Дети степного волка

Солнце В это самое утро я проснулся еще затемно. Лежал на спине и смотрел в потолок, а Эридар размеренно дышал рядом. Он перекинул руку через мою грудь, прямо над сердцем. Я лежал и думал о том, что где-то далеко на юго-востоке над вершинами гор светлеет небо, становится прозрачно-розовым, и первые солнечные лучи спешат согреть землю, напитать силой, пробудить… Я потянулся вдаль, закрыл глаза и услышал, как в горной пещере встрепенулась во сне Тами… вздрогнула, замерла… и улыбнулась, расслабилась снова, пригрелась. Или мне померещилось? Проснулся Рогим, выбрался из шатра – костер что ли полыхнул ярче? Или ему почудилось? А в брошенном волчьем стане вдруг просела подгнившая балка, и рухнула стена, под которой я спал когда-то… и среди пепла и углей подснежники пробиваются. Или снова морок все? Под своды маленького храма в Священной роще там же, близ стана – влетела яркая птица. Но не стала биться испуганно, а принялась вить гнездо под самой крышей. Порыв ветра толкнул ворота той приграничной заставы, к которой мы вышли из зимнего леса – и рыжий военачальник дернул себя за бороду, будто вспомнил что-то и снова хотел забыть. В одном из богатых селений восточного края стукнула створка окна над головой красивой зрелой женщины – наместницы края… моей мамы… но я видел ее плохо и не стал тревожить больше. И полоса теплого дождя протянулась от самых гор к побережью, к бухте, на берегу которой я никогда не был, лишь видел во сне, когда узнал о пиратах. Там же, на берегу неподалеку, поежилась под дождем старая воительница, закуталась в плащ и потянула носом воздух, как любой встревоженный зверь. Но нет, запахи не были тревожными – лесные травы, можжевельник и черемуха – вкусные запахи, сладкие. Старая воительница разулыбалась мечтательно. Другая воительница – Химура – услышав этот запах, задрожала, но Баларт успокоил ее, обнял и прижал к груди. А сам открыл глаза и повернул лицо в мою сторону! Вот же чудное видится… рано я проснулся, не выспался, туман в голове. И распахнула балдахин над кроватью моя жена и царица, вдохнула полной грудью влажный воздух – он ей теперь нужен, и дождь, и ветер, и сок лесных трав – нужен, чтобы дочь выносить, дочь-то моя, волчья кровь в ней свое требует. А балдахин упал, сорвался с планок, треснула плотная материя по всей длине; служанки засуетились, забегали. Проснулась Манора, ступила босыми ногами на холодный пол, постояла, будто вспоминая каменное ложе в пещере; прошла к двери в нашу с вождем спальню, приоткрыла, глянула, все ли в порядке, но я лежал недвижно с закрытыми глазами, и она вернулась в свою постель. А вождь… вождь вздохнул резко и глубоко, вскинулся; но я был рядом, запустил руку в его кудри, обнял за шею, притянул к себе и поцеловал. Я боялся этого дня, бежал от него, дрался и страшился его снова – но он пришел и назвал мое имя. Пора. Ведь я уже со всеми простился. И вот и в нашем окне забрезжил рассвет. Я поднялся, оделся, стараясь быть тише первых лучей солнца. Хотелось уйти, никого не потревожив, и даже почти удалось… когда на запястье сомкнулись железные пальцы Эридара. — Опять сбежать решил? Я замер. Оглядываться на него не хотелось. Оглянусь – и все, страх меня проглотит. Не смогу уйти спокойно, просто, без трепета и сожалений, как положено царю. Разве Эридар этого не понимает? Нет, кажется, не понимает. Или сам я забыл, что он тоже царь, а цари упрямы. — Я думал, ты запомнил, мальчик, что сбежать от меня не сможешь, не стоит даже пробовать. Как же мягко он это сказал, как ласково… зачем? — Эридар, мне пора, — я надеялся, что сам говорю жестко, уверенно. – Я сейчас уйду, а ты меня отпустишь. Обещай, что не полезешь спасать и не осквернишь ритуал. Он рывком встал, крепко обнял меня сзади и поцеловал в волосы у виска. — Солнце, ничего не бойся, понял? Делай, что должен, и не бойся: боги с нами, мы – в их руках. Все случится по их воле. И все будет хорошо. Я хотел ответить, но боялся, что голос подведет, поэтому только кивнул. — Теперь иди. Надо было сказать «прощай» и тоже поцеловать его… или хотя бы обернуться, посмотреть в глаза, ведь это в последний раз… но я не чувствовал в себе такого мужества, потому просто ушел, не оглядываясь. Вождь Когда дверь за ним закрылась, я тоже начал собираться. Сегодня не битва, не пир и даже не просто прием в царских покоях – сегодня важный день, самый важный в моей жизни и, может статься, в жизни обоих наших племен. Я это слышал, чувствовал, я это просто знал. Ночью, когда Солнышко, безумно яростный в страсти, как всегда перед испытаниями, наконец, успокоился и задремал у меня на груди, я еще долго не спал: всех богов поминал, молился. А потом, во сне, боги сами ко мне пришли. Не Хозяин Леса, который давно знал меня и принимал мои жертвы, а другие, боги этого землеройного края: Отец с волосами, как тучи и огненной бородой, в шитой золотом юбке и с железным посохом в руке; Мать, нагая, укрытая распущенными до земли пшеничными косами, с очами темными, что разверзнувшиеся могилы. На лике матери была скорбь, а отец сурово свел брови. — Ты вопрошал, человек, так слушай, — пророкотал он далеким громом. – Не случайно свели мы вас… «Нас с Солнцем?» — подумал я. А он, словно мысли подслушал, гневно очами сверкнул и посохом ударил: — Что за дело нам до вашей глупой страсти, мальчишки! Дитя ты еще, хоть и вождь. И тут я понял, что и правда мал, как дитя, даже меньше, а за спиной – словно крылья: взмахнул – и полетел! Дворец царский внизу драгоценным ларцом сияет, позади берег морской змеится, а впереди – густые леса, до боли в груди знакомые, и на восток – горы! Те самые, где волки мои остались, родное племя… Рванул было к ним, но ветер не позволил: подхватил, закачал на своей спине, дальше на юг понес, и только издали донеслось рокотом: «Зри, волчонок, внемли и не перечь!» И вот видно с высоты: вьются клубы пыли по-над весенними травами под копытами табунов, звонко кричат погонщики, а дальше, покуда видит глаз, к самому горизонту – пестрят юрты и повозки, поднимаются дымы стойбищ. И вот уже не дикие табуны подо мной, но сотни и сотни конных воинов: реют на ветру стяги, полощутся ленты в конских хвостах. Хочется мне ближе знаки племен увидеть, вождям в лица заглянуть, но чуть опустился – и слышу, как самый первый крикнул: — А кто добудет своему хану соколиных перьев на шлем? Тысячу поведет, на пиру по правую руку сядет! В один миг взметнулись тугие луки облаком певучих стрел. Едва успел я выхватить космы ветра и взмыть ввысь, обгоняя злую сталь. Не носить тебе, степной хан, на шлеме ни волчьих хвостов, ни соколиных перьев, ни наяву, ни даже в сонном мороке: все, что нужно было, я уже увидел. Бурлит степь, великой ордой поднимается. А как поднимется, как плеснет – так и на лес, и на хлеборобные земли хватит. Будет война, не чета тем, что раньше были: останутся волки мои в норах, голодные и бесприютные – погибнут. Да и юбочникам этим под пятой царицыной ни за что не выстоять. Видел я, как они воюют: гонору-то, конечно, много, только вот таких бойцов, как Баларт, как Солнышко мой, Рогим или Химура, по одной руке пересчитать, да и те – женщины. И тут Мать землепоклонников заговорила – не в уши, прямо в сердце слова потекли: — Жена – хозяйка, когда дом вести надобно, а когда враг у порога… Нужен муж, — понял я, — и лучше волчонок, чем баран из отары. Будет вам волк на троне, и злая стая в приграничном лесу будет, только не позвольте этим баранам сегодня спасителя своего в поле запахать: дайте знак! — Жди! – ударил гром. И тут я проснулся, едва успел Солнце за руку поймать. Что ж, раз так – я отпущу его, пусть идет и исполняет долг царя. Сейчас его примут жрицы, начнут готовить к ритуалу: мыть и наряжать не хуже, чем на свадьбу. Это долго, потому я быстрее успею. Взял мыльный корень, пучок сухих трав и пошел во двор. Кадушка почти ледяной воды и промозглый ветер подгоняли не хуже собственных страхов, так что с мытьем я быстро управился. А как в комнату вернулся – увидел Манору. Да не с пустыми руками пришла моя рыжая царевна, принесла свои вьючные мешки. Помню, как в поход собирались, она их под завязки барахлом набила. Я тогда удивлялся: к чему это в лесу? Но спорить не стал – мало ли что на уме у беременной жрицы-колдуньи? Может, мне это и не понять никогда. А теперь увидел: привезла с собой моя умница и хвостатый шлем вождя, и связку дорогих украшений, и сапоги мои, золотом расшитые, и ритуальные ножны с серебряными бляхами. А сама гребень в руках держит. — Садись, — говорит, — супруг любимый, волосы тебе приберу, да одеться помогу. Пора тебе явиться к царице равным. Вот это мне уже удивительным показалось. Знал я, что Маноре Солнышко тоже нравится, да и разве могло иначе быть? Он такой, что всякий полюбит, стоит только рассмотреть да узнать поближе. Но что она ради него на обычаи замахнется – никак подумать не мог. Ведь должна понимать, если я там появлюсь, да еще и вождем, а не простым охранником, то не бывать смиренной жертве. Так и спросил: с чего бы ей-то это вдруг понадобилось? — Ты, супруг мой, всегда не так обо мне думаешь, — ответила она, бережно разбирая пряди. – Я люблю тебя, и хоть немного ревную к мальчишке, его тоже люблю – успела привязаться. Солнце мне как младший братик. Но все это ничего бы не значило, не будь на то воли Матери. Как ты, Эридар, прежде всего вождь, так и я – перво-наперво жрица. И хоть не служу больше в храме, совсем служить не перестану, пока Богиня меня сама не отпустит. На это я только усмехнулся: — И что, твоя богиня велела мне волосы чесать? — Богиня велела быть вождю лесного народа на ритуале, а для чего – тебе виднее. Об одном прошу: не вмешивайся. Жертва эта с самой древности священна и без знака богов Солнышку ты не поможешь, только продлишь его страдания. Да и себя, не ровен час, погубишь. Но если Мать Земля и правда хочет того же, чего и ты – жди. Она поможет. Ох и переполошились, видно, царицыны прислужницы, когда прослышали, что вождь детей волка из восточных лесов сам лично желает повидать их правительницу. Наверняка страху натерпелись! Ни за что к государыне своей меня бы не допустили – заперли бы ворота и войско кликнули, коли бы не поздно было. Но нечего уже запирать, и звать некого, потому что дикий волчий вожак не в дальних лесах и не за городскими воротами, а прямо здесь, во дворце, и долго ждать не собирается – терпение у варваров не в чести, всякий знает. Вот и бегают жрицы да воительницы, вот и суетятся. А мне эта суета сегодня – единственная радость. Нас мало, четверо всего, да и то Аранбет мальчишка, Гарбей лучшие воинские годы уже позади оставил, а все ж мы спокойны, знаем: случись драка – каждый из нас десятка здешних вояк стоит. Так что не нам сегодня трепетать – пусть царица сама трепещет. И вот, наконец, двери в тронный зал распахнулись, и там позволили приблизиться к правительнице землепоклонников. Вошли мы по мягким коврам в вызолоченный зал, залитый рассветным солнцем сквозь огромные окна. От пышности глаза слепнут. А пышнее да богаче всего убранства – сама царица: полнотелая, налитая, но не грузная, а гибкая и сильная, словно молодая совсем, хоть и не девчонка глупая – в глазах мудрость и власть. И улыбка, как призыв. Что уж душой кривить? Раз глянешь – и не думая жизнь за любовь отдашь… морок это, колдовство их жриц да ненасытной бабьей богини. Я и сам бы попался, не храни меня иная любовь, моя собственная, настоящая – Солнышко, его храбрость и верность, да Манора, что сына моего под сердцем носит. Так что ненадолго улыбки ее призывной хватило. Сползла улыбка, и юность наведенная вместе с ней с лица обтекла, как только поняла царица, кого видит перед собой: виделись уже раньше и чары ее против меня бессильны. — Вот как, значит? – говорит, — Вожак лесной орды передо мной, не простой охранник? Ну что ж, прими мои приветствия. А где честь свою оставил, чтобы под личиной незваным в чужой дом прокрадываться, выслушивать и вынюхивать, так и быть, спрашивать не стану. На слова ее я только горько улыбнулся. Нет, царица, думаю, не будешь ты меня ни стыдить, ни запугивать. Моя рука давно у тебя на горле, и если бы не жизнь Солнца, то не ты – я бы сейчас указывал тебе, что делать. А и лучше бы было. Глядишь, по моим-то указаниям сильнее бы стали и жили бы подольше. — Зачем, — отвечаю, — мне вынюхивать под личиной? Разве мы не семья по собственной твоей воле? Разве не сама ты дочь свою волкам отослала, разве вторая дочь, которую побратим мой из плена вызволил, выходил и на ноги поставил, не по твоему приказу со степняками союза искала? Да и закон велит гостя в доме принять, любого, какой в дверь постучит. Или там, где женщины на троне сидят, а мужчины в юбки рядятся, вековые законы не в чести? Царица задумалась, но ненадолго. А потом согласилась, кивнула. — Все так, Волк. Ты – гость мой и муж моей дочери, признаю. Зачем же тогда гостю шлем, меч и кольчуга? — Затем, что не бывает волка без зубов, царица. Этот меч уже обагрен кровью твоих врагов из-за моря, он же и других твоих врагов остановит. Мои волки – бойцы из наилучших, сама видела. Мечи наши и кольчуги, весь наш лес щитом встанут между твоими пахарями и степной ордой, стоит только тебе захотеть. — И что же ты взамен попросишь, волк? — Солнце! — она изумленно подняла брови, но я не дал себя прервать. – Верни Солнце на трон как соправителя и отмени ритуал. Иначе я не стану тебя уговаривать и поступлю по-своему: он все равно не умрет сегодня. Не раньше, чем я, а моя жизнь стоит дорого – напьется твое поле кровушки с избытком. Услышав такое, она аж с трона подскочила, взглядом обожгла, что заревом пожара. Вспомнились мне и давние набеги, и собственный дом, объятый пламенем. И успел я уже подумать, не зря ли так вспылил, не напрасно ли угрожать начал? Пусть они всего лишь стадо баранов, но больно уж стадо велико. Может, прав был Солнышко, может моя горячность его только вернее погубит? Но царица не дала воли гневу, снова на трон уселась, и взгляд ее из огненного властным сделался. — Оставьте нас все! – приказала, и уже для меня добавила, — И ты, родич мой, дерзкий волчонок, свору свою отошли. Наедине поговорим. Когда одни остались, царица меня ближе позвала и жестом велела на ступени ее трона сесть. Я бы ни за что слушать не стал, но и лицо ее, и голос переменились: ни гнева не было, ни обольщения, и не правительницу я видел перед собой, а мать. Правду сказать, мать свою родную я давно потерял, но до сих пор тосковал по ней, по ласке ее и мудрому совету… может, оттого в тот день царицу и послушался, присел рядом. Она долго мне в глаза смотрела, что-то там найти хотела, наверное. Но нашла ли, нет ли, я так и не понял. Отвела взгляд, заговорила: — Ты, мальчик, думаешь, что обхитрил меня? Напрасно. Захочу – обворожу любого, хоть тебя. Буду водить волчьего царя как щенка на веревочке. Это ты врешь, я подумал, не выйдет. Раньше, если бы где случайно встретил, может и вышло бы по-твоему, а теперь – нет. Но вслух спорить не стал. А она все продолжала: — Мой супруг нынешний, Солнышко, сын правительницы восточных земель… кто он тебе? Любишь его? Вижу, что любишь… но неужели думаешь, что нравится мне – мне, могущественной жрице Земли, владычице богатых земель, хозяйке тысяч и тысяч душ! - посмотри на меня, волк, и скажи: разве я лгу? – укладывать в свою постель мальчишку, что годится мне в сыновья, а потом резать его прилюдно на алтарном камне? Это воля Богини-Матери. А в ее власти мы все, и я, и ты, и Солнышко твой, даром что слывет он сыном Солнца небесного. Потому что если Мать прогневается, то и Солнце Небесное в море падет и погаснет. А Она и так уже гневалась, что слишком долго он на земле зажился, слишком шустро от своей судьбы бегает. Но тут я ее прервал, сам заговорил: — А если ты ошиблась, царица? Если не за тем его твоя богиня искала, чтобы ревность свою утешить, а за тем, чтобы землю твою от разорения спасти? На юго-востоке степь бурлит, новый хан собирает племена под своими стягами, а как сплотит всех – поведет в большой набег. И падут тогда города твои, затрещат стены, лягут под копыта поля и сады, загудит пламя над храмами. Юбочных твоих баранов степные волки перережут, а овечек в плен уведут, и будут они рожать не солнечных детей, рыжих да златокудрых, а черноволосых, косоглазых да кривоногих, как восточные ханы. И, быть может, только Солнце на троне, сын вашего бога и вашей женщины, вскормленный волчьим молоком, сможет остановить их. Ты сама свидетель: он беду предвидит и всегда к ней готов, а сражается не как волк – как львенок. Дай срок, и матерым львом вырастет, если сегодня не зарежешь его вместо ягненка на алтарном камне. Тут она рассердилась, даже кулаком по подлокотнику ударила. — Замолчи, чужак непонятливый! То, что будет с ним сегодня – не страдания и не скотская смерть, а великая жертва, высшая честь для мужчины: оплодотворить родную землю, дать ей зацвести. Ты пока не понимаешь, но поймешь, когда увидишь и почувствуешь сам! Это воля богов, освященная веками, смеешь ли ты на нее покушаться? Смею ли я, правительница, подвергать опасности судьбу народа? Ты, сам вождь, посмел бы?.. …и осеклась… -…ты – посмел? Ради него – посмел?! — Да! – я поднялся и встал в полный рост перед ней. — Ради него я готов был пойти на костер, но не пришлось. Я прав был, и Солнце спас всех нас – мое племя выжило. И вас спасет, если послушаешь. Не меня – так своих богов… — Богов?! – она вдруг расхохоталась. – Посмотри за окно, волчонок! Ночью был дождь и ветер, а сейчас – смотри, не отворачивайся! – сияет ясный день, земля исходит паром, и птицы воспевают весну – это ли не добрые знаки? Боги ждут свою жертву, поле ждет сева, чего тебе еще, лесной вождь? Но я больше не стал ее слушать. — Будет тебе знак богов, царица. Если прав я – знак будет. А если не прав, и не будет знака – вместе умрем сегодня, Солнышко – подумал я и вышел вон.