Глава 14. (Не)зависимость
26 сентября 2015 г. в 11:09
POV Рихард
Запись «Reise, reise»
Тилль не спал рядом со мной, ни на миг не оставался в моей постели. Удовлетворялся за мой счёт и уходил. Мне и не нужны были нежности, к тому же разумом я понимал, что и спать мне с ним не следует: у меня уже выстраивалась жизнь с новой женщиной. Однако, оказываясь рядом с Линдеманном, я переставал себе принадлежать. В Тилле таилось нечто естественно-притягательное. Есть такой океанский хищник, европейский удильщик. Гигантское, жуткое создание, флюоресцирующее во мраке и притягивающее наивных рыбок. Так же и Тилль тянул меня к себе, ждал, пока я приближусь, а затем впивался зубами в мою гордость. Моё желание сопротивляться почему-то всегда рассеивалось в тот момент, когда я стоял перед вокалистом на четвереньках.
С моего приезда прошло две недели. Кое-что было отработано ещё до этого, ждали лишь мои партии, так что я засиживался за работой дольше остальных, нарабатывая упущенное. Сегодня Линдеманн сидел напротив. Он устроился за установкой Шнайдера, держа на весу блокнот и то ли рисуя, то ли выплёскивая текст для новой песни. Мы не мешали друг другу: я играл сам для себя, воткнув наушники в свой усилитель и тоже попутно делая какие-то заметки на бумаге. Впрочем, большинство листов были исчёрканы: сегодняшними результатами я был недоволен.
Тилль поднял голову от блокнота, беззвучно шевеля губами: очевидно, пытался достучаться до меня через наушники.
— Да? — я перестал играть и отодвинул одно «ухо».
— Когда результат будет, спрашиваю? — вокалист, нахмурившись, вырвал лист из своей тетрадки и швырнул его под ноги. Видимо, от творческого застоя страдал не я один.
— Ты к кому именно обращаешься?
— К тебе, халтурщик.
— Что ты имеешь в виду? — я снял наушники целиком и отложил в сторону гитару.
— С твоего приезда ничего не изменилось. Как не было толковых мелодий, так и нет, — Тилль поднялся со своего места. — Недостаточно я тебя вдохновляю.
Я подавился вдохом.
— Ты меня… никогда ты меня не вдохновлял, — это была ложь. Тилль дёрнул носом, словно почуял запах моего обмана.
— Неужели? Мне казалось, что между нами особое… творчество, — Линдеманн ухмыльнулся.
— Тебе показалось, — я отключил гитару.
— Ну вот, ты уже собираешься, даже ничего не набросав на сегодня.
— Прекрати, — рыкнул я, продолжая складывать вещи. — На, посмотри вот на это.
Я сунул ему под нос один из листов со своими записями.
— Что за иероглифы, Круспе? — Тилль даже не посмотрел на мои наработки. — Наиграй лучше.
Сердито посмотрев на него, я всё-таки снова подключил гитару и повторил то, что было записано. Вокалист искал, к чему придраться, и после некоторых раздумий нашёл:
— Для какого текста это предназначено?
— Ни для какого. Просто фантазия.
— Для твоих фантазий есть Эмигрейт! — рявкнул Линдеманн. — Здесь другой порядок. Сначала текст — затем музыка.
— К чёрту твои установки, Тилль! — разозлился я. — Вновь загнал нас в долбаные рамки. Больше я так делать не буду. Усёк?
Я бросил гитару как была и вышел из студии, хлопнув дверью.
— Круспе, ты сдурел? — шикнул на меня Оливер. — Все спят.
— А ты почему здесь? — огрызнулся я.
— Зачитался, — пожал плечами неконфликтный басист и ушёл к себе.
В доме действительно больше нигде не горел свет, только тонкая светлая ниточка тянулась из-под двери в студию. Не дожидаясь, пока Тилль выйдет и продолжит перепалку, я отправился спать.
К завтраку Линдеманн демонстративно не спустился.
— Где его величество? — поинтересовался Шнайдер, включая кофеварку.
— Ему нездоровится, — ответил Ландерс. — Говорит, что продуло. Рихард, а ты чего такой раздражённый?
— Меня тоже продуло, — буркнул я и отвернулся от Пауля.
— Может, чаю ему предложишь? — осторожно предложил мне ритм-гитарист.
— Ландерс, отстань, — я забрал свою кружку и с грохотом поставил её на стол.
— С тобой-то что? — негромко спросил подсевший ко мне Шнайдер.
— «Озверина» наглотался, — я взял из хлебной корзинки тыквенную булочку и впился в неё зубами.
— Как твои успехи в творчестве? — Оливер расположился напротив со своей чашкой зелёного чая.
— Провал. Вероятно, я всё выжал в Эмигрейт. Чувствую себя абсолютно пустым.
— Чем ты тогда занимался вчера ночью в студии? — Ридель отхлебнул немного чая и чертыхнулся, обжегшись.
— Музыку писал. Результат всё равно нулевой: Тилль забраковал мою идею.
— А под какой текст? — подошедший Флаке тоже внедрился в разговор.
— Просто так придумывал.
Клавишник сел на край стола и принялся подкидывать здоровое красное яблоко:
— И ты удивляешься? Присобачь ту же мелодию к какому-нибудь из его готовых стихов — и ему понравится.
— Я не хочу больше так делать. Долой Тиллевскую диктатуру.
Ландерс бросил на меня неоднозначный взгляд, но ничего не сказал. Мне ответил Шнайдер:
— Рихард, мы сами согласились на такую схему работы. Столько лет всё шло как по маслу — зачем сходить с этих рельсов сейчас?
Остальные согласились с барабанщиком, и развязывать дискуссию я не стал. Для них это просто смена творческого русла, а для меня — возможность наконец соскочить с члена Линдеманна.
— Круспе, раз уж ты кочевряжишься, схожу-ка я к Тиллю сам, — Шнай поднялся со стула. — Мы сейчас крайне зависим от его работоспособности.
Кристоф сделал ещё кружку чая, забрал у нас тарелку с тостами, водрузил на поднос и осторожно, смотря под ноги, поднялся наверх.
— Рихард, потерпи его причуды, — Ландерс тоже встал из-за стола и приятельски положил мне руку на плечо. — Запишем альбом — и ты можешь свернуть на свой собственный путь.
Я неодобрительно покосился на ладонь Пауля, лежавшую на моём плече. Ритм-гитарист намёк понял и ретировался.
Думаю, они все чувствовали, что я готов раскрыть запасной парашют и выскочить из нашей стремительно терявшей высоту группы. Однако тогда развалилась бы сразу вся конструкция. Поэтому меня упрашивали потерпеть. Выбор невелик: спасти себя и подставить друзей или продолжать отрезать от своей души по кусочку. И вот я сижу здесь, медленно истекающий кровью изнутри.
Когда с завтраком было покончено, пришлось уйти наверх, чтобы забрать свои вчерашние наработки и захватить кое-что, уже написанное для Эмигрейт. Мне не хотелось сливать все свои идеи в Раммштайн, но ощущение того, что я подвожу команду, ещё сильнее тянуло якорь совести вниз.
Дверь в комнату Тилля была приоткрыта. Вокалист лежал одетым на кровати, развалившись на спине в позе звезды. Я уже собрался зайти, как услышал, что Линдеманн был в комнате не один: где-то вне поля моего зрения сидел Шнайдер.
— Тилль, ты зачем здесь замуровался? — кажется, Кристоф терял терпение, будто до этого долго уговаривал капризного ребёнка.
— Вживаюсь в шкуру лирического героя, — бесцветно ответил вокалист.
— Твой герой — это здоровый детина, изнывающий от хандры?
Линдеманн перевернулся набок, едва не заметив меня в проёме. Я беззвучно отступил назад.
— Что ты знаешь о зависимости, Шнайдер? — интонация Тилля настораживала.
— Боже, Тилль, куда ты ввязался?! — обеспокоенно воскликнул барабанщик.
— Ощущение такое паршивое, будто я по уши погрузился во что-то отвратительное, мерзкое, чуждое мне. Однако это так чертовски приятно, — Линдеманн продолжал о своём. — Мне кажется, что меня топят в бочке с вином. У меня уже нет сил брыкаться, и вот я погружаюсь с головой, начинаю хлебать это вино и кайфую. Я умру в этих сладких попытках высвободиться.
— Чёрт возьми, Тилль, ты накачался? — Шнай вскочил со своего и места и принялся ходить туда-сюда по комнате: мне за стеной были отчётливо слышны его шаги.
— Нет, Кристоф, увы, нет. Но лучше бы я и вправду обдолбался — мне было бы не так обидно.
Шнай перестал суетиться и переспросил более спокойным голосом:
— Ты уверен, что справишься сам?
— Нет, — Тилль приподнялся с кровати. — Однако и помощи мне не надо. Мне нужны эти душевные муки — они подпитывают и Раммштайн.
Сквозняк щекотнул мои пятки и захлопнул дверь в комнату вокалиста. Голоса стали неясными, дальше стоять здесь не было смысла, и, забрав свои наработки, я спустился в студию. Взбудораженный Шнайдер появился почти сразу после меня.
— Есть идея! — воскликнул барабанщик и протянул нам исписанный листок. — Тилль передал мне кое-что.
— А сам он не соизволит спуститься? — прыткий Ландерс выхватил записи из рук Шная.
— Не сегодня, — отмахнулся от него Кристоф. — Но вы посмотрите: текст — огонь!
Я встал за плечом ритм-гитариста и пробежался глазами по строчкам:
У меня есть планы, большие планы,
Я строю тебе дом.
Каждый камень — это слеза,
И ты никогда не выйдешь наружу.
Да, я строю тебе домик,
Без окон, без дверей.
Внутри будет темно,
Свет туда не проникнет.
— Это что за байки из склепа? — фыркнул Флаке.
— А мне нравится, — возразил Ландерс. Я шикнул на них обоих, чтобы не мешали читать.
Камень за камнем я тебя замуровываю.
Камень за камнем,
Я всегда буду с тобой.
— Уже представляю, как Тилль будет орать вот в этом месте: Шта-а-а-айн ум Штайн! — светился барабанщик.
Камень за камнем я тебя замуровываю.
Камень за камнем я тебя замуровываю.
Камень за камнем я тебя замуровываю.*
Сердце ускорилось, будто ощущая опускающийся туман опасности. Однако мне это нравилось. Слова приносили те же ощущения, что и обманчиво нежные поцелуи Тилля: с такой же ласковой заботой он мог вколачивать в меня гвозди.
— Кажется, у меня есть кое-что, что сюда бы подошло, — я пролистал блокнот и, найдя нужное, развернул его к коллегам. Ландерс внимательно всмотрелся в мои закорючки и скомандовал:
— По инструментам! Нас ждёт новый хит!
На следующий день Тилль влился в нашу общую работу, и недели полетели с такой скоростью, будто кто-то спешно пролистывал страницы календаря. Творческий застой миновал, иногда кто-то даже оставался ночевать в студии, заработавшись и отключившись прямо там на диване. Мои тоска и душевные терзания немного угасли, перестав целиком занимать голову, но продолжая подпитывать вдохновение. Линдеманн старался не перетягивать на себя моё внимание, и я, кажется, впервые за много лет начал дышать свободно. Даже временно перестал курить, чтобы дать организму избавиться от скопившейся в нём грязи.
Впрочем, отстав от меня, Тилль начал вести себя ещё хуже по отношению к остальным. Распалённые творческим процессом эмоции обрушивались на группу нападками, злобными подколами, обидами, а порой и ультиматумами. Так было и раньше, за столько лет нам стоило привыкнуть, что в фазе вдохновения Линдеманн был страшен, как извергающийся вулкан. Однако в этот раз показатели агрессии Тилля зашкаливали, и я втайне опасался, что наш коллектив вскоре ожидает судьба Помпей.
Я вскочил с кровати так резко, будто меня подтолкнула мощь звука, доносившегося с первого этажа. Грохот стоял неимоверный, гитары и барабаны звучали неслаженно, словно кто-то просто одновременно включил все наши компьютерные наработки. Через небольшой «проигрыш» этой музыкальной вакханалии вступил Тилль. Этот голос звучал отовсюду, оплетая меня щупальцами до мурашек по коже:
Я люблю тебя.
Я не люблю тебя,
Я люблю тебя меньше,
Меньше, чем ты любишь меня,
Меньше, чем ты любишь меня.
Красивые девушки не так уж красивы,
Тёплые руки так холодны,
Все часы остановились,
Смех стал нездоровым, и вскоре…
Я ищу тебя в свете огней,
Где ты?
Где ты?
Я не хочу быть таким одиноким,
Где ты?
Где же ты?**
Тилль кричал так, будто из него вынимали душу. Стряхнув с себя оцепенение, я помчался вниз, едва не слетев с лестницы. Остальные были уже там, оторопело глядя на то, как Тилль в одних пижамных штанах носится по студии, выплёвывая со всей силой, что есть в его лёгких: «Где ты? Где ты?». Издав последний рык, вокалист упал на колени, и музыка закончилась. Парни боялись к нему подступиться: Линдеманн напоминал раненое животное, которое могло принять руку помощи, а могло и оттяпать её к чертям. Однако я слишком долго существую рядом с этой ипостасью вокалиста, чтобы испугаться очередной его вспышки.
— Тилль? Ты не мог потерпеть пару часов? Какого чёрта ты всех перебудил своими воплями? — я подошёл к вокалисту поближе.
Линдеманн злобно посмотрел на меня, но ничего не ответил. Он крепко сжал мою руку, вставая с колен, и молча вышел из студии.
— Его шизофрения питает нашу группу, — пожал плечами Оливер, и все остальные тоже разошлись.
Я отправился обратно наверх. Дверь в комнату Тилля была открыта, и в этот раз я зашёл, наплевав на то, есть ли кто-то ещё внутри или нет.
— Ты решил в клоуны податься? — обратился я к Тиллю. Он стоял лицом к окну и смотрел на укутанные туманом горы.
— Уходи, Рихард, пока я тебя не нахлобучил, — Линдеманн непроизвольно сжал кулаки.
— Может, я за этим и пришёл, — я облизнул пересохшие губы, не веря в то, что решился это произнести.
Тилль обернулся и с недоверием посмотрел на меня. Я выровнял дыхание, приказав сердцу перестать разрывать грудную клетку, и продолжил:
— У меня развилась зависимость от… — я хотел псевдошутливо сказать: «От твоего члена», — но язык вдруг онемел, и меня хватило лишь на то, чтобы произнести: — От тебя.
Это было не то, что я хотел сказать, но именно то, о чём я думал. Я даже не смог начать оправдываться: грёбаный взгляд Линдеманна, меня словно накачали транквилизаторами. Онемение прошло лишь тогда, когда Тилль подошёл ко мне и, по-хозяйски положив руку на затылок, поцеловал. Без укусов и агрессии. Даже позволив мне поиграть пальцами в своих волосах. Не ставя меня на колени.
Он впервые опустился передо мной сам.
— Две-е-ерь, — тихо простонал я, чувствуя, как он настойчиво поглаживает мой член. Тилль ругнулся и ненадолго отошёл. Когда он вновь оказался передо мной, я уже стянул с себя штаны, и мой член требовательно стоял у него перед лицом. Тилль слегка хмурился: казалось, он не совсем понимал, как очутился в этом положении. Я не торопил его, однако напряжённое ощущение ожидания гуляло по телу. В какой-то миг ноги перестали меня слушаться — я потерял равновесие и случайно ткнул членом Тиллю в лицо.
Линдеманн резко отстранился, рассвирепев:
— Ты охренел, что ли?
— Тилль, прости, я не…
— Круспе, уходи, — вокалист поднялся и навис надо мной. — Живо.
— Тилль, это случайность.
— Это не случайность, Рихард! Мне никогда таким не быть. Не в этой роли. Уходи.
— И не надо, я сам могу тебе отсасывать, только не прогоняй меня в очередной раз, — предательские умоляющие нотки вырвались наружу. Мне показалось, что Тилль немного смягчился, но, очевидно, ощущение было ошибочным.
— Рихард, тебе всегда будет больно. Как и в первый, и во второй, и в третий разы. Уйди, пока я тебя не покалечил. Вон!
Едва я натянул брюки, он выставил меня за дверь. Униженного, раскрасневшегося от стыда, в распиравших от стоящего члена штанах и с загаженной душой.
Сбоку заскрипели ступени: кто-то бежал вниз. Медленно подойдя ближе, я перегнулся через перила и увидел прятавшегося на кухне Ландерса, случайного свидетеля сцены моего унижения. Злобно ударив кулаком по стене, я вернулся к себе в комнату с твёрдым решением: едва мы отработаем весь материал, я сваливаю в закат.
*Строчки из песни Rammstein — «Stein um Stein».
**Приблизительный текст песни Rammstein — «Wo bist du?»
Не является точным переводом, содержит авторские изменения.