В один день, по отдельности, вместе

      Малую библиотеку превратили в кабинет. Привередливо, точно мясо с костей снимая, в ней оставили лишь самое важное. Статуэточки, ножички, картины и подушки, декоративные подставки и вазы посыпались в коробки обглоданными костями. Библиотека стала серой, мягкой, ещё более тихой. От безмолвия создавалось впечатление, будто к ушам плотно прижали ладони; трудно было поверить в воцарение подобной тишины. Парчовые портьеры и длинноворсные ковры проглатывали звуки неуловимо, не оставляя и следа. Исполинские книжные шкафы тянулись под потолок. Корешки на полках прижимались один к другому, точно в строю, и всё не кончались, раскидывались вширь и вверх, на все четыре метра. Последнее эхо сдохло, когда сняли канделябр и оставили лишь напольные подсвечники.       Жылан знакомым ей - чужим - движением поправила массивное ожерелье на шее и снова склонилась над бумагами. Она предпочла обойтись без письменного стола. От одной мысли сгорбиться на часы за таким вот атрибутом политической деятельности у Жылан ныла поясница.       Впрочем, от витиеватых изъяснений в большинстве писем и обращений ломило в висках.       Вчитываясь в строчки, Жылан перетекла из сидячего положение в лежачее. Отметая бессмысленные и разбирая двусмысленные фразы, она кое-как добралась до сути. В письме доносили о коррупции. Речь шла о пограничном чиновнике в городе Таудын Аягы. Важные детали, к сожалению, опустили, кроме пограничного пункта и даты. Человеку явно не хватило храбрости довести начатое до конца. Почти как в драке, удар вышел слабым и трусливым, потому что доносчик побоялся ответных ударов - последствий. Потянувшись, Жылан лениво сползла с тахты спиной вниз и осталась на ковре, ногами в потолок. Донос был написан две недели назад. Человек, отважившийся довериться государственной машине, доверился её матери и разговаривал с ней, а не с Жылан.       Ожерелье, свитое из цепей и отягощенное пластинами, давило на грудь. Жылан усмехнулась, подумав, что его вес не составлял особой конкуренции косам, нагружавшим её шею уже много-много лет.       Поднявшись, новоизбранный матриарх одёрнула скромное платье и направилась к стопкам других бумаг. Все имевшиеся столы в библиотеке сдвинули в центре, оставив лишь небольшие промежутки, чтобы была возможность просочиться боком и дотянуться до нужной стопки. Эти столы Жылан использовала для группировки бумаг, но никто, кроме неё, разобраться в тщательно организованном хаосе не мог.       “Намыс, - позвала она, обращаясь к одной из девушек, безмолвно присутствовавших в кабинете. - Посмотри сюда”.       Намыс вскочила со своего места в кругу других девушек и побежала к Жылан. Где была Жылан, там было самое интересное. Деловитая и все же кокетливая, как лиса, Намыс опёрлась о стол и заглянула в бумаги, которые Жылан разложила на свободном островке стола.       “ТаудынАягы - это где-то на востоке же, да? - спросила она, с улыбкой заглядывая Жылан в лицо. - Зимой я там на доске каталась”.       Жылан тоже улыбнулась.       “Один донос о коррупции. Второй донос, месяцем раньше, о нарушении протокола при пропуске через границу”. Она по очереди ткнула пальцем в даты на документах.       “Почерк разный. Оба анонимные”.       “А пограничный пункт один”.       Намыс поджала розовые губы, размышляя.       “Думаете, в обоих случаях доносы на одного человека?”       “Скорее всего, - Жылан сложила бумаги в прежнюю стопку. - Но надо проверить”.       “Не хотите коргау поручить?”       Жылан фыркнула - вслух, - и одним взглядом заставила Намыс усомниться в её же умственных способностях.       “Топором за мухой гоняться? Ты что, опять на диете и без сахаров?”       Намыс закусила кончик большого пальца: “Простите, сглупила”. Она знала, что её журили без цели уязвить. Если бы её способности не соответствовали ожиданиям, Жылан и минуты бы не оставила её подле. Быть рядом с Жылан и шутить с ней - это было показателем успеха в жизни. Во всяком случае, для Намыс.       Щурясь, Жылан посмотрела в окно. Солнце ещё не поднялось и на девять часов.       “Собирайся. Сколько времени тебе нужно?”       “Уже после обеда могу выйти”.       Жылан посмотрела на неё снова, и на этот раз её взгляд будто поглаживал Намыс по голове - за то, какая она восхитительная, смекалистая и исполнительная. Такой взгляд заставлял верить, что не было никого настолько же ценного, как Намыс.       “Я хочу знать, кто писал доносы, на кого и что еще там в Таудын Аягы случилось, из-за чего стоило бы марать бумагу”.       “Как обычно, все самые пикантные подробности”, - Намыс заулыбалась. Рядом с Жылан она, как и многие, впадала в детство. В том плане, что хотелось бегать вокруг Жылан, показывать её всё своё самое лучшее и получать поглаживания по голове.       “Ни в чём себе не отказывай”.       “Чем больше доказательств, тем лучше?”       Жылан вскинула брови.       “Что лучше: золотая монетка или каменная гора?”       “Поняла”, - протянула Намыс, снова делая что-то весьма кокетливое глазами. Когда она улыбалась, очаровательные ямочки на щеках розовели. Иногда Жылан хотелось почесать Намыс за ушком. Навроде лисички или котёнка. Разумеется, держала она Намыс подле не из-за смазливого личика. Намыс выполняла порученную работу досконально, а информацию собирала не хуже, чем сплетни.       “Намыс”, - Жылан уже вернулась на тахту и, поджав ноги, принялась за новый документ.       “Да, матриарх?”       “Если ты ничего не найдёшь, а донос повторится, я возьму плату за ошибку твоей головой”.       “Да”.       Намыс заколебалась, почти запнулась в дверях, но приняла условия с серьёзным видом и даже кивнула головой. Жылан сидела к ней спиной, но мысленный диалог позволял ей ощущать эмоции и порывы. Она не сомневалась, что следующие несколько дней Намыс будет жить только её заданием и только ради его выполнения. Во-первых, никто, даже сенаторы, не понимали в полной мере, насколько велика была способность Жылан “слышать” их мысли и прообразы этих мыслей, поэтому “закрывались” недостаточно надёжно. Во-вторых, Намыс своим положением в столице была полностью обязана лично Жылан. Ничто не делает человека таким верным и исполнительным, как прямая от тебя зависимость. С оговорками, разумеется.       Часы ползли, Жылан продолжала разбирать бумаги. Она складывала их в стопки на основании связи, которую видела между предметами в них, иногда давала секретарям копировать оригиналы и складывать в другие стопки, которые она небрежно возводила прямо у двери. Иногда она давала указания:       “Орис. Через реку. Деньги”.       “Жерлеу. Копыта. Белый. Требования”.       Туншыгу, сидевшая в стороне от секретарей, записывала эти указания в специальную тетрадь. Позже Жылан собственноручно проставляла напротив строк дату и время. У Туншыгу был ужасный почерк и ещё более ужасный характер, поэтому Жылан могла считать, что её планы на будущее были защищены тройным шифром.       “Спите вы тоже в нём?”, - спросила Туншыгу, пока Жылан делала отметки в тетради. Взгляд Туншыгу был прикован к стальному ожерелью у Жылан на шее.       Эта массивная груда металла была изящна в своих хитросплетениях, торжественна благодаря гравировке на пластинах, и абсолютно безжалостна в обнажении того, какой маленькой и хрупкой была Жылан. Как белое подчёркивает черное, так и ожерелье матриарха подчёркивало её. Матриархи никогда не носили корону, ибо их власть была не возвышением, а тяжёлой ответственностью.       “Я не снимаю его на ночь, - ответила Жылан, - но не то что бы я теперь сплю”.       Туншыгу не изменилась в лице.       “Позовите меня, я расчешу вам волосы. Расслабитесь. Ну, или просто по голове врежу”.       Жылан фыркнула и пихнула Туншыгу стопку бумаг: “Посчитай мне, как цены на масло за год поменялись и где. Это точно поможет мне расслабиться”.       “Да, матриарх”, - та крайне торжественно поклонилась (как и заслуживало масло), сунула счёты подмышку и ушла к своему креслу.       Жылан проводила её взглядом. Пожалуй, Туншыгу была из тех немногих людей, присутствию которых Жылан была почти рада. Когда дело касалось работы, она всегда балансировала где-то на грани между потребностью в мудрых советах без рук и рабочих руках без навязчивых ртов. Туншыгу могла делать обе вещи в зависимости от обстоятельств. А ещё они обе любили злые шутки.       От стайки секретарей, назначенных к Жылан сенатом, отделилась одна женщина.       “Матриарх Жылан, - позвала она тихо, - а куда направить эти отчёты по розыску?”       Это был не первый день, когда Жылан запиралась в своём кабинете, но секретари (многие из которых уже имели собственных детей) неизменно напоминали ей ребятишек, которые, впервые оказавшись в чужом доме, ведут себя скромно и побаиваются даже закрытых дверей. Уже через час такие ребятишки обычно смелеют, а под конец бегают по чужому саду в одних трусах. Пока что секретари ещё были на той стадии, где умело выполняли свои задачи, болтали между собой, но боялись хозяина.       “Они лежали возле мусорной корзины, - заметила Жылан, глядя на бумаги как на комья грязи. - Мне кажется, вполне очевидно, куда я их определила”.       “Простите, да… Просто в них и про ту шынайы есть, Аю из Жерлеу. Я подумала, что вы не заметили…”       Ещё двое женщин подскочили, заглянули коллеге через плечо.       “Серьёзно?! И что там?”       Та покачала головой.       “Не нашли. Тут вообще мало о ней сказано. Это же ужас, а, когда такое предательство, а её даже коргау найти не могут”.       “Как вы, наверное, злитесь, матриарх!”       Жылан, пытавшаяся читать талмуд от главного врача государства, рассеянно кивнула.       “Тшш, ты чего”, - секретари начали одёргивать друг дружку.       “Да что, мнение я своё высказать не могу?!”       “Эй, а я бы злилась, ещё как!”       Секретарей выбирала не Жылан. Таковы были правила. Несмотря на существование матриарха, законы государства были направлены на то, чтобы не дать кому-либо узурпировать власть, окружить себя приверженцами и устроить переворот. Жылан уважала эти законы, она понимала их силу. Однако, никакой закон не мог заставить её любить людей, которые ей не нравились.       Заложив отчёт главного врача пальцем, Жылан перевела взгляд на последнюю говорившую.       “Я смотрю, безосновательность это вообще черта вашей натуры”.       Женщины замерли, точно заметили змею в траве.       “Вы так много общаетесь, - продолжала Жылан. - Это я виновата. Вам здесь совсем нечего делать”.       Секретари переглянулись, заколебали.       “Мы помешали вам?”       “Это большая честь служить при матриархе.”       “Понятие “честь” весьма размыто. Потому что создано искусственно. Впрочем, раз вы себя так утешаете, не стану вас переубеждать”.       Жылан встала и вытянула бумаги с данными по розыску из рук первого секретаря. Руки, как она заметила, немного тряслись.       “Если ваши достоинства ограничиваются только каллиграфическим почерком и скоростью письма, сфокусируйтесь на том, чтобы показывать мне исключительно их”.       Когда вошёл Азгыруш, это был первый раз, чтобы кто-то беспокоил покой кабинета с той стороны. К открытию двери отнеслись с тем же удивление, какое заслужил бы случайный гость на семейном празднике. Жылан не подняла головы, только перевела острый недружелюбный взгляд в сторону движения. Азгыруш застыл на пороге, ощущая себя героем пьессы, случайно вышедшим на сцену в день выступления другой труппы. Вторые, причём, играли кровавую трагедию, а он жонглировал золотыми яблоками в набедренной повязке.       - Папа, здравствуй! - сказала Жылан и мило улыбнулась. Только после этого Азгыруш смог расслабиться.       Превращение монстра в шелковую ленту произошло практически мгновенно. Лицо Жылан приобрело более добрые, более человечные черты, улыбка её стала напоминать детскую, а жесты наполнились радушием. Она подошла к отцу и обняла его. Он обнял в ответ, рассеяно отвечая на приветствия секретарей       - Знаешь, что мне напоминает твоё рабочее место? - спросил он, обводя взглядом кабинет.       - Одну из шикарных библиотек прошлого столетия, которую ты видел за морем и до сих вспоминаешь во снах?       - Нет. Серое вещество. Когда домашнему скоту проламывают череп перед тем, как пустить кровь, внутреннее содержание выглядит примерно так же и производит то же впечатление.       - Ты мастер делать комплименты, - вздохнула Жылан. - Годы тренировок?       Азгыруш отмахнулся, явно игнорируя предложенное ему кресло.       - Нет, это всё мои природные дарования.       - Надеюсь, по наследству не передаётся, - Жылан весело обнажила резцы и бросила быстрый взгляд на Туншыгу.       Туншыгу, задумчивая и отстранённая, убрала блокнот в ящик тумбочки напротив, поставила у тахты два стула и села на край ближайшего стола с бумагами.       - Только трое? - удивился Азгыруш, бегло пересчитав секретарей. - Тебе точно хватает?       Жылан села на один из придвинутых стульев и смотрела на отца до тех пор, пока он тоже не сел.       - Ты хочешь вести откровенные разговоры сегодня?       - Я надеюсь, что между нами не бывает иных разговоров.       - Троих достаточно, пап.       - Пойми меня правильно. Я - не твоя мать, но я много лет видел её за работой и кое-какой опыт имею. Чем больше людей между тобой и народом, тем хуже. Однако тебе определённо нужны рабочие руки.       - Тут ты прав, - Жылан кивала, наблюдая за тем, как отец без задней мысли поправлял полы собственной мантии, чтобы те лежали удобнее (то есть, красивее). Это было мило. - Ещё бы знать, где эти руки продают отдельно от всего остального. Выпишу приказ на закуп хоть сейчас.       - Я понял, о чём ты. Набери больше, присмотрись, неугодных выкинь. Ты не можешь выбирать, кому сюда прийти, но ты всегда можешь отказать некоторым и потребовать новых, - отец склонился к Жылан и взял её за руку. Как и всегда, его прикосновения были тёплыми, безопасными и успокаивающими. Кольца знакомо пересекали соприкосновения кожи. - Никогда не стоит недооценивать важность своей команды.       Туншыгу скучающе поигрывала иссине-чёрным кончиком косы. Азгыруш глянул на неё вскользь, и в его красивых голубых глазах отразилось смутное неудовольствие. Она нравилась ему гораздо меньше, чем Намыс, Жылан это давно заметила. Скорее всего, потому, что Туншыгу не выказывала той восторженной приязни и немого восхищения, который он вызывал повально у всех во Дворце и за его пределами.       - У меня есть команда. Я ценю этих людей. Я защищаю их. Я слежу, чтобы у них было то, чего жаждет их сердце. Этому тебе не надо меня учить.       Секретари, трёхглавой химерой наблюдавшие за матриаршей семьёй со своих писчих мест, завозились, возмущёно и почти зло, точно пчёлы.       - Дорогая, - вздохнул Азгыруш, и у Жылан даже сердце сжалось от той тоски, с которой он на неё посмотрел. - То, что я вижу здесь - это логово. Ты заперлась в этой серой, засасывающей библиотечке и сидишь, окопавшись бумажками, которые сутки. У тебя точно всё в порядке? Ты хоть чему-то радовалась за последние двенадцать часов? Я думаю, нет.       Жылан вспомнила: “Смотрю на тебя, и сердце радуется. Из всего, что было в моей жизни, твоя жизнь - лучшая её часть”. По глазам резануло. Жылан отвернулась от отца, высвободила руки и встала, потерянно оглядывая кабинет, не находя ничего, за что можно было бы взяться. Если не учитывать похороны, которые она перенесла с тем же смирением, с каким бы приняла и собственную смерть, ей впервые пришлось приложить такие чудовищные усилия, чтобы не разреветься.       Чему радоваться?       Её радость ушла.       Всё, что делала теперь Жылан, было её способом спасаться. Её мозг всегда был жаден до информации, он анализировал и перерабатывал мир огромными челюстями, а если информации не было… он начинал анализировать и перерабатывать саму Жылан. Она не могла позволить себе панику, тоску или уныние, она не должна была чувствовать в принципе. Бумаги, дела и проблемы стали её якорем. Она разбиралась в государственных делах, чтобы не разбираться в себе, и запиралась в кабинете потому, что бумаги не мешали покою. Жылан- ей, проводившей с прошлым матриархом больше времени, чем её же советники, - казалось, что она знала недостаточно. Она начала вербовать доносчиков, посылала письма с запросами, вытаскивала вещи из архива. Ей нужно было, чтобы в её распоряжении был кратчайший путь к любому сердцу.       - Ты пришёл, и это радость для меня, - сказала Жылан, снова поворачиваясь к отцу.       Он смотрел на неё добрыми, понимающими глазами. Никому, кроме него, не было позволено так на неё смотреть.       - Тебе кажется, что главная работу происходит здесь, Жылан, но... и я говорю это, потому что люблю тебя!... но это не так. Ты должна выходить. Разговаривать с сенатом, с ана-кызметами, чувствовать настроения. Ты думаешь, что отгородившись от всех, сделаешь своё дело лучше...       - Но это не так, - прошептала она. - Ты… прав.       Она пыталась заглушить собственное сердце, потому что среди прочего в нём была и боль. Боль Жылан отказывалась принять. Если точнее, то она отказывалась смириться с причиной своей боли и потому сорвалась в ещё более вредную спираль терзаний.       Не в первый раз.       Она не могла уничтожить источник боли, поэтому начала уничтожать себя. Вполне своеобразно. Думая, что это спасение.       Разумно было это прекратить. Разумно было взять себя в руки, сделать, что должно, стать ещё немного сильнее. Адаптироваться.       Азгыруш, тактичный и в то же время склонный к тёплым порывам, тоже поднялся со стула и приобнял Жылан за плечи, глядя сверху на её плоский профиль.       - Как насчёт выйти на балкон и разделить со мной второй завтрак? Ты, я, свежий сок с поджаренным хлебом, Орталык как на ладони.       - Твоя армия охранников всё ещё снаружи? - спросила Жылан у отца. Её плечи расслабились, на губах снова появилась змеиная улыбка.       - Разумеется. Им за это и платят.       - Отлично. Вели им принести сюда камни для двора.       Азгыруш так удивился, что показалось, будто его белая густая борода ощетинилась в недоумении.       - Камни?       - Да. Мне надо прижать чем-то все эти стопки бумаг, чтобы не разлетелись. В коробки я их складывать не желаю. Всё, что оказывается в коробках, оказывается там, потому что не имеет значения и, как правило, никогда не возвращается к жизни.       - У меня есть коллекция совершенно чудесных статуэток на этот случай. Целая армия крокодилов. Когти на лапах отлично…       - Папа, - отрезала Жылан серьёзно, - никаких статуэток. Если ты принесёшь в этот кабинет что-то кроме своего хорошего настроения и харизмы, я запру дверь на ключ и отдам его Туншыгу.       Отец пришёл в ужас.       - К тебе же ни жауапберы, ни буйны не пробьются. Вся госмашина встанет.       - Ты всегда улавливал мои мысли, а?       При всей непринуждённости движений, Туншыгу обосновалась на своём месте как стена - ни подойти, ни обойти. Высокая, холодная на вид, она была холодной и в обращении. Бледной коже не доставало розоватого оттенка жизни, под глазами всегда темнели коричневые круги. Жылан чувствовала с ней некое родство, потому и держала Туншыгу так близко.       - Я слышал, Аспен ищет встречи с тобой, - поделился Азгыруш между прочим.       - Да? - Жылан едва изменилась в лице. - А я не слышала об этом. Плохо ищет? В любом случае, папа… Балкон, поджаренный хлеб, где мои камни?       Смеясь - богато и бархатисто, совершенно волшебно, - отец оставил её и вышел, чтобы раздать распоряжения. Жылан поправила своё простое удобное платье, выровняла ожерелье на шее и кинула взгляд на Туншыгу.       “Скажи мне, если я снова попытаюсь избавиться от боли, загнав себя в медитативную работу”, - попросила она.       “Как пожелаешь. Я пыталась не вмешиваться”.       “Похоже, что иногда мне всё же нужна помошь”.       “Всем людям нужна помощь”.       “Я не должна быть тем, о ком приходится заботиться”.       Туншыгу прищурилась, будто колеблясь, стоит ли говорить и как наиболее ясно донести свою мысль.       “Я знаю женщину, которая бы очень расстроилась, услышав эти слова от тебя”.       Жылан поморщилась, как от судороги, повернулась к шуму за дверью.       “Я отдам тебе ключ от кабинета. Сделай мне копию, оригинал теперь в твоих руках”.       Туншыгу склонила голову в низком поклоне. Это было единственное, как она смогла выразить благодарность за оказанное доверие. Жылан не потребовалось ей ничего объяснять. Обе они заметили, с каким интересом её отец косился в сторону разложенных бумаг.