В один день, по отдельности, вместе

      Меридианы купола, крепкие и потускневшие от времени, торжественно тянулись вверх к хмурым грозовым облакам. Одна половина купола, повёрнутая круглым боком к площади, открывала жителям города полноценную картину собраний сената, проходивших несколько раз в месяц. Другая половина, белая, будто кто-то однажды вылил на неё ведро белой краски, соприкасалась с дворцом. Белой, однако, эта сторона была только снаружи. Внутри купола зажгли огни, и свет плясал за стеклянными стенами, делая здание сената самым тёплым и самым огромным в Орталыке подсвечником.       От белизны одежд резало глаза. Жылан из Орталыка, как и все, расположившаяся на высоком стуле с подножкой, отстранённо лицезрела шумное собрание. Сенаторам было что обсудить. Их встреча была чрезвычайной, а повод - катастрофическим в масштабах страны. Жылан читала по губам, легко угадывала, слушала. Сорвалась сделка по строительству речного порта на юге, потому что все приглашённые дельцы передумали делать долгосрочный вклад на территории, где умер правитель. Гильдии третий день трудились на износ, их заказы на экспорт удвоились в ожидании повышения налогов в случае прихода к власти кого-то более жадного, чем предыдущий матриарх. Инфляция, впрочем, ударила по всем карманам. В столице же было объявлено чрезвычайное положение. Сквозь стеклянный купол виднелась площадь, и на ней толпились взволнованные горожане, а среди них - коргаушы, мобилизованные для обеспечения порядка. Там и тут тускло сверкали головные обручи медиков.       Среди разговоров раз за разом проскальзывала тема:       - А кто была эта сумасшедшая шынайы, напавшая вчера?       Жылан, слыша подобное, чувствовала легкое раздражения, как от пошлого и утомительно заезженного клише. Она отворачивалась, предпочитая вопросы зерновых запасов. Шли вторые сутки, но Аю уже стала предметом слухов, следствием жажды почесать языками. Сложно было припомнить другое подобное предательство, сравнить с чем-то низость её поступка...       Неспокойные времена всегда полны поводов для увлечённой беседы.       Несмотря на ажиотаж, на осторожные переглядывания и недоверие одних к другим и других к третьим, в сторону Жылан никто не смотрел. В море белых одеяний она единственная сидела в бесформенном чёрном платье, оплетавшем её, как горе, и с мертвецким равнодушием ощущала свою немоту. У неё будто не было сил вытолкнуть из себя звуки, не было желания напрягаться ради того, чтобы заговорить, и всеобщая тенденция избегать её Жылан более чем устраивала. Это не она пряталась, а они прятались от неё. Её молчание казалось молчанием судьи, который уже давно принял решение.       Гулко ударил гонг - это Жерменке, пожизненный секретарь сената, встала на платформу оратора. Платформа располагалась ближе к белой части купола и немного опускалась под тяжестью человека. Механизм внутри приводил в движение гонг, и, услышав его, сенаторы замолкали. Они степенно заняли свои высокие стулья, негласно облюбованные и помеченные как собственные. Жылан, самый молодой сенатор за последнюю сотню лет, держала спину чрезвычайно прямо и только в последнее мгновение почувствовала, как сковало её меж лопаток непонятное напряжение. Жерменке дождалась абсолютной тишины и лишь когда все глаза были устремлены к ней, приступила к исполнению протокола.       - Выбор нового матриарха должен быть произведён в течении пяти дней с момента смерти либо отставки действовавшего матриарха. Следующий матриарх избирается из числа сенаторов и объявляется не позднее вечера пятого дня, единогласно. При несоблюдении сроков сенат подвергается наказанию по принципу децимации и получает ещё один день срока.       Жерменке была высокой и на вид ужасной женщиной чуть за пятьдесят. Она производила впечатление человека резкого и бесцеремонного, одновременно с тем чопорно воспитанного и полного презрения к окружающим. Сухопарость и коротковатый нос ещё больше усиливали эффект. Говорила же она, однако, весьма мягко и последовательно, и, слушая её, Жылан вспоминала о свежей, тягучей карамели.       - В случае, если все члены сената казнены, а матриарх не избран, начинается процедура избрания новых сенаторов, период которой не превышает трёх дней. На четвёртый день проводится собрание, и новым сенатом избирается новый матриарх.       Сделав паузу, Жерменке многозначительно обвела взглядом сенаторов.       - Поэтому, удостоенные чести представлять народ, - сказала она, широким приглашающим жестом обводя купол, - прошу вас взойти на эту платформу и предложить кандидатуру, по вашему мнению, самую сильную. Если никто не хочет умереть в ближайшее время.       Жылан, неожиданно для себя, едва не улыбнулась. Она знала все эти древние правила не хуже самой Жерменке. И знала она, что, согласно протоколу, именно Жерменке должна была бы проводить децимацию, если бы до того дошло.       Законы, как природа, должны быть суровы.       Под ещё один удар гонга Жерменке направилась к своему креслу у входа. По пути она вдруг остановилась, обернулась, пристально и будто возмущенно разглядывая сенат.       - Вы можете молчать все два дня, - сказала она тихо. - Платформа вакантна. В мои обязанности не входит ни призывать вас по отдельности к ответу, ни советовать. Однако, я могу просить вас. И прошу я вас о следующем: не бойтесь. Страх есть всегда. Наше будущее по другую сторону страха. Вы это знаете, - секретарь плотно сжала губы на мгновение, - а я вам сейчас лишь напоминаю.       - Ну да, а то мы все тут желторотые собрались и дела вести не умеем, - сказала женщина чуть впереди от Жылан, сказала достаточно громко и с нескрываемым сарказмом. - Спасибо, дорогая Жерменке, за напутствие. Надеюсь, вы свой меч-головорез ещё не расчехлили.       Сенатор слева, из первых рядов, обернулась и обратилась к говорившей:       - Аспен, у вас есть предложения?       - Я две ночи не спала. Полагаю, как и все. Конечно у меня есть предложения, - сенатор Аспен выразительно округлила глаза. - Но я их выскажу попозже. Я подозреваю, что у многих тут со мной мысли сходятся, - она как бы говорила с каждой по отдельности, - и я хочу убедиться в этом, прежде чем открыть карты.       Сенатору Аспен нельзя было отказать ни в харизме, ни в хитрости. Она была маленькой, деятельной женщиной с очаровательной заразительной улыбкой и смеющимися глазами за парой дорогих, изысканных очков. Она легко приказывала и легко переходила на “ты”, однако с такой же легкостью, парой слов и деталями мимики, указывала всем неосторожным на их место относительно неё. Говорили, что гостям Аспен лично пекла угощения, по осени заготавливала ягоды и овощи и безоглядно проходилась по любому, кто позволял себе допустить оплошность. Жылан она почти нравилась, но в основном потому, что хорошо делала свою работу и быстро решала проблемы.       Сенаторы забубнили, поглядывая на Аспен не без улыбки, но платформа так и осталась пустой. Тогда встала ещё более маленькая, миниатюрная даже женщина с коротким хвостиком огненно-рыжих волос.       - Раз желающих выступить первой нет, выйду-ка я, - сказала она, осторожно спускаясь с высокого стула, сидя на котором она даже не касалась мысками подножки. - Я к своему достоинству отношусь легко, если потеряю, то и не замечу.       Сенат загудел.       - Что вы говорите, Торгай, разве можно потерять достоинство, просто высказав своё мнение?       Сенатор Торгай по-простецки пожала плечами. Вся она была мягкая и аккуратная, с округлыми чертами и формами, нисколько не полными, но наводившая на мысль об овечьей шерсти.       - Исходя из моего богатого жизненного опыта, а мне уже почти шестьдесят, очень даже можно. Как только люди узнают, что у тебя с ними разное мнение, ты теряешь достоинство в их глазах быстрее, чем персики цену в сезон.       - Так вы просветите нас, Торгай, мы изнываем от любопытства, - почти засмеялась сенатор Бакá, сдерживая свой неловкий, рвущийся ко всем навстречу смех, точно чрезмерно восторженную дворнягу. - Мы, мы все, я думаю, несколько стесняемся выставить свои кандидатуры, не в смысле себя, а указать на кого-то. Хотя, может быть, кто-то и себя может выдвинуть! Я, я ни сколько не осуждаю, - Бакá пожала плечами, будто оправдываясь. - Я имею в виду, что это же такая ответственность, и возложить на одну из нас эту ответственность…       - Мы поняли, сенатор Бака, - поспешно сказала Жерменке. - Спасибо.       Словесный поток прервался, хотя Бака еще что-то бормотала под нос и пожимала плечами. Жылан была благодарна секретарю сената за вмешательство; ей и так требовались усилия, чтобы заставить себя спокойно наблюдать за процессом, а словоохотливость некоторых особей действовала ей на нервы. В другой день Жылан предложила бы Бака либо заткнуться, либо выйти на платформу и сказать что-то по делу - вместо того, чтобы выставлять на показсвое словесное недержание. Но это означало бы атаковать - со всеми возможными последствиями. Жылан не могла отвлекаться. Сенаторы пытались поделить то, что принадлежало ее матери.       Хотя, власть никогда не принадлежала её матери. Это мать принадлежала власти.       Тем временем сенатор Торгай начала свою речь:       - На нас лежит великая ответственность. Выбрать человека, который будет нести на себе бремя ещё большей ответственности. Простите за каламбур. За сказанное меня могут осудить, но сейчас, стоя на этой платформе и смотря на наш сенат… Словом, среди нас много достойных. И у всех достойных есть свои “но”. Возможно, нерешительность, возможно, склонность к жадности. Не обижайтесь на меня за правду. Тем более, что я не показываю пальцем. Но, мне кажется, и я ещё раз подчёркиваю, что это исключительно моё видение ситуации… Словом, в этом зале сейчас присутствует только один человек, у которого «но» представлено в единственном числе. Это «но» - возраст.       Словно восковые фигуры, женщины в зале сената не издавали ни звука, и их неподвижность выдавала напряженное внимание. Удивительным образом, без единого взгляда или поворота головы, это внимание сошлось на одном-единственном человеке в зале.       Торгай, волнуясь и чуть запинаясь, продолжала:       - Я знаю, многие могут со мной не согласиться. Среди нас есть достойные, есть те, чей опыт насчитывает два десятка лет в сенате… Но я долго думала. И я считаю… считаю, что Жылан из Орталыка будет сильным и надёжным матриархом.       Сенатор Торгай, миниатюрная физически, была таким же маленьким человечком на деле. По образованию Торгай была химиком, как и все в её семье, разбогатевшей на окрашивании тканей. За спиной Торгай, позади платформы, на всю стену раскинулась цветастая карта государства. Орис, город, из которого вышла Торгай, отмечался на карте бледновато-жёлтым пятном у реки. Сложно было сказать, за что именно женщины Ориса выбирали Торгай в свои представители. Сильная эмпатия в ней сочеталась с податливой волей, а слабость воли никогда не была признаком годного лидера. Торгай слышала женщин, женщины слышали её, но что могла она предложить им, кроме как быть послом их воли без какого-либо критического мышления или способности бороться? Оставалась ещё богатая и влиятельная семья, которая использовала Торгай и её податливость в собственных интересах. Итак, пока все в зале сената усиленно делали вид, что не пялятся на Жылан, Жылан делала вид, что ей всё равно, а сама пыталась разгадать, каким образом Торгай из Ориса, принцесса ярких тканей и пускания дел на самотёк, оказалась на платформе со столь дерзким заявлением.       - У меня всё, - подытожила Торгай и лёгким шагом направилась к своему стулу. Проводили молча.       Жерменке, следившая за ведением протокола, подпёрла щёку рукой и приняла вид крайне заинтересованного зрителя. Жылан понимала её чувства. Она дышала мерно, всё ещё ощущая тяжесть собственного молчания, и казалась себе погруженной в стоячую воду, будто змея. Только глаза сверкали из-под ресниц.       - Так, ладно, - Аспен подала голос. Она говорила властно и громко. - Тут всё понятно. Самой первой медаль за храбрость… Должна сказать, я в некоторой мере понимаю такой выбор. Нестандартный, но…       - Идёте на платформу? - уточнила Жерменке.       - А что, больше желающих нет?       Жылан мысленно закрыла лицо ладонями. На деле же она со смутным чувством тревоги стала пересчитывать поднявшиеся в воздух руки.       Одна за одной, сенаторы начали выступать. Зрители за стеклом прибывали безмолвным морем.       Жылан, прекрасная кукла в черном, сидела неподвижно. Анализировала. Не похоже было, чтобы сенаторы сговорились заранее. Формулировки не повторялись, женщины запинались и нервничали, несколько раз называли других кандидатов. Но большинство - из четырнадцати сенаторов, - сводили свою речь примерно к одному и тому же содержанию. Это напоминало фронтальный опрос в обычном лицее, где всем давали задачу с одним возможным вариантом ответа. Все они считали, что Жылан из Орталыка, дочь скончавшегося матриарха и самый молодой сенатор за последнюю сотню лет, была единственной возможной претенденткой на власть.       - Единодушие пугающее, - заключила Аспен, которая исхитрилась выйти на платформу самой последней. - Но повод к нему, согласитесь, есть. У нас на руках женщина, девушка, с беспрецедентной телепатической силой. Насколько мне известно, Жылан может заявить о себе так мощно, что её услышат абсолютно все в стране. Уверена, не чисто, не так уж ясно, с помехами, но кому здесь вообще хотя бы тень эмоции удасться передать за столько тысяч километров? - Аспен решительно махнула рукой куда-то в сторону, будто указывая за горизонт. - Всю свою сознательную жизнь она провела бок о бок с правителем, она знает наши законы и особенности государства лучше, чем крючкотворы и географы. Лет она прожила мало, да. Но давайте не будем путать продолжительность жизни и жизненный опыт. Знавала я людей, мягко скажем, интеллектом не обременённых даже в преклонные года. Иногда и в маленькую тарелку можно много навалить, не считаете?.. В общем, Жерменке, меня тоже записывайте к голосующим за Жылан из Орталыка. Этому сенату нужен новый матриарх, а Жылан будет новым во всех смыслах.       И вот тут Жылан перестала быть слоном в комнате, которого пытаются не замечать. Аспен смотрела на неё с платформы живо и дружелюбно, почти приглашала, и головы повернулись к Жылан, и больше десятка пар глаз стали оценивать её по-новому, будто она и не была среди сенаторов раньше, будто они видели её впервые.       До этой минуты они были равными. Завтра она уже могла держать их судьбы в своих руках.       Жылан сделала глубокий вдох, и с ним её немота пропала. Она наблюдала некую иронию в том, что в день траура и в день оплакивания потерь она услышала о себе больше хорошего, чем на празднестве дня рождения. Земледелец, наверное, так же мягко и вкрадчиво хвалит свою кобылу, запрягая её в самую тяжёлую телегу. Вези, умница, вези, красавица, моя самая большая помощница…       Жылан улыбнулась Аспен в ответ. Та, кивнув, покинула-таки платформу. Жылан бесшумно оставила своё место, и мягчайшая ткань её траурного платья не издала ни звука. Океан наблюдателей почти прижался в стеклянным бокам сената. Разговоры выходили наружу, но внутрь звуки не проникали. Торжественно брякнул утомленный гонг.       “Власть - это бремя, - заявила Жылан. Её телепатическое обращение покатилось по Орталыку, как оползень. - Власть - это бремя. Я готова его нести. И я готова сломаться под его весом. Но решение принимать не мне. И не вам, сенаторы. Оставьте красочные речи. Я прекрасно знаю, насколько я умна, сенатор Кыдыр, и здраво оцениваю свою отзывчивость, которую вы преувеличили, госпожа Бака. Одного человека очаровать легко. Связать, обольстить, стать другом. Стать матерью сотням тысяч - это большая честь, и её даруют, а не берут. Как бы вы меня ни любили (сейчас), вы лишь посланцы. Мы будем следовать протоколу, как того требует секретарь Жерменке. Голосование сената состоится завтра вечером, - Жылан медленно обвела взглядом лица сенаторов. - А сегодня мы все вернемся в свои святилища и опросим женщин, которые избрали нас, о том, кого они и их семьи поддерживают. Если это я, так тому и быть.       Жылан обращалась к каждой из сенаторов в отдельности, и, казалось, её змеиные глаза, направленные на вас, видели кого-то особенного.       Отец ждал Жылан за дверями сената. Когда она уходила, в круглом зале стояло жужжание и гул, будто позади неё ожил растревоженный пчелиный улей. Пламя свечей заплясало, и длинная тень бросалась Жылан под ноги, как продолжение её подола.       Объятия отца, как и всегда, были открыты ей навстречу. Жылан прикрыла глаза и с удовольствием отдалась ощущению сильных рук, которые обвили её и закрыли от огромного холла. Белая густая борода смешно колола висок, и Жыланпотерласьо неё, фыркая.       - Как всё прошло? - спросил отец мягко. Его зычный, глубокий голос напоминал урчание огромного кота. - Я так не хотел, чтобы ты туда шла сегодня, после всего…       Жылан отстранилась.       - Ни к чему волноваться, со мной всё в порядке. Даже в платье дырку не прожгли.       В голубых глазах отца заплясали смешинки.       - Красивые девушки не должны жаловаться на внимание.       - Папы, ты же знаешь. Всё, что я должна, прописано в конституции.       - Намыс и Туншыгу уже накрыли тебе ужин. Лёгкий. Я подумал, ты захочешь побыть одна.       - Верно подумал. Ты так хорошо меня знаешь. Это ещё один повод тебя любить.       - У меня было двадцать четыре года на то, чтобы выучить твои повадки.       Жылан усмехнулась и мельком пересчитала охрану. Двадцать человек. Один так и маячил рядом, бряцая мечом. Его лицо было Жылан неприятно знакомо. Он шёл позади, пока отец и она, соприкасаясь плечами, прогулочным шагом направились к лестнице.       - Так как решил сенат? - тихо спросил отец. Он делал это легко, будто речь не шла о государственной тайне.       Жылан фыркнула.       - Решение будет принято завтра, - сказала она. - Сегодня ничего предсказать нельзя.       Сенаторы не теряли времени. Уже к полуночи, когда мысленная связь устанавливалась легче всего, по лабиринтам разговоров, вопросов и ответов, негласно, но отчётливо, в каждой потерявшей сон голове, звучало одно имя. Имя Жылан из Орталыка. Оно звенело, точно струна, из конца в конец по всей стране.