В один день, по отдельности, вместе

             За пределами КогамдасТандау большая часть того, чем занимались воспитанницы, называлась бы “испытанием”. Кто-то сказал бы, что эти испытания постоянно держат девушек на грани физического или душевного срыва, что они не оставляют девушкам времени “на себя” и в принципе являются архаичной и жестокой практикой.       В КогамдасТандау беседы на эту тему не велись вовсе. “Сегодня мы...”, “а завтра мы…” - примерно так все члены этого небольшого сообщества относились к жизни на территории когамадас. Всё шло по плану. Все шли в гору. Они поднимались на рассвете с уверенностью, что этот день принесёт им знания о мире и о себе, сделает их сильнее, сделает их умнее и поможет более полно познать себя. За одну неделю воспитанницы Тандау могли уйти в десятичасовой транс при помощи редкого (и запрещённого) благовония, пересечь долину бегом на время, разработать собственный свод законов для вымышленного государства, отказаться от пищи на несколько суток, потратить полдня, чтобы обучиться новому навыку, и подробно изучить архив, чтобы составить древо наследственных заболеваний давно канувшей в небытие династии.       И это было нормально. Они принимали всё, что им предлагали. Безусловное принятие служителей КогамдасТандау обеспечивало ту степень доверия, при которой сильное и гордое “я” воспитанниц чувствовало себя любимым и защищённым и было открыто для любых заданий и начинаний. Прыгать через костёр? Высказывать критику в глаза? Убрать все зеркала? Самостоятельно сделать телегу? Хорошо.       Сегодня, однако, их ждало нечто особенное.       Девушки собрались у подножия горы Битимгер. Они подтягивались к месту встречи достаточно быстро и сразу разбивались, будто волна, на небольшие группки. Непролазный лес наблюдал за ними со спокойным достоинством, и только намёк на тропу виднелся между деревьев. Девушки поглядывали на Битимгер, улыбались, задумчиво смотрели в чащу. Все немного волновались.       Жылан сидела в траве у самого леса и дожидалась сигнала от той единственной служительницы КогамдасТандау, которая должна была отправить их в поход. Служительница стояла в начале тропы и, от нечего делать, ставила засечки на деревянном посохе. На поясе у неё был привязан небольшой блокнот - вероятно, со списком воспитанниц.       “Доброе утро”.       Аю из Жерлеу шагала по высокой траве и сладко потягивалась, разминая бока и спину. Жылан играла со стебельками ветренницы и, хоть и не ждала Аю, но осознала, что всё это время была уверена, что та скоро появится, подойдёт именно к ней. Аю так и сделала. Жылан это почему-то доставило смутное удовольствие.       “Доброе”, - ответила она.       Аю ещё раз потянулась всем телом вверх, её рот растянулся в хищненькой, радостной улыбке, и она протянула Жылан руку. Будто той нужна была помощь, чтобы подняться. Будто это вообще было нормально - прикасаться друг к другу.       Жылан хотела было сказать Аю, что они не “в одной команде”. У них вообще здесь не было команд. Воспитанницам не запрещалось помогать друг другу, запрещалось лишь открывать рот для разговора. И Жылан не нужна была чья-либо помощь, помощь Аю в частности, и участие Аю или её внимание.       “Зовут”, - поторопила Аю. Её рука, повёрнутая открытой ладонью вверх, всё ещё была протянута к Жылан.       Как она делала это столь естественно?       Жылан вложила свою ладонь веё и без усилий встала, чтобы развернуться и уйти к служительнице когамдас. Она была уверена, что Аю за её спиной улыбалась.       Несмотря на то, что они уже давно предвкушали этот поход, обстановка среди воспитанниц была самая обыденная. Они ещё раз выслушали указания о своём пути и цели, кто уперев руки в бока, кто сидя на корточках, немного волнующиеся, но, в принципе, готовые ко всему как к данности. Они в полной тишине спустили рукава своих рубашек, поклонились служительнице и молчаливым легионом потекли вверх по горной тропе. Они должны были вернуться до заката следующего дня, пока весь свет не ушёл с главной площади когамдас, и не загорелась, точно искрящееся звёздами небо, люминесцентная каменная крошка в старых плитах.       Жылан шла, потихоньку отделяясь от общей группы, и думала, что кто-то мог бы сочинить сказку об их походе. Давным давно, в тёплых краях Шарта, сто и и одна прекрасные девушка отправились в путь, чтобы подняться на гору Битимгер и перейти бурную ледяную реку на вершине… Пожалуй, даже в виде сказки такое задание звучало странно. Тем более, что их легконогий “легион” насчитывал гораздо меньше, чем сто девушек.       У реки на горе Битимгер не было имени, зато была легендарная слава, о которой часто рассказывали, но мало кто верил. Ледяная горная вода, коснувшись тела с сильной волей, оставляла на коже ярко-красные ожоги. Ожоги эти всегда складывались в пугающе чёткий рисунок, который служительницы КогамдасТандау считали символом стремления сердца, его телесным воплощением. Увидеть их было так же волнующе и мистически, как если бы из отражения в зеркале на тебя посмотрела бы твоя собственная душа. Красные следы оставались на коже несколько дней, и за это время воспитанницы успевали повторить их рисунок - но краской, прямо под кожу, чтобы никогда не забыть.       Тропа постепенно растворялась в чаще. Воспитанницам не запрещалось помогать друг другу, держаться вместе, однако их “команды” очень быстро распадались, будто сама гора желала каждую из них оставить наедине с собой. Выходило, что все воспитанницы шли сейчас навстречу боли и холоду, среди зарослей и острых камней, а вокруг царило молчание, и жужжали насекомые, и пели горные птицы. На уровне мыслей, однако же, шло активное обсуждение. У всех воспитанниц когамдас была значительная ментальная сила, они разговаривали на уровне мыслей так же легко и естественно, как ходили или пользовались органами чувств. Но чем дальше они шли, тем меньше становилось и этих разговоров. Женщина всегда “обращалась” вовне, “стучалась” в чужое сознание, была инициатором на чужой территории, пыталась понять чужие чувства, и от неё зависело, как её воспримут. Никого нельзя было “затянуть” в себя и заставить в себя смотреть, можно было делиться “в пустоту”, можно было принести с собой и быть отвергнутой. Чем дальше в лес, тем меньше девушек было вокруг, тем меньше было тех, к кому “обратиться”. Неважно, сильна ли ментальность, насколько выражена эмпатия - единицы в стране могли чувствовать тех, кого не видели или не могли “нащупать”, примерно зная об их местонахождении.       Жылан выбрала отдельный путь ещё до того, как лес поглотил остальных. Её занесло куда-то на скальный выступ, мимо тонкой белой струи водопада. По её разумению, она мола здесь сократить, а не идти как все, в обход. Разобравшись с направлением, она полезла наверх, цепляясь за камни, хотя физическая сила никогда не была выгодной её стороной. Брызги водопада делали всё вокруг мокрым и скользким, и Жылан с лёгким чувством раздражения на себя саму признала, что стоило выбрать другой маршрут, пусть общий, нежели идти на поводу у глупого желания испытать себя…       Она почти забралась наверх, когда поняла, что здесь порода немного нависала, и Жылан никак не могла уцепиться за выступ или хотя бы за охапку травы, чтобы подтянуться наверх, не потеряв опору под ногами.       “Я здесь свалюсь”, - пришло ей в голову. Разочарование в себе, лёгкий ужас и презрение перемешались в её груди, и она пришибла эти эмоции одним волевым усилием. Жылан застыла на мокрых камнях, не в состоянии ни подняться, ни спуститься. Нужно было подумать. Паника думать мешала.       “Жылан, не кажется ли тебе, что ты залюбовалась видами? - раздалось в голове. - Я жду, но нам нельзя надолго останавливаться”.       Сверху, щурясь на солнце, показалась Аю. Её жёлтые глаза сияли от бьющего в лицо света. Чуть наклонившись, она смотрела на Жылан, критичным взглядом оценивая ситуацию. Жылан не успела ничего понять, а её уже схватили за предплечье и потянули вверх, точно ребёнка. Мокрая трава игриво лизнула по лицу, Жылан почувствовала надёжный уступ под ногами, и вот уже Аю заботливо отряхивала её от сухих веток и листьев.       “Премного благодарна”, - проговорила Жылан, поспешно пытаясь избежать тесного контакта. Они с Аю ещё немного неловко потоптались на месте, пока не разошлись на приличные два шага.       “Я должна извиниться, - Аю обнажила в улыбке остренькие зубки. - Я, кажется, увидела то, что ты предпочла бы не показывать”.       Жылан смотрела на неё в замешательстве. Её нисколько не удивило присутствие Аю. Нет. Она с лёгким недоумением поняла, что нахождение Аю где-то поблизости, в поле зрения, на одной с ней земле, стало для неё чем-то естественным. Смущало её, однако, чтоАю так легко и сильно удавалось влиять на её настоящее.       Редко кто не боялся так часто выходить с ней на одну траекторию.       Жылан усмехнулась.       “Несколько недальновидно делать вещи, которые, как ты сама знаешь, делать глупо, а потом ещё и извиняться за них”, - сказала она, потирая предплечье.       Аю серьёзно покачала головой.       “Плачу цену. О, или ты считаешь, что я дура?”       “А тебя волнует, что я думаю?”       “Так дура?”       “Нет, - Жылан улыбнулась, на этот раз уже открыто глядя Аю в лицо. У той через нос, точно по мосту, перекинулась тонкая полоса задорных веснушек. Это было мило. Милым было и то, что у Аю все действия были логичными и правильными, хотя опиралась она не на банальное правило материальной выгоды, а на какое-то своё видение мира. И Жылан не могла сказать, что оно её не нравилось. - Но как ты оказалась здесь?”       “А ты?”       “Решила путь срезать”.       “Какое совпадение, я тоже”, - Аю сияла честностью и весельем.       Жылан видела её насквозь. На самом деле она вовсе не к вершине искала путь, а к Жылан, чтобы не потерять её след в чаще, чтобы нагнать быстрее. Хотя слова её не подразумевали лжи, оставляли недосказанность, вела Аю себя настолько честно, что все её намерения были очевидны в каждом движении, в каждой мимической морщинке.       Жылан это начало нервировать. Она чувствовала себя так, будто теряла контроль над чем-то важным, будто Аю своим присутствием ставила под угрозу её власть над той небольшой частью жизни, которой Жылан могла управлять.       Она посмотрела в сторону, туда, где склон горы вновь утопал в зарослях , и куда ей следовало идти, чтобы достигнуть своей цели. Мало что могло идти по плану, но если он у Жылан был, она с агрессивной настойчивостью пыталась его реализовать. Неважно, насколько волнующе-сияющими были у Аю глаза. Жылан туже затянула узел кушака и проговорила:       “Буду честна с тобой, Аю из Жерлеу. Я намерена выполнить это задание в одиночку. Мне не нужно, чтобы ты была рядом”.       Жылан была серьёзна и убедительна, долгие годы при матери-матриархе научили её самым разным вещам. Царской осанке без ожерелья, царскому взгляду без карающей власти. Аю как-то забавно поморщилась от её слов и тоже кинула взгляд на склон горы.       “Ты не можешь заставить меня уйти, - сказал она уверенно. - Можешь только просить. А я могу попросить тебя в ответ позволить мне остаться”.       Жылан опешила.       “Из всех девушек на этой несчастной горе ты решила помочь именно мне, - возмутилась она. - Я тут самая слабая, по-твоему?”       “Нет, - улыбнулась Аю. - Ты самая вдохновляющая”.       Жылан почувствовала бессилие и закрыло лицо рукой. Ей нечего было ответить. Она не могла защититься - на неё не нападали. Она не могла атаковать - у неё не было веского повода.       “Ну, и чего тут вдохновляющего?” - спросила она, оборачиваясь к краю уступа, на котором болталась несколько минут назад.       Аю пожала плечами.       “Представь птенца со сломанным крылом. Лучше если это синица или орел, когда ты вылечишь его, и он полетит?”       “Я не птица,” - Жылан недружелюбно покосилась на Аю.       Та безбоязненно смотрела в её зелёные, змеиные глаза.       “Да, я знаю”.       Гора Битимгер не отличалась высотой. О ней едва ли когда-нибудь слагали легенды. Она становилась особенной раз в три года, на пару дней, когда воспитанницы КогамдасТандау шли к реке на её вершине. Восхождение едва ли можно было назвать приятной прогулкой, хотя бы потому, что сучья то и дело норовили выколоть путнице глаза, а камни - поставить капкан и ногу.       Аю из Жерлеу и Жылан из Орталыка поднимались по Битимгер играючи, будто дети, которых родители позвали из сада в беседку на чай. Отводя в сторону ветви, прыгая по каменным выступам и всматриваясь вперёд, Аю едва не танцевала. В её походке был ритм, в движениях - особая плавность. Жылан мимоходом “подглядывала” в её создание, ища воспоминания о мелодии, и они оказывались на поверхности, будто специально оставленные там для неё. Аю наверняка чувствовала её молчаливое присутствие, Жылан умела быть опаснее и незаметнее, чем змеи в траве, но то ли Аю не видела в ней даже потенциальную угрозу, то ли была готова на риск… улыбалась этому риску, задорная, как музыка в её голове.       Раз, два, три, четыре… Жылан попадала в ритм.       Они часто останавливались в трудных местах. Только по заранее проложенным дорогам можно идти прямо и не задумываясь; если же ты выбираешь путь, которым никто не ходит, нечего удивляться препятствиям, ссадинам, и тому, что периодически теряешь ориентацию.       “Мы далеко позади всех, - заметила Жылан, когда они снова топтались у крутого подъёма, думая, как его обойти. - Не жалеешь?”       “Могу себе позволить”, - Аю пожала плечами и вопросительно указала направо.       Жылан подумала и указала налево.       “С той стороны пологая местность”, - сказал Аю.       “Слева будет труднее, - согласилась Жылан. - Но зато без осыпей. К тому же, время сэкономим”.       “Справедливо”.       Они пошли налево.       Аю предпочитала выбирать те пути, которые, как она думала, были легче для Жылан. Жылан, если доводы её не убеждали, не соглашалась и была непреклонна; она не для того пыталась отделиться ото всех, чтобы жалеть себя и оставаться такой слабой, какой себя считала. Чувства раздражения, однако, не возникало. Аю просто шла рядом, вне зависимости от того, насколько трудным был подъём, и рассказывала о еде, которую делали только в Жерлеу. Она не помогала, не показывала, что в любой момент готова была подхватить, однако Жылан с ней было легко и спокойной, как спокойно человеку, не умеющему пользоваться ножом, иметь один в кармане, выходя на тёмную улицу.       Жылан не знала, что давало её присутствие Аю, но та, кажется, половину своей биографии успела ей поведать, пока вода в её тюке не кончилась и они не услышали слабое журчание ручья.       Ноги уже были тяжёлыми, коса растрепалась, а пульс вряд ли падал ниже ста двадцати ударов в минуту.       “Подождёшь меня здесь?”, - спросила Аю и, не дожидаясь ответа, взяла оба тюка и ушла куда-то в заросли.       Жылан проводила её взглядом и прислушалась. Она слышала бег воды, щебет птиц, ток жизни в деревьях, бродивший меж них ветер… И было что-то ещё. Жылан покрылась мурашками, то ли от испуга, то ли от волнения, не столько страшась, сколько поддаваясь опасному любопытству. Она открыла свой разум, будто дверцу на балкон в морозный день.       Женщина звала. Это было не прямое к ней, Жылан, обращение, а скорее слабое эхо чужих, довольно сильных эмоций. Женщине было больно и страшно, а ещё обидно. Жылан искренне считала, что это было не её дело, но, подумав и уступив любопытству, пошла на зов, точно на запах, ступая тихо и стараясь, чтобы лапы деревьев скрывали её от той, к кому она шла.       Неглубокий овраг скалился чёрно-белыми камнями, и зелёный мох устилал трещины, проточенные неустанной водой. Идеальная ловушка природы, из которой не поднимались звуки, в которой пойманный скрывался с головой. Жылан подкралась к краю и мягко легла на живот, подложив руки под подбородок, точно ребёнок, готовый слушать сказку. На склоне оврага в позе спринтера застыла девушка по имени Суйыспеншилик. Её нога по щиколотку застряла между камней, точно в капкане, и она едва ли могла двинуться без риска повредить конечность. Впрочем, сломанная лодыжка была не самой тревожащей её перспективой.       В зелёной траве чуть выше по склону извивалась и шипела змея. Змея была сердита, двигалась рывками, и её точно раздражало присутствие Суйыспеншилик. Судя по лицу девушки, это было взаимно.       Суйыспеншилик заметила Жылан не сразу, лишь когда запрокинула в отчаянии голову и наткнулась взглядом на смуглое румяное личико. Должно быть, вся ситуация родила в её душе целую бурю чувств. Девушка всем своим существом обратилась к Жылан, и вся её загнанная фигура превратилась в мольбу о помощи.       Жылан подпёрла щёку рукой и принялась разглядывать змею. Скорее всего, Суйыспеншилик оказалась неподалёку от её норы или гнезда. Невзирая на размеры противника, змея собиралась отбивать своё. Чёрные выпуклые бисеринки глаз нехорошо блестели. Жылан часто казалось, что с такими глазами змеи очень напоминали умалишённых.       Суйыспеншилик готова была расплакаться. Она не понимала, почему Жылан ничего не делала. На территории когамдас они практически не общались, у воспитанниц всегда было что изучить в себе, чтобы тратить время на кого-то ещё… но всё же. Закусив губу, девушка вскинула руку и замахала, рискуя спровоцировать змею.       Жылан помахала ручкой ей в ответ.       Никто бы этого не выдержал.       “Помоги мне!” - крикнула Суйыспеншилик, и в её призыве точно было больше злости, чем просьбы.       “Хорошо”, - ответила Жылан. Она поднялась, отряхнулась и исчезла из виду. Змея в траве грозно высовывала язык.       Аю ждала Жылан там же, где они расстались. Оба тюка уже были наполнены водой, а рубашку и волосы Аю покрывало множество брызг, переливающихся, точно жемчужины. Для человека, которого, можно сказать, кинули на полдороги, Аю весьма беззаботно пожёвывала еловую иголку.       “Наши планы поменялись?” - предположила она, когда Жылан бесшумно вышла из-за деревьев.       Порыв улыбнуться был неодолим, и морщинки побежали от глаз Жылан, точно лучики, и изогнулись розовые губы. Аю была чудеснейшим человеком.       “Кое-кому нужна помощь”.       Когда две головы появились над склоном оврага, радость Суйыспеншилик завибрировала в воздухе, точно музыка.       “Я её помню, - хмыкнула Аю. - Вечно найдёт приключения на поясницу”.       Ей хватило одного взгляда, чтобы понять, что делать. Она подобрала сухой сук, чтобы использовать его в качестве рычага, и небольшой увесистый камешек - как метательное орудие. Сунув камень в карман, она осторожно сделала несколько шагов вниз по каменистому спуску, а затем обернулась и протянула Жылан руку.       В её предложении, не галантном, а скорее само собой разумеющимся, была доля здравого смысла. Жылан убедила себя, что смысл был. Так, держась за руки и служа друг другу поддержкой, они медленно спустились к Суйыспеншилик.       Со змеёй надо было что-то делать. Аю взвешивала камень в ладони и рассчитывала бросок.       “Я бы не хотела её убивать”, - сказала Жылан, искоса глядя на Аю.       Та остановилась.       “Удар камнем по голове, скорее всего, её прикончит”.       “Да”.       “Или она прикончит Суйыспеншилик. Вероятно. Я мало разбираюсь в ядовитых и неядовитых змеях, - Аю пожала плечами. - И что же нам мешает…”       “Банально убить - это самый лёгкий вариант”, - пояснила Жылан.       Аю была гораздо больше Жылан, сильнее и - на вид, - опаснее, она редко становилась серьёзной и предпочитала не придавать значения вещам, от неё мало зависящим, но смысл фразы “самый лёгкий вариант” она поняла в точности. У них с Жылан это оказалось общим - не довольствоваться банальностью.       “В таком случае, действуй”.       Суйыспеншилик, чья нога всё ещё была в каменной ловушке, смотрела на своих сестёр по когамдас с нескрываемой смесью ужаса и неверия, и в её затуманенной голове возникала шальная мысль, что она просто спала, и происходившее было лишь очень глубоким и коварным кошмаром. У неё даже закружилась голова. Змея, однако, шипела тревожаще реально, и конечности у Суйыспеншилик стали совсем ватными, невзирая на все техники, которые она разучивала и теперь применяла, чтобы обрести внутренний покой перед лицом опасности.       Жылан из Орталыка, напротив, была спокойна, точно замерзшее озеро. Она подошла ближе, но не к девушке, а к змее, и упёрлась ладонями в колени, наклоняясь ближе и глядя в траву.       Не было недостатка ни в слухах, ни в фактах, то здесь, то там оброненных фразах, но при том, что о Жылан много чего можно было сказать, о ней не говорили почти ничего. Случайное замечание - единожды брошенный в море камень, вода поглощает его почти без всплеска. Никто не защищал Жылан нарочно, грозная тень матриарха была вовсе не той тенью, из которой бедной дочери было не выбраться, и могущественный сенат не угрожал любителям сплетен, однако сплетни не приживались на этой судьбе, точно тля, избегающая обработанное дерево. Разгадка была проста: не нужно большого ума, чтобы не совать руки в костёр.       Дочь матриарха была фигурой скучной до зевоты, почти идеальной картинкой, от которой отводишь глаза, чтобы не чувствовать постоянного разрушающего контраста. Жылан вроде бы была умной, и она вроде бы была добропорядочной, однако же находились люди, на которых она оставила следы своих отравленных сарказмом зубов. Кажется, Жылан не терпела глупости или бахвальства, хотя на расстоянии, поодаль, оставляла это без внимания. Известно было, что эмпатияЖылан была очень сильной, но насколько сильной знали, вероятно, лишь её наставницы да служительницы Когамдас, а может, и кто-то случайный, испытавший её способности на себе… Мать никогда не писала Жылан писем, и это было странно. Более странно, пожалуй, чем то, что на Жылан _никогда_ не лаяли даже боевые собаки.       На мысли о собаках хаос в голове Суйыспеншилик застыл, точно комар, угодивший в смолу. Жылан сидела на корточках перед змеёй и протягивала к той руку. Змея больше не шипела.       “Ты с ней разговариваешь?” - Аю уперлась подбородком в сложенные на суку руки и склонилась влево, заглядывая Жылан поверх плеча. Она просто хотела уточнить, на тот случай, если её восхищение Жылан немного перешло границы.       “Не совсем”, - ответила Жылан.       Определённо, восхищение границы не перешло.       “К животным нужно опускаться на их уровень”, - Жылан будто шептала.       “Почему опускаться?.. Они намного честнее и чище нас”.       “Это потому что они проще. И общение у них проще”.       “А-ха…”       Эмоциональный фон змеи излучал лишь две вещи: очень сильную тревогу и злую готовность атаковать. Он отличался от того, что Жылан почувствовала от Суйыспеншилик, в сознании змеи она улавливала смешанные изображения, яркие или тусклые, прыгающие, будто солнечные зайчики в стеклянной подвеске. Это было общение самого простого порядка. Жылан словно подглядывала за змеёй и одновременно слышала её угрозу “не подходи”, пока та не подозревала, что враг считывал не только этот грозный посыл.       “Бардак”, - думала Жылан, наблюдая за мысленной картиной змеи. А затем, неспешно и прямо, подкинула ей свои “картинки”. Доверие, подчинение, безопасность.       Возможно, ей следовало быть чуть мягче.       Бедное животное замерло на месте, будто ей по голове действительно прилетело камнем. Жылан виновато поджала губы и погладила чешуйчатое по макушке, пытаясь передать ей эмоции расслабления и спокойствия - на этот раз щадя змеиные мозги.       Аю наблюдала за Жылан, испытывая чувства, схожие с лицезрением радуги после дождя - обычное, вроде бы, дело, а каждый раз дух захватывает. За весь день это было наименее банальное из того, что она видела.       Камни, бездушные и неповоротливые, поддались Аю без особых хлопот. Мускулы на её руках немного вздулись на усилии - и только. Суйыспеншилик с лицом “сильные девочки не плачу” кое-как поковыляла прочь от места своего злоключения, села и стала осматривать распухшую лодыжку.       “Тебе придётся вернуться, - сказал Жылан, бросив взгляд на ногу Суйыспеншилик. - До вершины ты так не дойдёшь. Служительницы всё ещё ждут внизу. Я скажу им, что ты здесь”.       “Я могу понести её до реки”, - предложила Аю.       Жылан нахмурилась.       “Не можешь”.       Аю покосилась в её сторону.       “Нет, могу”.       “Тебе что, всегда своей ноши мало, что ты пытаешься взваливать на себя чужую?”       “А что в этом плохого, если и так?”       “Это испытание Суйыспеншилик. Сейчас она не прошла, попытается в другой раз. Пусть лучше она сделает это сама и проверит свои силы, нежели будет в долгу у тебя”.       “_Ты_ не любишь быть в долгу”.       “Как и ты, Аю из Жерлеу”.       Они столкнулись во всех смыслах, и разве что не сцепились руками, чтобы, вспахивая ботинками землю, не пытаться сдвинуть друг друга с той позиции, которую каждая выбрала. Жылан, невысокая и тонкая, задрав голову, решительно смотрела Аю в глаза, и отдача была подстать, будто они от пикирования вот-вот должны были сорваться в серьёзную драку, будто на уровне мыслей они друг на друга орали.       Эта картина, точно удар волн о скалы, застыла в памяти Суйыспеншилик на десятилетия, и она продолжала думать о ней, сидя в одиночестве и ожидая помощи служительниц, которых Жылан из Орталыка позвала за десяток километров, будто обернулась через плечо.       “Ты всегда всех пытаешься спасать, да?”       Густые заросли продолжали тянуться вверх, то полого, то вновь скалясь обрывами. Жылан шла параллельно Аю, удивительно-белая на фоне тёмных деревьев.       Аю ответила с неохотой:       “Есть у меня такая нехорошая черта”.       “Помогать другим - это не порок, не настоящий, во всяком случае, поэтому его должно быть легко в себе признать, - заметила Жылан. - Но не тебе. Тебе действительно стыдно”.       “Все свои ошибки я обычно совершаю именно из-за этого не-порока. Наставницы часто говорили мне, чтобы я думала, прежде чем кидаться спасать кого-то”.       Жылан помолчала, раздумывая, что ей делать теперь с этой оголенной откровенностью на руках. Если Аю делилась этим так легко, значило ли, что она делилась правдой?       “Мы можем совершать ошибки, покуда учимся на них и исправляем содеянное, - сказала Жылан. - Хотя бы извинениями. Но я не совсем поняла, тебе велели думать над тем, стоит или не стоит спасать кого-то, или просто ситуацию анализировать, прежде чем с головой в неприятности бросаться?       “Я всегда анализирую ситуацию”, - Аю фыркнула, и на секунду в ней стала заметна тень высокомерия, которая следует за воинами вместе с победами.       Раскинув руки, Жылан зашагала по поваленному сосновому стволу. Краем глаза она наблюдала за тем, какой путь выбрала Аю. Предсказуемо, медведица пошла неподалёку, беззаботно продираясь через проросшие друг в друга и засохшие ветви и сучья. Жылан не собиралась падать, Аю не выглядела как человек, который не верил в её координацию, однако же у Жылан возникло чувство, что если бы она и упала, то приземлилась бы очень мягко.       Удивительно, но это её не злило.       “Иногда помощь мешает человеку становиться сильнее”, - заметила Жылан, перепрыгивая со ствола на выступ и глядя вниз, на Аю.       “Ну, да. Пожалуй, - Аю забралась к Жылан двумя лёгкими прыжками. Скорее всего, она могла бы сделать это и без помощи ног. - Вот только не все должны быть сильными”.       “Сильными относительно кого? Это тоже имеет значение. Ты не думала, что, спасая слабых, мешаешь естественному отбору?”       “Ты довольно безжалостна, а, Жылан из Орталыка?”       “Милосердие зависит от ситуации”.       Аю нахмурилась, открыла, было, рот, с сомнением посмотрела на Жылан. Жылан, наблюдая за этой сменой чувств, вызывающе вскинула левую бровь. Кончилось тем, что остаток пути до самого заката они спорили о том, в чём же суть милосердия, что есть жалость, унижает ли она и достоин ли жизни беспомощный манипулятор и паразит.       Пришли к выводу, что достоин, потому что так угодно природе.       Сумерки разлились по горам, затопляя иссиней дымкой краски и острые очертания. Лес потемнел, сжался до пределов видимости, и тишина стала неспокойной, гулкой. Мириады звёзды загорелись над Битимгер. Ни Жылан, ни Аю в голову не пришло разводить костёр, и, поняв, что любой шаг дальше был бы нетривиально опасен, они с полуслова согласились на привал. Аю отговорила Жылан ложиться на голую землю (“Это уже излишняя тяга к трудностям”, - качала она головой), и с удручающей Жылан лёгкостью притащила откуда-то три бревна и два полена. Поленья служили изголовьем, брёвная, положенные на расстоянии друг от друга - каркасом. Аю объяснила, какой ельник выбирать, как укладывать, чтобы получился матрац, и из каких веточек лучше всего получится охапка для “подушки”. Жылан было достаточно образов в голове, но Аю объясняла вполне чётко, что не могло не доставлять удовольствия человеку, любившему ясностью.       “Нам нужно будет почти бежать, чтобы успеть войти в реку и вернуться до следующего заката”, - задрав голову, Жылан пыталась разглядеть положение звёзд сквозь густые кроны деревьев.       Аю, воспользовавшись моментом, подложила в её “подушку” ещё слой ельника.       “Ну, значит, побежим, - сказала она, не то что бы озаботившись. - Сделаем всё, что нужно, и успеем”.       Жылан перевела на неё холодный взгляд.       “Ты ведь даже не сомневаешься. Не сомневаешься, что сможешь выполнить задание”.       Какой же состояние должно быть у человека, размышляла Жылан, чтобы _даже не сомневаться_. Аю, посмотрев на то, что Жылан, вообще-то, была настроена предельно серьёзно, слабо улыбнулась.       “Я знаю, чего мне это будет стоить. Я устану, мне будет страшно, я буду боятся ошибиться, я буду сбиваться с дороги и поранюсь. Раздеру ладони и колени, - Аю спокойно укладывала ельник на своей половине. - Именно потому, что я знаю, чего это будет стоить, я смогу войти в реку. Я просто не рассматриваю поражение как вариант. Я не сдамся. Нет развития событий, по которому я бы сдалась”.       Кто поверил бы, что эта же самая девушка могла сказать что-то вроде “попросить тебя позволить мне остаться”.       Битимгер в ночи совсем опустел. Впереди и позади, по другим склонам и оврагам Жылан чувствовала присутствие своих сестер по когамдас. Они оказались разбросаны широко, некоторые почти сбились с пути, и не было удивительно, что Аю и Жылан ни с одной из них не пересеклись на своём пути. Впрочем, не пересеклись они и с кабанами, волками или косулями. Жертвой их присутствия на горе стала одна несчастная змейка. Не зря, должно быть, человека называют самым страшным хищником на планете, раз все твари предпочитают позволить ему пересечь свою территорию, нежели напасть. Жылан ощущала множество существ вокруг, но они будто избегали места, где она сидела. Или человека, с которым она шла.       “Ты очень странно медитируешь”, - сказала Аю, заворочавшись на своей постели из ельника.       Жылан, сидевшая на своей половине в позе лотоса, приоткрыла один глаз и глянула на спутницу.       “Почему странно?”       “Ты как будто умираешь. Я тебя больше не чувствую. Ты уходишь из тела?”       “Разве это не то, что подразумевают под медитацией?”       В темноте Аю ещё больше напоминала медведицу, и её силуэт, лишённый части красоты дня, источал какую-то силу, которую Жылан раньше не замечала.       “Я знаю медитацию как… в общем, я такого никогда не делала. Кто тебя этому учил?”       “Был один храм”, - сказала Жылан уклончиво.       Продолжения истории Аю не дождалась. Не то что бы она ожидала от Жылан большой откровенности, хотела бы, но не ждала, и потому ей легко было просто вздохнуть, перевернуться на спину и заложить руки за голову. Далёкие звёзды успокаивающе-равнодушно сияли между ветвей деревьев.       “Ну, - сказала она, - надеюсь, ты найдёшь дорогу назад в тело к утру”.       “Разумеется”, - хотела сказать Жылан, но что-то остановило её, перекрыло горло и путь мысли. Она нахмурилась, ощущая внутри, прямо в груди, некий порыв. Порыв, к её ужасу, полностью лишённый рациональности, глупый, порыв, который испугал её, возмутил, но не исчез сразу же, а так и продолжил трепетать и побуждать к действию.       Жылан глубоко презирала импульсивные, неосмотрительные поступки.       “Я могу тебя научить, - сказала она, повернувшись к Аю. - Основам. Это не так сложно”.       Если она и совершала ошибку, значит, так тому и быть. Значит, она ещё не выучила свой урок.       “Я буду должна тебе за это”, - сказала Аю серьёзно. В темноте трудно было разглядеть лицо, но её радость легко было почувствовать. Эта радость нравилась Жылан. То есть ей не было всё равно. Она пока не знала, почему.       “Нет, - ответила она, - не в этот раз. Садись”.       Им оставалось надеяться, что после долгого изматывающего дня усталость не срубила бы их в глубочайший сон сразу же, как только они закрыли бы глаза.       “Следуй тому, что я буду говорить тебе”, - попросила Жылан, когда они убрали одно из брёвен и сели бок к боку, практически соприкасаясь коленями.       Аю уже была посреди чащи наникому ненужной горе на постели из ельника. Она улыбнулась:       “Всё, что скажешь”.       Жылан с опозданием вспомнила фразу, оброненную одной из их наставниц: учить значит брать на себя ответственность, и тот, кто учит, несёт на себе двойную тяжесть за то, как учит и чему.       Учить медитировать было примерно так же сложно, как учить ходить, потому что делать шаг, другой и третий должен был не тот, кто уже всё умеет, а тот, что ищет, и для Жылан всё свелось к тому, чтобы подсказывать Аю время, баланс и расстояние её шагов. А ещё терпеливо ждать и подбадривать.       Аю справлялась лучше, чем можно было ожидать от человека, так привязанного к сильному телу. Она этого не знала, но знала Жылан. Жылан, однако, не знала, что Аю и по воздуху согласилась бы учиться ходить, если бы та ей предложила. Постепенно Жылан перестала вести словами, и Аю осталось ориентироваться на образы и импульсы, и она с лёгким чувством тревоги осознала, что перестала различать, были ли это её импульсы или чужие.       “Как-то так”.       Если бы была грань между сном и явью и её можно было бы разглядеть со стороны, примерно так Аю её себе и представляла бы. Спокойное ничего стояло на пороге бесконечного течения, движения и сплетения всего со всем, и, если было желание, можно было окунуться туда, в этот поток, и быть унесённой течением. Аю понимала, что здесь у неё действительно не было тела, но она знала, что рядом с ней был кто-то ещё, тоже без тела, был рядом, и знал, о чём она думала, гораздо глубже, чем положено знать даже тем, кто общается телепатически. На короткий миг ей даже показалось, что она была ещё больше и сильнее, чем привыкла быть, и что можно было дотянуться если не до всех в том течении, не за каждую нить потянуть, но до этого существа рядом она могла “дотронуться”. Это существо запомнилось ей ярко, чётко, будто начертание имени, и существо это она могла бы отличить от прочих сотен где угодно и когда угодно. Безошибочно.       Вот только оставаться в этом состоянии было очень тяжело.       Аю так и не поняла, что произошло раньше - толчок в грудь или ее возвращение в тело, и что было первым, а что - вторым. Она едва покачнулась (конечно, едва, в руках Жылан для нее было недостаточно силы), руки нащупали ельник, и ночная прохлада снова ущипнула за кожу.       “Нам нужно выспаться, - Жылан немедленно принялась укладываться на своей стороне. - В этой позе конечности затекут, с непривычки тело не отдохнет”.       Аю не стала с ней спорить. Она пока не готова была вступать в дискуссию с человеком, который легко может вытворять _такое_.       До реки у вершиныБитимгер они добрались к полудню следующего дня. Тропа, таинственным образом растворившаяся в чаще, вновь проступила на склоне и вывела путниц прямиком к горному руслу. Тонкие стоки таявших ледяных шапок спускались по острым выступам Битемгер, водопадами и извилистыми ручьями вливались в единый поток и быстро набирали силу, обращаясь в ту самую ледяную реку, которая полировала искристые камни и дышала инеем на молодую траву. Аю и Жылан с трудом взобрались к ущелью, и там им открылась поистине божественная картина.       Они действительно не пришли к месту самыми первыми, что, в целом, и не было обязательным, ведь в когамдас, как и в жизни, человек проходил испытание когда был готов, а не когда было положено - если _истинно_ проходил. Уже более двадцати девушек добрались до русла, в разной степени готовности, и часть пересекла белые бурные воды. Они оставляли всю одежду на этой стороне, переходили реку вброд и, выйдя на том берегу, брали из стопки новый комплект. Служительницы Тандау оставили по ту сторону достаточно одежды для всех, заботливо разложив по ящикам с пометкой о росте сбоку. Перейдя реку, почти ни одна девушка не оставалась у вершины надолго. Им ещё нужно было вернуться.       Из тех, кто ещё не вошёл в воду, Аю знали все - Жылан показалось именно так. Аю умудрилась поприветствовать каждую, помахать рукой, взъерошить волосы, поиграть с хвостиком, подмигнуть или устроить шутливую драку. Половина из них припомнили какую-то шумную вылазку в какие-то холмы, о которых Жылан знать не знала, но смутно улавливала образы воспоминаний, которые некоторые могли бы назвать возмутительными. “Как медведь в малине”, - подумала Жылан, направляясь напрямую к кромке воды.       У самых мокрых камней, там, где вода гремела и брызги долетали до лица, она остановилась.       “Чего?” - Аю встала рядом и тоже посмотрела на реку. На её взгляд, ничего любопытного там не было. Магическая река пока никак не отвечала ожиданиям.       “Не люблю холодную воду”, - пояснила Жылан. Она была напрягающе безэмоциональна, в том смысле, что она что-то _скрывала_ в отличие от своей обычной искренней не заинтересованности.       “Ага… - Аю неловко пожала плечами. - Я тоже”.       Жылан смотрела на порожки. Река была неглубокой, может быть, ей, такой маленькой и хрупкой, до подбородка.       Аю начала раздеваться, походя спрашивая:       “Ты хочешь, чтобы я подождала тебя здесь или пошла впер…”       “Вместе пойдём, - сказала Жылан решительно. - Вместе пойдём, Аю из Жерлеу”.       Из-за задранной рубахи не было видно, но там, за тканью, обмотанной вокруг головы и рук, девушка, которую Жылан называла “медведицей”, улыбалась во все свои остренькие зубы, и обжигающе-холодные капли воды, жалящие её голые бока, не могли стереть эту улыбку.       “Слушай, а можно просто Аю?”       По лицу Жылан понять было трудно, но, кажется, ответ был “можно”.       Они не до конца осознавали, что значит “ледяная вода”. Ступить в реку было всё равно что зарыться голыми ногами в сугроб. Кожа немедленно покрылась мурашками, губы посинели, волоски по телу встали дыбом и соски сжались в до смешного острые пуговки. Аю с кривой усмешкой слушала яростное шипение Жылан, которая остановилась по колено в воде и тяжело дышала. Они обе знали, что нужно было делать, но позволили себе пару секунд постоять так, переглядываясь и одними глазами выражая все те нецензурные мысли, которые могли бы выговорить очень чётко и быстро, но не стали. Затем, как их и учили, Жылан и Аю набрали в лёгкие воздуха и нырнули в воду с головой, погружаясь так глубоко, как позволяло близкое каменистое дно. Холод костистыми лапами схватил за череп и поцеловал в лоб. Небольшая плата за то, чтобы не стоять перепуганной гусеницей, по бёдра в воде, со втянутым животом и чувством полной собственной несостоятельности.       Вынырнув, Жылан почувствовала сладкое равнодушие ко всему происходящему. Хуже быть уже не могло. Оставалось перейти реку и выбраться на той стороне. Голова Аю над водой была заметна сразу, её высокие спутанные косы, подвязанные верёвкой, отяжелели от воды. Аю шла через реку чуть сбоку, вверх по течению, и по тому, как она продвигалась к кромке воды, Жылан следила и за собственными успехами. От холода она перестала чувствовать своё тело и просто положилась на то, что действительно идёт, а не тонет и не замерзает посреди реки насмерть.       На каменистый берег они выбрались почти одновременно, и те девушки, что уже отогрелись и натягивали дрожащими руками одежду, с пониманием смотрели на их скованные, неуверенные попытки с достоинством идти на своих двоих. Единственным позитивным моментом было то, что холод напрочь выбил из них способность (и раньше не ярко выраженную) чувствовать неловкость за собственную наготу.       “Всё, - думала Жылан как заведённая, - всё, всё, всё, на этом всё”. У неё зуб на зуб не попадал.       “Не-а, - ответила ей Аю, будто они действительно всё то время продолжали разговаривать, - не расслабляйся. Нам ещё назад идти”.       Жылан, голая, покрытая искрящейся на солнце водой, с прилипшими к лицу и шее прядками волос, испепелила Аю взглядом, и пока это было самое горячее на вершине Битимгер.       Кожа действительно горела. Горела у всех, в тех или иных местах. Жылан бросила взгляд на свою знакомую Туншыгу, которая тоже только что выбралась из воды. Туншыгу долго стояла на берегу, пока не заметила раздевающуюся Жылан, а заметив, откинула все сомнения - Жылан чувствовал её эмоции. Зависть и решимость. Туншыгубыла той ещё штучкой… Её тело покраснело почти полностью, и на ногах и руках, проступили красные, чуть вздувшиеся кольца. Стоило приглядеться, и кольца эти распадались на отдельные ромбики, объединившиеся в витиеватый узор, будто охватывающий все конечности. Сколько же времени должно было уйти, чтобы повторить эту метку татуажем.       Жылан чувствовала, что у неё горела спина, особенно в районе лопаток, но, оглядывая своё покрытое гусиной кожей тело, не видела никаких меток.       “В когамдас посмотришь, у зеркала, - сказала ей Аю, подавая одежду. - Это… красиво. На мой взгляд”.       “Заинтриговала”, - ответила Жылан. Она мельком оглядела тело Аю. Её не удивляли ни рельефные мышцы, ни боевые пропорции, ни шрамики, рассыпанные по телу. Удивили метки. Собранные из острых треугольных крупицы, они охватывали ключицы, плечи, шею и лопатки, создавая ярко-красную броню. Прежде чем Аю натянула рубаху, Жылан различила границы наплечников и спинного панциря, очень чёткие и деликатные границы. Она хотела бы посмотреть ещё, может быть, потрогать, но посчитала своё собственное любопытство нарушающим рамки приличия.       “Теперь спускаемся”, - девушки, уже успевшие одеться, подтянули кушаки и с тенью усталости в глазах посмотрели на выложенную камнем тропу, которая вела с Битимгер по спирали вниз, к КогамдасТандау. Вероятно, они могли уложиться до заката. Спуск всегда был легче.       “Успеем раньше, если будем двигаться лёгким бегом”, - Аю сидела на траве и натягивала ботинки. Её предложение бежать особого ажиотажа и восторга не вызвало.       Аю немного расстроилась, но не то что бы она не ожидала такой реакции. Отряхнувшись, она встала и поправила хвост.       “Я готова бежать с тобой, - сказала Жылан, оборачиваясь к Аю. - Я ужасно хочу есть”.       Аю так и замерла с кулаками, сжимающими концы верёвки в волосах.       “Я буду бежать быстро”, - предупредила она.       Жылан едва не рассмеялась, видя её удивлённое и в то же время приветливое лицо.       “Я знаю, - сказала она. - Именно поэтому я с тобой. Ты будешь заставлять меня не сбавлять темп. Я ведь не хочу показать дух слабее, чем твой”.       “Ты мне льстишь”, - усмехнулась Аю, подходя к ней.       Жылан собралась стартовать к тропе, но встала, как вкопанная - Аю неожиданно, без слова или предупреждения, опустилась перед ней на колено.       “Стой, - велела она, протягивая руки, - у тебя шнурок развязался”.