Сердце ангела

      Музыка смолкла, стоило страже огласить имя великого визиря, сопровождаемое многочисленными регалиями. Итачи вошёл в гарем, приковав к себе взгляды. Медленные шаги едва тревожили подол алого, словно кровь, платья. Расшитое золотыми узорами, имитирующими терновые ветви, оно было настолько длинным, что служанке позади приходилось придерживать подол и забранную назад фату, чтобы они не волочились по полу. Открытое лицо Учихи не отражало ни радости, ни мандража, только ледяное безразличие. Наложницы смотрели на него с завистью, интересом, восторгом. И только Хидан не замечал ничего, кроме патового настроение, следующего за визирем как шлейф духов.        Музыка заиграла вновь, стоило Итачи занять место на бархатной тахте. Рядом села Валиде, переодевшись из тёмно-зелёного платья, в пурпурное, украшенное крупными камнями вдоль корсета. Они сидели выше остальных наложниц и даже знатных дам, расположившихся на подушках у ног. Учиха прикрыл глаза, чёрную макушку украшала диадема из белого золота, идущая двумя дугами по обе стороны головы и вдоль пробора волос, держа свисающий на лоб чёрный алмаз. Тяжелый камень едва заметно колыхался, когда Итачи разговаривал. О чём конкретно было не слышно в гуле праздника. — Вот зазнайка, хм. Ему такой праздник устроили, а он недоволен, да, — фыркнув Дейдара, набил рот вишнёвым лукумом, стараясь заесть горькую зависть, — любой бы на его месте рыдал от счастья, а он… — А он сейчас зарыдает от горя, — невозмутимо заметил Хидан, подперев щеку рукой. — С чего ты взял? — сдавленные лукумом слова едва удалось разобрать. — От него, — начал было ангел, но прервался. Служанка поставила на стол широкий поднос с тонкими ломтиками мяса, пахнущего сладковатым дымом, — что это? — Это вам передал повелитель, — девушка поклонилась и исчезла, больше ничего не сказав. Ангел взглянул на поднос, после чего резко отвернулся. — Не хочу, он зря пытается меня задобрить. — Не капризничай, — Дейдара дёрнул его за рукав, говоря учительским тоном, — повелитель сделал широкий жест, будь благодарен. Такое мясо могут есть только самые близкие Дьяволу демоны, съешь для приличия хотя бы кусочек.       Хидан насупился, подняв плечи, распушил перья пробурчав что-то невнятное. Но всё же взял небольшой кусочек, отвернулся к окну уложив локти на каменный подоконник разорвал мясо на волокна. Подумав немного сунул получившуюся лапшу в рот. Мясо растаяло на языке оставив после себя пикантный вкус дыма. И упрямство мгновенно отошло на второй план, Хидан не оборачиваясь стянул поднос, сдвинув мясо на середину упёр локти уже в поднос. Тсукури усмехнулся, но не стал ничего говорить. Потянулся за новым кусочком лукума и вдруг заметил, как по столу пробежал скорпион, спрятавшись за вазочкой леденцов. Стараясь не поворачивать головы Дейдара осмотрелся и резким движением поймал скорпиона. Впрочем, тот не пытался убежать от него, наоборот прыгнул в ладонь обернувшись крохотным, свёрнутым пергаментом. Ещё раз обведя глазами окружающих девушек Тсукури аккуратно отвернул край записки и тут же свернул обратно, спрятав во внутренний карман платья у декольте. — Хочешь? — Хидан не глядя протянул ломтик мяса.       Дейдара отдёрнулся, закрыв рукой грудь, неловко уставился на протянутую руку. Ангел повернулся, поняв, что кусочек никто не спешил забрать, поднял бровь. — А, я не могу это принять, нет, — придя в себя Тсукури замахал руками невольно зардевшись, — не положено, это же сам Дьявол тебе пожаловал. — А я жалую тебе, — просто ответил Хидан, улыбнувшись, — ну? Или ты отказываешься от моего широкого жеста?       Тсукури тупо моргнул, не сразу узнав собственные слова и собственную интонацию. А узнав не сдержал смешка, забрал кусочек. — Ты слишком уж дерзкий для ангела, — заметив Дейдара оторвал немного мяса и ощутив вкус сразу же затолкал весь кусок в рот, — какое сладкое! Какое нежное! Неужели мясо правда может быть таким? — Ты просто ангелов не видел, — в словах ангела слышался опыт, не особо приятный судя по угрюмости сменившей на лице улыбку. Хидан взял с подноса два ломтика мяса, передав один управителю, второй протянул под стол. Куки не требовалось ни размышлений, ни признаний в широких жестах, он схватил мясо вместе с рукой. Острые клыки коснулись кожи, но лев сразу же разомкнул челюсть, не поранив, — разве мясо может быть каким-то другим? — Может, ещё как может, жестким, сухим и пресным. Тебе не понять, да, ты со стола повелителя с прибытия во дворец ешь, а некоторым после него даже объедки не достаются, — с не меньшим опытом ответил Дейдара, вздохнув. Дернулся, при виде клыков, поджал ноги, хотя на них не было мяса, даже собственного, не жареного слишком уж мало, — не корми его со стола, что он тебе, пёс? — Тогда в следующий раз приходи и поешь с нами, — ангел сложил тонкий лист говядины в конвертик и бросил. Тигр поймал его несколько раз причмокнув, каким-то чудом не перевернув стол, но всё же сбив с него кубки, — а что такого? Если я ем, нужно и других угостить, нельзя есть, когда рядом кто-то голодный. — Такой ты простой конечно, — отозвался Дейдара протерев стол поставил кубки назад, — возьми и приходи, ну да, заявлюсь к самому Дьяволу и сяду напротив, вот он обрадуется. Стой, я тебе что, получается тот же пёс помойный? — Напротив я сижу, ты можешь сесть рядом со мной, — не считав сарказм пробурчал в ответ Хидан, — пёс, не пёс, ты говоришь так словно быть псом плохо. Не понимаю я тебя.       Занятый уборкой Дейдара не расслышал бурчания за песней скрипки. Впрочем, даже если бы услышал, не смог бы ответить, что такого плохого в псах. Ангел отставил поднос назад, чувствуя, как тяжело стало где-то в середине живота. Виной тому было не чревоугодие, а скорее не совместимость говядины, ягнёнка, перепёлок, рыбы, лукумом, лука, орехов, фруктов и сливок, съеденных в один день. Вполне возможно, что только двое из всего списка развели конфликт, но ощущения это не облегчало. Хидан тяжело выдохнул, спустившись на подушках положил подбородок на холодный камень подоконника, вздохнул ещё тяжелее погладив живот.       И внезапно, прямо перед носом, так что его кончиком ангел буквально ощутил прикосновение, пронеслось нечто. Да так быстро, что разглядеть удалось только цвет. Нечто было снежно-белым. Позабыв о животе Хидан высунулся в окно, практически вывалившись из него. «Белое» точно проскочило в сторону мужской половины, но у ширмы никого не было. Более того, не было и хода, куда это «белое» могло проскользнуть. Ангел нахмурился, коснулся кончика носа пальцем. Ещё чувствовал, как это белое пощекотало нос. — Такой угрюмый и на с~свадьбе, если продолжишь в том же духе, накличеш~шь ледяного волка, — Орочимару выплыл из теней сада с противоположной стороны от ширм, не издав даже шороха, облокотился на стену. — Он белый? — Хидан едва заметно вздрогнул, но не показал испуга, — я видел, как что-то белое пробежало мимо. — Это дух, не думаю, что у духа есть какой-то цвет, — ответил змей, его улыбку частично закрыли волосы, растрепанные и запутанные, хотя было видно, что их пытали привести в порядок, на макушке торчали мелкие листья, — хотя, утверждать я не могу, его никто не видел, а кто видел, опис~сать нам уже не сможет. — И что ему нужно здесь, этому белому духу? — ангел свёл брови, от огней в саду, сюда едва-едва доходил свет, но он смог разглядеть что нарядное кимоно с пурпурным поясом, похожие на кимоно дам, сидящих у ног Итачи, подрано и измазано чем-то вроде мёда или скорее древесного сока. — Творить разврат, разбой и детс~ские шалости, всем волкам нужно только это, даже духам, — Орочимару сипло рассмеялся, весело и совершенно ему несвойственно.       Попытался убрать волосы, обнаружив один из листьев недолго осмотрев, отбросил. Снова полез в волосы, но остальные найти не смог. Пока прихорашивался Хидан заметил, что даже крохотных рожек у демона нет, нет даже проплешины в волосах, где они должны были расти. А ещё пятно на ткани, слишком большое для древесного сока и слишком тёмное. — У тебя кровь, — указал на пятно ангел и приподнявшись вынул тройку листьев, спасшихся от тонких пальцев. — Это не моя, — в улыбке змея было что-то самодовольное. Убрав волосы назад, он запрокинул голову, взглянул на луну, отразившуюся в его глазах красным, — в такую ночь принято проливать кровь. В такую ночь кровь обращается с~сладостным вином. Пятно заметно увеличилось. — На плече, очень много крови, — кивнул ангел, не напугано, а скорее завороженно. Что-то в демоне было иначе, но он не мог понять, что. Орочимару дернул головой, взглянув на собственное плечо так, словно только что узнал о его существование. Бесстыдно стянул с него кимоно оголив набухающую тёмной, практически чёрной кровью, пунктирную рану, точнее ряд небольших, но глубоких ранок. — И правда, часть крови моя, — согласился он после долгого, даже слишком долгого для лекаря, лицезрения раны. Затем погрузил в самый крайний прокол острый коготь и медленно, одну за одной соединил пунктир, распоров кожу, — это ночь крас~сной луны, она перестанет быть красной, если кровь перес~станет течь. Кровь текла ручьём окрашивая кремовое кимоно цветом луны, но Орочимару это не беспокоило. Выжав пару капель с пятна у живота, того о котором он подумал в первую очередь, слизал кровь. Свою и чужую. — Почему ты не в саду? — Хидан наконец смог сморгнуть странное наваждение и тоже поднял глаза на луну, — или тебя тоже отправили сюда? — Моё положение требует, что я там был, хотя я не больш~шой поклонник боя на саблях, борьбы с Цербером и прочих детс~ских шалостей, — Орочимару сказал об этом настолько честно, что прикрыл рот ладонью, точно испугался что скажет чего-то лишнего. — Давай поменяемся! — воодушевился ангел, снова опасно высунувшись в окно, распахнул крылья, так что они полностью перекрыли зал позади, — я пойду в сад, а ты сюда, здесь нет ни сабель, ни борьбы, только скучнющая скука! — Очень заманчивое предложение, — саркастично ответил змей расплывшись в улыбке. Плавным движением перекатился со стены к окну, встав прямо напротив ангела, с той же плавностью опустился на уровень глаз, — но, боюс~сь у нас с тобой есть пара небольших отличий, я бесподобен, а ты ангел. Подмену быс~стро заметят, и мы оба получим по хвосту.       Хидан кивнул с такой уверенностью, таким пониманием, точно понял нечто непостижимое. Возможно непостижимое он и понял, но открытую издёвку в свою сторону — нет. — Не справедливо, почему нас заставляют быть там, где мы не хотим, — пробубнил под нос ангел, глянув через плечо. Дейдара был занят разговорами с другими наложницами, а Куки уснул под колыбельную скрипки, — может ты знаешь какое-нибудь заклятье? Ты же демон. — Ангел предлагает колдовать, — протянул змей копаясь в складках кимоно, — я бы навёл на нас чары, но вокруг с~слишком много демонов такого уровня, что для них моё колдовс~ство лишь ярморочные фокусы.       Хидан тяжело вздохнул, снова уложил подбородок на камень, тяжесть в животе вернулась. Орочимару сел у окна, так чтобы его не было видно и наконец вынул то, что готов был уже похоронить в клумбе из которой вышел. Причину его «иначести» — флягу из чистого серебра с выгравированным волком, воющем на луну. Драгоценный камень в его глазу сверкнул красным, когда змей сделал пару глотков. За ширмой притихла музыка, так что садик под окном полностью захватила скрипка и флейта. — У меня живот болит, — пожаловался ангел скорее не лекарю, а просто чтобы не уснуть. Орочимару взглянул на него, не отрывая губ от фляжки, подумал. И прежде чем закрутить её распахнул пасть больше имеющую схожести со змеиной, нежели человекоподобной. Острым и длинным, точно медицинская игла клыком ударился в дно крышечки сцедив желтоватого яда. — Выпей, помогает пищеварению, — сказал лекарь, протянув крышку и снова приложился к фляге. Хидан взял крышечку, понюхал и сразу же отдёрнулся. Пахло остро и кисло одновременно, а выглядело словно желчь, что тоже не вызывало доверия. — Пей, пей, я же лекарь, я знаю, что тебе давать, — заметив недоверие отозвался Орочимару, временно заткнув фляжку пальцем. — У меня не настолько сильно болит живот, — скривился ангел и в этот момент змей дернул его руку, влив содержимое крышечки в рот. Хидан скривился ещё сильнее начав кашлять, — горькое! — Сладкое лекарство даёт с~силы болезни, а горькое больному, — учительским тоном пояснил Орочимару закрутив крышку, — через время живот пройдёт, если ты конечно тяжёлый от еды, а не по какой-то другой причине. — Какой причине? — недоумённо моргнул ангел. — Причине по которой я регулярно пью отвар из крокуса и хвоща, — хохотнул Орочимару вызвав ещё больше недоумения и поднялся, ушёл в ту же сторону из которой появился, слегка пошатываясь или прихрамывая. Хидан не смог понять, зато заметил зажатое в тонких пальцах белое перо, выдернутое с неуловимостью фокусника. Ангел беззлобном фыркнул, живот отпустило. Барабаны вновь одержали верх над колыбельной, лязгнул металл. Хидану хотелось не думать о завораживающем душу бое, спрятанного от него ширмой. Как в небо взвился столб чёрно-зелёного пламени, так высоко, что казалось он коснулся луны. Сердце замерло на мгновение и затрепетало. — Хидан, Хидан смотри скорее сюда, сейчас будут гадать на количество будущих детей, — задергал за рукав Дейдара нарушив чарующий миг. Хидан с полным досады рёвом уронил голову на подоконник, ударившись лбом о камень. Столб огня рассеялся в ночной мгле. — Примите мои глубочайшие извинения, мои сородичи не любят праздновать в одиночку, так что я обязан был составить им компанию, — Джирайя поклонился, выставив ногу, точно породистый жеребец на выгонке. — И хорошенько надраться, — насмешливо заметил Какузу, указав на место рядом раскрытой ладонью, — садись, на свадьбе положено веселится, не к чему извинения. Джирайя развел руками, слишком криво и неловко чтобы оспаривать озвученное. И с дурашливой улыбкой завалился на подушки, полулёг обняв одну продолговатую. К нему подплыла служанка, ступая, не тревожа подола платья, поклонившись протянула поднос с миской из гравированного железа. Обычно приближённые Дьявола пили из менее благородного, чем золото серебра, но оборотень не мог к нему прикасаться. Да и не видел ничего оскорбительного в том, чтобы лакать из железа. Приняв миску, оборотень обворожительно улыбнулся, блеснув клыком. Служанка не поднимала глаз, но судя по лёгкому румянцу смогла оценить улыбку. Джирайя не обратил на неё внимание, во всю зачавкав ворванью с явным желанием утвердиться в звание «хорошенько надравшегося». Кисаме цокнул едва слышно, заметив, как небрежно распахнут его ворот. И вряд ли бы смотрел долго, если бы не разглядел красные разводы на шее, едва скрытые за белыми волосами. Замер не донеся кубок до рта, сжал его разбив словно глиняный, отбросил в сторону осколки. Если бы взглядом можно было убивать — Джирайя скончался бы на месте, а вместе с ним все его бастарды и бастарды их бастардов. Но Хошигаке не умел, так что оборотень даже от миски не оторвался. Какузу захлопал, десять демонов смогли вырвать из пасти Цербера канат с костью на конце. Правда последний не обрадовался и в момент, когда те купались в аплодисментах, схватил кость снова. Сел, так что канат едва касался его груди. Чёрная дымка окутала голову пса, погладила приглаживая торчащие уши. А затем сформировавшись на манер руки обхватила веревку, начала тянуть, встряхивая пса из стороны в сторону. Играя точно со щенком. Демоны поспешно отступили, они даже сдвинуть Цербера не смогли, только вымотать чтобы выдернуть кость. Дымка же тянула пса, упирающегося лапами и встряхивала частично, отрывая от земли. Увидев, что Дьявол занят игрой Кисаме наклонился к оборотню. — Вы хоть понимаете какое оскорбление нанесли Великому визирю, посмев на его свадьбе зажать где-то бедную служанку, — сквозь сжатие зубы прогудел он, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не начать отчитывать как мальчишку. Джирайя булькнул, подавившись, скосил взгляд. Медленно убрал миску от лица, с чавканьем облизываясь улыбнулся краюшками губ. — Почему сразу бедную? Если после времени с мужчиной женщина обеднела, а не заимела, это трагедия, — оборотень оголил клыки в усмешке, — жених-сама, не судите всех по себе. — Вы можете сколько угодно подтрунивать надо мной, но своими действиями вы оскорбляете Великого визиря, — всё-таки перешёл на поучающий тон Хошигаке. — Ну, — Джирайя недолго подумал, вылив оставшиеся капли из миски в рот, — спросишь Итачи-саму сам, насколько сильно его оскорбило то, что сегодня не только его трахнули. И тут лицо Кисаме так перекорёжило, что оборотень взвизгнул от смеха. Пожалуй, с тем же гневом раздувал бы ноздри жеребец, после десятка лет узнавший, что, показав молодую кобылку, демоны обманули его, подсунув ослицу. Причём злился он не от того что его сын лошак, а от того что за все эти годы лучше этой ослицы никого не смог покрыть. — Хватит ему, — не дал служанке налить новую порцию ворвани Какузу, — мы же не хотим, чтобы он упился до потери рассудка. — Мой рассудок привязан, я его не потеряю! — Джирайя сам налил себе новую порцию, — совесть и стыд да, они у меня невелики, часто где-то валяются, но рассудок всегда со мной.       Дьявол хохотнул, не став возражать, вернулся к псу, вертящему головой в поисках дымки. Оборотень отсмеявшись сделал глоток и уловив момент приблизился к Хошигаке. — Сегодня красная луна, кровавая и страстная, это пора кутежа, любви и разврата. И не тебе, ни даже самому Дьяволу запрещать похоть в эту ночь, взывать к приличию, — Джирайя говорил чётко, трезво и даже с долей угрозы, опасно скаля зубы, — сама луна требует крови, крови не от боя, а от страстной любви. Если луну не насытить, в следующем году она не вернётся. Ты ведь и сам сегодня должны пролить кровь на простыни, кровь оскорблённого мной визиря. Или тоже будешь взывать к приличию? — Не смейте говорить столь бесстыдных вещей в сторону Великого визиря, — прорычал Кисаме с той же опасностью скаля зубы. — Я тебе сейчас ещё более бесстыдную вещь скажу, — вернув веселье в голос оборотень наклонился, прошелестел на ухо похлопывая по плечу, — все эти бесы знают, что этой ночью ты трахнешь Итачи, более того, они за это пьют.       Пар пошёл у Кисаме из носа, а вены на шее так взбухли, что грозили разорваться. Но высказывать он ничего не стал, заметил косой взгляд Дьявола. Джирайя неприятно оскалился. — По твоим словам я не единожды оскорбил твоего супруга, и ты ничего не хочешь сделать? — спросил он громко, тоже заметив взгляд, — я начинаю сомневаться, мужчина со мной сидит или евнух. — Вы пьяны и ведёте себя недостойно, — стараясь успокоить гнев сказал Хошигаке. — А может быть ты вовсе не собираешься окропить постель визиря кровью? Тогда я не сомневаюсь, — оборотень поднялся на ноги говоря всё громче, — ты не мужчина и великого визиря не заслужил. Вы демоны в плане женитьбы проще нас, мягче, будь Итачи-сама волком, никто бы его такому «мужчине» не отдал. — Не вам подобное решать, — ощетинился Кисаме, — и не вам подобное знать, вы ведёте себя… — Неподобающе, — передразнил белый волк и оборотни за его спиной рассмеялись, переходя на вой, — хватит пустых слов, если ты мужчина вставай и покажи это! Вставай и заслужи звание жениха, заслужи как волк! Джирайя запрокинул голову, подняв хоровой вой своим, разводящим звон в ушах. Хошигаке оглянулся, взглядом спросив разрешения. Какузу хмыкнул, кивнул. Сасори съел виноградины, что наколол себе на когти. — Я-то думал мы все давно вышли из возраста, когда хочется померится длиной сабли, — проворчал он пережёвывая. — Из этого возраста выходят исключительно, став женщинами, — шепнул ему Дьявол так, чтобы расхорохорившаяся пара не слышала. — Как хорошо, что я не женщина и не мужчина, я скорпион. А у скорпиона что маленький, что большой хвост, одинаково ядовиты, — без хвастовства, а скорее с какой-то угрюмостью или усталостью отметил Акасуно, вернувшись к винограду. Ягоды интересовали его куда больше происходящего вокруг. — Чтобы взять в жёны демона достаточно откупиться. А чтобы взять в жены волчицу, нужно укусить за ухо её мать, а отца за хвост! Если вы с родителя не в ладах, сделать это смертельно опасно, — волки с понимаем и знанием озвученного залаяли, Джирайя взял саблю, ему подали щит, — Микота-сан прелестная, знатная дама, не гоже ей кувыркаться в грязи. Да и Фугаку-сан, демон не боевого уклада, — проходя мимо оборотень сделал реверанс, пожалуй, даже через чур напыщенный, — при всём уважение. Фугаку махнул рукой, мол «слова подобного рода, я даже не слышу». Джирайя вышел на песок, недавно взрытый дабы убрать кровавые комья, и подманил к себе саблей. — Я стану представителем Итачи-самы. Ну, давай, выходи на песок, покажи какой ты самец, если ты конечно самец, — оборотень клацнул зубами, одобряемый стаей волков и не только, — окропим песок кровью!       Кисаме идя к песку сбросил на землю серебряные наплечники, украшенные рисунком синих, кожистых крыльев. За ними полетел нагрудник с выгравированной серебряной луной на груди и шлем. У самого песка упал поддоспешник и льняная рубашка, так что получив меч с щитом Хошигаке оказался на равных, даже немного более открыт. Джирайя хрустнул шеей, скрипнув натянул перчатки из ошпаренной кожи. Его уши вытянулись, показавшись из-под гривы волос одними кончиками, о песок ударил пушистый, белый хвост. Напряжение между демонами так сильно накалилось, что казалось ещё немного и песок начнёт превращаться в зеркало. Судья откровенно побоялся выходить на арену, бросив флажок со стороны. Стоило чёрной ткани коснуться земли, как мечи со свистом столкнулись. Кисаме спустил клинок соперника по долу меча, ударил с размаху, но оборотень вовремя отскочил. Ударил следом, угадив аккурат в щит и ещё раз, и ещё. Третий удар Хошигаке парировал, отведя меч в сторону и рассек воздух над белой макушкой, сбрив шерсть на кончиках ушей. Всё действо заняло времени меньше, чем Церберу хватило на два глотка воды. И это было слишком медленно, бой мастеров меча обычно был столь быстр, что разглядеть его могли только высшие демоны, а кончался после пары ударов. Ни Джирайя, ни Кисаме не привыкли к метровым мечам, предназначенным для арены. И тем не менее, даже короткими клинками они владели достаточно умело. Гости затихли, наблюдая как медленными, осторожными шагами очерчивали круг мужчины. Стихла музыка, только барабаны отбивали ритм, подстроившись под темп шагов. Отчётливо прошипела сталь, с выбившим искры лязгом столкнувшись. В этот раз ни один из демонов не стал уводить клинок в сторону, давили друг на друга точно собираясь изогнуть или вовсе переломить меч противника. Сабли скрипели, осыпая песок искрами, а мужчины буквально упёрлись лбами. — Если выиграю, давай я поднимусь в покои Итачи-самы, — усмехнувшись заявил Джирайя, — всё-таки ты мне не последняя дворняга, а друг, друзья должны помогать в минуты слабости. Особенно если то, в чём уступает друг их сила. Кисаме низко прорычал, чешуя на его щеках и висках стала отчётливей, крупнее и словно обрела ореол более тёмной синевы, нежели его кожа. Хошигаке внезапно отклонился, в момент, когда оборотень, потеряв опору начал менять стойку, резко щёлкнул зубами. Сплюнул на песок окровавленный шматок, утёр рот. Джирайя не сразу сообразил, что случилось, подёргал ухом окропив красными каплями белую гриву. Потрогал, ощутив тёплую кровь, вместо лепестка волчьего уха у него теперь красовался обкусанный дугой хрящ. Оборотни замерли на мгновение, перестав даже жевать. И разразились веселым воем, разгоревшемся от смеха белого оборотня. — Да, да! Укус достойный настоящего мужчины, достойный волка, — отбросив щит Джирайя по-собачьи зачесал за огрызком, стараясь стряхнуть как можно больше крови на песок. Не из желания соблюсти традиция, а чтобы кровотечение поскорее утихло, не залило глаза, — считай, ну же судья, что ты замер? Считай ему очко! Судья, точно очнувшись от сна дёрнул головой, громогласно огласил победу Кисаме в первой сходке. Но не смог перекричать стаю оборотней. Джирайя затряс головой. К нему подскочили слуги, просили не тревожить рану сильнее, пытались зажать платком. Белый оборотень рявкнул на них, бросил меч обратившись полностью и больше никто не решился к нему приблизиться. Никто кроме Кисаме, уже принявшего боевую стойку. Волк рявкнул, вновь выведя из оцепенения судью. Красный флажок воткнулся в песок древком, ткань проскользнула неслышно. Прыгнув волк взметнул её вновь. Клыки размером в пол мужской ладони раскрошили щит точно прутик, смяв железный умбон. Если бы Хошигаке не успел вынуть руку, лишился бы её до самого локтя. Щепки оцарапали лицо, обойдя глаз, но задев жабры у него. Защипало, но не было времени отвлекаться. Сплюнув щит, оборотень щёлкал зубами намереваясь вгрызться в ногу. Кисаме отпрыгивал не долго, зубы сцепились на голени дёрнув вниз. Песок мягкий, рыхлый и только благодаря этому ударившись затылком Хошигаке смог сохранить сознание. Перекатился увернувшись от удара лапы. Джирайя не позволил ему встать, укусил, в этот раз клыки стукнулись о сталь, проскрежетав с отвратительным звуком. Кисаме с трудом удерживал меч, если руке за гардой ничего не мешало, то та, что лежала на доле соскальзывала по крови. Сабля держалась, трещала, скрежетала, но держалась, впиваясь лезвиями в дёсны. Не удержалась рука. Соскользнув Хошигаке потерял опору, меч накренился и зубы переломили его ударившись в дол. Кисаме замер перед волчьей пастью, как любая добыча замирала под взглядом хищника. И резко, не выпрямляясь, заехал кулаком в чёрно-коричневый нос. Болезненный скулёж разнесшийся по саду поддержали оборотни. Прочувствовавшие этот удар, как чувствуют все мужчины удар промеж ног. Джирайя скулил, фыркал и чихал, то тряс мордой, то утирал её лапой в попытке хоть как-то перебить боль. Чешуя на щеках Хошигаке разгорелась так ярко, что перекрыла блеск серебристых глаз. Поднявшись он взял обломок клинка с гардой, и ухватив пушистый хвост срезал его практически у основания. Джирайя успел только пасть ощерить, прежде чем взвизгнуть точно мелкая, дамская болонка. Даже барабанщики замерли, тишину наполнило озлобленное, напуганное рычание. Теперь оборотень отпрыгивал, пока Кисаме надвигался на него буквально светясь от гнева. — Хватит! — голос Какузу прокатился по саду точно гром. Хошигаке уронил обломок вместе с хвостом, чешуйки на его лице испуская пар уменьшились, он остыл как буквально, так и фигурально. Дьявол захлопал в ладоши, — впечатляющий бой, Кисаме так громко заявил о своей мужественности, что мы все даже забыли, что это безопасные клинки, ну будет, вернись в шатёр, не хочешь же ты довести Фугаку до седины. Кисаме развернулся, даже с арены он видел, как сильно стиснул в ладони кубок старший Учиха, как упорно смотрел в своё отражение в щербете. И готов был поклясться, что слышал, как по-заячьи заходиться его сердце. — Прошу меня простить, — Хошигаке совершил глубокий поклон, — азарт боя затмил разум, и я забылся. Джирайя-сама, я глубоко сожалею, вы в праве срезать мне руку в отместку за ваш… Он не договорил поняв, что говорить некому, оборотень исчез. На песке ворчали лишь вездесущие щенки, перетягивая хвост. И то ли они переворошили песок, то ли сам волк, на арене не осталось даже капель крови. Кисаме насупился, сведя брови, поспешно вернулся в шатер где его вновь облачили в парадный доспех. — Он не простит подобного оскорбления, — Хошигаке не спешил садиться. — Он забудет о нём, как только протрезвеет, — махнув рукой Какузу жестом велел Кисаме сесть, — и ты забудь, без хвоста ему будет нечем крутить перед служанками, хоть денёк отдохнёт, от столь утомительного труда. — Так вы об этом знаете, — с лёгкой улыбкой заметил Сасори отщипнув очередную ягоду винограда. — Нет, я старательно притворяюсь что не знаю, — лукаво ответил Дьявол, — если бы я знал, то пороли бы его от рассвета до заката и пришлось бы хоронить бедных, загнанных палачей каждую неделю. — Может его следующим стоит женить, тогда и палачи не понадобиться и не знать ничего не нужно будет, — предложил Акасуно бросив виноградину в рот. — И тебя следом. Виноградина попала не туда. Сасори с хрипом втянул воздух, судорожным движением потёр у шеи. Он не мог задохнуться, но внезапно захотел. — Не торопи другого к чему сам не готов, — Какузу хлопнул визиря по спине, от чего виноградина вылетела куда-то в траву, — пусть гуляет, и ты почаще нос из лаборатории показывай, а то скоро коростой обрастёшь. Акасуно резко отвернулся, подтянув к себе миску ягод. Щёлкая хитинами хвоста молча выразил своё желание покрыться коростой, лишь бы его не трогали. Какузу ухмыльнулся, тоже промолчав. Порой он забывал, что из всех приближённых, исключая Итачи, Сасори самый младший. Он, пусть и редко, напоминал об этом. Кисаме напряжённо всматривался в стол, откровенно боясь поднять взгляд из-за гнетущего стыда. Вслушивался в лай и вой, так старательно что вздыбился точно кот, когда Дьявол хлопнул его по наплечнику. — Расслабься, ничего страшного не случилось, ты вступился, защищая своего супруга, — Какузу ободрительно потрепал по плечу, — скажу больше, ты сделал всё правильно, просто немного увлёкся. В кровавую луну никто не смеет осудить за страсть, ни его, ни тебя. — Страсти и похоти поддаются либо слабаки, либо дураки, — тихо ответил Хошигаке не отводя глаз от стола. — Кто сказал такую глупость? — Фыркнув Дьявол прикрыл глаза поднеся кубок к губам. — Вы. Какузу подавился щербетом, забил кулаком по груди под удовлетворённое щёлканье хвоста Сасори. — Ну, даже мне свойственно ошибаться, — откашлявшись Дьявол со свистом вдохнул, — я вырос и поумнел. — В прошлую кровавую луну. — Как вы быстро растёте, — наиграно удивился Акасуно. — Я был не прав, — скрипнув зубами с трудом смог признать Какузу, сглотнул точно набрал в рот острых камней, — я больше не считаю, что дело в самом грехе. Если демон ведомый похотью бросается на всех подряд, он безусловно глуп и слаб, в этом я уверен. А вот если эта похоть, эта страсть направлена на единственного, она может стать источником такой силы, — Дьявол немного подумал и вынув из ближайшей жаровни уголь сомкнул его в замок ладоней, — такой силы, что горы покажутся камнями на пути, а моря лужами. Зеленые глаза сверкнули в темноте, Какузу разомкнул руки, заставив медленно сжимающийся камень парить, пока он не начал отбрасывать отблески костра. Закончив Дьявол просто позволил ему упасть, довольно улыбаясь. — Графит, — восхищённо выпалил Сасори поймав камень. — Моя страсть и похоть полностью принадлежит Хидану, а взамен он даёт мне силы, — Какузу улыбнулся, пьяно, даже как-то мечтательно, продолжив говорить для себя, точно забыл, что не один, — с ним моя душа расцветает, а сердца рвутся наружу. Я не могу дождаться ночи, чтобы вернуться к нему! — Не думаю, что тут дело именно в похоти, — сказал Кисаме, так тихо, что его никто не услышал. — Ну же, Кисаме, взбодрись! Неужели ты не жаждешь увидеть Итачи так же сильно? — Дьявол размашисто ударил Хошигаки по спине. — Да, — Кисаме кивнул и только поэтому стало ясно что же он ответил. — Ну разве это жажда? — Какузу шагнул из палатки, и запрокинув голову извергнул столб огня, — вот жажда. Суккуб, старая настолько, что её рога давно завились в улитки, аккуратно водила кистью по коже. Казалось она совершенно не планировала рисунок, а рука её двигалась сама по себе. Получалось очень аляповато, тонкие полоски сливались друг с другом, в округлые пятна превращались цветы. Итачи смотрел как пачкают его запястье спокойно, без толики какого-то интереса или волнения. Он уже знал, что из этого паршивого рисунка получится исключительно паршивое предсказание. Всё будет плохо, не может не быть. Суккуб покрутила запястье, чёрно-коричневое, точно облачённое в плотную перчатку, оценила работу. И оставив кисть в баночке краски стёрла полотенцем «перчатку». Тончайшими ниточками по пальцам разошлись узоры, точно витой плющ, а на тыльной стороне ладони получилась легко узнаваемая роза, обхватившая шипастым стеблем запястье. — Ну что? Что это значит? Не томите, — с неположенным по возрасту любопытством выпалила Микото. — Лепестков получилось десять, — посчитав неспешно ответила гадалка, — детей в этом браке будет много. — Десять детей? — удивлено захлопала ресницами молодая волчица, — разве это много? — Хатун, разве вы видели розу с одним или двадцатью лепестками? Таких нет и таких никогда не получится. Так как по-вашему мне предсказывать точное количество детей по лепесткам? Нет-нет, шесть и больше лепестков просто указывают на то, что детей будет много, — поучительно, но в то же время мягко пояснила суккуб, точно нянечка неразумной малышке, — всё-таки я гадалка, а не повитуха, мне открываются лишь размытые детали, я многого не вижу. — Например чьи будут эти дети и выживут ли они вообще, — резко сказал Итачи, выдернув руку. — И не надо это видеть, ведь этого не будет, — уверенно заявила Цунаде, больно стиснув Учиху чуть выше локтя, дёрнула вернув запястье в распоряжение гадалки, — продолжайте-продолжайте, что вы видите? Много детей, много золота, крепкий и долгий брак, приглядитесь, уверена там, где-то есть. — Шипы на стебле острые вышли, много шипов, это означает боль. Была бы кровь, это значило бы боль от родов, паук или жук, болезнь, но тут ничего нет, не знаю какая боль. Может боль тела, а может души, — суккуб сверкнула серебром глаз, заглянув в лицо Итачи и перевернула запястье, вернувшись к рисунку, краска затекла в линии на ладони, разошлась точно иней по стеклу, — любви много, яркая линия, значит она долгая, сильная, похоть вижу, но иголок немного, страсти нет, на её линии, хм. Здесь, бутон получился. — Что за бутон? Что значит? — сведя брови заволновалась Валиде, — Я сколько за гаданием смотрела, никогда бутона на ладони не видела. — Женщина, бутон означает другую женщину, — начала было гадалка, как её тут же прервали. — Какая ещё женщина? Какая женщина?! — расхорохорилась Цунаде расправив плечи, — посмотри нет ли там о том, что к концу брака муж станет кастратом? Если нет, дорисуй, я ему устрою, позорить Великого Визиря, ишь! — Женщина, появляющаяся в браке, не всегда любовница. Это может быть мать, сестра, дочь или супруга сына. То же, что она на линии страсти получилась, значит сильные чувства, связанные с ней, но не обязательно направленные именно на неё, — тем же тоном няни объяснила суккуб, — когда рисунок начнёт сходить, я скажу долгий ли будет брак и может что ещё увижу. Итачи потёр бутон большим пальцем, но хна даже не смазалась. Цунаде недовольно фыркнула, дёрнув головой, явно с неохотой сыпанула на пол горсть монет. Подбирая награду точно курица зерно, суккуб не сразу заметила протянутый браслет. Сплетённый из толстой, золотой проволоки, с пятёркой круглых рубинов и мелкими сини-фиолетовыми каплями сапфиров. Гадалка ахнула, приняв браслет поцеловала подол платья, а затем и руку, исписанную хной. — Не слишком ли щедро за такие новости? — поинтересовалась Валиде в пол голоса. — Это не за новости, — Итачи резко повернул голову к ней, взглянул строго и даже жёстко, — это за искренность. Со мной в этом дворце слишком редко бывают искренны. — Хочешь обвинить меня во лжи? — Цунаде вздёрнула бровь, — что ж, давай, где же я тебя обманула? Скажи ещё это я, та женщина, давай-давай. — Отсутствие искренности не предполагает ложь, оно предполагает отсутствие желания говорить правду. Цунаде закатила глаза и тут же заулыбалась, кивая щебетанию знатных дам. Шептаться дальше не позволяло правило приличия. Спрятав браслет в суму на поясе, гадалка вновь погрузила кисть в краску, на этот раз взяв руку волчицы, супруги одного из визирей. По традиции после невесты полгалось гадать незамужнем на скорый брак. Но гадание давно перестало быть важной частью церемонии, превратившись в развлечение. Так что узоры рисовали всем, замужнем, вдовам, не вступившим в брачный возраст детям и даже прислуге. Правда последним обычно гадали ученицы гадалки, оттачивая навык чтения по рисунку. Одна из них как раз закончила расписывать руку Дейдары, с горящими глазами наблюдающего за процессом. Карин хрустнула, откусив добрый кусок сочного яблока. Отвернувшись от соседнего столика, она наблюдала с не меньшим интересом. Хотя сама подавать руку для гадания отказалась. — На топор похоже, — отметила она, ещё раз хрустнув, когда гадалка стёрла часть краски, — всё, казнят тебя и тело в море бросят, какое точное гадание, золотом за него в пору платить. Жаль у тебя только медь. — Тоже мне гадалка, хм, да что б у тебя язык за такие предсказания отсох, — сквозь зубы прошипел ей на ухо Тсукури и чуть громче добавил, — у меня есть золото, целый кошель. Я между прочем прислуживаю единственному фавориту повелителя. — Ой-ой, какой великий паша со мной сидит, — рассыпалась в наигранных поклонах Карин, но достаточно быстро перестала кривляться, — ты зря думаешь, что он единственный. Сейчас возможно да, но скоро повелителю наскучит, и будет твой ангел забытый и заброшенный, гнить во дворце слёз, а ты вместе с ним. — Обязательно, сначала тебя спросит, всезнающую Карин-хатун, а потом отправит прямиком в старый дворец, — саркастично ответил Дейдара вздёрнув губу, точно учуял неприятный душок. Не успела Карин огрызнуться, как заговорила гадалка, наконец очистив рисунок. — Получилась занесённая алебарда, — сказала она, рассмотрев запястье, — обычно это означает смерть. — А я знала! Вот, не слушал меня, будет теперь твоё тело гнить в море, — торжествующе объявила Карин расплывшись в улыбке. — Ещё чего, может быть я умру вовсе не во дворце, а в собственном доме окружённый десятком праправнуков, — ощетинился Тсукури, хотя на его лице легко читался испуг. — Тогда я бы советовала тебе рожать прямо сейчас и сразу внуков, — помедлив ответила калфа указав длинным ноготком в сторону Итачи. — Смерть не всегда буквальна, на самом деле она значит, — начала было объяснять гадалка, но её никто не слушал. Обернувшись Дейдара не смог увидеть ни Великого визиря, ни Валиде, чисто-белые крылья полностью закрыли их. И даже если бы в этот момент самый быстрый демон отдал Тсукури свои силы, тот бы не успел предотвратить случившееся. Хидан слегка согнул колени в пародии на поклон. Такой корявой, что казалось словно он проглотил бревно. И тем не менее, Цунаде её приняла, махнув рукой позволила говорить. — Вы же, Валиде? — неловко спросил ангел, безбоязненно держа взгляд на уровне лиц сидящих. — Да, я хозяйка этого дворца, — с долей официоза объявила Цунаде поведя рукой, — что-то случилось? Что-то настолько срочное, что ты решил потревожить меня во время праздника? — Разве не К… Дьявол хозяин дворца? — Он хозяин, я хозяйка. Так с чем ты обращаешься? Ну, не трать моё время попусту, — Валиде фыркнула, вздёрнув верхнюю губу, потянулась за лукумом взяв с подноса сразу два жёлтых кубика. — Я хочу вас попросить, отпустить меня в сад. Дьявол велел мне быть здесь, но я думаю он ошибся, мне здесь скучно, к тому же моё присутствие портит праздник окружающим, — спокойно и достаточно вежливо попросил Хидан, не прервавшись даже когда Цунаде подавилась. — Ты хочешь сказать, — Валиде начала говорить, прерываясь на кашель, — ты имеешь наглость говорить, что повелитель ошибся? Ты, раб, думаешь, что знаешь лучше владыки всего мира? Не смеши меня, сядь на место пока я не разозлилась! — Но уныние — это грех, я не могу выносить эту скуку! — капризно протянул ангел, после чего топнул ногой, — мне нельзя её выносить! Просто отпустите меня в сад, мир от этого не рухнет. — Мир останется где был, а вот правила дворца рухнуть ежесекундно, ведь если можно одному, можно всем! — Цунаде резко поднялась, от её крика замолкли все, даже музыканты перестали играть, — и что ты предлагаешь? Отправить невинных девушек в грязь и песок к мужчинам, а тех пригласить творить разврат сюда? И всё потому что кому-то хочется, кому-то скучно. Ни за что! Или может, ты считаешь, что для тебя можно сделать исключение и тогда ничего не случится? Думаешь ты тут такой особенный, что я под тебя правила подгоню, только потому что, видите ли тебе скучно! То, что ты фаворит даёт тебе привилегии, это правда, но ты всё ещё был и остаёшься рабом. А рабу не положено даже думать, без разрешения, не то что требовать исполнения своих желаний. Немедленно сядь на место, пока я не велела тебя палками по пяткам отходить. Хидан поджал губы, отступил на шаг и возможно ушёл бы на место, но что-то внутри не позволило. Толкнуло вперёд, заставило распахнуть крылья ощетинив перья. — Не важно, как вы меня называете, раб, фаворит, я был и остаюсь небесным, чистым ангелом. Существом, приближённым к богу, стоящим выше людей и выше вас всех, запятнанных в грязи греха тварей, — ангел дёрнул головой на последних словах, глянул на Итачи, практически сразу вернув взгляд на Цунаде, — что вы, что Дьявол, для меня вы стоите одинаково низко. И если я начинаю просить вас о чём-то, стоит прислушаться и выполнить, хотя бы попытаться. Шлепок пощёчины оказался столь громким, что от него вздрогнули все, точно тоже получили. Хидан пошатнулся, практически упал, чувствуя, как расцветает красным щека. Из царапин, оставленных перстнями потекли тончайшие струйки крови. Цунаде выдохнула, так словно после этого удара с её плеч свалился камень. — А теперь сядь на место, — она хотела ещё что-то сказать, но Хидан вырвался, замахнулся очевидно собираясь ударить в ответ. Валиде поймала руку, стиснув до боли, — ты невоспитанное животное, я тебе покажу как на меня замахиваться. — Отпустите его, — попросил Итачи, неожиданно подав голос, — не собираетесь же вы испортить мою свадьбу нелицеприятной дракой. Ангел выдернул руку из ослабшей хватки. — А ты иди сядь на место, ни одному тебе не нравится праздник, но «грязные, грешные твари» в отличие от тебя, достаточно воспитаны чтобы об этом не высказываться, — обратился Учиха уже к наложнику. — Потому что они бояться, но я не могу понять, кого. Её или тебя, если её что ж, хорошо, а если тебя, то я не понимаю, как можно бояться столь жалкую тварь, — Хидан цокнул, он всё ещё щетинился, но говорил с нескрываемым сочувствие, — тебя же я видел тогда, когда меня привезли, на балконе? — Меня, — коротко ответил Итачи, словно, не услышав ничего кроме вопроса. — Тогда я был связан и напуган, иначе бы ни за что не принял тебя за чистого ангела, даже эти крылья для тебя слишком велики, — ангел потёр запястье, наглым образом развернулся спиной к знатным дамам и пошёл обратно к окну. Итачи глубоко вздохнул, жестом подозвал одного из старших управителей. — Отправьте его в темницу, не давайте ни еды, ни питья, — коротко велел он, так спокойно, что ни одна лишняя мускула на лице не напряглась, — посмотрим кто из нас будет жалким в итоге. — В чём дело? Неужели эта искренность тебе не по нраву? — с наигранной искренностью поинтересовалась Цунаде. Учиха на это лишь небрежно отмахнулся. Стража подхватила Хидана под руки. Тот растерялся всего на мгновение, высвободился намереваясь срезать головы обидчикам. Но вместо трехзубчитой косы, сноп белых искр осыпался на пол. Ангел шокировано уставился на собственную руку и сразу же был схвачен вновь. Его успели выволочь из гарема, прежде чем полилась брань достойная не сапожника, а мясника, живущего на краю захудалой деревушки. — Это где же он такого набрался, — полюбопытствовала Цунаде медленно переведя взгляд на Дейдару, что поспешно спрятался за спинами хихикающих девушек, — ну что музыка замолкла? Играйте, играйте, праздник же. Скрипка с флейтой зазвучали вновь, на этот раз гораздо громче и бодрее. — Его нужно вернуть, иначе быть беде, — испуганно заверила Шизуне, дёрнув за край рукава Валиде, — повелитель разозлиться, это же его фаворит. — Если он не воспитывает своего фаворита, его буду воспитывать я, — легко ответила Цунаде начав пританцовывать, — он поймёт, не красота красит наложника, а послушание. — Но повелитель велел и этой ночью подготовить его, — всё ещё стискивая в руке ткань рукава ответила Шизуне, — что мы будем делать, когда он потребует привести ангела? — Приведём ему ангела, — Валиде расплылась в торжествующей улыбке. Хидана бросили на холодный, влажный от сырости пол камеры и вовремя закрыли клетку. Иначе бы, ангел ударившийся о решётку, непременно выместил свою злость на них. Стражники напугано отшатнулись и буквально сбежали, не выдержав пронзительного взгляда малиновых глаз. Хидан пнул решётку, пожалуй, слишком сильно. Большой палец запульсировал болью, выбившей слёзы, но Хидан не позволил себе даже дёрнуться, не то что заплакать. Несколько раз выдохнул сквозь сжатые зубы издав сиплый свист. Боль постепенно стихла. Ангел не стал больше пытаться штурмовать железные прутья, обвёл взглядом камеру. Его первая клетка была куда меньше, там он не мог даже встать, но и эта особо не отличалась простором. Что уж говорить, кровать на которой он провёл последние недели была шире в разы. Не было окон, не было и ламп, не было ничего хоть как-то освещающего камеру. За исключением пары янтарных глаз, сверкнувших в углу. Крыса встала на задние лапы, возмущённая, ну точно маленькая Валиде. Того и гляди закричит: «Наглый мальчишка! Что ты себе позволяешь? Что ты тут делаешь?» — Кышь! Уходи, давай-давай, — Хидан замахал руками, на что грызуну было абсолютно наплевать. Ангел подумывал кинуть в неё туфлей, но решил оставить эту небольшую преграду между ногой и крысиными зубами, — я здесь ненадолго, Какузу обещал забрать меня после праздника. Он обещал. Крыса задёргала носом топорща усы, медленно опустилась точно приняла ответ. Хидан тоже опустился, от сырости платье намокло, прилипло к бёдрам, которые сразу же начал облизывать холод. Ангел запахнулся крыльями, но это слабо помогло. — Какузу, приходи скорее, — прошептал он, шмыгнув носом. Какузу оглянулся, нахмурившись прислушался, нахмурился ещё сильнее, не расслышав ничего кроме гомона праздника. — Что случилось? — спросил Сасори заметив отстранённость. — Ничего, — заторможено ответил Дьявол, мотнув головой, — а не пора ли нам провожать Кисаме? Итачи там не засиделся? — Не думаю, что стоит его подгонять, Итачи-сан должен в полной мере насладиться праздником, — тихо сказал Кисаме не поднимая взгляд. — Он сможет наслаждаться им всю эту неделю, а сейчас пусть поторопится, — Какузу жестом подозвал мелкого беса, — передайте на женскую половину, что муж уже не в силах ждать, пусть Итачи поскорее осыплют золотом, оденут, не знаю, что там нужно ещё, но пусть сделаю всё поскорее. Бес несколько раз поклонился и пятясь ушёл исполнять приказ. Хошигаке не стал больше ничего говорить, в отличие от Сасори. — Мне кажется, это не жениху здесь не терпится, — насмешливо заметил он, — вы не вместе всего ночь, что будет, когда мы все уйдём в поход? — Во время войны я занят другим, а сейчас хочу вдоволь насытиться, — уверенно ответил Какузу, — и Кисаме того же желаю. Хошигаке вновь не стал ничего говорить. Настолько густо завязнув в собственных мыслях, что не сразу отреагировал, когда ему торжественно вынесли кинжал в кожаных ножнах, украшенных россыпью камней. Золотой клинок тупой и мягкий, с закруглённым остриём, не больше чем дань старой традиции, по которой фату невесты требовалось срезать. Кисаме заткнул кинжал за пояс и пошёл во дворец под вой волков и ободрительные крики демонов. Много десятков раз за эту жизнь Хошигаке преодолевал горы, пересекал реки, топтал поля и пробирался через леса, но впервые путь давался так тяжело. Каждая ступенька, каждый коридор точно отталкивали его, заставляли замедлиться, требовали повернуть. Он не может туда идти, ему не положено и тело понимало это лучше разума. Стоило коснуться ручек двери, как сердце подскочило к горлу. Кисаме сглотнул, но стало только хуже, зашумело в ушах. Хошигаке зажмурился, ещё раз сглотнул и открыл дверь. Итачи сидел на коленях у кровати, укрытый красной фатой. Ну точно бутон тюльпана готовый распустить лепестки. Сидел кротко, не шевелясь и не издавая ни звука, казалось словно даже не дышал. Хошигаке закрыл за собой дверь, заведя руки за спину. От короткого щелчка Учиха заметно вздрогнул, развеяв иллюзию неподвижности. Следуя традиции Кисаме должен был убрать фату в сторону с помощью кинжала, дать новоявленному супругу поцеловать край одежды, руку и уже после возлечь. Но вместо этого он опустился на колени в метре от Итачи, коснулся лбом пола. — Прошу, не пугайтесь, я не посмею вас тронуть. С самого оглашения этой свадьбы, я не планировал становиться вам настоящим мужем. На самом деле я хотел уберечь вас от этого вынужденного брака. Вы молоды, супруг в разы старше вас не принёс бы вам ничего кроме разочарования. И я сам, вряд ли смогу принести вам счастья, но и не причиню вреда, так что вы сможете достичь полных лет, а затем выбрать себе мужа сами, без каких-либо списков женихов, — Кисаме сел прямо, не поднимая головы достал маленькую, серебряную фляжку — я лягу в комнате для слуг, чтобы никто об этом не узнал, я раздобыл кровь падшего. С вашего позволения я пойду. — Я тебя не отпускал, — казалось бы спокойно ответил Итачи, хотя его дыхание уже перестало быть незаметным. Начал, убирать фату. Белая диадема, державшая её, надёжна вплетенная в волосы не поддавалась. Но Учиха смог её убрать, выдрав заодно клок, на который не обратил внимания, — откуда ты взял эту фляжку? — Я купил её у Орочимару. — У этого змея, — Итачи мотнул головой всё ещё держась в видимом спокойствие, — и сколько же ты ему заплатил? — Не думаю, что это важно. — Нет, это важно, — повысил голос Учиха, — мне важно знать сколько ты готов заплатить, лишь бы не прикасаться ко мне! — Пятьдесят золотых… — Пятьдесят? Ты готов отдать такие деньги, лишь бы отделаться от меня? Я настолько тебе противен? Скажи мне, Кисаме подними голову и скажи, что со мной не так, что тебя так отторгает во мне? — из-за борьбы эмоций с воспитанием, голос Итачи то стихал, то практически достигал крика. — Вы злитесь, — только и смог ответить Хошигаке. — Я противен собственному мужу, конечно я злюсь, я обижен, я, — Учиха рвано выдохнул, часто заморгал не допустив слёз, — я не понимаю, чем заслужил такое. Дело во мне? Я недостаточно красив, складен, умён, что не по тебе? Или дело в женщине? У тебя есть другая, поэтому я не нужен тебе? — Вы прекрасны во всех проявлениях, Итачи-сан, прошу простить, но я не понимаю о чём вы говорите, — Кисаме положил ладони на пол, вновь коснувшись его лбом, — моё эгоистичное решение обидело вас и разозлило, я глубоко виноват и готов понести любое наказание, лишь бы это хоть как-то облегчило вашу обиду. — Если я прекрасен, то почему ты не хочешь спать на моей постели? Почему ты говоришь такое? Почему ведёшь себя со мной так, словно я тебе угроза? — Итачи задрожал, точно всё тело напряглось в попытке сдержать поток эмоций, собравшийся в цунами, — чего ты ждёшь от меня сказав такое? Думаешь я велю бить тебя плетьми за обиду? Я правда выгляжу как такой падший, что получает удовлетворение от чужой боли? — Я сильно виноват перед вами и не знаю, чем искупить свою вину, но готов на всё, лишь бы вы не злились, — руки Кисаме едва заметно подрагивали и от внимания Итачи это не ускользнуло. Его словно окатили холодной водой, приведя в чувства. — Для начала ответь, в чём твоя вина, — уже спокойный не снаружи, а внутри попросил Учиха, — если я пойму в чём дело, я не буду злиться. — Я поступил эгоистично. — Это не ответ, — начал строго Итачи и почти сразу же смягчился, начав мыслить холоднее, он только сейчас услышал все слова Кисаме и только сейчас начал понимать их суть. Учиха подполз ближе, мягко коснулся синих волос, — это не весь ответ, давай подробно. Ты сказал, что хочешь меня уберечь. Как и от чего ты хотел меня оберегать? — Я поступил неразумно, вы куда могущественнее меня и не нуждаетесь в защите, особенно от кого-то вроде меня, прошу простить, — Хошигаке вздрогнул от прикосновения. — Кисаме, я не ругаю тебя, успокойся, подними голову, — проведя несколько раз по волосам, Итачи скользнул пальцами за ухо и очертив линию челюсти коснулся подбородка, — подними, я разрешаю тебе выпрямиться, вот так, хорошо, а теперь расскажи, от кого ты хотел меня защитить. — От вашего супруга, — подняв голову Кисаме всё ещё чувствовал тонкие пальцы на своём подбородке, но старался не смотреть даже на них, — я подумал, если вашим мужем станет кто-то вроде Джирайи, то сможет вас обидеть, ведь он визирь и его слово имеет вес. Я не думал, что сам, смогу вас обидеть, ведь моё слово не значит ничего. — Для меня твоё слово — значит много, Кисаме, очень много, — успокаивающе тихо сказал Итачи, погладил шею, чувствуя, как бешено бьётся под пальцами пульс, — тише, успокойся, я уже не злюсь, продолжай спокойно. Ты хотел уберечь меня от замужества с другим мужчиной, потому что боялся, что он причинит мне вред. Хорошо, это я понял. Но почему ты хотел меня уберечь? Повелитель тебе велел? — Нет, он не знал. Никто не знал. — Тогда почему, ответь мне, — Учиха несколько раз провёл по шее, пульс всё не выравнивался, перешёл на подбородок мягко повернув, Хошигаке молчал, — Кисаме, посмотри на меня, посмотри и увидишь, я совсем не злюсь, я не буду тебя наказывать, мне просто хочется понять. — Прошу меня простить, я больше не посмею действовать без приказа, — Хошигаке упорно смотрел вниз и в сторону. — Перестань извиняться, — строго велел Итачи, — я жду от тебя не извинений. — Про… то есть, как прикажете, — сглотнув Кисаме запыхтел, точно ему было физически тяжело проигнорировать вопрос, но ответить было ещё сложнее. — Кисаме, — Учиха хотел ещё раз повторить вопрос, но чувствуя, как скачет пульс и слыша тяжёлое дыхание, полез расстёгивать ремни, держащие нагрудник, — тебе тяжело, давай снимем его. — Нет, не надо, — возразил Хошигаке попытавшись отдёрнуться. — Не спорь, — велел Итачи справившись с ремнями на одной стороне и сразу же переключился на другую, — тебе тяжело дышать, нужно поскорее убрать броню. Не думал, что так сильно тебя пугаю. — Вы не пугаете, — сглотнув ответил Кисаме и помог убрать в сторону пластину нагрудника. — Я вижу, — Учиха провёл ладонью по шее, спустился к груди прислушавшись к биению сердца. Влажная от пота рука оставила на рубашке след, — дыши глубоко, успокойся, ты не сделал ничего плохого, ты ни в чём не виноват. Посмотри на меня, я совсем не злюсь, всё хорошо. Хошигаке рвано выдохнул, медленно, явно боязливо перевёл взгляд сначала на лицо Итачи, потом на глаза. Учиха смотрел ласково, с явным беспокойством. Продолжал поглаживать, дорвавшись до груди он больше лапал, чем успокаивал. И на какой-то миг даже забылся. — Кисаме, ты не ответишь мне? — нехотя подняв руку на щёку погладил большим пальцем, — может быть, тебе кто-то запретил говорить причину? — Нет, никто не запрещали. — Тогда почему ты молчишь? Ты боишься меня расстроить или разозлить? — Итачи поймал лицо супруга в ладони, не дав взгляду вновь уйти в сторону. — Мне не положено подобное… — Я разрешаю тебе, Кисаме. Мы здесь одни, никто кроме меня не услышит, — Учиха убрал руки, помедлив добавил, — пожалуйста. — Вы мне очень дороги, — боязно и тихо ответил Кисаме. — Ты любишь меня? — стараясь не спугнуть, так же тихо спросил Итачи. — Я не смею, — начал было Хошигаке, но его прервали. — Просто кивни, если не можешь сказать, или покачай головой, только дай мне честный ответ. Кисаме медленно кивнул несколько раз и опустил глаза. Итачи не стал в этот раз заставлять поднимать голову, сам наклонился, поймав на себе взгляд. Хошигаке всё ещё тяжело дышал, на его щеках замено проступила чешуя. — Кисаме, я люблю тебя, люблю, — Учиха мягко погладил синие волосы, взял за руку прижав к груди, — и я ни за что не стану ругать тебя за то, что ты любишь меня в ответ. — Кто вы, а кто я, мне даже смотреть на вас не положено, — Хошигаке попытался отдёрнуть руку, но Итачи только плотнее прижал её к расшитому платью. — Ты мой супруг, а я твой и остальное не важно, — Учиха подложил широкую, шершавую ладонь себе под щёку, — весь мир не важен, он закончился у дверей наших покоев. — Но… — Без но, здесь только мы и никто тебя не накажет, я не позволю, я даю тебе своё слово, — Итачи приблизился, прикрыв глаза соприкоснулся носами, — ты не веришь моему слову? — Верю, — коротко ответил Кисаме. Учиха поднялся, всё ещё держа руку потянул супруга за собой. Хошигаке засомневался на миг, но всё же пошёл, постепенно, шаг за шагом достиг кровати. Итачи потребовалось усилие, чтобы усадить его на ложе. Осторожно, боясь напугать избавился сначала от наплечников, затем от нарукавников с лязгом уронил на пол, стянул поддоспешник. Потянулся развязывать рубашку, но его руку перехватили. — Всё хорошо, расслабься, — Итачи сел на колени супруга, без сопротивления высвободил руку, коснулся лица, — не думай ни о чём, просто люби меня. Учиха наклонился, поцеловал легко и коротко, сначала один раз, второй, третий. По неопытности он не знал, как нужно углублять поцелуй. В какой-то момент Кисаме поднял руку, осторожно коснулся загривка и ответил на поцелуй. Итачи вздрогнул, прикрыл глаза, но не успел почувствовать язык, как Хошигаке отпрянул. — Извините, я… — Нет-нет, продолжай, я просто не ожидал, всё хорошо, мне нравится, — успокаивающе залепетал Учиха. Кисаме кивнул, погладив по шее уже сам инициировал поцелуй. Итачи промычал и так сильно отдался процессу, что начал обмякать в руках. Хошигаке поддержал за талию, прошёлся по шершавым узорам платья вызвав мурашки. Учиха отпрянул только чтобы отдышаться и сразу же сомкнулся губами вновь. — Помоги снять платье, — пропыхтел он, практически не разрывая поцелуй. Кисаме послушно опустил и вторую руку на корсет, прошёлся пальцами в поисках пуговиц или завязок. Но не у воротника, ни у копчика ничего не нашёл. Итачи рвано вздохнул, когда Хошигаке положил подбородок на плечо, осмотрев спину. — А как его снять? — Я не знаю, когда меня одевали голова, была забита другими вещами, — пропыхтел Учиха, — просто порви. — Но это платье такое красивое, оно вам так подходит, — раздосадовано сказал Кисаме. — Правда? — Итачи прыснул смехом, боднув лбом плечо супруга, — а я ведь с самого начала выбрал другое, тёмное, но Цунаде настояла на этом, сказала, что мне по возрасту положено носить яркие цвета. — Мне очень нравится это платье, — выдохнув сказал Хошигаке, — такое красивое, жалко рвать, но, если такова ваша воля. — Нет-нет, если тебе нравится давай попробуем снять, — Итачи повертелся, пытаясь найти застёжки на боках, там их тоже не было. Фыркнув бесстыдно задрал юбку, попытавшись снять через верх. Зауженный корсет упёрся в грудь, и эта попытка так же провалилась, постепенно подол опал, — теперь ещё и волосы торчком, всё испортил. — Вы ничего не испортили, — Кисаме пригладил топорщащиеся волосы. — Не ври, я косметику смазал, причёску испортил, платье помял, — Учиха шмыгнул носом, утерев подтёкшую подводку, — мне всё это не так представлялось. — Вы очень красивый, — Хошигаке погладил супруга по щеке тыльной стороной пальцев, — не беспокойтесь о таких мелочах. Итачи покраснел, потянулся за уходящей рукой. Упустив её, вновь утонул в поцелуях. Придерживая за талию Кисаме плавно опустил супруга на кровать, нависнув сверху. Поцеловав у кадыка опустился ниже, поцеловал грудь поверх украшенного камнями декольте. Сбоку у подмышки прихватил ткань и зубом распорол ткань до корсета, стараясь причинить платью как можно меньше вреда. Учиха поспешно высвободился, оставшись в белой, полупрозрачной сорочке без украшений и даже рюш. Хошигаке смущённо отвёл взгляд, стоило заметить, как просвечивают через ткань острые коленки. Итачи робко коснулся подбородка, заставил повернуться к себе, поцеловал. В этот раз коротко, отрывисто, так как Кисаме поспешно отпрянул. — Всё хорошо, продолжай, только не останавливайся, — Учиха вцепился в руку супруга, — пожалуйста. — Я должен взять масло, — тихо объяснил Хошигаке. — А, — Итачи дёрнулся и можно было проследить как краснота заволокла лицо, — да, хорошо. — Вам плохо? — спросил Кисаме наклонившись. — Нет, — Учиха закрыл лицо руками, — только немного смущён. Хошигаке чмокнув ладонь выпрямился, стянул рубашку через голову. Итачи выглянул из-за расставленных пальцев, непроизвольно сведя колени. Взглядом облизнул крепкий пресс аккурат до поросли коротких волос у паха. Громко сглотнув протянул руку, но так и не коснулся кожи. Кисаме нагнулся, сам подставившись под тонкие пальцы. Учиха рвано выдохнул, погладив кубики пресса. — У меня такой красивый супруг, — он легонько улыбнулся, заметив, как чешуя сильнее проступила на щеках, — такой крепкий. — Вы завели меня в угол, — признался Хошигаке, — я не могу принять от вас комплемент, а если отвергну оскорблю ваше достоинство. — Завёл и сиди там спокойно, — сохранив улыбку Итачи оставил поцелуй на шее. Кисаме вздрогнул, взял со столика флакон масла. Стоило только откупорить крышку, как по комнате разошёлся аромат розы. Запах усилился, когда Хошигаке налил масло на ладонь, уронив пару капель на простыни. Учиха вздрогнул, распушил перья почувствовав тёплые пальцы. Впустил практически без сопротивления, стараясь контролировать дыхание. Руки дрожали, хотелось за что-нибудь зацепиться, по началу он стискивал простыни, потом зацепился за плечо и руку. — Вам больно? — прошептал Кисаме у самого уха. — Нет, — выдохнул Итачи, — мне хорошо. Хошигаке поцеловал подбородок, шею, ложбинку на груди и выпирающую косточку ключицы. Поставив локоть у головы, стараясь не задеть крылья и волосы положил ладонь под голову. Учиха выдохнул, прикрыв глаза. У Итачи очень чувствительная кожа головы. Никому не позволялось прикасаться к его волосам. Разве что Изуми под страхом мучительной смерти могла его расчёсывать. И с этого момента Кисаме. Его крупные, шершавые пальцы так приятно и ласково двигались по коже головы, бережно перебирали волосы, что Итачи не сдержал тихий стон. Хошигаке поймал его у самых губ, поцеловав. Долго, глубоко, при этом не переставая двигать уже двумя пальцами. Не растягивая, а лаская то быстрыми фикциями, то плавными поглаживаниями самой чувствительной точки. — Стой, стой я сейчас, — Учиха отдёрнулся несколько раз шлёпнув по плечу, но слишком поздно. Удовольствие судорогой прошлось по телу, Итачи кончил, распушив перья и обмяк загнано дыша. Кисаме вынул пальцы, поцеловал в лоб убрав растрёпанные пряди. Хотел отпрянуть, но его ухватили за руку, — ты куда? Мы ещё не закончили, даже не думай. — Вам нужна передышка, — мягко высвободившись Хошигаке вытер масло полотенцем, — я никуда не уйду, не волнуйтесь. — Я волнуюсь, что после передышки ты отправишь меня спать, — приподнявшись на локтях Итачи призывно развёл ноги, — иди ко мне, немедленно. — Вы приказываете мне? — в голосе отчётливо слышалась усмешка. — Если не поторопишься прикажу. — Что ж, не буду доводить вас, — открыто усмехнувшись Кисаме подхватил супруга, посадив на свои колени. Итачи крепко обхватил шею, пожалуй, даже слишком крепко. Хошигаке ухнул, но возражать не стал, развязав штаны мягко коснулся копчика, направил. Почувствовав прикосновение горячей головки к ягодице Учиха непроизвольно дёрнулся. Глубоко вздохнув сам опустился, проглотив болезненный стон. От давления на живот было тяжело дышать, на висках проступил пот. Итачи немного ослабил хватку, заметив краем глаза напряжение супруга. Сглотнув поцеловал светящуюся изнутри чешую на скуле. — Я люблю тебя, — с трудом выдохнув сказал Учиха, чувствуя, что сейчас необходимо это сказать. — Я люблю вас, — ответил Кисаме на удивление легко. Чёрные крылья затрепетали, уронив несколько перьев на ложе. Хошигаке плавно опустил супруга на кровать, положив ноги на спину. Итачи вскрикнул на первом толчке, впившись короткими ногтями в руку Кисаме. — Больно? — тот замер забеспокоившись. — Всё хорошо, — Учиха активно закивал, — продолжай. Положив ладонь на узкое бедро Хошигаке задвигался, входя всё глубже и глубже. Учиха поджимал губы, жмурился и в какой-то момент крикнул, перейдя на стон. Сначала коротко, затем рвано, попытавшись закрыть рот рукой, совершенно не ожидав от себя такого похабного звука. Но вскоре стоны полились потоком, невозможным удержать. Итачи таял как снаружи, так и внутри. Оставив после себя короткие, глубокие царапины он потянулся к шее. Кисаме нагнулся, подставившись под ладонь начал покрывать шею поцелуями. Учиха кожей чувствовал, как подрагивают его губы, не от страха, а от напряжения. — Итачи-сан, — выдохнул Хошигаке у едва проглядываемого кадыка, — вы позволите мне? — Сколько угодно, — прикрыв глаза влюблённо ответил Итачи. И Кисаме впился зубами у шеи, окропив простыни уже не девственной кровью.