Тёмно-чёрные искры

Дазай, конечно, догадывался, что котики любят забиться туда, где тепло, но не рассчитывал, что «тепло» – это он сам.  Накануне обычно не особо капризная зима решила проявить себя со своей стервозной стороны, и температура упала на градус ниже нуля, и, чтобы уж страдания довести до крайности, добавились ветер, будто бы льдами севера присланный сюда, и то ли снег, то ли дождь – и, обливаясь соплями и слезами, Дазай, одетый до этого слишком легко, теперь уже промерзший, влетел в свою лавку сладостей, наспех поприветствовав уже собирающегося домой продавца. Скромное «добрый вечер» Ацуши донеслось уже в спину, да он и не слышал. Помчался заваривать себе горячий чай, а потом забился с ним в комнату наверху, забравшись под котацу.  Сначала грел руки о чашку, вдыхая такой домашний и уютный аромат матча, а потом стал прихлебывать, жалея, что не захватил с собой свежеприготовленный ёкан, чтобы сбить горечь чая, но ничто в жизни не заставит его теперь выбраться из-под котацу! В доме пусть и не такой холод, как на улице, но все равно зябко!  Осаму, слегка отдышавшись, притянул к себе бумаги, чтобы просмотреть счета магазинчика за текущий месяц, свериться, да так за ними и отключился, пригревшись. Отрубаясь, он успел заметить, как, муркая, рыжий комок протиснулся в его комнату и, запрыгнув на столешницу, задел его своим влажным хвостом – видать, с улицы примчался. И далее – провал в теплые грезы.  Уже сквозь сон Дазай будто бы ощущал какое-то острое покалывание и пытался отбиться, да без толку. Он пробормотал что-то вроде того, чтобы Чуя убрал свои когти от него, но не был уверен, что вообще это было и не приснилось. Что-то мурчало и ходило по нему, топталось, а потом притихло. И Дазай вновь забылся.  Да, котик порой приходил подремать возле его футона. Сворачивался рядом клубком и даже по утрам мог позволить человеку дотянуться до него и почесать мягкое шерстяное пузико, правда, никогда не отказывал себе в том, чтобы внезапно сложиться в капкан из когтей и зубов и куснуть, и были подозрения, что только ради этого он и терпел все почесывания, но Дазай каждый раз все равно совершал одну и ту же ошибку, словно был и не против того, что ему могут руку оттяпать.  Иногда бывало так, что Дазай расстилал себе футон, затем отвлекался на что-нибудь, и, вернувшись, обнаруживал, что котик растянул свои мохнатые окорочка во все ложе, и приходилось ложиться с краешку, чтобы не потревожить. Причем делалось это не из любви к кисе, чем грешили многие хозяева: Дазай просто знал, что огребет когтистой лапой, если посмеет попытаться его сдвинуть.  Он был не против такой вот мурчащей компании, Чуя любил подрыхнуть, когда в комнате был кто-то еще, но ни разу при этом не принимал свой человеческий облик, поэтому Дазай лежал сейчас слегка одуревший от того, как его оплели ноги, руки и хвост. Котя вжимался в его живот и щекотал подбородок слегка подрагивающими во сне ушками. Чуя был теплый, и его хотелось самого обхватить, потому что стоило чуть скинуть покрывало или вытащить из-под котацу ногу и – брр! Там дубак жуткий! А вот жмущийся к нему юноша-котик – это прям источник живительного тепла, и Дазай лежит себе тихо, боясь разбудить.  В какой-то момент Чуя пытается извернуться в небольшом пространстве, не просыпаясь, пинается, выворачивается так, что шею можно свернуть, и Дазая берет зависть за душу – какой гибкий позвоночник! И он невольно пялится на бледную грудь под распахнувшимся юката, но Чую что-то не устроило в его позе, и он снова вертится, и теперь его нос выдыхает горячий воздух прямо Дазаю в шею, и, кажется такой вариант устроил его более чем. Весь свернулся, подобрался, притянул к себе свой пушистый хвост и заурчал, словно техника на сельскохозяйственном поле.  Не долго думая, Дазай тоже пользуется моментом: касается его спины, шеи под слегка спутанными волосами, вдыхает их запах – кот весь пропитался сладкими ароматами, что витали в лавке, особенно на кухне, где он часто сидел и следил за процессом; Осаму ведет аккуратно рукой вдоль позвоночника, имея редкую возможность прощупать косточки не сквозь густой мех – ведь так редко удавалось схватить Чую в таком обличье, будто он чувствовал, что так точно не выберется живьем из тискающих рук.  Бакэнэко чуть ли не захлебнулся во сне урчанием, когда его стали почесывать в области поясницы, он фыркнул, но не проснулся и бессознательно принялся лизать Дазаю шею, правда тут же стих, зато ногу свою попытался закинуть на него.  Пространство под котацу не особо давало возможность для свершения маневров, но Чуя – изящная и юркая кошка – умудрялся как-то там изворачиваться, если ему надо, и плотно пристроился на Дазае, требуя то ли ласки, то ли просто тепла, потому что похолодало так, что даже в хорошей шкурке неуютно.  Заснуть бы, да Дазай не может. Ему что-то нежно-сладко помявкивают или все же шепчут на ухо, замирают расслабленно, позволяя себя обнимать и гладить. Даже уже жарко. И тело подрагивает от близости другого. Киса ведь даже ни черта не понимает, что она творит, но Осаму еще умом не тронулся, поэтому не вольничает, но, когда спустя время Чуя снова чуть изгибается, закидывая голову назад ему на плечо, Дазай все же свободной рукой слегка задевает его горячие щеки и ведет пальцем по губам, рискуя, естественно, лишиться пальца. Какая малость… Осаму вообще не особо дорога жизнь, когда он позволяет себе чуть склониться и совсем легко коснуться губ этого котенка своими. Наивный бакэнэко и не узнает ведь, правда?  Он фыркает, едва его перестают обдавать столь близко дыханием, снова весь подбирается и слабо урчит, убаюкивая Дазая, разморенного теплом.  Наверное, грохот перевернутого котацу был слышен посреди ночи всем вокруг. Не совсем было ясно, кто из них так дернулся, что все заходило ходуном: котяра подскочил от ужаса, шедшего от осознания того, что он дрыхнет с жалким человеком в таком вот непристойном для воспитанного бакэнэко виде, а этот самый жалкий человек, которого вдобавок еще и оцарапали, подскочил просто от инстинктивного страха погибнуть страшной смертью!  – Эй, чего расшипелся! – Дазай поставил котацу на место и уселся, зевая и не реагируя на Чую, который прижал к голове уши и вздыбил хвост. – Сам ко мне пришел!  – Ты лапал меня!  – А ты вылизывал меня!  Кот бьет по полу хвостом, но ответить ничего не может, замер, оглядывается неуверенно, и вообще он, кажется, дико смущен тем, что оказался в такой ситуации. Одно дело лезть к человеку, когда ты весь мохнатый, а другое – вот так вот. Он ежится – тепло-то уходит, снаружи еще холоднее стало, наверно, под утро снег ляжет плотным слоем, чтобы потом все же спешно растаять. Не боится Чуя холода, просто, как и все котики, предпочитает сидеть в тепле. Мнется и стреляет глазами в сторону укладывающегося обратно спать Дазая.  Вообще-то ему хорошо спалось… Но кошачья гордость! Подувшись на самого себя и поняв, что звать его никто не собирается, а ведь так было бы лучше, чем если бы он сам инициативу проявлял, Чуя все же ползком подкрадывается к Дазаю, пихая его ногой, дабы сдвинулся немного, и так тесно! – и пристраивается рядом.  – Ты на моей территории! Так что я разрешаю тебе тут спать, но не трогай меня! – произносит он грозно, подкладывая под щеку руки, словно ребенок.  Дазай лишь хмыкает ему в спину. Ясно все с тобой, котик. Утром все равно ничто не спасет тебя от участи быть затисканным.