В один день, по отдельности, вместе

      Самой крепкой дружбе запрещено меняться. Есть в этом что-то от благородных металлов. То, что ценится на вес золота, и вести себя должно как золото.       Рахат и Шабыт были друзьями Жаркырау с детских лет. Когда Жаркырау познакомилась с Азгырушем, они стали и его друзьями. Это было задолго до того, как Жаркырау избрали матриархом, а её муж занял пост главного военного политика Шарта. Сложно смотреть на человека, с которым ты вместе плескался в озере ещё до того, как у кого-то волосы в подмышках выросли, а потом воспринимать его как самую влиятельную фигуру в государстве. Два этих человека просто не складываются в одно. Если бы Рахат и Шабыт попробовали из друзей Жаркырау превратиться в друзей матриарха, они бы просто потеряли детскую дружбу, которую пронесли сквозь десятилетия, а мало что может быть дороже такой дружбы. Поэтому, какой бы статус Жаркырау ни занимала в своём восхождении, они запретили себе просить об услугах, пользоваться положением и были осторожны даже в отношении самых безобидных намёков. Покуда они понимали, где лежали чувствительные грани власти и тёплой привязанности, их дружба оставалась неприкосновенной.       Жылан всегда замечала контраст. Когда господа Рахат и Шабыт приходили в гости, в доме становилось как будто веселее. Мать надевала простые платья, открывавшие её чудесные руки, и сама жарила мясо на углях, которые долго и планомерно подготавливал отец. У Азгыруша, как, впрочем, во всех аспектах его жизни, было чёткое представление о том, как следовало складывать дрова, чтобы они быстро и качественно прогорали в мангал. Шабыт с ним на этот счёт не спорил, но напитки в дом приносил именно он, считая себя специалистом. Азгыруш ему это позволял, так как в мужской дружбе было одно правило: каждый должен быть лучшим хоть в чём-то. Шабыт был человеком с искромётным чувством юмора, он был точно бурное море в летний день, от него во все стороны летели брызги задора и положительных эмоций. Жылан нравилось то, что в нём она не чувствовала фальши. Тонкий и ладный, он выкрашивал целые пряди волос в разные цвета, отчего походил на тропическую птицу. Он организовывал ночные рынки и фестивали по всему западному побережью Шарта, и это приносила его семье неплохой доход.       Жылан не сомневалась, что, если бы с этими мероприятиями возникли какие-то проблемы, матриарх подписала бы приказ об их запрете без колебаний. От этого совместная трапеза казалась Жылан ещё более нереальной; словно движущаяся картина, написанная маслом. Они делили большие караваи хлеба, рвали их руками и раздавали мягкие части один другому, с улыбками и простотой, которые найти можно разве что на редких семейных встречах. Хлеб всегда был свежим и душистым. Рахат пекла его сама, в собственной пекарне, которых в одном только Орталыке у неё было три. Она, Рахат, была очень миниатюрной женщиной. В свои четырнадцать лет Жылан едва ли не была выше неё на голову. Но несмотря на пропорции, Рахат чем-то напоминала тесто или даже булочку; мягкие линии её фигуры, румяная кожа и полные бёдра наводили на какие-то низменные мысли. Жылан с сомнением относилась к странным позывам в себе, не слишком придавая им значение, как чему-то неопределённом. Чему-то, что могло подождать.       За столом она всё больше молчала, наблюдая за этим пиром ни к чему не обязывающей болтовни и расслабленного вкушения яств. Когда к ней обращались, она мило улыбалась и отвечала односложно, вежливо ровно настолько, насколько нужно было. Рахат и Шабыт были друзьями её матери, а не её друзьями. У Жылан не было желания блистать перед ними, ей не нужно было ни их любовь, ни их одобрение, и она вполне отчётливо видела грань, очерченную матриархом, из-за которой манипулировать Рахат и Шабыт тоже было нельзя.       В глазах Жылан единственная польза, которую они приносили, заключалась в том, что матриарх Жаркырау, её мать, отдыхала с ними душой.       Любоваться матерью в такие дни было не менее приятно, чем сидеть за большим столом и слушать всевозможные байки. Разговоры и еда - два излюбленных удовольствия для вида людей, и они достигают совершенства при совмещении. Матриарх любила поесть, любила возиться с приготовлениями и накрывать на стол; это отвечала её внутренней потребности дарить изобилие и радость. С её положением у неё оставалось очень мало времени на домашние посиделки и мелкую ерунду. Может, поэтому она и любила то, что для других было обрыдлой рутиной. У Жаркырау были щедрые руки, чуть более изящные, чем у Жылан, но такие же насыщенно-зелёные глаза и светлые волосы - не белые, как у Азгыруша, скорее ореховые, и очень густые. Она собирала их в какие-то чудовищные конструкции и носила так весь день, не переплетая, будто замысловатое гнездо. Такой женщине, как мать Жылан, не нужна была никакая корона. Не удивительно, что Азгыруш её выбрал. Он не соглашался на что-то меньшее, чем самое лучшее.       У Азгыруша, как у всех воинов, была шикарная осанка, практически невероятная стать, улыбка повесы и добрые глаза. Лишь мелкие проблески внутренних демонов, неких серьёзных и сдерживаемых пороков, спасали его от того, чтобы не казаться окружающим тошнотворно идеальным. В столкновениях с ним оставалось либо бежать, либо влюбиться. Они с Жаркырау поженились задолго до того, как её избрали в сенат, и этот союз послужил на пользу обеим карьерам. Азгыруш шёл по бурьяну в сторону военной политической элиты, а Жаркырау накапливала всё большую популярность среди женщин Шарта, наиболее политически активных в том числе. Очень скоро их стали воспринимать не как пару, а как команду, и болели, будто они играли в жизнь, а не проживали её со всеми препятствиями и невзгодами. Они были любимой парой Шарта. Жылан была благодарна им за то, что _её_ не сделали любимым ребёнком Шарта, хотя слабо себе представляла, как матери это удалось.       Сидя за столом с друзьями, Азгыруш часто рассказывал истории. То были байки обо всём на свете, из разных эпизодов его жизни, которые всплывали в его памяти хаотично, но, щедро приправленные харизмой и юмором, пользовались неизменным успехом у слушателей. Например, случай на море, когда рыбак-старик ругался на чём свет стоит и грозил кулаком их вооруженному судну. Экипаж еле держался на ногах, так смешно им было. Рыбак искренне считал, что они своим вторжением распугали ему всю рыбу. Жылан, со слов отца, легко представляла себе этого костлявого, но крепенького старца и его испепеляющий взгляд из-под насупленных кустистых бровей. Признав свою вину во всей её тяжести, вояки поступили честно: используя собственные сети, они подняли из воды чуть ли не центнер рыбы и выгрузили её прямёхонько на лодку старика, тем самым чуть её не потопив. Членам команды приходилось меняться каждые секунд двадцать, чтобы выполнить эту задачу - сложно было работать, когда животы надрывались от смеха. Азгыруш утверждал, что, когда они уплывали, старик светился и не мог и слова связать от счастья. Рассказывал он и о том, как однажды целый табун воинских лошадей убило в степи молнией. Дело было неслыханное. Всё их скакуны плавали в степной лужице брюхом кверху, подпаленные и бесполезные. До ближайшей ставки вояки добирались верхом на ослах (больше пешком, а ослов навьючили сумками), которых одолжили для этих целей у каких-то жерондеу по дороге. Разумеется, после позорного появления в ставке ослов вернули жерондеу и убытки возместили, но крику было, будто у людей детей уводили, а не ослов.       Гости хохотали даже если слушали эти истории не в первый раз, так ярко и сочно описывал их Азгыруш. Он прилагал определённые усилия, чтобы повторяться как можно реже, а если и повторялся, то старался, чтобы никто об этом не пожалел. Однако же одну фразу Жылан слышала от него регулярно: «только твои поступки по-настоящему показывают, кто ты».       Казалось, эта фраза была выжжена в её памяти совершенно не метафорично. Позже Жылан узнала, что есть люди, чьи поступки продиктованы вовсе не теми мотивами, о которых наивно полагаешь изначально, и люди, чьи слова не расходятся с делом так органично, что трудно представить настолько надёжных и верных себе созданий за пределами легенд и мифов. Отцу она об этом не рассказывала. Он имел право верить в то, что хотел, имел право сидеть за столом с друзьями и тешиться собственным превосходством. Жылан с удовольствием поедала чуть недозрелые яблоки из их сада, иногда брала с материнской вилки кусочек мяса и наслаждалась своей ролью наблюдателя. К четырнадцати годам Жылан уже узнала, что люди становятся очень агрессивными, когда кто-то покушается на их образ мыслей.       В один из вечеров они особенно засиделись, и тёплая летняя ночь растеклась по саду, распевая на все голоса. Звенели, скрипели, пищали и жужжали насекомые, и светлячки, будто магические огоньки, блуждали в темноте. Шабыт, на этот раз с сине-голубыми прядями в волосах, рассказывал о семи несчастьях одного из своих друзей-путешественников, который недавно вернулся в Шарт без двух пальцев на руке, почти нищий, со шрамом на пол лица, но со спутником-чужеземцем, и пытался теперь не растратить оставшиеся у него жизни, чтобы провести их с новым возлюбленным.       - На этой высокой ноте я предлагаю перейти к чаю, - возвестил Азгыруш, оправившись от траги-комичной истории. - Тем более, что блюдо с мясом опустело уже давно.       - На меня не смотри, - Жылан невозмутимо пила сок. - Не я тут главная пожирательница плоти.       Рахат с теплом и какой-то всезнающей жалостью посмотрела на девушку:       - Дорогая, мы все прекрасно знаем, что ещё пару лет, и ты будешь сжирать души.       - Вся в мать, - согласился Азгыруш.       Жаркырау проигнорировала их с царским великодушием. Она, лёгкая, будто цветок, поймала мужа за руку и посмотрела ему в глаза снизу вверх:       - Помнишь ту коробку, которую привозил посол из Республики Отаны?       - С орехами? - он поиграл бровями. - Помню. Кажется, они были в кладовке.       - Тебя же не затруднит их принести?       Азгыруш накрыл её ладонь своей.       - Почту за честь.       Коробочка с шоколадными конфетами, которую он принёс к десерту, не была похожа ни на что, что могли бы изготовить в Шарте. Она была сделана из костяных пластин, искусно выточенных, отполированных и сложенных узорами. Крышка на трёх крючках плотно прилегала к высланному бархатом краю, и, стоило её откинуть, в голову ударил аромат жареных орехов, горького шоколада и сушеных фруктов.       - Не представляю себе, сколько это должно стоить, - сказала матриарх певуче и отпила тёплого чаю, - угощайтесь.       Жылан, которая любила сладости, без церемоний потянулась к коробке, но коробку тут же отодвинули. Шабыт подмигнул ей и с дерзкой улыбкой подставил коробку жене.       - Друзья, предлагаю испытать заморское мастерство на профессионале, - сказал он торжественно. - В конце концов, Рахат у нас единственный кондитер за столом.       - Почему нет, - Азгыруш взмахнул рукой. - Рахат, давай. Что ты скажешь нам о конфетах из Отаны?       - Да ладно вам, - польщённая, Рахат двумя деликатными пальчиками вытянула из коробки верхнюю конфету. - Кто угодно отличит хорошие сладости от плохих.       - Но не каждый отличит лучшие, - Жаркырау откинулась на своём стуле и подпёрла голову рукой. Она была абсолютно расслаблена и благодушна, словно роза в сумерках. Видеть её такой для Жылан было слаще любых конфет.       - Ну, с твоего благословения…       Рахат устроила целое представление. Она поднесла конфету к носу и осторожно вдохнула запах, затем приоткрыла рот и вдохнула уже через него, позволяя аромату осесть на нёбо. Она чуть покатала конфету пальцами, изучая текстуру подтаявшего шоколада. Всё это с предельно серьёзным лицом.       - Хм, - говорила она. - Ах-хаа…       Жылан прыснула от смеха. Шабыт сидел с таким видом, будто хохот вот-вот должен был разорвать его изнутри. От чашек с чаем подымался густой травяной по запаху пар. Вдоволь наигравшись, Рахат положила конфету на язык и быстро, словно лягушка, втянула в большой розовый рот. Орехи аппетитно захрустели у неё на зубах.       - Твой вердикт? - потребовал Азгыруш.       - Ну, как сказать, - Рахат ещё поиграла в сомнения, томя зрителей, а потом широко улыбнулась. Шутка была окончена. - Восхитительно. Идеальный баланс вкуса. Никогда не пробовала ничего подобного. Как думаешь, Жаркырау, сможешь узнать рецепт?       Все за столом зааплодировали. Жылан подмигнула матери и взяла, наконец, конфету из услужливо протянутой Шабытом коробки.       - Если они не считают его государственной тайной, - сказала она, - почему бы и нет. Отправим письмо. А смогли бы вы сами восстановить рецепт, просто ориентируясь по вкусу? Мы могла бы набросать предположение о рецепте и попросить их внести коррективы…       Рахат ничего не ответила. Жылан услышала странные, свистящие хрипы и рассеянно подняла глаза от стола. Лицо Рахат, сидевшей напротив, было ужасного лилового цвета. По щекам текли слёзы. Она задыхалась. Задыхалась очень быстро.       Первый шок прошёл мгновенно. Матриарх и остальные повскакивали со стульев. Шабыт бросился к жене. Рахат вытянула вперёд руку, начала шарить ей, будто слепая, второй рукой разрывая платье на груди. Жылан медленно положила конфету обратно в коробку. Рахат опрокинула кружку, её начали бить судороги. Азгыруш вылетел из дома с сумкой с лекарствами и инструментами, он отдавал какие-то приказы, громко и чётко. Жаркырау пыталась определить, насколько отекло у Рахат горло, Шабыт пытался вызвать у неё рвоту. Жылан отчётливо запомнила эту картину: их руки вокруг Рахат, её перекошенное лицо, их пальцы глубоко у неё во рту.       Жылан отодвинулась от стола, корябая металлическими ножками мраморные плиты. Встав, она обошла опрокинутые стулья и направилась к дому. Время загустело, будто карамель. В нём увязали звуки, увязали чувства. Жылан открывала все двери толчком ноги. Прошла в коридор, через кабинет, затем в ванную комнату. Она карамельно-вязкими рывками повернула краны, и с двух носиков хлынула в глубокую раковину-чан холодная и горячая вода. Жылан взяла мыло и принялась мыть руки. Рукава платья потонули в раковине и намокли. В темноте не видно было, насколько наполнилась раковина. Мыло пенило воду, собиралось хлопьями, краны всё шумели, а Жылан всё мыла и мыла руки.