Тёмно-чёрные искры

 Огни города такие красивые.*  Но их не видать отсюда. С этой головокружительной высоты – они должны виться яркими цепочками, собираться в мерцающие кластеры, огромный рой бешеных тварей: золотых, небесно-лазурных, опаляюще алых и тех, что словно изумруды после огранки – все должно сиять, все должно переливаться, но я не вижу отсюда огней Йокогамы, будто цвета вырезаны, удалены – и я не вижу ничего. Где-то там – в этом цветном потоке тонут дома, тонут мосты, потонули машины, а вместе с ними и люди, и где-то там – воды, и порой брызги – единственное, что как-то доносится до меня, пока я – ничего не вижу.  Сознание так защищается. Оно ставит передо мной ширму, но она не обтянута позолоченной бумагой, на ней нет росписей, прославляющих доблестную стародавнюю историю или красоты гор, – это лишь черное полотно, которого я не касаюсь из каких-то инстинктивных сковывающих меня соображений, будто боюсь обжечься, и будто – я не знаю, будто, коснувшись, я провалюсь, и увижу все сквозь чужие глаза, полные крови и жажды, что претит мне. Я по другую сторону, и я не вижу ничего с этой стороны.  Арахабаки не ведет со мной мысленных диалогов, и это милость, что он отгораживается от меня, бережет мой разум, все живое, что тут есть. Быть может, ему так самому удобно, кто ж скажет, но мы существуем, и я порой жалею, что он не видит то, что вижу я. Изменилась бы тогда его природа? Меньше всего хочется выстраивать предположения, которые бесполезны. Это как – заглянуть за другую сторону, как попытаться сквозь темную пелену разглядеть мерцающие огни…  Я лишь знаю, что в этот раз мы очень высоко. И я заранее думаю о фазе свободного падения, когда закончатся силы в теле, и оно позорно ухнет, если повезет, в воду, а если нет – то шмякнусь об землю, и потом будут говорить, что гравитация таки меня добила, вот ведь премерзкая ирония, но будто бы я могу что-то сделать, ведь Богу угодно взирать на все сейчас со сдавливающей душу высоты, и там внизу – ничего он такого не забыл, чтобы спуститься вниз, и я вместе с ним, привязанный, оглушенный, ждущий, то ли конца, то ли надежды на то, чтобы увидеть, что же там такое вечно таинственное, еще – за еще одной, другой стороной, ведь куда-то уходят люди однажды, и пусть это будет пустота – все не хуже, чем в этой темноте, где ни проблеска, где… Ни тебя.  Почему ты всегда говоришь мне, что найдешь, где бы я ни был? Я ненавижу твое вранье и верю ему, потому что хочу доказать свою смелость, чтобы ты не смел и рта раскрыть, но тебе плевать на мои доказательства, и ты говоришь, что – да, найдешь меня, и я шепчу эти чертовы слова с этой надеждой, а потом – не вижу ни многострадальной Йокогамы, ни тебя, и все – будто расплывчатый мираж, что длиться всю мою жизнь.  А сможешь ты найти меня – на той стороне? Не за этой ширмой, где я вечно в полубессознательном состоянии, а там – на Той самой стороне, где что в рай, что в ад – без разницы, как карта ляжет, и я сойду туда, куда скажут, но будешь ли ты там? Почему я никогда не спрашивал? Я не вижу тебя, но я хочу спросить.  Пока еще не поздно, пока я все еще над землей, не видя ее, парю, и моими руками творится что-то мне неведомое, но так должно быть, потому что вроде как правильно?  Ты говоришь, что это правильно. У тебя странные понятия правильности. Правильно издеваться над людьми, насмехаться в свою усладу, потому что ты сука еще та. Правильно вести меня за собой, в свою постель и трахаться, пока не закатятся глаза, потому чувства подкрались в очередной попытке удавить меня; пока больно уже не станет, но ты будешь тянуть меня к себе и говорить, что это мало, что недостаточно жарко, что сгореть надо, что – вот так будет правильно. И у меня тогда тоже перед глазами все плывет, и я не вижу ничего кроме тебя, не чувствую ничего кроме твоих касаний, и, блядь, когда ты меняешь меня и Арахабаки местами – твои прикосновения – они не отличаются. Что в постели, что посреди поля боя – ты касаешься меня с этим своим правильным чувством, что, как ты считаешь, должно быть таковым, всепроникающим, потому что я ведь куплюсь на это в очередной раз. И долги мои множатся с той же скоростью, с которой загораются городские огни, едва тьма лизнет улицы.  Ты где-то на земле, а я словно под наркотой, в опьяняющем химическом сне, не вижу граней, что перешел, и мне грозит передозировка; я средь ночных облаков, что растянулись по небесам и плывут куда-то в сторону чернеющего вдалеке залива – прямо в открытый океан, вечно бурлящий в одиночестве, зовущий к себе. О, как же им везет, столько свободы, но я не могу угнаться следом за ними, вольными, я завис над Йокогамой, и с моих – не моих рук срывается такая сила, что я опять буду ненавистен всему городу, а ведь он так прекрасно должен играть огнями, слепить до слез, но слезы не мои, их нет, и плачут вместе этого другие.  Я падаю, но я знаю, что не упаду, потому что он не даст, но ведь в этом и будет конец, так? Я проваливаюсь, я хочу провалиться, но я лишь думаю о том, что твои губы теплые, когда ты незаметно целуешь меня из собственной прихоти, как я всегда себя уверяю, чтобы не обмануться, но, быть может, это в самом деле твоя предельно искренняя ласка, но я не могу к ней прийти, я не вижу выхода, вокруг одни ширмы, черные, плотно стоящие, и я понимаю, что на самом деле сам сильно сжимаю веки, боясь увидеть, как быстро приближается земля, а я это не контролирую, страшась увидеть, как она тут же удаляется, лишая меня шанса – и я теперь еще выше и все дальше от тебя, и я почти на Той стороне…  А ты все еще на этой, и ты мечешься там внизу, ты выжидаешь, и у тебя все рассчитано, как тебе кажется, но ты знаешь меня, не Арахабаки, и сможешь ли ты обыграть его? Я знаю тебя, ты сволочь, но я верю тебе, и с этой высоты – я ощущаю, как где-то внизу ты следишь за мной, и мне немного жаль от глупости сущей: мы не можем с тобой вместе увидеть, как прекрасно светится город, как он огромен, как нежны воды, что бьются о его каменные берега, как бьется в нем жизнь и смеется, но… Я путаюсь, и я ли это смеюсь, и с какой стороны я смеюсь…  Я не знаю, почему все так происходит, и почему мои надежда и вера так сильны, и в то же время слабы, почему я сам так слаб, и не могу все это прекратить, распахнуть глаза, увидеть… И просто вспоминаю твои обещания, где бы я ни был, ты ведь говорил – ты найдешь, ты достанешь, ты коснешься, коснись губами хоть раз, не стыдись, кому какое дело, когда я упал к тебе сквозь облака, если упаду… Если он отпустит, если он захочет, если все так зыбко, и лишь ты там где-то внизу, уверенный, лишь ты уверен, ты всегда уверен, и я тоже хочу…  Но я не вижу отсюда, с высоты, огней Йокогамы, я боюсь и понятия не имею, где этому конец… И как ты достанешь меня здесь, я тоже не знаю…