В один день, по отдельности, вместе

      - Говорят, многие-то послетали. За пару недель как граблями вычистили!       - Ну и что? Что? Сажать их надо всех. А лучше в ледяную башню!       - Скажешь тоже, башню! Ой, не упоминай даже…       - А что тебе не нравится? Они же воры все. Беззаконники! Буйнов не меньше пяти с постов сместили. Они чьи деньги присваивали? Наши, наши с тобой! Вот у тебя на руке браслет гражданина. Все меточки на месте, я погляжу. Значит, налоги платишь, да? А срать они хотели на твою порядочность. Воруют землю, воруют всё казенное имущество, продают как своё собственное!       - Так воров же в ледяную башню не отправляют.       - Зря, я тебе так скажу. Один об пол как разобьётся, сотням других сразу неповадно будет.       - Исправляются люди. Не обязательно сразу убивать.       - Какое исправление, я тебя умоляю! Всех поубивать надо. А-а-ай, - говоривший отмахнулся. - Да наши коргаушы-то, та ещё трата денег. Ни с чем не справляются. Должны расследовать нарушения, а сами… Бегают по деревням да городам, воронов дана распугивают. Взять ту же Аю из Жерлеу.       - Из Жерлеу? Постой, это которая едва матриарха не прирезала?       - Да-да. Они же чуть девчонку-то нашу белоголовую не проворонили. Бесполезные твари, подумать стыдно.       - Служба у них, с другой стороны...       - Ты знаешь, сколько коргаушам платят?       - Представляю. Потому и важные такие ходят. Самомнение глубже глотки…       - За такие харчи они должны на задних лапках прыгать и сальто делать.       - Сальто они умеют. И стойку на руках. И владение мечом у них превосходное. Моя племянница сына водила на смотр, хотела его отдать на обучение.       - Собака мне без денег сальто сделает… Ты не забывай, что они хоть и живут хорошо, а себя-то продали. Что им матриарх да эскери-сарапшы скажут, в то и должны верить. Семья в безопасности, да только пока папка служит.       - Ну, такая вот военная элита…       - Видал я эту элиту! Ты представь, шынайы ту до сих пор не поймали! Главу государства чуть не убила, а ходит сейчас себе на свободе, как ни в чём не бывало. Элита, тоже мне... Не в обиду тебе, душа моя, сказано, но одну бабу поймать не могут!       - Воин шынайы, дорогой друг, это тебе не воспитанник боевой школы. На медведя ходить не так страшно.       - То-то и оно. Как чуму выпустили… Надеюсь, когда её найдут, ледяной башней не обойдутся.       - Когда у нас в последний раз публичные казни-то были. Лет пятьдесят назад? Голову же тогда кому-то отрубили… Скандалище был.       - Я бы сходил. Посмотрел.       Шхуна была в пути второй день, а ходившие на ней слухи Аю уже утомили. Можно подумать, в Шарте не происходило больше ничего интересного. Привалившись к борту корабля, Аю усердно изображала томность и скуку. Речные чайки неизменно сопровождали шхуну, и их крики звенели в воздухе. Аю поправляла свою соломенную шляпу, играла с косичками и всячески облокачивалась на борт, так и эдак, красавица, с какого ракурса ни покажись. Это была самая унылая засада в её жизни. Беря во внимание то, что она ненавидела засады как таковые. Однако выбранной позиции Аю не меняла, так что была искренне рада, когда парочка сплетников, желавших полюбоваться на смертные казни, проследовали дальше вдоль борта.       “Какой успех, - думала Аю, - мне нет двадцати пяти, а моей смерти уже жаждет вся страна. Невиданный уровень славы”.       Она старалась как можно меньше обращать внимание на нравственные аспекты своего положения. Если бы она постоянно оглядывалась на других людей и их мнения, увязла бы, как в трясине, и сдохла. Дела насущные Аю весьма выручали. Например, выслеживание лысого любителя белых штанов.       Не было более удобного способа преследовать человека, чем когда он сам за тобой следовал.       Далажелы оказался не робкого десятка, хотя был на пол головы ниже Аю. Спустя десять минут томного изнывания у правого борта, он таки подошёл к “очаровательной жерондеу” и завязал с ней беседу. Далажелы умудрялся говорить без намёков, по-своему вежливо, но при этом все на корабле понимали, что были свидетелями весьма порядочного флирта.       “Вот тебе и работорговец”, - думала Аю, улыбаясь во все свои тридцать два остреньких зуба.       - Я везу подругу к её отцу, - говорила она, чуть наклонившись к Далажелы. - Наши родители дружат, и мы пригласили Толкын погостить в наших угодиях. Думаю, что бы ещё интересного ей показать по пути…       Далажелы был откровенно некрасив. Крупные черты на его лице сложились в неудачную комбинацию, которую не особо спасала даже густая стриженная борода. Большой нос был слишком широк, нижняя губа оттопырена, а глаза посажены близко. Впрочем, он с лихвой компенсировал свои недостатки харизмой. Харизмы в нём было больше, чем рыбы в реке, по которой они плыли.       - Возле Ракым-Сарай есть знатные конюшни, - сказал он. - Это гордость края, хотя немногих туда пускают. Ваша подруга любит лошадей?       - Конину вроде ест… Шучу-шучу! Не делайте такие глаза! Думаю, ей бы понравились конюшни, - Аю бросила задумчивый взгляд в сторону Айтолкын. Та сидела у кормы с верёвкой в руке и играла с морскими узлами. - Дорога, говоря откровенно, меня смущает. Сложная, наверное.       - Не сочтите меня назойливым, но я упомянул конюшни, потому что как раз туда направляюсь. Я часто торгую скотом, и у меня есть дело к хозяевам… Я мог бы проводить вас с подругой до самых ворот. Разумеется, никаких обязательств с вашей стороны.       Аю одарила Далажелы испытующим взглядом. Она была удивительно хороша в такие моменты, её желтые глаза блестели из-под густых ресниц, и даже шрамы на лице не портили впечатление. Никому бы не пришло в голову, что она думала о чём-то вроде “если что-то пойдёт не так, я всегда могу вырвать тебе кадык”.       - А знаете что? Мы с удовольствием отправимся туда с вами. Думаю, Толкын будет в восторге от лошадей. Как, впрочем, и я.              В жизни Аю было множество книг, и не все они представляли из себя написанные мудрецами фолианты. Какие-то истории относились к легкомысленным, житейским романам. Аю читала их в переходном возрасте, в качестве отдыха от тяжелой философии бойцов. Нужно было иногда отвлекаться от кодекса чести и рекомендаций из ряда “ухаживай за своим оружием так же, как ухаживаешь за своим лицом”. Одной из таких историй была “Сказочная сторона”, в которой описывалась жизнь молодой девушки, в одночасье потерявшей отца-жерондеу и взявшей на себя все заботы об огромные полях семейного хозяйства. С поправкой на отца, который должен был быть жив, Аю использовала всё, что помнила из этой книги, чтобы сляпать себе легенду. Айтолкын не знала об Аю ничего, но увиденного за несколько дней совместного путешествия было достаточно, чтобы сделать выводы, и она гаденько улыбалась при любом упоминании выдуманной жизни Аю. Впрочем, ни Аю, ни Айтолкын не нужно было особо напрягаться, чтобы поддерживать разговор. Далажелы говорил много и весело, не забывая упоминать о доходах своего торгового дела. Им нужно было лишь слушать, чтобы поддерживать его интерес и продолжать путь к знаменитым конюшням и их хозяйствам - кораптар.       Аю продолжала делать вид, что Далажелы ей смутно нравился. Она держала Айтолкын возле себя, по другую руку и всегда чуть за спиной.       Путники подошли к кораптар ближе к вечеру. Аю обвела взглядом огромные поля, начинавшиеся сразу за деревянной оградой. Впереди, на необъятную ширину, которую нельзя было охватить самым глубоким вдохом, голубое небо сливалось с тёмно-синим силуэтом далёких сопок, и в высокой траве, среди ковыля, невозможно было не заметить белые грациозные фигуры лошадей.       - Конюшни “Менгелик”! - воскликнул Далажелы и широко развёл руки. - Один раз увидите, и это место будет возвращаться к вам в сладких снах!       - Спасибо за рекомендации!       Удивлённо обернувшись, Далажелы тут же заключил в крепкие объятия спешившегося всадника. Они обменялись рукопожатиями, шутками. Мужчина был грумом, судя по одеждам, возраста неопределённого, может, на четвёртом десятке. Он посмотрел на женщин с любопытством, но в любопытстве этом была и растерянность.       Далажелы спохватился и всё с той же широченной улыбкой представил их друг другу.       - Это Жылдам, он здесь главный. Жылдам, две милейшие госпожи встретились мне на корабле, и я решил проводить их в самые прекрасные конюшни страны.       Аю и Айтолкын положили правую руку на сердце и слегка склонили головы. Жылдам ответил тем же.       - Строго говоря, я всего лишь хозяин, - пояснил он. - Главная здесь Камшы, моя жена.       - А кого слушают лошади? - уточнила Аю.       Жылдам улыбнулся.       - Меня.       - Вот видите.       Даже если бы Далажелы приукрасил и не был бы в кораптар своим человеком, после слов Аю их с Айтолкын приняли бы с королевским радушием.       Хозяйство “Менгелик” оказалось действительно огромным. Жылдам вёл своего коня под узду и богато сыпал словами, рассказывая о своём хозяйстве. Около десяти грумов и наездниц возвращались в конюшни после дневного выпаса лошадей. Слуги, жившие в отдельном доме, хлопотали над ужином в хозяйской столовой. Аю слышала звон тарелок, и как шипело раскалённое масло на сковороде, и стук ножей по разделочным доскам. На кораптар было много детей. Они играли в тени деревьев, лазили по заборам. Те, что были постарше, бегали с вёдрами, носили воду в конюшни и кидали любопытные взгляды на гостей. Они смотрели так же, как лошади или собаки, - чисто и без задней мысли.       Камшы была не такой. Она вышла на крыльцо, вытирая руки о передник, и сразу стало понятно, что за разница крылась в словах “хозяин” и “главный”. Камшы была главной. Даже то, как тщательно она вытирала пальцы, один за другим, и как был вздёрнут её подбородок, говорило о полном контроле. Жылдам поцеловал её в щёку, когда Камшы снисходительно её подставила, и шепнул что-то на ухо.       Не колеблясь, Далажелы передал Аю и Айтолкын в руки этой женщины, а сам, рассыпавшись в извинениях, ушёл обсуждать что-то с Жылдам. Несколько слуг ненавязчиво забрали у девушек походные сумки, включая шляпу Аю, отданную неохотно.       - Пойдёмте, - сказала Камшы, кинув взгляд вслед мужу, - я устрою вам достойную экскурсию. А потом отужинаем. Эти “деловые люди” будут мусолить свои сделки ещё часа два.       - А можно покататься? - спросила Айтолкын немедленно. Она была такой милой, что аж на языке становилось сладко.       - Конечно. Если умеете.       Камшы повела их к загонам. Возражения не предусматривались.       - Вы издалека? - спросила она.       - Толкын из Ракым-Сарай, - ответила Аю. - А я совсем с севера.       Она разглядывала туго затянутые верёвки, державшие хвост густых тёмных волос. Камшы обернулась, разумеется, недоверчивая, как и положено было матери и главной. На лице её отразилось лёгкое удивление, а затем кое-что ещё. Аю узнала этот взгляд. Так обычно смотрели на женщин, эмпатия которых была крайне слаба и с которыми практически невозможно было говорить телепатически. Эмпатия никак не зависела от внешних данных, самая хилая девочка могла “кричать” на весь город, но от Аю такой слабости ожидать было трудно. Этому-то Камшы и удивилась. Аю лишь улыбнулась, показывая открытость. На её шее, под наглухо затянутой рубахой, висел тот самый камень, что она сняла с Айтолкын.       Ощущение было, будто Аю оглохла на одно ухо. Это раздражало, но женщинам на этом кораптар лучше было не чувствовать её намерений.       Айтолкын выражала восторги за двоих. Она выбрала самую красивую лошадь и настояла на том, чтобы надеть на неё сбрую вместе с конюхом. Конюх взмолился - молча, глядя на Камшы, - но дело сделал. Хозяйке подвели её любимца, буланого счёрным скакуна. Коню досталось не больше ласки, чем мужу. Аю слушала щебет Айтолкын, мимоходом разглядывала двери и замки.       - Твоя подруга всегда такая… словоохотливая? - спросила Камшы, когда все трое выехали в поля.       Аю умиротворённо щурилась на закатное солнце.       - Это она ещё немного смущается.       Оказавшись в седле, Айтолкын вертела головой, будто дитя, и задавала вопрос за вопросом. Её голос звенел над пастбищами.       - А сколько у вас лошадей?       - Около пятидесяти, - крикнула Камшы.       - Ого, это же целый табун! Табуны лошадей!       - Два косяка, вообще-то. Мы их держим отдельно от ездовых лошадей.       - А жеребята где? У них же есть жеребята? Если есть самцы, то конечно должны быть!       - С ними же.       - Почему мы их не видели? Аю, поехали посмотрим жеребят! Можно, госпожа Камшы?       Айтолкын не жалела прилагательных и наречий. Всё было замечательно. Загоны были сделаны добротно, лошади были очаровашками и милашками, вид были шикарными, а дом - просто чудо как хорош. После таких похвал, конечно, ей можно было посмотреть на жеребят. Если бы Айтолкын захотела, она могла бы с ними лечь спать.       Это не значило, что кораптар “Менгелик” им показали полностью. Куда-то ездить было нельзя, какие-то здания остались без объяснений. Но Аю было уверена, какие бы ни были границы у контроля Камшы, они с Айтолкын раздвинули их до предела.       Солнце почти село, когда с западной стороны донёсся звон домашнего колокола - звали к ужину.       СапогиАю были по щиколотку покрыты грязью и шаровары промокли от воды, по которой они то и дело скакали. Айтолкын стояла у маленького загона и кормила жеребят морковкой. Камшы совершенно очевидно умилялась на неё, хотя суровость не покинула черты этой женщины.       - Часто ты так путешествуешь? - спросила она у Аю, пока Айтолкын гладила жеребят.       - Я бы сказала, что путешествия случаются со мной и я их вовсе не планирую. Хозяйство моего отца требует внимания, много работы, отары, сады…       - И ты привязана к земле почти круглый год, - Камшы понимающе кивала головой. Её губы были поджаты в горькой полуулыбке.       - Да. Хватаюсь за сумку при первой же возможности.       - Я никогда не выезжала с этого места с тех пор как вышла замуж. “Менгелик” перешёл к моему мужу по наследству, - Камшы помолчала. - Он разбирается в лошадях. Любит их. Но не особо разбирается во всём остальном.       Аю показалось, что самым правильным ответом на такую откровенность была её первая честная мысль. Она фыркнула:       - У мужчин так часто бывает. Ему повезло, что вы разбираетесь.       - Хотела бы я, чтобы мне тоже с кем-нибудь так повезло.       Звон колокола повторился. Аю рассеянно погладила свою лошадь по длинной шее.       - Любовь сложная штука, - сказала она. - Даже если людям нравится одно и то же, они часто не идут к этому одной дорогой.       Камшы смотрела на жеребят.       - Иногда я думаю, что принесла себя в жертву этому месту.       Сидя в седле, она держала спину идеально прямо. Будто были те, кто наблюдал за ней и ждал, когда она обнажила бы свои несовершенства. “Менгелик” были известными конюшнями, и гости часто заезжали сюда. Эти гости приходили со всего Шарта, и каждый из них дорогой видел сотни чужих жизней. Им было, что рассказать. У Камшы была только эта жизнь. И пока она была заперта внутри неё, как в загоне, она была счастлива и спокойна, она контролировала свой мир. Но стоило прийти гостям, завести беседу о южном побережье, о болотах на западе, о прекрасных пригородах Орталыка, о других берегах, и Камшы терялась - сомнения грызли её. Она никогда не видела ничего другого. А что, если?..       Спустя вечность молчания, Аю спросила:       - Где бы вы были, если бы не здесь?       Камшы покачала головой. Столько историй она уже слышала. Все эти истории были чужими.       - Я не представляю другого места.       - Значит, оно выбрало вас. А вы - его.       - Наверное. Наверное… А ты выбирала когда-нибудь?       - Да. Когда я провожу Айтолкын к её родителям, я вернусь к той, которую выбрала.       Камшы улыбнулась. Казалось, она успокоилась на какое-то время. В её глазах отразилось тускнеющие небо и первые звёзды. Айтолкын, пропустившая весь разговор, уже бегала по загону, ведя жеребёнка на привязи. Жеребёнок спотыкался на тонких ножках, корчил смешные и глупые рожицы. Айтолкын споткнулась, едва не упала, чихнула от удивления и засмеялась ещё громче. Камшы тоже рассмеялась этой детской непосредственности.       - Нравится тебе? - спросила она.       Улыбка будто умерла; застыла маской и потускнела. Айтолкын сглотнула, глядя куда-то остекленевшими глазами, и дёрнула головой в знак согласия. Да, ей нравилось.       - Нас ждут к ужину, верно? - Аю потянула узды, разворачивая свою лошадь. - Думаю, следует поторопиться. Умираю с голоду.       Хозяйский дом не был ни чрезмерно нарядным, ни вычурным. Напротив, казалось, из него безжалостно выбрасывали всё лишнее, и самой малости удалось уцепиться за выбеленные стены и дощатый, тщательно покрытый лаком пол. Мебель была лёгкой и удобной, ткани – шерстяными или хлопковыми, и каждую комнату украшал венец красоты, то есть какой-нибудь цветок в горшке. Слуги бегали вокруг с таким видом, будто и их могла постигнуть судьба лишней подушки или комода.       Аю усадили за стол бок о бок с Далажелы. Они изобразили удивлённые и весьма любезные улыбки, обнаружив сей совершенно неожиданный факт. Далажелы, как он сам поделился, с предвкушением ожидал момента, когда сможет забраться под одеяло на настоящей кровати, после стольких-то дней в пути, после корабельной каюты. Аю его не особо слушала, до кровати ей дела не было, и она полностью отдалась кулинарной традиции области Жерорта. У неё разве что за ушами не трещало. Настроенный на романтический лад, Далажелы несколько растерялся. Он кидал на тарелку Аю настороженные взгляды, и в душу его закрадывались сомнения касательно того, могла ли нормальная женщина столько съесть. Впрочем, надежда на то, что Аю не только за столом была чертовски ненасытна, поддерживала в нём интерес и запал.       Камшы зорким глазом проверяла дрессированную прислугу, и ни разу ничьи бокалы не остались пустыми. Поверх этих бокалов перед тем, как пригубить вина, Камшы и Жылдам изредка поглядывали друг на друга через стол, и из-под завесы внешней отчуждённости и бесстрастности, что прятала их от чужих глаз, сияла любовь, достаточная, чтобы породить семерых детей.       После заката по всему “Менгелик” разгорелись небольшие костры. Сложенные в чугунные чаши, поленья уютно трещали под открытым небом. Хозяева и гости сидели на веранде и смотрели на огни. Беседа, резвая и полная смеха, плыла от случая к случаю, от анекдота к анекдоту. Аю подпирала голову рукой и вполуха слушала рассказы о далёких горах, о прекрасных полях подле Жер-Кыры, о совершенно магических улицах Орталыка.       - Как жаль, что на мне хозяйство, - вздыхала она, - а то бы я непременно поехала туда. Вот с вами, Далажелы. Вы отличный спутник. Всё знаете. Всех знаете.       Далажелы разводил руками – мол, мир у ваших ног, - и улыбался, смотрел на неё задумчиво. Это было тем милее, чем лживее. Аю уже и забыла, когда в последний раз ночевала под чьей-то крышей, ела с сервированных тарелок и ощущала себя желанным гостем. Сытая, весёлая, она совершенно расслабилась и позволила себе просто дышать. Она была будто спящим медведем глубоко в берлоге, под толстым одеялом сухой листвы. Её с головой прикрывала ложь. Она смотрела вокруг как воин шынайы, как чужак и хищник, а в ответ получала всё то, что предназначалось её личине – милой девушке, привыкшей работать с землёй и мечтающей о путешествиях. Никто из людей на веранде не знал настоящих гор. Не знал, как прекрасен Орталык из окон Дворца. Не смог бы пересечь все области Шарта пешком.       Может быть, только Айтолкын знала что-то настолько же большое и прекрасное. Знала о морях, о кораблях, обо всех островах у берегов Шарта. Она расточала свои знания безоглядно, рассказывала небылицу за небылицей, и Аю следила только, чтобы никто не спрашивал у Айтолкын, нравилось ли ей то, что она ела, видела или слышала.       Ещё до посадки на шхуну, идущую к Ракым-Сарай,Аю заметила, что девушка, мягко говоря, плохо реагировала на словосочетание «тебе нравится». Айтолкын не смогла объяснить, но показала мысленно. Пока её везли, как тюк, в телеге, ни один из негодяев не забывал развлекаться с ней в качестве разминки. “Понадкусывать” - так говорили о “порченых” байлады. Почему-то им было очень важно, чтобы Айтолкын нравилось то, что с ней делали. Били по лицу, дёргали за волосы, вбивались немилосердно, кусали. Они каждый раз заставляли её говорить, что ей нравилось всё это.       Аю было так жаль, что она не могла убить их всех ещё раз.       Когда Далажелы предложил ей прогуляться до костров, Аю не отказалась. Их проводили многозначительно, кидая лукавые взгляды. Они шли и шли, пока дом не остался далеко позади, в сады, и ночь была полна стрёкота и шорохов. Из конюшен доносилось редкое ржание лошадей.       Атмосфера была донельзя романтичной. Далажелы очень старался. Он подкидывал веточки в чугунные чаши и пытался поймать взгляд Аю. Тепло от костра обнимало за плечи, и низко склонившаяся ветвь старого дерева как нельзя лучше подошла, чтобы на неё сесть. Ветвь качнулась под ними с приятным скрипом, пригнулась к земле на несколько сантиметров и застыла.       Аю сорвала веточку какого-то полу высохшего цветка у своих ног и тоже бросила в костёр. Пламя быстро пожрало скукоженные листики.       - Замечательная ночь, - вздохнул Далажелы. - Ради таких и стоит жить, проходить километры.       - Да. Совершенно восхитительно. Не это ли нужно называть красивой жизнью?       - Все мудрецы и написанные ими книжки говорят о том, что радость есть в каждом моменте. Но я не согласен. Мы сами творим свои счастливые моменты. Отбираем их у унылых дней, бессмысленных усилий, у убогости. Так что, Аю, эта красивая жизнь создана нам с вами. И то, что ты здесь сейчас, большая удача.       Аю кинула на него тёмный, нечитаемый взгляд и подбросила ещё ветку в костёр, а затем ещё несколько травинок пучком. Пламя отражалось в жёлтых глазах. Травы зачадили, от них пошёл беловатый дымок.       - А знаешь что? – сказала она, обернувшись. - Здесь нужно вино. Я принесу. И бокалы.       И Аю унеслась прочь, не дав Далажелы возразить и слова.       - Две минуты! – крикнула она, уже за два десятка метров, прыткая, и под шароварами были видны очертания её сильных стройных ног.       Далажелы проводил силуэт Аю до следующего костра, потерял из виду и усмехнулся. Девка то вела себя прилично, то становилась совсем безбашенной. Далажелы сказал бы даже, что ему вскружили голову. Ни за какие деньги такое купить было нельзя. Продать, позже, можно было.       Травы горели неохотно, и густой белый дым валил от костра. Далажелы поперхнулся, чувствуя, как защекотало в горле. Он наклонился за палкой, чтобы убрать дрянную траву из огня, и в глазах у него потемнело. Он упёрся ладонью в колено, но конечности отказали. Как тюк с песком, Далажелы рухнул на землю. По небу неторопливо ползли огромные тёмные облака. Сквозь разрывы в их тучных телах на землю смотрели колючие звёзды.       Когда Аю вернулась – неторопливо, побивая по бедру пучком суховатой травы, - Далажелы уже лежал на спине и пускал слюни. Вид у него был весьма счастливый.       - Ну, давай поговорим, что ли, - сказала Аю.       Она скинула походную сумку в траву и присела перед работорговцем на корточки.       - Давай, - протянул Далажелы. Язык его плохо слушался.       - В кой-то веки ты расскажешь что-то интересное мне, - Аю достала из кармана небольшой предмет и поднесла к лицу Далажелы. - Узнаёшь?       - О, - пробормотал он, глядя на печатку, - откуда?       - Вот и мне интересно, откуда. Кто тебе их дал?       Далажелы пожевал губу, смешно вскинул брови.       - Наниматель, - изрёк он наконец. Из-за слюны и паралича разбирать было трудно.       Аю вовремя напомнила себе, что не должна была наносить ему увечья. Разговор обещал быть долгим.       - И зачем?       - Пропуск такой. Он сказал. Давать рабочим координаты, давать печатку. Без печатки их ни-ни. Не пустят.       - Куда?       Далажелы слабо дёрнулся, будто пытался пожать плечами.       - В шахты.       - Ты там был?       - Не-а. Мне там что? Я делец. Я в земле ни-ни. Не роюсь.       Аю вспомнила все группы мужчин-работяг, которых встречала за последнее время. Все они ехали куда-то далеко, у всех с собой были инструменты как раз для горной добычи. Ехали группами, особо не болтали. Далажелы не мог ей врать – в прямом смысле, сейчас, надышавшись дымом её трав, он не в состоянии был ни ногами двигать, ни извилинами. Пока что факты сходились.       - Ты, значит, людей подбирал для работы в шахтах? – уточнила Аю, пытливо вглядываясь в лицо Далажелы.       - Подбирал. Отчаянные нужны были. Нанимателю.       - А работу ты им как объяснял?       - Опасные шахты. Камень там. Страшный.       - Почему страшный? – Аю невольно вспомнила про тот топорной работы кристалловидный кулон, который валялся теперь на дне её походной сумки. Она могла понять, почему женщины посчитали бы его страшным. Глухота и немота – это страшно.       Далажелы как-то странно покрутил глазами в орбитах. Его заторможенный мозг посчитал это весьма красноречивым объяснением.       - Секрет всё. Не болтать, - прошептал он и подмигнул ей.       - Ясно, - вздохнула Аю. - Как наниматель выглядел?       - Ш-ш-ши-и-и-карно.       - О, да тебя не только женщина очаровать может? И что же было такого ш-шикарного?       - Борода. Та-ка-а-а-я борода.       Мечтательно, точно говоря о чём-то божественном, Далажелы зажмурился. Пляска костра оставляла блики на его лысой голове. Аю прислушалась к звукам на кораптар, к фону мыслей чужих женщин. Айтолкын была уже рядом.       - Дай угадаю, - проговорила Аю. – Борода была белая, густая. И волосы у него тоже были белые, с сединой. Не шевелюра, а загляденье. Тебе бы такую.       - Да…       - Голос какой?       Далажелы парил в облаках, подбирал слова.       - Солдатский, - выдал он наконец.       - Зычный, в смысле, глубокий?       - Да.       - Глаза какие? А, какой тебе цвет глаз-то помнить… - Аю встала, поворошила поленья в чаше. У неё оставался последний вопрос и вопрос этот стоял у неё в горле, точно кость. – Байлады в этих шахтах есть? Их заставляют работать?       Далажелы как-то разом погрустнел. Казалось, он даже обиделся на Аю.       - Есть, - буркнул он.       - Ты их туда продаёшь? Ты торгуешь людьми?       - Делец я. Покупаю, продаю. В шахты – сильных. Безмозглы этих… слово забыл.       - Безмозглых. Ясно. И женщин?..       - Иногда.       Не было преступления ниже, отвратительнее и противнее природе, чем работорговля. Даже убийство, наказанием за которое было другое убийство, казалось не столь губительным для души, как пленение другого, равного тебе в правах, человека, лишение его свободы и достоинства. Далажелы задержался под этим прекрасным небом. Слишком долго он устраивал себе красивую жизнь. Жалкое существование его должно было закончиться на полу ледяной башни, застыть кровавой кашей мяса, костей и холодной воды. Сколько людей он продал. Скольких людей он ещё продаст.       Аю сжала кулаки, и ветка в её руке затрещала, разлетелась в щепки. Далажелы должен был остаться в живых и очнуться на рассвете, не помня ничего из событий последних суток. Шахты должны были действовать, люди на них должны были работать, наниматель должен был платить Далажелы его деньги. Пока Аю не добралась до сердцевины этого механизма и не разрушила его, он был нужен ей полностью функционирующим.       Айтолкын стояла у дороги, держа под узду двух полностью снаряжённых лошадей. Как зачарованная, она смотрела под ноги, туда, где в траве валялся расслабленный и открытый для любых вопросов Далажелы. Было что-то в выражении её лица, наводившее на мысли об осколках. Множество, множество осколков стекла, ощерившихся, точно пасть.       “Ты не убьёшь его?” – спросила Айтолкын слабо.       “Пока нет”.       “А можно я убью?”       “Пока нет”.       Аю наблюдала за Айтолкын настороженно, как смотрят на людей, если верят, что они сумасшедшие. У Айтолкын был повод потерять рассудок, или, скорее, она имела полное право выбрать сумасшествие. И Аю об этом знала. Помнила каждую секунду, пока Айтолкын улыбалась своим широким ртом и рассказывала про шторма северного побережья.       Аю была из тех людей, кто пошёл бы за бешеной собакой, чтобы убедиться, что та не умрёт в одиночестве и умрёт быстро.       Айтолкын по-детски поджала губы.       “Мы ведь найдём его потом? Когда ты закончишь со своим важным делом?”       “Обязательно”.       “Это обещание. Я запомнила”.       Аю забрала дорожную сумку и запрыгнула в седло. Она всегда выполняла данные обещания.                     Лошади несли Аю и Айтолкын несколько часов подряд, мимо больших дорог, и свежий ночной ветер бил в лицо. Дышалось легко и сладко, то ли от прохлады, то ли от скинутой позади лжи.       Было уже глубоко за полночь, когда они спешились, напоили лошадей и погнали их прочь. Испуг должен был заставить парнокопытных лететь обратно к дому. К седлу своей лошади Аю прикрепила короткую записку, кое-как нацарапанную ещё у костра:       “Так надо было. Спасибо за ваше гостеприимство. Я надеюсь отплатить за него должным образом в будущем”.       Камшы наверняка её возненавидела, но Аю не впервой было становиться объектом ненависти.       Так они оказались совершенно одни, возле небольшой обособленной рощи посреди нигде.       “Очередной привал в лесу?” – спросила Айтолкын.       “Это так, колки, - отмахнулась Аю. – В любом случае лучше, чем посреди открытого поля спать”.       “Мы могли бы лежать сейчас в кроватях”.       Аю фыркнула, точно сердитый медведь.       “Никогда не думай о том, что могло бы быть”.       Не с их судьбами было гадать об иных исходах. Пережить бы один.       Завернувшись в походное одеяло, маленькое и не особо плотное, Айтолкын подложила сумку под голову и легла спать первой. Аю сидела перед небольшим костром, скрестив ноги, и задумчиво растирала в руках сухие травы. Она носила их собой со шхуны, и Айтолкын никак не могла понять, что особенного было в этом пряно пахнувшем пучке.        “Ты каждую ночь медитируешь, - сказала Айтолкын сквозь сон. Мысли были будто пьяные, передавались нелегко. – Неужели это так полезно?”       “Это… необходимо”.       Веки тяжелели, и Айтолкын видела Аю сквозь тень собственных ресниц. Аю всё же была очень красивой, со всеми её шрамами, веснушками и этими насмешливыми жёлтыми глазами. Как редко можно было увидеть жёлтые глаза. Айтолкын помнила, насколько сильные у Аю руки. Они несли её несколько часов.       “Я с тобой ничего не боюсь”, - поделилась она, почти засыпая.       Аю, уже совсем расслабившаяся, вскинула брови в удивлении.       “Оу, - она рассеянно пожала плечами. – Ну, наверное, это хорошо”.       “Ага”, - Айтолкын провалилась в сон.       Очнулась она мгновенно, от чудовищного, высокого рычания.       - Да ты что?! – заорала она, подскакивая на земле.       Костер всё ещё горел. Нет, он не горел даже, а пылал, и страшно чадил густым белым дымом. Перед костром, сгорбившаяся, точно душившая кого-то, была Аю, и тени костра чертями плясали по её лицу. Этот долгий высокий рык вырывался из её глотки, и был он столь же страшен, сколько триумфален.       Оборвавшись, рычание перешло в глубокие, хриплые вдохи.       Айтолкын сорвалась с места и подбежала к Аю. Аю лишь выставила вперёд руку, останавливая её. Рука была покрыта пеплом и сухой крошкой травы. Всё тело Аю блестело от пота, и щёки горели, и губы были ало-красными.       - Медитация пошла не по плану? – спросила Айтолкын, глядя на Аю огромными совиными глазами. От вида Аю у неё самой задрожали ноги.       Но та лишь покачала головой и выдавила из себя улыбку. Улыбку дурную, пьяную. Почти счастливую.       - Наоборот. Всё получилось. Наконец-то.       Лишь немногие наставницы и служительницы храмов в самых дальних уголках Шарта могли бы понять, что именно сделала Аю и чего ей это стоило. Но у Айтолкын не было ни их знаний, ни даже простой подготовки - дочь пиратов, она всему училась у нанятых наставников и не ходила в кунарлыжер. В её глазах всё происходившее было порождением ночного кошмара. Земля и трава вокруг костра были изрыты и вырваны, пепел витал в воздухе, а Аю… Аю пугала. Пугала тем, что было в её жизни что-то, о чём Айтолкын не знала. Целая пропасть.       - Ты будто с того света вернулась, - Айтолкын топнула ногой. – Чего ты улыбаешься? Ты меня до удара доведёшь! – и она закончила, с восхищением: - Ненормальная.       Аю продолжала улыбаться и устало повалилась на спину.