Чужие жизни

POV Шнайдер Подарив работе освободившуюся субботу и пожертвовав сном, я вынырнул из кипы документов только в воскресенье утром. Дождь ненадолго прекратился. Люди выползали наружу, копошась на улочках, словно суетливые черви. Наступил непривычно одинокий день, с головой окунувший меня в воспоминания. Образы, пока не до конца разложившиеся в моей черепной коробке, высунули свои костлявые руки и жадно вцепились в уязвимое подсознание. Как оказалось, я ещё слишком хорошо всё помню. Взял бы меня кто-нибудь за плечи и встряхнул хорошенько, выбив всю хандру до последней крошки. Чёртов Круспе! Его двухсекундное появление в моей жизни стало моей двухдневной головной болью. Как и бывало... - Какого... - шедший мне навстречу мужчина весьма чувствительно пихнул меня локтем в бок. - Прошу прощения, - спешно бросил мужчина и пошёл дальше. Его черты взбаламутили мои воспоминания ещё больше, и я сам схватил его за локоть. - Рих... Ох, нет, я ошибся. Я исчез в толпе раньше, чем прохожий успел мне что-то ответить. Весь день Круспе назойливо преследовал меня. На улицах, в проносящихся мимо автомобилях, на билбордах – повсюду мне мерещилась его самодовольная улыбка. Только сейчас, два года спустя, я до конца осознал, какую прореху в моей жизни оставило исчезновение лид-гитариста. Это невозможно почувствовать сразу: ты не ощущаешь потерю, пока воспоминания ещё хранят свой цвет. Понимание приходит тогда, когда на месте человека в твоей голове остаётся лишь блёклая бессловесная тень. Она не смеётся, не плачет, не кричит, не предлагает оттянуться после сессии в студии и не приходит на твой день рождения... или, как в моём случае, она больше не поёт. Гулко рычащий автомобиль лихо повернулся мордой к ограде и затих. Я вышел, потянулся после долгого сидения и захлопнул дверь. Усиливающийся ветер гостеприимно подталкивал меня вперёд, словно подсказывая дорогу, но я и без его помощи прекрасно помнил, куда мне следует идти. Могила Тилля карикатурно выделялась своей пестротой. Холодный и ничем не примечательный чёрный камень практически исчез под цветочной лавиной. Я был уверен, что Круспе уже побывал здесь, хотя было невозможно определить, какой именно букет принадлежал ему. Быть может, какая-то часть меня до сих пор была настроена на один лад с Рихардом. В конце концов, кто, как не я, выслушивал все его рыдания по поводу Тилля, кто ещё знал о том, что они с Линдеманном дерут друг друга?! Крайняя мысль чуть не выплеснулась наружу, и я нервно выдохнул, обхватив голову руками. Именно это сообщил мне Круспе по телефону, прекрасно зная о моей гомофобии. Разумеется, он не кричал о том, что подставлял свою задницу Линдеманну - Рихард называл это высокопарным словом «чувства». Мне всё виделось намного прозаичнее и значительно отвратительнее. Наша история перекрутилась: совместные номера в гостиницах и запертые изнутри гримёрки перестали быть чем-то безобидным. Однако не это стало корнем моей обиды. Мой близкий друг исповедовался мне в своих грехах, только когда наши жизни достигли точки невозврата. Видимо, до этого у меня не было никакого близкого друга, а тот, кто носил это звание, всё это время причащался на кровати другого мужчины. Сильнее раззадоривало то, что мне всегда казалось, будто эти двое тихо ненавидели друг друга. С определённого момента их отношения строились по модели «кролик-удав», причём Линдеманн однозначно был хищником. Я вырвался из своих мыслей, и меня заполнило противное, кислое и разъедающее чувство стыда. Это не то место для таких рассуждений. - Прости меня, Тилль, - я впился взглядом в высеченные на камне буквы, словно пытаясь посмотреть в глаза вокалисту. От этого я почувствовал себя ещё глупее, на миг представив, что друг, вероятно, слышит меня. Солнце сделало неловкий разрез в тучах, мельком взглянуло на меня и спряталось обратно. Прости меня, Тилль. Ты ведь уже понял, что я приехал не к тебе. Небо вздрогнуло и стало медленно выжимать из туч холодную, липкую влагу. Я ускорил шаг, скорее машинально, нежели действительно стараясь укрыться от непогоды. Автомобиль послушно повёл меня домой, разрезая тонкие линии дождя. Я не обращал внимания на монотонно бурчавшее радио, пока среди бесцветного потока звуков мне не послышалась давно забытая песня. Два года назад В этом году весна слишком быстро сдалась лету. Солнце барахталось в море небоскрёбов, напоследок разбрызгивая остатки своего обжигающего света. Кондиционер в машине не работал, рубашка прилипала к влажной спине, и я ощущал, как между лопаток скользят струйки пота. Открыв окно до предела, я недовольно посмотрел на бесконечную ленту автомобилей, начинавших вплавляться в раскалённый асфальт, затем невольно перевёл взгляд на часы: я торчу здесь третий час. День выдался неоднозначным. Рихард заявил, что его «основной» проект сейчас для него важнее, и нахально опоздал на целый час, тем самым сорвав нам всю сессию. Дело было даже не в его выходке – с ними мы давно смирились - а в том, что, если как минимум один винтик выпадает, весь механизм даёт сбой. Сыграться сыгрались, но звучали нестройно и неслаженно. Каждый брякал сам для себя, что с нашим опытом как-то стыдно и, пожалуй, непростительно. Однако подсознательно я видел в этом какой-то знак: может, не следовало снова насильно связывать нас друг с другом и изображать, что существование Раммштайн ещё имеет какой-то смысл. Юношеский запал прошёл, закончились годы, когда мы отчаянно боролись за последний пфенниг. Сытая жизнь стирает цели и отучает к чему-либо стремиться. Когда Круспе наконец-то себя принёс, Тилль уже сидел в позиции низкого старта. Неле и Фриц утром вернулись из Италии. Старшая дочь вокалиста настоятельно попросила неугомонного дедушку приехать вечером, чтобы дать внуку возможность отоспаться с дороги. - Тилль! – приветственно воскликнул Круспе, будто не заметив остальных участников группы. - Угу, - пробубнил Тилль, собирая распечатки с текстами песен и небрежно пихая их в сумку. - На днях я забыл у тебя кое-что... Я заеду к тебе... - Не сегодня, - оборвал его вокалист, борясь с заклинившей молнией. Круспе нахмурился. - Давай сейчас, по пути... - Как-нибудь потом. - Тилль... - Рих, отвали, - беззлобно ответил ему вокалист и слегка отпихнул в сторону, чтобы Круспе не мешал ему пройти. – До завтра, парни. Каждый пробормотал что-то невнятное на прощание, только Рихард продолжал молча стоять, нахмурив брови. - Не парься ты так, красотка, завтра заберёшь свои стринги у любовничка, - брякнул Флаке. От взгляда, которым Рихард наградил клавишника, даже у меня мурашки пошли по коже. Пауль подошёл к лид-гитаристу и предупредительно положил руку ему на плечо, предотвращая вспышку. Во всей этой сцене было что-то необъяснимо странное. Неудачная шутка Лоренца, неадекватная реакция Рихарда на банальную глупость и непривычное спокойствие и здравомыслие Ландерса, человека, всегда стремившегося подогреть любой конфликт, - всё было неправильно. Наша общая судьба научила меня угадывать действия каждого наперёд. Это был первый раз, когда я ошибся. Стоявшая впереди машина сдвинулась на пару незначительных сантиметров, и какой-то нетерпеливый коллега по несчастью принялся подгонять меня сигналом клаксона. - Да угомонись же, - устало выдохнул я и сделал радио погромче. Песня оказалась смутно знакомой, поэтому, чтобы не отключиться за рулем и хоть немного избавиться от скуки, я стал негромко подпевать: - Ich will brennen! Ich will brennen! Auch wenn danach nur kalte Asche übrig ist, - пальцы задорно бегали по рулю в темп музыке. Внезапно песня прервалась, и на электронном дисплее автомобиля высветился входящий от Пауля. - Шнайдер, - поздоровался я с другом, продолжая немного подёргиваться в такт только что игравшей музыке. - Кристоф, - Ландерс глубоко вздохнул, словно перед затяжным нырком. – Тилль погиб. На несколько мучительно длинных секунд я завис между мирами. Слова гитариста всё ещё эхом скользили где-то у меня внутри, но я не верил в услышанное. - Нет, - вырвалось у меня против воли. Это был не крик и даже не отрицание, просто нелепая попытка не поверить. - Был пожар. Дом загорелся. Неле и Фриц были внутри, он кинулся им на помощь и... Никто не выжил. Тихий голос Пауля стал оглушительно громким. Я молчал, но Ландерс и не ждал моего ответа. - Это бесчеловечно, но... Кто-то должен сказать Рихарду. Я не могу, - Пауль обречённо выдохнул. – Не могу. Пожалуйста. Я только глупо кивнул в ответ, забыв, что Ландерс меня не видит, и положил трубку. В этот момент для меня наступила бесконечная тишина. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Монотонный и холодно-вежливый женский голос без конца повторял одну и ту же фразу. Я так и не смог дозвониться Рихарду. Не знаю, кто в конце концов сказал ему. Когда Круспе сам набрал меня через несколько дней, я услышал только лаконичное: «Похороны будут через четыре дня». Я раздражался всё сильнее. Не из-за какой-то песни из прошлого, а из-за растущего ощущения непонимания. Круспе казался мне таким притягательным вовсе не потому, что у меня обострилось чувство ностальгии. Кончиками пальцев я чувствовал, что в Рихарде – истина. Найти его – открыть шкатулку с ответами. Подсознание полыхало красным: скорее всего, безобидная «шкатулка» окажется ящиком Пандоры. Только я теперь не успокоюсь, пока не выпотрошу его до дна. За окнами промелькнула растяжка с рекламой популярного шоу. Вот оно! Ответы сами бегут ко мне в руки. - Ландерс. - Пауль, Рихард у тебя? - Нет. А разве он в Берлине? - Кто из нас известный журналист, ты или я? Вопреки моим ожиданиям, гитарист никак не отреагировал на мою шпильку, молча ожидая, когда я продолжу. Да что со всеми происходит-то?! - Давай встретимся. Сегодня. Ландерс ответил бесцветным: «Ок», - и положил трубку. Ты всё знаешь, паскудёныш, и молчишь. Ящик Пандоры приоткрылся. Я чувствую, я знаю, что вы скрываете. У вас с Рихардом гораздо больше общего, чем я предполагал. Неужели я во всех вас так ошибался?