Тёмно-чёрные искры

 – Куда ты, Чуя?  Мальчик замирает у выхода, прикусывая губы от досады, что не удалось незаметно выскользнуть на улицу.  – Я недолго, анэ-сан.  – Нет уж. В такой ливень – даже не смей, – Коё высится за его спиной, и Чуя с опаской оглядывается. На ее лице легкий макияж – она явно собирается уходить. – Простынешь, потом опять сражаться с тобой, потому что лекарства ты не желаешь добровольно принимать. Вот раньше было проще: схватил и запихал, а сейчас – поймай тебя. Нет уж. Сиди дома. Что ты забыл на улице в такую погоду?  Что забыл? Чуя, сжимая зубы, смотрит на дверь. Ливень там и правда сильный. Но его ведь ждут. Он точно знал, что ждут, что лисенок приходит в любую погоду, прячется там под деревьями, укрываясь своими хвостами.  – Что ты там с собой тащишь? – Коё не может не заметить пакет, в который Чуя напихал фрукты.  – Перекус, – врать нет смысла, но проблема в том, что его ведь не выпустят отсюда!  – Не глупи, Чуя. В дождь ты никуда не пойдешь.  Чуя и не собирается поступать глупо – спорить дальше. Он просто выждет, когда сестрица уйдет, и на все ее «только посмей удрать, когда меня не будет» он лишь послушно кивает. И просто терпеливо ждет, когда можно будет снова натянуть на себя дождевик и отправиться в лес.  И через час Чуя уже несется по лужам, таща с собой тот самый пакет, куда уложены персики и яблоки, под мышкой у него зонт, из-под ног летят брызги, но в сапожках ему не страшно, и он не сбавляет темпа, пока не добирается до леса.  Кицунэ он не обнаруживает на привычном месте, но, судя по примятой траве, он был здесь, да все же ушел, так как больно мокро тут стало, но Чуя не стал унывать: он знал, где может еще найти лисенка, но для этого придется чуть глубже забраться в чащу.  Он один раз показал Чуе, где порой прячется, и тот теперь смело штурмовал залитый прохладным дождем лес, про себя надеясь, что не зря пробирается сейчас через бьющую прямо по лицу листву.  Лисенок в самом деле схоронился под плотным навесом из веток в углублении огромного дерева. Норка совсем маленькая, как он там помещался со всеми своими хвостами, для Чуи до сих пор было загадкой, но зато он сразу разглядел торчащий меховой ком, слегка отсыревший из-за влажности. Кажется, лисенок, который разрешил звать себя Осаму, спал, поэтому даже не шелохнулся, когда к нему кто-то подобрался, а Чуя замер в нерешительности, а потом все же нырнул ладошкой в густой мех. Шар тут же дернулся, и за руку мальчика едва не цапнули острые зубки, но Осаму вовремя заметил, кто так беспардонно потянул к нему руки, и сразу же смутился, но с радостью уставился на пришедшего к нему друга.  – Привет, – Чуя, довольный тем, что все же не подвел его, протягивает пакет с фруктами.  Осаму принюхивается и выбирается наружу. Кажется, он все же умудрился попасть под ливень. Его юката влажное, волосы не просушились, и руки у него холодные – Чуя это чувствует, когда передает ему огромный сочный персик.  – Тебе здесь не холодно? – осенние дожди уже не такие щадящие, как летние, и Чуе очень жаль, что маленькому кицунэ приходится мокнуть, не имея места, где согреться. Осаму хоть и мотает головой, но как-то слабо верится. Он, довольный, грызет персик, не забывая благодарно посматривать на Чую, а тот все разглядывает его и внезапно приходит к одной мысли.  – Раньше не получилось тебя отвести… Хочешь посмотреть, где я живу? Ты сможешь погреться.  Лисенок вскидывает на него глаза, так и замерев острыми зубками в мякоти персика. Он выглядит озадаченным, наконец-то все же кусает и задумчиво жует, и проскальзывает что-то такое похожее на кивок, но затем он будто бы одумывается и начинает резко и отрицательно мотать головой, из-за чего его большие белые уши смешно колышутся, и Чуя на миг чувствует себя завороженным, но тут же приходит в себя.  – Почему ты не хочешь? Ты здесь весь вымок! – ему в самом деле жалко лисенка, а тот лишь немного удивленно оглядывает себя, словно не понимает, что тут такого, а затем снова мотает головой и жует персик, поглядывая на пакет Чуи – что там еще у него есть вкусного.  Тяжело вздыхая, тот вынимает красное яблоко, собираясь вручить Осаму, а тот внезапно, будто о чем-то вспомнив, ныряет в свое временное убежище и вытаскивает оттуда на этот раз букетик ярко-зеленых цветов, словно чистые изумруды, они сияют даже в цвете дождя, и внутри них мохнатая желтая сердцевинка. Таких Чуя еще не видел, и он прижимает их к себе, едва они оказываются в его руке; сестрица каждый раз дивится тому, где он находит такие невероятные цветы, а Чуя лишь лукаво улыбается, но все равно тащит их домой.  Ему уже зябко от окружающей сырости, и земля вокруг буквально сочится дождевой водой. Чуя не знает, как заманить Осаму к себе, он сейчас откормится персиками, и более его ничем не заинтересуешь. Молча лишь следит за тем, как кицунэ роется в пакете, выискивая вкусняшку пожирнее. Персики и яблоки вываливаются от такого напора, и вот беда: любимое розовое лакомство кицунэ укатывается, и тому приходится выскакивать из-под лиственного навеса и догонять.  Осаму шустрый, тут же возвращается и продолжает свою трапезу, довольно поглядывая на Чую и немного сожалея о том, что они не смогут в такую погоду поиграть. Да уж, и конца этому дождю не видать.  – Твои хвостики совсем промокли, – Чуя с сожалением смотрит на шерстяной ком, что выглядит как-то особо грустно на фоне серо-зеленых красок, слегка размытых, потому что ну слишком много воды вылили на этот акварельный пейзаж.  Осаму оглядывается на некогда пушистую часть себя, дергает ими слегка, видно, что его это не радует, но он как-то смиренно прижимает к голове уши, трет рукавом нос, снова жует, но уже не так рьяно.  – А ты разве не умеешь зажигать огоньки, как все кицунэ?  Осаму как-то непонятно качает головой, и вообще ощущение, что он прослушал его вопрос, но Чуя не собирается его повторять и вместо этого решает попытаться еще раз:  – У меня дома ты мог бы просушить свою шкурку. И я могу тебя чем-нибудь горячим накормить. Дома никого нет, ты не помешаешь, правда.  Кицунэ задумывается, видно, что ему все же зябко, и даже закутаться не во что теперь будет, а потом все же согласно кивает.  – Только как-то тебя по улицам надо будет провести. Ты можешь спрятать свои хвосты и ушки?  Осаму в ответ виновато улыбается, и в этом четко читается что-то вроде «не умею», и Чуя внимательно изучает его, а тот опасливо оглядывается, словно не понимая, что с ним не так.  – Придумал!  Чуя стаскивает сначала с себя дождевик, а потом свой легкий плащик. Под ним у него кофта, потому что он тщательно выполнял заветы сестрицы и простужаться не собирался вовсе, но так он все равно не должен сильно замерзнуть, а вот Осаму плащ поможет немного скрыть его облик, к тому же – зонт! Чуя вручает его в цепкую ручку, перед этим заставив натянуть на себя странную, по мнению кицунэ, одежду, и пытается не расхохотаться от вида все еще жующего персик лисенка, который стоит в легком недоумении, держа крепко зонт, а в другой руке недоеденный персик.  – А ты? – Осаму редко подает голос, но звучит он сейчас особо взволнованно.  – А я вот так, – Чуя натягивает обратно дождевик и берет опустевший пакетик. – Идем?  Осаму послушно следует за ним, а Чуя испытывает почти гордость от того, что маленький кицунэ более не боится его, не вздрагивает при любом движении, что улавливает краем глаза, да и сам лисенок так и оставался совершенно безобидным существом, пусть и диким. У Чуи пальцы на ногах сводит, когда он видит, как Осаму в обычных дзори пробирается по мокрой земле, по впадинкам, в которых скопилась дождевая вода, наверно, приятного мало, Чуе то и дело самому мерещится, что у него ноги мокрые, но кицунэ как-то мало обращает на это внимания, и вообще он жутко смешной в этом его плаще, а еще с зонтом совсем не умеет обращаться, да и сейчас нет смысла особо под ним скрываться от чужих глаз, но все же будет лучше, если лисенка не придется выжимать к моменту, когда они доберутся до жилья Чуи.  – Прячься! – Осаму внезапно отпихивает его к ближайшему дереву. Он уронил зонтик, но некогда его поднимать, и он буквально запихивает друга в заросли, прижимая палец к своим губам, показывая, что ни звука ни должно прозвучать! И Чуя может лишь глазами спросить, что такое страшное приключилось и от кого они прячутся, но Осаму весь зажимается, а потом выглядывает, позволяя и Чуе слегка высунуться.  Хорошо, что Чуя был не из пугливых, хотя вот впечатлительность едва не подвела. Но он прежде не видел еще взрослых кицунэ! Недалеко от них шел рыжевато-песочный лис, мужчина, закутанный в довольно приличного вида одежды, над головой его был традиционный японский зонтик, и двигался этот такой весь серьезный с виду дух довольно легко, несмотря на заросли и отсутствие тропки. Чуя насчитал у него пять хвостов, что были приподняты над землей. Он вскоре скрылся в сырой лесной чаще, но Осаму еще несколько минут не позволял даже пошевелиться, и это жутко настораживало, почему он так шарахается своих сородичей, и только потом Чуя вдруг подумал, что все дело может быть в нем самом! Если Осаму и позволил к нему приближаться, это не значит, что и остальные лисы внезапно окажутся столь кроткими. Признаться честно, Чуя и думать забыл, что тут кто-то еще мог бы водиться, к тому же столь крупный. Осаму ему не рассказывал.  Кицунэ подбирает зонт и тянет его за руку, показывая, что можно идти дальше, опасность миновала, и Чуе хочется спросить больше о том, что они видели, но Осаму, как всегда, отмалчивается.  Едва заканчивается лесная граница, приходится проявлять дополнительную бдительность. Чуя, прежде чем позволить лисенку бодро вышагивать по улице, старается натянуть плащ так, чтобы хвосты меньше всего бросались в глаза. Зонт лучше держать низко над головой, чтобы ушки не было видно. Тропки он выбирает специально те, где меньше всего людей.  Осаму выглядит очень настороженным, он крепко вцепился в руку Чуи, постоянно озирается, забывая держать зонт над головой, а когда мимо проезжает машина, едва не ощетинивается на нее, решив, что это угроза, но Чуе удается быстро оттащить его подальше от дороги.  – Эй, ничего она тебе не сделает! Это просто машина, в ней люди ездят!  Но кицунэ все равно рычит вслед врагу, и знал бы Чуя в этот миг, как у того от ужаса сердце колошматится. Лисенок ведь даже ради еды не рисковал покидать родной лес, где и без того таилось множество опасностей, не говоря уже о небольшом пригородном поселке, по которому они сейчас шли. Да, Чуя хоть и не чувствует трепещущего сердечка, но видит, что Осаму напуган, поэтому крепче сжимает его пальцы и притягивает к себе.  – Со мной тебя никто не обидит, слышишь? Я тут главный, и моих гостей никто не обижает, ты понял?  Кицунэ не особо верит в его важность, даже как-то фыркает, но ему более ничего не остается, раз уж решился на такое путешествие, да, к счастью, машины на их пути более не встречались, и Чуя почти незаметно смог дотащить Осаму до дома.  Коё еще не скоро вернется, так что будет достаточно времени его просушить, а там, может, повезет, и дождь прекратится.  Чуя прощупывает свою одежду, надеясь, что он не выронил ключи в лесу, но рассеянным он вроде бы никогда не был, все на месте, и он отпирает дверь, проходя в темную прихожую, где сразу тормозит, чтобы разуться, из-за чего на миг отвлекается, после только понимая, что кицунэ следом не вошел.  С опаской высовывается на улицу, но, к счастью, лисенок не успел никуда удрать. Немного уже переборовший страх перед цивилизацией, он застрял возле все еще пышно цветущих нежно-сиреневых роз, которыми еще в прошлом году Коё украсила маленькое пространство возле их дома.  – Осаму! – Чуя пытается привлечь его внимание, но глупенькая лисичка застыла над цветами, нет, хуже – они прямо так и села на колени, откинув зонтик в сторону, и ткнулась лицом в мягкие, словно окаймленные каплями дождя лепестки.  Похоже, кого-то придется оттаскивать отсюда. Но Осаму кажется вдруг таким счастливым, почти таким же, как когда получает свои любимые персики, и Чуя тут вспоминает, что часть роз Коё срезала буквально утром, совсем еще свеженькие они стояли сейчас на маленьком столике.  – Идем в дом, там есть такие же, я покажу, только не мокни тут, слышишь?  Кицунэ отлично слышит его и поддается, позволяя себя увести. Он окончательно промок, как и плащ Чуи, но плащ – не беда. Вот мокрый лисенок, с которого стекает вода – это трагедия. Чуя на миг даже испугался, что тот сейчас так и рванет в дом, пачкая все, к чему он был никак не готов, но Осаму скромно замирает в гэнкане, лишь скидывает с ног совсем вымокшие дзори и мнется, не зная, что ему делать дальше. Он принюхивается, озираясь в полумраке с опаской, а Чуя, подав ему свои тапочки и обув сестрицыны, просит:  – Не убегай, сейчас сначала тебя быстро просушим, а то все зальешь тут водой, подожди.  Лисенок послушно кивает, а потом едва ли не за дверь готов выпрыгнуть, когда Чуя включает над ними свет.  – Ты чего! – наверно, это очень неприлично – дергать кицунэ за хвосты, но только так и удается его перехватить. Бедняга шлепается прямо на пятую точку и прижимает к голове ушки, словно на него грозит что-то обрушится, а Чуя, испугавшись не меньше, садится рядом с ним. – Эй! Ты что, света испугался? Смотри! Это просто свет. Электричество. Оно везде есть, неужели ни разу не видел?  Осаму задирает голову, изучая взглядом светильник на стене.  – Видел, – внезапно произносит он. – Немножко. Люди там прячут огоньки, которые долго горят.  – Ну вот, чего же ты пугаешься?  Сложно что-то разобрать в ответном лисьем бормотании, но вроде бы этот дикошарый никуда более удирать не собирается, и Чуя спешит за полотенцами, а заодно и тащит в прихожую тряпки, чтобы убрать стекшую воду.  Осаму послушно вытирает голову, а потом стягивает с себя плащ, и так внезапно встряхивает сразу все свои девять хвостов, что Чуя едва не вскрикивает от того, как его обдает прохладными брызгами. И это, не говоря уже о том, что они разлетаются в стороны. Благо, это не грязь! Тогда бы Коё ему точно голову оторвала!  Чуя все же хотел попросить Осаму более так не делать, но что-то язык не поворачивается, и он растерянно, держа в руках полотенце, смотрит на лисенка, который шумно пробует воздух на вкус, но пройти дальше все равно не решается. Чуя все же пытается помочь ему немного просушить хвосты, но тот лишь вертит головой, изучая жилище.  Для Чуи ничего особенного, обычный дом, небольшой, но им тут места хватает, жаловаться уж точно не на что, но для кицунэ – это неизведанная нора, и вроде как и страшно, и в то же время любопытно.  – Надо тебя, наверное, во что-нибудь переодеть. Попробую что-нибудь из своего подыскать. Пойдем наверх, – Чуя берет его за руку и сразу подводит к лестнице, на которой Осаму, заглядевшийся на светящиеся часы, едва не навернулся. С него все еще капает, и лучше будет потом уже просто все протереть. Чуе бы и самому не помешало переодеться в сухое.  Он все же пытается протирать наспех капающую с хвостов воду, из-за чего Осаму бредет уже самостоятельно и случайно ломится не в ту дверь – не дай бог завалится в личное пространство Коё! Чуя перехватывает его и волочет прямо в ванную комнату, где лисенок с интересом, но все же прижав ушки, осматривается, но Чуя не дает ему: накидывает на голову новое сухое полотенце.  – Вытирайся, ничего тут не громи, а я пока принесу тебе одежду, договорились?  Фырчащие звуки из-под полотенца можно трактовать по-разному, но Чуя уверенно решает, что ничего не случится, если он отлучится на пару минут, и пара минут в самом деле проходят в относительном покое, а вот потом Чуя слышит грохот, который уж больно похож на то, как всякого рода баночки, тюбики и флакончики летят со своих полок.  Конечно, кицунэ хоть и мелкий, но вот девять его хвостов явно не учтены теми, кто проектировал ванную комнату. С другой стороны, если бы он не вскарабкался на край ванны, чтобы рассмотреть поближе душ, то, может, аварии бы и не случилось.  Беда. Чуе стоило об этом подумать, но уже поздно. А Осаму вопросительно смотрит то на него, то на душ, и в голове рыжего мальчишки даже возникает коварная мысль о том, чтобы внезапно его включить, но Чуя вовремя представляет, каким погромом это может кончиться, так что одергивает себя и просто стягивает кицунэ обратно на пол.  – Суши свои хвосты. И вот – переоденься. Это моя одежда. Наверно, тебе будет непривычно, но твои вещи зато я смогу высушить, – лисенок не особо слушается, эта странная нора кажется ему каким-то волшебным местом, и он запрыгивает в саму ванну, едва не навернувшись, но все же удерживаясь, и скребет когтями покрытие, а потом, весь довольный, таращится на Чую. – Хвосты. Одежда, чтобы переодеться, – повторяет он. – Сообразишь?  Кицунэ улыбается, а потом шустро развязывает пояс на юката, и Чуя чуть смущенно отступает, оставляя вещи, а потом все же быстро сбегает вниз, чтобы вытереть пол, а заодно закинуть одежку лисенка в сушилку. Когда возвращается, тот уже натянул на себя врученную ему рубашку. Она старая и длинная, велика и самому Чуе, он и не помнит, откуда она у него, но после душа в нее всегда так хорошо заворачиваться. Даже коленки закрывает.  Высушивать хвосты полотенцем – Чуя сразу понимал, что бесполезно. Он схватил один, пока Осаму отвлекся, изучая так и валяющиеся на полу флакончики из-под шампуней, – да, тут работы очень много, шерстка густая – ему давали прежде ее потрогать: мягкая-мягкая, теплая, что не хочется из рук выпускать. Но так просто в идеальный вид ее привести будет не просто.  Чуя косится на фен, но уже заранее представляет, чем это может кончиться, если не предупредить, поэтому пытается привлечь внимание лисенка.  – Осаму, – он тянет его за руку, вовремя пресекая попытку брызнуть себе в лицо, к счастью, неразбившиеся духи сестрицы. – Я сейчас помогу тебе высушить твои хвостики вот этой штукой, – он показываете ему фен, и кицунэ пытается оценить ее на запах, но это мало о чем ему говорит, но смотрит неотрывно. – Это штука очень сильно шумит, но ты не должен пугаться, договорились? Она не опасна, просто очень шумная, как…  – Гром?  – Хм, нет. Гром страшнее.  – Тогда не страшно.  – Отлично. Я сейчас ее включу, и мы сможем высушить твои хвостики, – Чуя вставил вилку в розетку, надеясь, что ничего не перепутает и не спалит кицунэ хвост, а заодно и весь дом, потому что эти все штуки, которыми пользовалась сестрица – он не особо с ними дружил, а тут еще какие-то режимы были. Что ж, приступим.  Вот не стоит верить лисам. Едва он включил направленный на замерший перед ним хвостик фен, как ванная комната начала стремительное превращение в поле боя. Все прежде оставшиеся на полочках бутылочки и флакончики все же отправились в свободный полет, а шторка была выдрана с мясом, а под ней оказался и перепуганный кицунэ, который пришел в еще больший ужас, когда попался в ловушку, и Чуя каким-то чудом, умудрившись вовремя выдернуть вилку из розетки, смог перехватить мечущуюся шторку с существом под ней, и крепко сдавить, чтобы просто не покалечился.  – Ну, ты чего! Прости! Прости! – он в самом деле ведь не думал его пугать! Чуя ненавидит себя уже миллион раз! Он уже был виноват в том, что обидел этого лисенка, хотя тот и не понял, и по-прежнему переживал по этой причине, а тут – такое! Он же просто хотел помочь и вроде бы даже предупредил. – Не бойся! – Чуе далось откопать наконец-то кицунэ – вид при этом у него был уже не испуганный, скорее просто настороженный.  – Я не боюсь, – заявил вдруг лисенок, хотя с подозрением смотрит на валяющийся на полу фен. – А эта штука очень жжется!  Чуя удивленно уставился на фен. Жжется? Он взял его в руку и рискнул включить еще раз. Осаму не дернулся, но тихо зарычал, словно на всякий случай, и тут до Чуи дошло: кажется, он слишком близко поднес фен и обжег бедный хвостик.  Прекрасно, на этом фоне мальчик испытал еще большие муки совести.  – Извини, – кроме этого он просто не мог ничего выдавить из себя от расстройства. Ни черта не может нормально помочь, аж до слез обидно. Чуя в растерянности включает и выключает фен, и лисенок тянется чуть вперед, пробуя носом воздух, а потом подставляя немного руку. Ладошке тепло и не обжигает, и он вдруг довольно кивает.  – Теплая штука, – кицунэ полностью выбирается из-под упавшей занавески и разворачивается, взмахивая своими частично уже подсохшими хвостами, и Чуя уже готов реветь от того, что ему все еще доверяют.  О, теперь он точно будет очень аккуратен!  Более погромов не последовало, хотя Осаму вертелся и своими распушившимися хвостами снова снес то, что Чуя в процессе пытался вернуть на место. Ладно, Чуя потом уберется, в целом, не все так страшно, ничего бьющегося тут не было.  Дождь на улице все еще хлестал, выпускать Осаму нельзя, и он ведет его, топающего босыми ногами, потому что он упорно игнорировал тапочки. Чуя чуть ли не за руку его отводит вниз, усадив за котацу. По пути кицунэ едва не снес имитацию китайской вазы – дешевка, но не хотелось бы потом объяснять Коё, как и почему она разбилась, к тому же ваза была идеальна для икебаны, что любила составлять сестрица, особенно по осени. Розы, что захватили внимание лисы на улице, срезанные, теперь уже не представляли никакой ценности.  – Я тебе что-нибудь вкусное принесу, а ты сиди смирно, договорились? – Чуя с сомнением, конечно, смотрит на этот распушенный ком и при этом едва сдерживает смех: он умудрился и волосы, и ушки ему просушить, и он теперь напоминал раскрывшийся по утру одуванчик, который еще не успели тронуть ветра. Зарылся в свои хвостики, одни глаза горят в предвкушении. – Сиди, я сейчас.  Чуя спешно тащит ему и персики, и прочие фрукты, и несколько гранатов, что купила ему Коё, но он не стал есть, намереваясь оттащить их кицунэ на пробу, но сегодня из-за этого дождя забыл прихватить с собой, там же еще и всякого рода сладости, которыми он и прежде пытался накормить его, но лисенок упорно выбирал только знакомые ему фрукты, а от остального воротил нос.  Осаму вроде бы, увлеченный поеданием сочных груш, сидел тихо, и Чуя решил воспользоваться моментом и немного прибраться, чтобы потом не возиться. В прихожей остатки мокрых и грязных разводов он устранил довольно быстро, а вот когда вернулся в ванную комнату, то ощутил, как отчаяние буквально готово расплющить его.  Шерсть! Всюду была шерсть! Ох, он ведь и думать не думал, что кицунэ, как и обычная лиса, может слегка полинять. А тут и не прям слегка. Пока лисенок возился, с него так прилично сошло, а из-за сушки и устроенного ими бардака, белые волоски облепили теперь все вокруг.  Признаться честно, Чуя не особо поднаторел в уборке, хотя анэ-сан регулярно заставляла его помогать себе, но все же жалела ребенка, и вот теперь Чуя ощутил всю нехватку практики. Как это вообще убрать?! Хорошо, погром он устранит, а вот все остальное? И смыть просто так не получится, сток забьется, тогда ему точно голову оторвут… Но оторвут ее еще раньше, если он тут не приберется, и он только-только успел прикрепить на место снесенные полочки, как услышал внизу грохот.  Идентифицировать, что там учинил кицунэ, было сложно, но дом вроде бы не спешил складывать пополам, и это вселяло относительную надежду. Только вот то, что маленькая лиса перебралась в ту часть комнаты, где находилась кухня, тут же заставило Чую нервничать еще больше.  Осаму он застал забравшимся на стул в попытке дотянуться до верхней полки, где было нечто такое спрятано, что он, по-видимому, учуял, но без потерь добраться не смог: к постоянному удивлению Чуи, он вечно забывал о том, что за его спиной есть еще живая пушистая масса, точно сахарная вата, да только вот весьма разрушительного характера. Кицунэ, как ни старался, не мог дотянуться толком до того, что его там так привлекло, и надо было его как-то сдирать, чтобы не разнес и дальше кухню.  – Что ты там нашел? Я же попросил тебя сидеть на месте, дал тебе фрукты, – Чуя оглянулся на котацу – персики и груши съедены, осталась пара яблок, гранаты разломаны, но, кажется, знакомство пошло по плохому сценарию.  Осаму оглядывается на него, будто ничего такого и не сотворил, он довольно опасно балансирует на стуле, что подтащил сюда (хорошо, хоть додумался, а не повис на дверце шкафчика, скажем), однако падать все же не собирается.  – Там вкусно пахнет.  Чую пробирает дрожь. Этот кицунэ так смотрит на него, облизывая губы. Он выглядит смешно в его старой рубашке, из-под которой торчат худые ноги. Чуя, если честно, не знал, чем еще питаются кицунэ (пока что лично Чую он съесть не пытался, так что человечину можно было вроде как исключить), и все же – ощущение было такое, что помимо того, что ему приносит друг-человек, кицунэ-то особо побаловать себя нечем. И Чуя принимает одно-единственно правильное решение: достать, что бы там ни было на этой полке.  – Дай я, – он стаскивает лисенка за руку. – Ты своими хвостами все снесешь, – он, едва Осаму оказался на полу, похлопал его по голове, и тот, зажмурился и развел ушки в сторону. Господи, какие же они мягкие! Он недавно стал разрешать себя вот так вот поглаживать, и Чуе каждый раз хотелось его затискать, даже просто глядя на то, как тот сразу поддавался ласке, начиная как-то по-своему смешно урчать от удовольствия, а едва уберешь руку – он сразу так грустно смотрел, что все это начиналось по новому кругу.  Но сейчас Чуя штурмует высоту. Он уже прежде карабкался сюда, чтобы выудить маршмеллоу, что от него прятала сестрица, но фокус был не в том, чтобы забраться повыше, а – захватить с собой какой-нибудь длинный предмет, в данном случае жертвой пал большой деревянный черпак, и Чуя просто вытягивает им все, что там было на этой желанной полке, и едва успевает поймать вскрытую пачку маршмеллоу, что сыплется, естественно, на пол, следом вниз летят какие-то еще пакетики, судя по виду, похожие на упаковку со стружкой кацуобуси.  Изначально Чуя, по своей наивности, решил, что Осаму кинулся к выпавшим из пакета сладким пастилкам, но он совсем забыл, что имеет дело с лисой, и та, схватив запечатанную добычу, от которой явно пахнет рыбкой, начинает тыкаться в упаковку носом, но вскрыть не получается, и Осаму злится, пытается драть зубами, но Чуя спрыгивает на пол рядом с ним, аккуратно отбирает и вскрывает заветное лакомство.  Чуя тоже любил эту штуку, особенно если добавить в качестве начинки в онигири, но и подумать не мог, что у кицунэ сушеный тунец вызовет столь дикий и громкий восторг.  – Если бы я знал, мог бы тебе много такого принести, – Чуя хотел придержать запечатанный пакетик, который Осаму прижал к себе, а тот стал выскальзывать, но кицунэ недовольно зарычал, решив, видимо, что у него хотят отобрать вкусняшку, и Чуя решил, что лучше не спорить, хотя просто хотел помочь. – Да ешь-ешь, раз так нравится. Но маршмеллоу, мне кажется, вкуснее будет.  Кицунэ дергает ушами – не особо ясно, что таким образом он хотел сказать, но та скорость, с которой он приговорил три пачки – немного даже пугает. Он чихает – на всю кухню, что Чуя, у которого рот склеило коварное лакомство, аж вздрагивает, но затем смеется, когда тот снова чихает, а потом засовывает нос в пакетик, и – чихает снова. И в итоге жалостливо так смотрит на Чую, который незаметно мнет мягкую шерстку.  – Больше нет. Я принесу тебе в следующий раз еще, если хочешь. Вот, попробуй, это тоже вкусно!  Кицунэ принюхивается к странной для него белой массе, но морщит носик, давая понять, что душа его навеки отдана кацуобуси. Но Чуя не спешит так быстро сдаваться!  – Может, ты зажаренный будешь? Я тебе покажу! – он оставляет на полу пакет с маршмеллоу, а потом роется в одном из ящиков.  Сестрица порой делает какие-нибудь сладости, и где-то тут она хранит карамелизатор. Чуя часто подпаливал им лакомство, и вот он уже садится на пол, прихватив еще и несколько длинных шпажек. Предполагая, что горелка может напугать кицунэ, заранее пытается объяснить ему, что из нее появится слабое пламя, а тот молчит, лишь сжимает в руках пустые пакетики из-под стружки и глядит, настороженно щурясь.  К радости Чуи, он лишь заинтересованно дергает ушками, когда тот начинает поджаривать белую плоть маршмеллоу, и ему, кажется, даже нравится запах, но ведет он себя слегка напряженно.  – Вот, смотри! Это вкусно, – Чуя вручает ему палочку, на которой поджарилась пастилка. – Держи.  Осаму с сомнением сжимает палочку и тянет носом аромат. По глазам видно, что все же заинтересован, пробует откусить, даже решается взять целиком в рот, и – подстава – сладость все склеивает изнутри, и у кицунэ почти паника!  – Да ты жуй! Что ты перепугался!  Он бедный жует, но удовольствия особо не испытывает, а потом, кое-как справившись, безапелляционно заявляет:  – Персики лучше!  – Кто бы сомневался, – бормочет Чуя, подпаливая свою порцию, и глядя на то, что пол – пока что слегка – усыпан белыми шерстинками… Ай, он же так и не убрался пока в ванной!  А кицунэ тем временем тащит оставшиеся в живых после его нашествия яблоки и устраивается на полу. Чего это он собрался…  Чуя слегка тупит, когда тот хватает карамелизатор и пытается его включить, при этом держа яблоко прямо в своей ручке, и Чуя едва палочку, вокруг которой грыз маршмеллоу, не откусывает от ужаса, что лисенок сейчас причинит себе боль, и надежда на то, что он не справится с горелкой, умирает сию же минуту, когда Осаму жмет все же на триггер и вырывается голубоватое пламя, опалив шкурку яблока и заодно пальцы.  Кицунэ смотрит на него, точно на придурка, когда Чуя орет на всю кухню от ужаса. А орать-то в самом деле как бы не из-за чего, но бедный ребенок не сразу это понял. Только потом уже пригляделся, когда страх прошел.  – Как ты это сделал?! Ты не обжегся? А?! Тебе что, не больно?  Кицунэ немного испуган его реакцией, а потом смотрит на свои пальцы и подпаленное яблоко, которое вызывает у него больше интереса, но ему не дают спокойно сгрызть его.  – Осаму, – Чуя все дергает его, – дай я посмотрю! Как так? И следа нет!  Тот все еще недоумевает и смотрит на свои пальцы, а Чуя уточняет:  – Огонь. Разве он тебя не обжег?  – Огоньки Осаму не обжигают, – пожимает он плечами, словно это само собой разумеющееся. – Ни лисьи, ни обычные, – добавляет он и наконец-то принимается за свое яблоко с довольным видом.  – Надо же, – Чуя вроде как успокоился. Не ожидал. – Ты не говорил… Хотя с чего бы ты сказал… Ты вообще ни о чем не говоришь и не рассказываешь. И что? Все вы так делаете? А сам зажечь можешь огонек? Я читал, что вы умеете!  – Нет, только я, – ответ сначала не совсем понятен, а потом так вообще запутывает: – Я не умею зажигать огоньки.  – Э, – Чуя пытается это обмозговать, но что-то не выходит. – Ты не зажигаешь огоньки? А что ты умеешь тогда?  – Все кицунэ зажигают огоньки, а я не умею.  – Но про что ты сказал, что только ты? Я не совсем понял…  – Я умею тушить огоньки, – Осаму догрызает яблоко и уже более уверенно берет горелку в руку, и снова вырывается пламя, которое не причиняет ему никакого вреда, да ко всему прочему еще и будто бы исчезает в его кулачке, хотя он все еще давит на триггер, бесполезно расходуя газ. – Другие кицунэ считают, что это очень плохо.  – Ты можешь потушить любой огонь, – до Чуи теперь все дошло. – Но почему это плохо? Ты же наоборот можешь принести этим пользу!  – Среди кицунэ считается, что это плохо, – он говорит об этом вроде бы равнодушно, но при этом хмурится, и уже как-то без интереса смотрит на второе яблоко, а затем вообще поднимается с пола и бредет обратно к котацу, начиная там вить себе гнездо из собственных хвостов и зарываясь в них, словно бы укладываясь спать.  Чуя с минуту пытается осмыслить сказанное, а потом спешит к лисенку, который еще не успел зарыться совсем.  – Объясни мне. Почему это плохо?  Осаму молча смотрит на него, а потом ближе подгребает к себе хвостики, и его голос звучит откуда-то из-под них:  – Ни одной лисе не понравится, что кто-то сможет потушить ее огоньки. Это очень плохо.  – А, – Чуя вдруг ощущает, что его что-то начинает покалывать изнутри, – мы видели сегодня одного лиса. Там водятся другие? Ты с ними не общаешься?  Лисенок снова молчит. Видно, что он устал, пригрелся наконец-то и хочет задремать в тепле.  – Осаму нельзя с ними общаться. Они запретили.  – Они прогнали тебя? – уточняет Чуя, но тот уже зарылся в свои хвосты, и более отвечать не намерен и на попытки слегка растормошить его отзывается недовольным скрипом.  Чуя не лезет, но он сидит прямо на полу, ощущая, как на него накатывает что-то такое, что куда сильнее, чем обычная жалость или что-то подобное. Он сейчас готов заявить, что Осаму может жить у него дома, он придумает что-нибудь, уговорит Коё, но ни за что не позволит вернуться ему в лес, где он живет совершенно один! Что за ерунда такая вообще?! Это неправильно! Мало ли что там у кицунэ считается, мало ли что им там не понравится! Злость берет! Чуя очень зол, да только… Совсем ничего не может сделать. Он лишь аккуратно трогает прижатые к голове ушки, а потом всю свою злобу может растратить лишь на то, чтобы привести кухню в божеский вид.  Нет, правда! Так не должно быть! Это отвратительно! Он все время оглядывается на кицунэ, хочет подойти к нему, но тормозит, когда вновь зачем-то вспоминает о том, что сам посмел обидеть его, шипит сам на себя, и гневно водит шваброй туда-сюда, только размазывая по полу лисью шерсть.  То, что он сквозь волны собственного негодования слышит, как к дому подъехал автомобиль, на самом деле просто чудо, и Чуя на миг забывает о мести всем кицунэ в мире кроме того, что сопел сейчас у него дома, и подбегает к окну, видя, как из такси выбирается внезапно вернувшаяся Коё!  Так, ладно, вершить правосудие он будет позже, сейчас это уже не так актуально, потому что у него сердце едва не выпрыгивает, когда он понимает, что надо успеть как-то спрятать спящую лисицу, до того, как ее во всей красе узрят тут, и Коё вряд ли поверит, что это просто странный мальчик с целой кучей хвостов, ведущих некий отдельный от него образ жизни.  – Осаму! – о, растормошить это недовольно скрипящее существо оказывается жутко трудно, и Чуя просто стаскивает его, сонного, чуть ли не силой волоча наверх к себе в комнату, а тот и не поймет, чего случилось, вырывается, да как-то слабо.  В панике Чуя, пытаясь подпихнуть его в спину и заставить взбираться по лестнице, отдавливает один из хвостов, что сопровождается возмущенным визгом, но ему некогда просить прощения, потому что Коё уже отпирает дверь, и что-то там снизу говорит ему, когда он тащит кицунэ в свою комнату и лихорадочно ищет место, где бы его запрятать, а тот недовольно ворчит из-за отдавленного хвоста.  – Прости, ну прости меня, не обижайся! Сестрица вернулась, будет ругаться! Тихо, пожалуйста! – Чуя прямо так рукой затыкает ему рот и шныряет глазами по комнате, и, не имея иных идей, тащит лисенка к осиирэ, резко отодвинув створку и впихнув туда кицунэ со всем его шерстяным добром, и задвинув обратно, чудом ничего не прищемив.  Изнутри доносится недовольное ворчание, но вроде попыток вырваться нет, и Чуя, надеясь, что тот хотя бы, если что, не выйдет из его комнаты, несется спешно вниз.  – Чуя! – Коё тянет носом воздух. – Где ты был? Чего носишься? – она с подозрением осматривается, но бардак на кухне он успел ликвидировать, правда ощущается все еще запах жженного.  – Да ничего такого. Сидел себе дома, как ты и сказала, – он покосился на улицу – дождик чуть успокоился, но все еще моросил.  – Чем пахнет? Ты добрался до упаковки маршмеллоу? Тогда в следующий раз не устраивай истерик, когда врач будет лечить тебе зубы.  – Я не устраиваю истерик, – немного обиженно отзывается тот, прислушиваясь к тому, что происходит наверху и молясь про себя, чтобы Осаму сидел смирно, – а ты чего так рано?  – Закончила все дела, вернулась, – Коё стаскивает с себя легкий шелковый шарф и снова принюхивается. – Не пойму, чем пахнет. Чуя!  – А?! – того аж холодом обдает, что такое?! Не пропитался же дом запахом промокшей лисы!  – Почему ты опять не убрал за собой? Все вымазал тут гранатом! Хоть бы съел, а то только поковырял. Зачем я тебе тогда их купила? И вообще – мог бы и поопрятнее себя вести.  – Ты пришла – я не успел еще убраться, – бормочет он. – Сейчас все уберу.  – Уж постарайся, надо чаю себе сделать, неприятно сегодня на улице.  Чуя все уберет, но прежде все же проверит, что там кицунэ творит. Пока сестрица отвлеклась, он взлетает по лестнице, врываясь к себе в комнату, в которой тишина, и на миг даже думает, что Осаму сейчас разгуливает по дому, но – прислушивается – легкое сопение. Заглядывает тихонько в шкаф, из которого торчит шерсть, чего не приметил в спешке, но это не имеет значения. Он спокойно вздыхает – кицунэ, кажется, оказался не против такой вот темной и уютной норки, и, зарывшись в свои хвосты, снова заснул. Ему тут, конечно, тесновато, но явно лучше, чем в тех древесных норах, в которых он ютился, видимо, привыкнув там прятаться, да не замечал, что все же великоват для них.  Что ж, оно и к лучшему. Пусть спит. Будет замечательно, если он проспит до самой ночи, а Чуя потом его выведет тихонько… И тут мысль оборвалась. Куда выведет? Обратно в лес? Где его собственные сородичи и знать его не хотят? Он смотрит на чуть подрагивающие во сне хвосты и непроизвольно тянется погладить мягкие волосы, и кицунэ тихо урчит во сне, радуясь внезапной ласке, и Чуя опять чувствует, что чуть ли не ревет – он не хочет его отпускать! Не туда, не обратно! У него аж руки дрожат от такой несправедливости, и он лихорадочно соображает, как бы помочь, как бы объяснить так аккуратно все анэ-сан и не напугать, как бы…  Страшнее той бури эмоций, что поднялась в нем от негодования за судьбу его друга, только внезапное осознание того, что тот бардак, что они устроили в ванной комнате, он так и не убрал, а Коё уже где-то тут на этаже!  Чуя, даже не задвинув дверцу осиирэ, со всех ног мчится в коридор, едва не врезаясь в Коё, приметив лишь то, что, кажется, в ванную она еще не успела зайти.  – Да ты чего такой шебутной? Опять чего натворил? А, Чуя? Куда ты!  – Я… – он не успевает придумать, просто огибает Коё шустро и несется на место погрома, запираясь там.  – Чуя!  Он сжимает зубы, понимая, как может влипнуть, но надо хоть как-то тут попытаться убраться, а Коё уже стучится к нему.  – Что ты там творишь? Опять балуешься?  – Нет! Мне надо… Срочно помыться!  – Да ладно? – ну да, анэ-сан что-то не особо получилось убедить.  – Я весь перепачкался гранатом, – так себе отмазка, но хотя бы что-то Чуя смог из себя выдавить, пока пытался сообразить, что делать с забившей сток на полу шерстью.  – Что-то я не заметила, чтобы ты так уж уделался им. Все осталось на мебели. Если узнаю, что ты опять в качестве своих химических опытов смешиваешь мои крема и гели, ты не представляешь, что я с тобой сделаю!  – Я ничего не смешиваю! – о боже, он уже вырос из таких игр, а она все помнит ему! Ну побаловался разок, получил за это, что теперь все время-то вспоминать?  – Чуя, – подозрительная пауза, – а ты, может, там чем неприличным занимаешься?  Что? Он недоуменно смотрит перед собой. Что?  – Ты там ничего такого не смотришь? – голос Коё звучит так, будто она и посмеивается в то же время – это как бы намек на угрозу, а Чуя реально не втыкает, о чем она! Чем таким он неприличным может заниматься?! О чем она вообще?!  – Анэ-сан, ты чего… Я просто, – он включает уже душ, чтобы она поверила наконец-то. – Я быстро! Хватит всякое придумывать.  – Да я знаю, что ты мальчик воспитанный, да и еще мал, но детское любопытство…  Любопытство? Да о чем она?! Чуя мотает головой. Потом разберется. Надо тут быстренько убраться, замести хотя бы частично следы. Он спешно расставляет все на свои места, вешает шторку, подбирает влажные полотенца. Шерсть, к счастью, легко собиралась, и он убирает ее в бумажное полотенце, что избежало участи быть изодранным, так как было запрятано в шкафчик, и перед выходом слегка брызгает на себя водой, чтобы придать себе вид человека, который пытался смыть сок граната, а заодно даже застирывает футболку.  Все это время дико переживал, чтобы сестрица не решила заглянуть к нему в комнату, но диких воплей, что женских, что лисьих он вроде бы не слышал, так что – пока беда обходила его стороной.  Коё, к счастью, не додумывается до того, чтобы караулить под дверью – слышно, что она возится на кухне, играет радио, и Чуя крадется к себе. Кицунэ мирно дрыхнет в шкафу – хвосты, правда, вывалились наружу, и Чуя аккуратно их запихивает обратно, задвинув створку. Перед тем как показаться анэ-сан на глаза, он забегает в комнатку, где сушатся вещи, забрав оттуда почти сухое юката и дзори, припрятав их у себя, а потом уже идет к Коё разбираться, в чем таком неприличном она его подозревала, но она лишь теперь посмеивается, да отмахивается, а Чуя насупился, но все же немого успокоился: пока что участь попасться его миновала, и можно перевести дух, но он все равно волнуется.  Осаму не подвел его: проспал в самом деле до позднего вечера. Тихо сопел себе, иногда лишь поскуливая, но этого не было слышно за пределами комнаты, Коё все же была удивлена, что ее быстро выставили прочь в момент, когда она пришла пожелать спокойной ночи. Пробормотала, что Чуя становится каким-то еще более странным и что это все, наверно, взросление, да не стала спорить с ребенком.  А тому было не до сна. Он переживал: пока что не придумал, как можно устроить так, чтобы кицунэ остался с ним. И вообще не знал, сможет ли уговорить на что-то подобное Коё. Как вообще объяснит ей живого кицунэ?  Объект же его волнений вскоре испуганно заскребся в недрах шкафа, и Чуя поспешил сдвинуть створку, чтобы тот не начал бузить, а Осаму, едва разглядев Чую, тут же стих и довольно заулыбался. Он выспался, ему вручают свежий персик, что был специально припасен, у него все хорошо, и он легко спрыгивает, чтобы обрядиться в свою одежду. Чуя не отрывается от него, пока он с любовью разглаживает свою шерстку, кружась по комнате, чуть повизгивая, но Коё, судя по шуму, в этой злосчастной ванной, и едва ли что-то услышит, а еще это момент, когда Чуя может вывести лисенка из дома, но… Он не хочет.  – Осаму… Ты не хочешь остаться?  При этом он не уточняет, насколько остаться. А тот доедает оставшиеся персики и пропускает мимо ушей вопрос. Приходится повторить.  – Остаться? Надо в лес. У меня там запасы. Надо охранять.  – Ты разве не хотел бы у меня здесь жить? – уже напрямую спрашивает Чуя. – Здесь же тепло, сухо. И персики есть.  Осаму молча разглядывает его, а потом улыбается и мотает головой.  – Надо вернуться в лес. Я тебе принесу завтра новые цветочки. Очень красивые.  – Да, хорошо, но…  Чуя не может уговаривать, понимая, что не получится его так просто здесь поселить. А тот будто бы и сам это понимает, поэтому поскорее рвется уйти. Чуя накидывает поверх пижамы свой плащ и выскальзывает на улицу, где дождь давно стих, собираясь все же проводить кицунэ, хотя тот и против.  – Ты простудишься, – заявляет он. – Вы, люди, простужаетесь и болеете.  – А ты один не дойдешь! Вон как машину тогда испугался!  – Я не испугался!  Они стоят вблизи дома и смотрят друг на друга. Темно, в соседних домах чуть в отдалении уже не горит свет.  – Я дойду. Кицунэ всегда способны найти дорогу в родной лес, – заявляет он, а Чуя, как представит, что этот лисенок топает один в темноте в место, где его никто не ждет, так чувствует, как позорные слезы подкатывают к глазам.  – Но тебя там обижают! – внезапно выпаливает он, давая наконец-то волю негодованию. – Как они могут вообще! Ну и что, что ты гасишь огонь! Это же хорошо! Ты можешь спасти лес от пожара! Они что, совсем идиоты, что не понимают? К кому ты пойдешь? Ты же там совсем один будешь!  Кицунэ немного хмуро смотрит на него, словно жалеет, что рассказал о таком, а потом тянет к лицу Чуи руку, ловя пальцем слезинку, и тот, понимая, что он сделал, ненавидит себя за то, что разревелся, словно малец какой! Трет яростно глаза, нос, но тот предательски течет.  – Ничего страшного. Ты же ко мне приходишь. Придешь завтра, придешь? Приходи! Я всегда буду ждать, – лисенок вдруг сдавливает ему двумя ладошками щеки и хихикает. – Ты такой щекастый! – а потом вдруг слегка кусает за нос и отбегает шустро в сторону, пока Чуя пытается сообразить, что сейчас такое было.  Уже на расстоянии кицунэ вдруг почтительно кланяется ему и слишком быстро для глаз Чуи, слишком неожиданно, растворяется во тьме.  Надо быть вернуться в дом, но он… Просто стоит и ревет. И дает себе обещания, самые серьезные в его пока что совсем короткой жизни.