Ухудшенная версия Снейпа

Раздавшийся со спины голос отозвался чем-то острым в области сердца, и Гарри машинально сжал палочку, с помощью которой стирал рецепт с доски, сильнее, чтобы не выронить ее на пол. Он на долю секунды зажмурился, убеждая себя в том, что поддаваться надежде не стоит, и это всего лишь чья-то глупая шутка, и обернулся. Профессор Снейп, такой же, каким он запомнил его полтора года назад, с тем же неизменно-пристальным взглядом, стоял напротив него на расстоянии нескольких метров. Гарри не заметил, как глотнул воздух куда более шумно и отрывисто, чем до этого, поскольку все его внимание занимал этот человек, которого он на протяжении последних полутора лет считал мертвым. Оборотное зелье не меняет голос, мелькнуло на краю сознания, а чары иллюзии оставляют магический след. Он цеплялся за любую ниточку понимания происходящего, но все они ускользали, потому что Снейп, который стоял перед ним, был именно самим собой, и он совершенно точно был жив. — Нам нужно поговорить, — произнес Снейп тем временем, и от его голоса у Гарри внутри все заныло, но он сумел лишь ошарашенно подойти ближе на один шаг, вглядываясь в его лицо так, словно видел его впервые. — Поговорить? — туманно переспросил он, даже не осознавая значения этого слова и произнося его машинально. Он смотрел — и не мог поверить, хотя осознание жгучими волнами накатывало, ударяя по голове все резче. — Ты был без сознания? — пробормотал он себе под нос, а когда дождался подтверждения, кивнул сам себе, словно соглашаясь с какой-то появившейся в голове мыслью, хотя скорее пытался выяснить ситуацию и по возможности не впасть в истерику. — Как долго? — этот вопрос, появившийся из ниоткуда, теперь набатом стучал в ушах, и Гарри точно понимал, почему. Потому что он был основным, и от ответа на него зависело… что именно, он сформулировать не мог, поскольку все еще неотрывно разглядывал черты лица, которые помнил наизусть до мельчайших деталей. — Два месяца, — глухо отозвался Снейп. — Два месяца… — снова повторил он, покачав головой, так, будто давал ответ на что-то самому себе, но глаз со Снейпа не сводил. Внутри все менялось с немыслимой скоростью, воспоминания обо всем, что было связано с этим человеком, мелькали одно за другим, не давая шансов на передышку, пока он наконец не взял себя в руки, чтобы выразить то, от чего сейчас было тяжелее всего. — Минерва знала, — не вопрос, утверждение. Кто бы еще дал ему теперь уже замеченную мантию из музея, который охранялся чуть ли не как самое священное место во всей школе. — И ты тоже… Что тоже? Тоже знал, что жив? Звучало глупо, но Гарри было не до того, чтобы подбирать слова. Он все еще неверяще вглядывался в глаза человека, о воскрешении которого мечтал сильнее всего на свете, и чье появление здесь отдалось в груди вначале ноющей, а теперь все более резкой болью, душащей изнутри. — Полтора года… — пробормотал он, отводя взгляд в сторону, а затем моментально возвращая его обратно, словно для того, чтобы выразить то, что он чувствовал, зрительный контакт был просто необходим. — Я полтора года каждый день надеялся, что это какая-то глупая ошибка… — Послушай меня, — мягко произнес Снейп, сделав шаг навстречу, но Гарри моментально отшатнулся от него назад и взглянул так, словно видел впервые. — Не подходи ко мне! — вырвалось быстрее, чем он успел это обдумать. Ужасное состояние, когда самое большое счастье и самая отчаянная боль предательства смешиваются в душе воедино, поскольку пропадает понимание, что нужно делать и как себя вести, чтобы сохранить остатки благоразумия. Гарри уже чувствовал, что ему это не удастся, поскольку выдержка, которую он долгие месяцы нарабатывал и которой даже начал гордиться, растворялась быстрее, чем он успевал это осознать. — Я каждый день повторял ей, что умереть должен был я, а не ты, каждый день, постоянно, несколько месяцев… — как мантру проговорил он, вспоминая и утешения Минервы, и ее рассуждения о том, что у каждого своя судьба, и сожаления о невозможности что-либо изменить. — Это была моя личная просьба. Поттер, выслушай меня, — по всей видимости, перебивать его Снейп опасался, поэтому говорил осторожно, разглядывая его так, словно ожидал бурю, и не напрасно. — Тебя выслушать?! — моментально выкрикнул Гарри, не заботясь ни о громкости голоса, ни о том, что за дверью кабинета могли уже быть новые студенты, дожидающиеся разрешения войти. — А ты хоть раз меня выслушал?! Ты слушал, когда я умолял меня понять? Когда котлы твои драил до ночи, чтобы иметь возможность сказать тебе лишнее слово! Когда под твоей дверью ночевал, ты меня выслушал?! Хоть раз! Рука, все еще удерживающая палочку, сама взметнулась вверх, и Гарри, теперь уже прекрасно осознавая, что делает, словно в нем щелкнул какой-то переключатель, направил ее прямо на Снейпа, озлобленно прищурившись. Тот не спешил доставать свою. — Я не должен был выжить, — Снейп как будто попытался этим заявлением его вразумить, но Гарри только сильнее прищурился, ощущая, как волна негодования и отчаянной, почти детской обиды поднимается в нем, управляя его действиями лучше, чем он сам когда-либо. Он одним движением вырисовал в воздухе петлю, а после сделал выпад в сторону Снейпа, направляя в него кислотно-оранжевый луч оглушающего проклятия, и следом за ним — еще череду сложных связок, не заботясь ни о силе удара, ни о том, какими могут быть последствия. — Не смотри на меня… — хриплые слова, на которые были потрачены последние силы, эхом звучали в голове, заставляя Гарри надрывно, громко закричать от бессилия. Он не мог сделать ровным счетом ничего, но и заставить себя отвести взгляд от Снейпа, чья кровь теперь была и на руках Гарри в самом прямом смысле слова, было превыше его сил. Он как мог зажимал рваную рану на его шее, пачкая пальцы в густой крови и не обращая внимание на внезапно настигшее головокружение. Он должен жить. Он должен, обязан выжить, потому что все уже практически закончилось, это было так больно — видеть смерть в одном шаге от финала, причем медленную, тяжелую смерть. Гарри понимал, что лишь способствует его мучениям, но был не в силах оторвать руку от раны, позволить ему истечь кровью еще раньше, он словно ожидал какой-то иллюзорной помощи, которая обязана была успеть, потому что все происходящее казалось слишком неправильным, чтобы быть реальностью… — Уходи, — из последних сил прохрипел профессор, отводя от него взгляд, и тот момент, когда его дыхание прекратилось, показался Гарри вечностью. Он бил его по щекам, пытался встряхнуть или докричаться, но все это не возымело никакого результата, так что, когда в конце концов он обессиленно схватился за его мантию и уткнулся в нее лицом, пачкаясь в крови окончательно, он уже не понимал происходящего. Кажется, его оттаскивали. Давали какое-то мерзкое зелье, помогали прийти в себя… как он оказался вдалеке от хижины, он не помнил, но точно помнил лишь то, что идти в лес на смерть было так легко, что ему не хотелось ни замедлять шаг, ни тратить время на лишние разговоры с Лордом. Лучи проклятий, летящих с каждым разом все резче и интенсивнее, слепили уже даже самого Гарри, но он, научившись за время войны сражаться невербально, использовал каждую свободную секунду, чтобы выкрикнуть то, что думал, потому что был как никогда уверен, что сейчас имел на это право. — Кто еще знал? Сметвик, да? МакГонагалл знала! Еще кто? Тебя же лечил кто-то! С надрывом, с которым он выкрикивал каждое слово, он не разговаривал уже очень давно, с тех самых пор, как попросил журналистов после войны оставить его в покое. Тогда его интонация была настолько ему не свойственна, что даже вездесущей Скитер ее оказалось достаточно, чтобы ретироваться из его поля зрения, прихватив за собой свое пресловутое перо с блокнотом. — Никто, ни один человек не дал ни намека! Я до последнего не верил, даже после заключения о смерти! — очередная вязь сложных заклинаний, в которых он, казалось, будто даже не задумывался, что делал, оказалась отражена в последнюю секунду, но Гарри не собирался думать о том, что было бы, если бы защититься Снейп не успел. В конце концов, ему должно быть плевать. Они ведь все так считали, что пройдет время — и ему будет плевать. — Я полтора года считал тебя мертвым, — с особым отчаянием в голосе заявил он, но тут же продолжил нападать снова, не давая себе шанса перейти от агрессии к сожалению, поскольку это не то, что ему было нужно. Высказать все Снейпу: молчащему, только защищающемуся, слышащему наконец все то, что так долго Гарри пытался до него донести. — Я три месяца жалел, что выжил! — Мы замок восстанавливали по камням, а я думал только о том, что, возможно, случилось чудо, и ты все еще жив! — Ел — и думал об этом, спал — и думал! — Да я даже донести до тебя не мог, что я не тот, кем ты меня считаешь! Зелья твои учил идиотские весь седьмой курс, думал, удивлю тебя, если хотя бы в последние дни перед сражением наконец изволишь поговорить… Энтузиазм, которым он швырялся калечащими проклятиями, постепенно угасал. Пропустил из них Снейп всего одно, но до небольшого рассечения на щеке ни одному из них не было никакого дела, так что это осталось без внимания. — Даже сейчас молчишь… — тише, чем все до этого, произнес Гарри, медленно опуская палочку, но в последний момент, когда даже ему самому казалось, что он уже успокоился, он резко взметнул ее снова — и напал на него с очередным потоком нескончаемых проклятий, добивая этим уже скорее самого себя, чем его, потому что моральные силы были на исходе. — Какого черта ты постоянно молчишь?! Скажи что-нибудь, Снейп, прокомментируй все как-нибудь! Если бы тебе было плевать, ты бы не приперся сюда под мантией моего отца! Пронаблюдать хотел, не испоганил ли самый бестолковый студент все твои старания в зельях? — палочка, которая нагрелась в руках, теперь обжигала пальцы, постепенно возвращая Гарри в реальность, и прежде чем к нему начало приходить осознание всего, он успел добавить лишь несколько фраз. — Не беспокойся, зельеварение — по-прежнему самый ужасающий предмет для всех факультетов, — опуская руку и больше не произнося ни одного заклинания, он обессиленно вглядывался в его лицо, стараясь найти в нем отголоски эмоций, которые бы хоть что-то ему пояснили. — Они даже профессором меня стали называть, как и тебя, — он нервно усмехнулся, переводя взгляд в сторону, и покачал головой в подтверждение собственных мыслей, — хотя мне до профессора… В какой-то момент Гарри понял, что выдохся окончательно. Нахлынувшая волна сошла, и теперь осталось пустое непонимание, что он должен делать дальше, так что он, отойдя еще на несколько шагов назад, больше ничего не говорил, то ли принимая решение, как должен поступить, то ли ожидая хоть каких-то слов от человека, в которого только что выпустил по меньшей мере сотню проклятий, и который не наградил его в ответ ни одним. — Послушай, — наконец произнес Снейп снова, в чьем голосе впервые за очень долгое время Гарри уловил какие-то эмоции, помимо раздражения. Искренние, судя по интонациям, так что он даже поднял голову, но не перебивал, давая ему возможность сказать. Возможно, от этих слов что-то бы зависело, но где-то на краю сознания Гарри понимал, что сейчас, когда поток эмоций схлынул, решение, вертящееся клубом в голове, почти готово, ему осталось найти лишь малейшее подтверждение, и все встанет на свои места. Насколько это было вообще возможно в данной ситуации. — Я действительно не должен был дожить до победы, — голос Снейпа был чуть более хриплым, чем несколько лет назад, и, наверное, это были последствия укуса, но отчего-то хотелось думать, что он попросту волновался, потому что не может же, черт возьми, быть так, что их диалоги всегда прошибают до дрожи только Гарри. — Я не просил у тебя ничего, кроме одной ночи, — глухо парировал он, вспоминая и огневиски, и ночь, и захлопнутую дверь, и то, как аккуратно он сполз по стеночке, едва отойдя от двери на несколько шагов, а потом долго пытался прийти в себя и понять, где взять силы на то, чтобы встать на ноги. — Я не мог дать ее тебе. — Да знаю! — объяснять, почему не мог, Гарри не нужно было. Как же, благородство, забота о его моральном состоянии. — Ты ведь решил, что вправе распоряжаться не только своими, но и моими желаниями, да? — Гарри… — выдохнул Снейп, прикрывая глаза на мгновение, и на это тут же проследовал резкий ответ, в очередной раз ставший за утро неожиданностью и для самого Гарри. — Не нужно! Но смягчился он довольно быстро. Это было не то, они говорили не о том, мотивы, которые двигали Снейпом, когда он в последнюю ночь перед войной захлопывал перед ним дверь, были обдуманы и прокручены с разных сторон, и все это не нуждалось в том, чтобы в очередной раз проговаривать никому не нужные объяснения. — Я не обвиняю тебя в этом. В ответ на это Снейп сделал шаг к нему, но Гарри отошел еще назад, отрицательно мотая головой. Он не понимал, почему должен объяснять, что именно не так, он не понимал, почему исчезнуть на полтора года, будучи без сознания всего два месяца из них, а потом появиться из ниоткуда — нормально. И главное — он не понимал, почему никто из людей, которые жалели его и улыбались ему каждый день, не изволили сказать два слова, чтобы он знал, что все, чем он занимается в течение этого времени, не напрасно, и это будет кому оценить. Он не знал даже того, кто еще был в курсе, что Снейп жив! Не знал — и не собирался этого прощать ни ему, ни окружающим, поскольку с каждой секундой, когда разум постепенно преобладал над эмоциями, он понимал, что избавиться от душащего ощущения предательства и обмана у него не получится ни сейчас, ни потом. — Неужели тебе так сложно быть живым?.. — сдавленно, не пытаясь сдержать слезы, бормотал он, впервые за две недели после войны зайдя в личную лабораторию профессора. Зашел — и остался в ней на ночь, не в силах сдвинуться с места или подняться с пола, хотя камни и были слишком холодными. — Ты же самый смелый, самый… сильный маг из всех, кого я знал… — и без того нечеткое зрение стало совсем помутненным из-за пелены слез, которые он пытался смахивать, но они возвращались снова. Здесь было знакомым все. Они занимались здесь ментальными искусствами, он помогал Гарри прийти в себя после его обмороков из-за окклюменции, в конце концов, здесь даже пахло так, как от его мантии — чертовыми травами, в которых Гарри так ненавидел разбираться и которые теперь стали той самой ниточкой, то ли связывающей его с желанием жить дальше и продолжать все, чем занимался профессор, то ли упорно ведущей к форменному безумию, потому что истерики в пустой лаборатории в подземельях — не то, что можно было назвать адекватным поступком. Он поднимался, шел умываться, потом разбирался на полках, перебирал кучу неизвестных флаконов, вникал в записи Снейпа о планах занятий, перечитывал учебники, начиная с самого первого курса. А с наступлением ночи брал бутылку огневиски, которую не обязательно было даже пить, просто с ней было проще — это было напоминанием, что если станет совсем тяжело, то на то, чтобы забыться, понадобится минут десять, не больше. Цикл повторялся: восстановление школы, ссоры с прессой из-за нежелания давать интервью, попытки добиться от Министерства информации о том, все ли тела погибших были захоронены, снова изучение бесконечных научных материалов. Потом появились студенты, совершенно несерьезные, с бестолковым видом и полным непониманием, какого черта они вообще явились в тот класс. Учебники, виски, министерство, студенты, снова учебники — первые полгода не отличались разнообразием, но и по их прошествии не особо что-то изменилось, поскольку к тому моменту менять что-либо Гарри уже не хотел. Ему было слишком больно осознавать себя никем, а в кабинете зельеварения, где он мог продолжать дело единственного в мире человека, которого он любил, эта боль притуплялась, и в скором времени круговорот самообмана стал настолько привычным, что показалось, будто так все и должно быть. Даже если могло быть иначе. Гарри сделал медленный, размеренный вдох, затем такой же выдох, который должен был быть спокойным, и постарался хоть ненадолго выбросить из головы все, что происходило в его жизни начиная с пятого курса. Теперь ему было девятнадцать лет, и назвать творящееся в душе подростковым безумием больше бы не получилось, так что приходилось искать другое оправдание, и он решил заменить это тем, чем смог, — равнодушием по отношению к окружающему миру. Исключением была разве что Минерва, которая периодически заглядывала, чтобы поговорить с ним по душам, но сейчас от воспоминания этих вечеров стало еще обиднее, потому что, как оказалось, правды в них было мало. Он убрал свою палочку туда, где она должна была быть, еще раз вгляделся в лицо Снейпа, больше даже не вникая, скажет ли тот ему что-либо, и бросил всего одну фразу, прежде чем пройти мимо него в сторону выхода из аудитории. — Я увольняюсь.