязи. Крупные дождевые капли сыпались на меня с неба, а я словно врос в землю, не в силах пошевелиться. - В какой палате герр Круспе? - Вы родственник? - Коллега. Пауль Ландерс. Медсестра вопросительно посмотрела на меня: - Ваши документы, герр Ландерс. Я нетерпеливо протянул ей водительские права. Женщина внимательно их изучила, но всё равно сомневалась: - Сегодня к герру Круспе такой поток посетителей, не успеваем выпроваживать. Кем только они не прикидываются…От журналистов особенно спасу нет. - Я пришёл к нему как друг. Пожалуйста, - я старался особо не давить, однако отступать тоже не собирался. - Но часы приёма заканчиваются… - Послушайте! – я начал терять терпение, а девушке не хотелось устраивать скандал, поэтому она относительно легко сдалась: - Хорошо, я провожу Вас. Но если герр Круспе не пожелает Вас видеть, Вы тут же уйдёте. Я согласился, и медсестра вышла из-за стойки информации. Пока мы ждали лифт, я крутил головой по сторонам: обычная больница, не плохая и не хорошая. Ноздри щекотал запах больных людей, и мне машинально хотелось прикрыть лицо рукой. Судя по всему, Рихарда без разбора доставили в ближайшее место, только я не мог понять, почему он не настоял на переводе в лучшую клинику. По крайней мере, это значило, что одна из его прежних черт – непредсказуемость – до сих пор с ним. Ещё до того, как медсестра указала на нужную палату, я знал, что Рихард находится именно там. Я негромко постучал в дверь и зашёл внутрь, не дожидаясь ответа. Круспе сидел на кровати, сложив ноги по-турецки, и без особого интереса смотрел телевизор. - Привет. - Здравствуй, - он повернул голову в мою сторону и осторожно улыбнулся, когда я подошёл ближе. Такое начало мне понравилось, и, жадно изучив друг друга взглядами, мы крепко обнялись. Мои губы растянулись в широкой улыбке, и я ощутил терпкий, густой и безумно волнующий привкус воспоминаний. - Я вас оставлю, - деликатно произнесла медсестра и удалилась, прикрыв за собой дверь. Выпустив, наконец, Круспе из объятий, я плюхнулся на стул возле его кровати. - Не могу в это поверить, - сказал я, разглядывая старого друга. Рихард лучился улыбкой. - Ты не представляешь, как я рад тебя видеть. Берлин стал мне настолько чужим, что за пару дней я успел несколько раз заблудиться и напороться на неприятности. - Про неприятности уже всем известно, - усмехнулся я, кивком указав на филиал цветочной лавки в углу палаты гитариста. - Ты сам тоже без внимания не обходишься, - Рихард бросил взгляд в сторону улицы: в окна его палаты смотрела моя улыбающаяся физиономия на огромном баннере с рекламой утреннего шоу на одном из ведущих немецких музыкальных каналов. - Надо было как-то выживать, - пожал плечами я. Мы переглянулись и ни с того, ни с сего расхохотались. Мне нравилось смотреть на родную улыбку Рихарда, слышать его смех. Кажется, я даже не подозревал, насколько соскучился по Раммштайну, по прежней жизни. От мыслей о группе я плавно перешёл к воспоминаниям о Тилле, и, очевидно, это отразилось на моём лице, потому что Круспе внезапно посерьезнел. - Ты общаешься со Шнайдером? – спросил он. - Как бы тебе сказать… По-моему, мы растеряли все точки соприкосновения, и теперь каждый сам по себе. Больше нет ни единой связки, а на одних общих воспоминаниях отношения долго не держатся. Кажется, мои слова задели Рихарда, но спорить он не стал. - Ты давно был на его могиле? - Где-то месяц назад. Там полный порядок, за этим постоянно следят. На несколько мгновений воцарилось молчание: лид-гитарист тщательно обдумывал, что сказать дальше. Решив не ходить вокруг да около, он негромко произнёс: - Я хочу съездить к нему. Я молча кивнул ему в ответ - Круспе давно следовало это сделать. - И лучше прямо сейчас. - Тебя выпишут? Рихард покусал губы, раздумывая. - Сомневаюсь. Мне здесь ещё пару дней околачиваться. Разве что я сам себя выпишу. Только у меня нет идей, как нам миновать охрану. Во мне вдруг подпрыгнул успевший задремать за эти годы бес, и я лукаво подмигнул Рихарду: - Старый трюк с пожарной тревогой ещё никто не отменял. Одевайся. Круспе мгновенно нацепил джинсы и свитер, сгрёб свои вещи, и мы покинули палату, прихватив самый большой букет цветов. Добравшись до наиболее людного отделения, мы как бы невзначай подошли вплотную к стенке с красной кнопкой. Под прикрытием букета Рихард заехал по ней локтем, и, услышав: «Внимание! Пожарная тревога!», мы влились в поток переполошившихся людей. Оказавшись, наконец, за пределами больницы, я спешно отыскал свою машину, и мы с облегчением плюхнулись на сидения. - Видал, а, как мы ещё можем? – в двадцать, конечно, это не показалось бы чем-то из ряда вон выходящим, но, разменяв пятый десяток, даже таким глупостям начинаешь радоваться как ребёнок. Глаза Рихарда искрились в подтверждение моих слов. Дождавшись, пока первая волна эмоций схлынет, я посмотрел на него и осторожно произнёс: - Теперь к нему? Круспе резко перестал улыбаться. Его немного передёрнуло, словно он поймал себя на том, что получает удовольствие от чего-то запретного. - Да, - сухо произнёс он, нарочито резкими движениями поправляя букет, лежавший у него на коленях. Я ничего не ответил, и мы в полной тишине двинулись в сторону кладбища. - Снова дождь, да сколько можно?! – в сердцах выпалил я, включая дворники, задорно заскрипевшие о лобовое стекло. Я надеялся, что это разрушит повисшее между нами неловкое молчание, но Рихард лишь неопределённо передёрнул плечами и ничего не ответил. Он не произнёс ни слова вплоть до самого кладбища. - Я хочу сходить к нему один. Я не настаивал. - Когда зайдёшь, то иди по правой стороне… - Я помню, где находится его могила. Мне не понравился тон Круспе, но перечить я не стал, и лишь коротко кивнул в ответ. Едва мы плавно притормозили у ворот, он быстро вышел из машины, и я даже не успел предложить ему взять с собой мой зонт. Посмотрев вслед удалявшемуся гитаристу, я невольно отметил, что вся его внешность говорила: он так и не пришёл в себя. Никогда прежде Круспе так не сутулился, джинсы не болтались на бедрах, а свитер не висел бесформенным мешком. Мне было искренне жаль его, но я не мог представить, чем ему помочь. Исполинские деревья беспомощно махали ветвями под напором ветра. Я с беспокойством смотрел то на часы, то на горизонт, ожидая, когда, наконец, вернётся Рихард. Следовало его поторопить, но я пообещал не лезть и теперь мучился сомнениями. Однако очередной хруст обломившейся ветки убедил меня последовать за Круспе, и, сгибаясь от ветра, я направился к могиле Тилля. В той части кладбища было спокойнее: старые склепы прикрывали ряд могил со всех сторон. Посреди, опустив голову, стоял Рихард. Дождь делал его фигуру мутной и блёклой. Капли нещадно молотили по его голове и плечам, но мысленно Круспе был где-то глубоко в себе и не обращал на происходящее никакого внимания. - Рихард! – крикнул я, но ветер поглотил звуки моего голоса без остатка. До склепов оставалось идти не так уж и много, там было спокойнее, но мощные потоки воздуха сбивали меня с ног. – Рихард! Лид-гитарист ничего не слышал. Внезапно он вскинул голову к небу, подставляя лицо дождю, и сквозь дробь свинцовых капель до меня донёсся его крик. Круспе начал орать что есть мочи, он хватал себя за волосы, его трясло, будто он бился в конвульсиях. Я словно потерял способность бороться с ветром и ухватился за ближайшее дерево, не в силах оторвать взгляд от друга. Кажется, его бессвязные вопли превратились в осмысленные слова, но ветер заглушал их, и до меня доносились лишь обрывки. Ноги гитариста поехали на скользкой траве, и он шлёпнулся на спину. Сверкнувшая молния осветила его лицо: мокрое, грязное, искажённое от боли. Я с трудом заставил себя двинуться дальше. Добравшись до Рихарда, я кое-как закинул его на плечо. Круспе всё ещё кричал, сбиваясь на хрип, его трясло от беззвучных рыданий, но он не сопротивлялся и позволил мне уволочь себя подальше. Отойдя шагов на двадцать, я бросил взгляд назад. Ничего не изменилось: надгробие испещрили змейки дождя и холодный камень равнодушно блестел чёрным глянцем.