В один день, по отдельности, вместе

      Между голубым небом и богатыми полями кипела жизнь. На протяжении километров тянулись рядами кустарники малины, колючие кроны вишни. Жерондеу суетились на полях с самого утра и до заката, их соломенные шляпы своеобразным манифестом труда торчали в каждом ряду. Здесь же городские жители, будто бестолковые птицы, наполняли свои корзинки ягодами — за скромную плату и по принципу «собери и унеси». Здесь отоваривались все мелкие торговцы, провизоры таверн и больших богатых домов. Аю голодными глазами пялилась на их корзины, на ловкие руки девушек, складывавших ягодки одну за одной в мягкую сладкую горку. Девушки краснели, словно эта самая малина, от её внимательного взгляда и дерзкого тела; чувствовали, должно быть, бившую через край силу, вульгарную жизнь в каждом движении, и смущались своей собственной реакции.       — Самую большую, пожалуйста, — Аю протянула одному из дежурных жерондеу золотую монетку.       — Пожалуйста, — парень едва взглянул на неё и небрежно перебросил Аю огромную плетёную корзину с двумя мягкими ручками. На его лице большими насмешливыми буквами читалось: «ну-ну, не обожрись».       Пять ягод попадали в корзину, одна — в рот. Аю была голодна, тревога голода дёргала её изнутри, противно-раздражающе, дребезжа капризом, и даже сладость и мягкость малины не утоляла этот голод. Руки Аю быстро стали розовыми и липкими, и она бесцеремонно слизывала сок с пальцев. В конце концов корзина наполнилась, Аю уже не могла есть, но капризный голод не отступил. Сев прямо на землю, свесив с колен перепачканные руки, Аю запрокинула голову и уставилась в безоблачное небо. Без предупреждения — можно подумать, чувства их когда-либо предоставляли, — сердце её сжалось и разверзлось в груди океаном тоски. Тоска подступила к губам, к глазам, заполнила лёгкие, и Аю поняла, что её мучил не нынешний голод, а голод из прошлого, когда она ходила по саду и собирала вишню, и упругие ягодки пригоршнями ложились в ладони, а хотелось совсем не их. Голод из прошлого, когда она ела во Дворце с золотых приборов из какой-то подаренной делегатами заморской коллекции. Голод по тем рукам, что кормили её когда-то и были дороже любых золотых приборов.       Аю сдохла бы в тот момент от тоски, если бы могла себе это позволить. Под голубым небом, молодая и здоровая, шальная и объевшаяся малины, просто потому что любовь к Жылан в ней была больше, чем любовь к Жизни.       Вдох.       Нельзя жить с тоской в сердце.       Покуда было куда и к кому возвращаться, Аю могла идти дальше. Влюблённому медведю семь морей не крюк.       Аю встала, ополоснула руки в ближайшем арыке и, подхватив свою корзину, пошла между кустов к дороге. Когда-нибудь эти долбанные дороги приведут её куда нужно и кончатся.       Даже те, кто не верят в судьбу или её злобного брата — рок, приходят иногда в замешательства от случайностей, которые кажутся слишком продуманными, чтобы быть результатом беспорядочного стечения обстоятельств. После каждой такой случайности здесь и сейчас словно становится оттиском в истории, фиксируется, и невозможно уже представить, каким могло бы быть другое будущее. Быть может, появляющееся в такие моменты ощущение и породило идею о судьбе: случилось то, что должно было случиться, и кто-то решил за нас, куда мы повернём.       Аю могла бы пойти по другой стороне дороги, могла бы пониже опустить шляпу и скрыть лицо, но все её выборы в тот день привели к тому, что она, проходя мимо богатой кареты, бросила любопытный взгляд на стоявшую там женщину и узнала в ней Мейримдилик. Мейримдилик инструктировала двух подростков-жерондеу о том, какие ягоды им следовало для неё собрать. От Мейримдилик исходит сильный запах пекарни: закваски, пышного текста и горячих свежих булок. На обнажённых до плеч руках переливались вытатуированные золотом колосья.       Если бы Мейримдилик не обернулась в тот момент и не увидела Аю, Аю просто прошла бы мимо. Но, без видимой причины, Мейримдилик это сделала. И, конечно же, она узнала Аю с первого взгляда, потому что Аю была как самая зажигательная мелодия — её невозможно было забыть, и память отзывалась с первых нот.       Мейримдилик на миг потеряла контроль, и её слова превратились в бульканье в глубине мягко отвисшей челюсти. Жерондеу непонимающе переглянулись. Они даже нахмурились, подозревая, что госпожа могла просто издеваться над ними. Будучи так близки к земле, жерондеу часто подозревали всех в том, что о них думали не больше, чем о грязи.       Мейримдилик быстро взяла себя в руки — в буквальном смысле. Сцепив пальцы в замок, она выпрямила спину, будто лучшая ученица.       — А, знаете, наберите мне четыре ведра, — сказала она, глядя на рабочих. — Я вспомнила, что мне понадобится ещё немного начинки.       — Как скажете... — жерондеу всё ещё подозревали неладное, но Мейримдилик уже потеряла к ним интерес, компенсируя это добродушной улыбкой.       Она будто случайно повернулась к Аю:       — Девушка, вы же поможете мне? Мне нужен кто-то, чтобы донести всё это до кухни.       Аю кинула взгляд на её карету и усмехнулась. Это была лёгкая летняя карета с откидным верхом, позволить себе которую могли вовсе не так много людей, и уж конечно в эту карету не могла сесть пыльная с дороги жерондеу, если только у хозяйки не было веского повода её пригласить.       — Бесплатно не работаю, — заявила Аю, и весь её вид кричал о спеси и насмешке.       Мейримдилик с облегчением потянулась к кошельку на поясе.       — Ну, кто бы сомневался, — она прятала улыбку. — Заплачу два золотых.       — Если мне за эту помощь будет только два золотых, то я согласна, — сказала Аю. Фраза звучала странно, если собеседник не знал, кто перед ним стояла. — Заодно прокачусь.       Разумеется, у женщины, способной платить золотом, были слуги, которые бы донесли для неё хоть двадцать вёдер, но Мейримдилик, к их удаче, не обязана была объяснять свои обстоятельства и капризы. Аю делала вид, будто была всецело поглощена зрелищем тонких пальчиков, отсчитывавших деньги, и оценивала, было ли у Мейримдилик оружие, был ли вооружён её кучер, и насколько легко в случае необходимости было бы спрыгнуть с кареты. Пальцы у Мейримдилик немного дрожали.       Они не могли стоять так и разглядывать друг друга, хотя у Аю возникло ощущение, будто Мейримдилик уделила внимание каждой частичке её незатейливой фигуры, от пыльных сапог до отросших у корней косичек, которые некому было переплести. Аю вернула на голову свою новую шляпу и, совсем как работяги, присела на корточки, ожидая, пока принесут ягоды. Ей не нравилась собственная кривоватая ухмылка, которую она чувствовала на лице; это была улыбка «какая глупая ситуация» и «не так ты меня представляла, верно? ». Мейримдилик изучала её, несмотря на неловкость, и Аю всё казалось, будто давняя подруга вот-вот скажет ей «спасибо». От того, как ярко Аю представила эту картину, она скривилась и зажмурила глаза, прогоняя образ и звук.       Мейримдилик действительно хотела это сказать, но губы пересохли. Её добродетельное сердце пропускало по удару от волнения, от допущения, что Аю могла передумать и не довериться ей, и что, если бы Аю прямо сейчас вздумала сбежать, никто бы её не остановил.       Приход жерондеу с полными вёдрами был будто благословение. Аю забрала у парней их ношу без видимых усилий, ещё раз демонстрируя свою немалую физическую силу, и быстро расставила всё в карете. Гарантом того, что тара не перевернётся, стали её собственные ноги, придерживавшие всю конструкцию.       — С каких пор ты помогаешь за деньги? — спросила Мейримдилик, когда карета тронулась, и поля замелькали вокруг с резвым ходом двух лошадей.       Аю привольно расположилась на мягких сиденьях, обнимая свою корзину малины.       — Где ты видела жерондеу, которые делают что-то без оплаты? — она хитро глянула на подругу.       — Нигде, — согласилась та. Она смотрела вперёд, где широкие поля разделяла надвое спина кучера и его высокая шапка. — Так же, как не видела жерондеу с аурой воина.       Шапка кучера была даже забавной, казалось, она держалась исключительно на его ушах. Аю попыталась прикинуть, сколько сантиметров шляпа была в высоту.       — Нет у меня никакой ауры, — сказала она; то ли с досадой, то ли защищаясь. — Я сама только что ведро малины съела. Человек, объевшийся малины, не может источать убийственную ауру.       Карету качало из стороны в сторону, Аю придерживала ногами ведра и начинала думать, что совершила глупость, не пройдя мимо. Она была преступницей в бегах, кем-то хуже шакала, и не следовало ей идти на поводу у ностальгии и тёплых чувств к «когда-то друзьям».       Мейримдилик резко повернулась к ней, словно всё это время кто-то насильно удерживал её в стороне, и обвила горячими пальцами руку Аю, корябая нежные костяшки о бок корзинки.       — Я не говорила «убийственный», я сказала «воин». И это то, что я думаю о тебе, Аю из Жерлеу. Никогда бы мы не оказались в этой карете, если бы я хоть на минуту усомнилась в твоём высоком достоинстве.       Глаза Мейримдилик под светлыми бровями сверкали такой решимостью, словно она по меньшей мере собралась прыгать со скалы. Её лицо мало изменилось, разве что стало чуть более округлым, и золотые колосья на коже были так знакомы, что у Аю больно ёкало под ложечкой.       — Ты вкусно пахнешь, — сказала она и улыбнулась.       — Спасибо.       — Пекарня?       Мейримдилик разжала пальцы и кокетливо убрала за ухо выбившуюся прядь волос.       — Я глава гильдии пекарей в области, — сказала она.— Если не на своей кухне сижу, то по чужим бегаю. Куда ни пойду, везде булки, печенья, тесто..       — Мне всегда было интересно, чем же обернуться эти колосья на твоих руках. Глава гильдии... — протянула Аю. — Ах, да. Никто, вышедший из когамдас, не остаётся мелкой пешкой.       Мейримдилик звонко рассмеялась, запрокинув голову.       — Я бы не сказала, что когамдас дал мне гарантии, — сказала она. — Я просто никому не рассказывала, хотя всегда мечтала заниматься пекарством. Я считаю своё нынешнее положение сочетанием таланта, шанса и дерзости этот шанс использовать. Но соглашусь, когамдас своих воспитанниц многому учит. Они, даже если становятся преступниками, то тоже очень знаменитыми.       Аю с постной миной уставилась на Мейримдилик.       — Мне казалось, твоё имя означало добросердечие.       — Доброе сердце не чуждо хорошей шутке, — глава гильдии пекарей пожала плечиками и стянула из корзинки Аю малинку. — Не хмурься. Ты не представляешь, как я счастлива тому, что встретила тебя.       — Действительно. Не представляю.       — На что ты злишься? — Мейримдилик нахмурилась, вглядываясь в лицо Аю, пытаясь разгадать ей мысли за сеткой шрамов и веснушек. — Так же, как ты не представляла, кем стану я, я не представляла, кем станешь ты. И мне хочется расспросить тебя обо всём. Из Орталыка до нас доходили самые разные слухи, но это всё не то. Если бы... Если бы мы могли сесть где-нибудь за стол и поболтать, я бы столько у тебя спросила. Как учат шынайы, как вы с Жылан… эм, оказались в одной упряжке. Ну, и в целом...       — Но мы не за столом, — цокнула Аю.— «Если бы» та самая мысль, которая меня злит. Я заставляю тебя нервничать. Может, стоит притвориться, что я прошла мимо ?       В улыбке Мейримдилик было столько грусти и жалости, что впору было вспороть себе живот.       — Я когда-то вот так же пыталась обмануть судьбу, — она покачала головой.       — И что ?— спросила Аю, хотя представляла себе ответ.       — О, она обиделась.       Раньше (Аю не любила думать «до того, как я напала на семью матриарха») она слышала слухи о весьма добросердечном пекаре где-то в центральных областях Шарта. На специальной витрине снаружи своей лавки этот пекарь каждый день выставлял бесплатные буханки хлеба. Любой, у кого не было денег на еду в тот день, кто не мог купить даже вчерашний ломоть, мог взять буханку хлеба с той витрины. Вся округа знала, кто был беден, а у кого водились деньги, поэтому нечего было опасаться, что недобросовестные люди воспользовались бы такой благотворительностью. На взгляд Аю, история была красивая и кончилась она так же ярко: завистливые конкуренты подослали людей, и те стали избивать всех, кто подходил к витрине с бесплатным хлебом. Тогда добросердечный пекарь стал выставлять бесплатный хлеб внутри лавки, и через пару дней в пекарне произошёл пожар. Пекарь чудом уцелел.       Аю никогда не приходило в голову, что пекарем мог быть кто-то из её знакомых. Теперь же, зная о работе Мейримдилик, Аю была уверена, что тем пекарем была никто иная как она.       — Я знаю, как сопротивляется судьба, — сказала Аю. В её жёлтых глазах мелькал пейзаж ягодных полей.— Сколько бы усилий ты ни прикладывала, ничего не получается. Будто идёшь против течения, и вода сносит тебя назад, швыряет то вправо, то влево. Как котёнка. Идёшь упорнее, выбиваешься из сил, не сдаёшься — и тебя кидает на камни. Бах, башкой о скалу, и никаких больше препирательств, никакого упорства. Вот что значит идти против судьбы. Она не обижается, Мейримдилик. Она изматывает тебя, пока твоя никчёмная туша не отдастся на волю её течения.       — А если там обрыв ?       — Так тому и быть, — Аю обронила слова просто, смиренно, и они торжественно заполнили небо над каретой. Очнувшись от плена собственных мыслей, Аю встрепенулась и показала в улыбке острые клыки.— Кстати, это ничего, что тебя увидят в карете с жерондеу? Не по положению компания.       Мейримдилик снова заправила за ухо прядь волос и тоже откинулась на спинку сидения, сползая вниз и расставляя ноги совсем как Аю. Вопиюще некультурно.       — Сейчас редко увидишь одиноких путников, — сказала она с напускным весельем.— Я опасаюсь ездить одна из-за нападений зверей. Слухи страшные, их всё больше, и они перестают казаться просто далёкими слухами. Так что воин шынайы в карете за два золотых — самая успешная сделка в моей жизни.       — У тебя нет мужчины, который бы тебя охранял? Или хотя бы арбалета ?       — Если бы ты писала мне после окончания когамдас, ты бы знала такие подробности.       — Письма — не общение, — проворчала Аю.— Впрочем, это действительно странно, что мы не пересекались все эти годы. Шарт большой, но и я на месте не сидела.       — Аю, Аю, Аю...— Мейримдилик сочувственно потрепала её колено.— У тебя так много друзей, но никто из них тебе не сказал, что Жылан обвила тебя девятью кольцами, и теперь никто не может до тебя дотянуться ?       — Ты знаешь, — взгляд Аю, будто железо, не жалея дружбы обжёг Мейримдилик руку, — обсуждать Жылан со мной точно не лучшая идея.       Аю могла восхищаться ею, боготворить действиями, могла наблюдать за ней часами, беситься от её упорства, желать Жылан и желать всего для Жылан, но не обсуждать.       Мейримдилик сдержанно убрала руку, чуть выпрямилась на сиденье. Карета покачивалась, их трясло то в одну, то в другую сторону, но Аю и Мейримдилик ни разу не соприкоснулись плечами.       — Я сразу подумала, что за чушь, — поделилась глава гильдии пекарей, — чтобы ты и попыталась убить Жылан? Бред. Никто, видевший вас вдвоём хотя бы раз, не поверил бы. Правда, не многие видели, правда ведь? Большая часть людей в Шарте и не подозревали, поэтому и поднялась такая шумиха. На каждом углу в тот день кричали. Сколько недель прошло?.. Собственно, не важно. Но коргаушы стали рыскать по городам, будто бы тебя действительно было за что преследовать, и вся та история, которую все пересказывали, была правдой. Про кинжал, про Жылан.       — Кинжал был, — усмехнулась Аю.— И я была, и Жылан, и крики, и страх были.       — Ты перечисляешь мне факты, а я всё равно чувствую, что в этой истории слишком много пробелов. С самого начала почувствовала. И я начала думать, Аю, а почему так могло получиться ?Чтобы ты, да кинжалом...И многие неглупые люди, люди с татуировками сердца, начали размышлять о таком.       Аю чувствовала на себя взгляд Мейримдилик, открытый и просящий, ждущий. Разве что голодные кошки могли смотреть так, большими глазами, ожидая, ловя дыхание, и ты будто весь мир заменяла для них в такой момент. Аю откинула голову и повернулась к подруге, не желая изворачиваться или притворяться, притворство было столь утомительно. На открытом женском лице Мейримдилик сияла лишь просьба о правде, о правде, которая могла бы успокоить и утешить. Такая любовь, как между Жылан и Аю, она должна была существовать, чтобы все остальные верили, будто и для них в будущем было место в чьём-то сердце. Мейримдилик вовсе не важна была Аю и её судьба в каждый отдельный момент времени, она была вполне довольно знать лишь то, что её подруга Аю, безбашенная медведица, всюду следовала за Жылан из Орталыка и была готова умереть за неё. Аю не была больше её подругой в том смысле слова, которое подразумевает потребность в общении, она была красивой сказкой, с которой по счастливой случайности можно было и поговорить.       — Я ничего не могу тебе рассказать, — Аю пожала плечами.— Прости.       Просьба потухла под веером опустившихся ресниц. Мейримдилик быстро справилась с недовольной складочкой у губ, села ещё ровней, закинула ногу на ногу.       — Жаль. Ты не можешь посвящать меня в подробности, и я представляю, какого рода обстоятельства могли этому способствовать. Что, не скажешь даже, куда ты направляешься с этой корзинкой ?       — Ну, — Аю усмехнулась, — я иду в пасть к зверю.Хотя, с точки зрения географии и замысла, это скорее его задница.       — Пасть или задница, а это должно быть очень большое отверстие, чтобы туда поместилась Медведица из Жерлеу.       От громогласного смеха, срывавшегося на гиеноподобный визг, у кучера покосилась его высокая шапка. Не теряя профессионального достоинства, он снова усадил её ровно на свои уши и кинул недовольный взгляд на хохотавших позади женщин. Из-за лошадиных копыт и свиста ветра он мало что разбирал, но поведение госпожи внушало ему опасения за её здоровье. В последнее время Мейримдилик довелось много нервничать.       — Частенько теперь всплывает тема зверья, — заметила Мейримдилик, кончиком пальца утирая из глаз слёзы.— Ооох... Да, ты же слышала слухи ?Все только и говорят, что звери как взбесились. Они проявляют просто ненормальную жестокость.       — Слышала, — Аю кивнула, как если бы тема ей уже осточертела.— И видела. Я бы сказала, они проявляют человеческую жестокость.       Мейримдилик с удивлением уставилась на неё.       — Вот как. Спасибо за информацию. Только и приходится, что крошками питаться...Ты выйдешь из этой кареты, — сказала она медленно, — а, мне, по-видимому, следует поискать себе хорошего охранника.       — Замечательная идея.       Поля резко закончились, и карета выехала на вымощенную камнем дорогу. Лошади резво зацокали подковами, и вдалеке показался город.       — Человеческая жестокость, — повторила Мейримдилик, словно пробуя словосочетание, ища картинку.— Смешно, но мне эта тема кое-что напомнила.       — Может, кое-кого ?       — Точно. И как ты догадалась ?Это один мужчина, я встретила его сразу после выпуска из когамдас Тандау. Его имя Тунги-Улу, из Коколбеу, кажется.       — Не слышала о таком.       — Не удивительно. Он был из тех, кто не прошёл через ворота в мужской когамдас. Ворота его отринули.       — Вышвырнули, — поправила Аю.       — Да, пожалуй. Вышвырнули, другого слова и не подберёшь. Не знаю, что там у него со стремлением сердца, но вот кто был зверь так зверь, так это он.       — Как вы познакомились?       — Познакомились? Нет-нет, меня такое счастье миловало. Я лишь наблюдала со стороны. Сколько нам было после выпуска? Мне около двадцати. Я только устроилась работать в свою первую пекарню, и хозяин дела захотел расшириться, построить цех побольше. Тунги-Улу был у него прорабом. Наняли его без особых рекомендаций, рассчитывая на везение. Продешевил хозяин, у него частенько бывали приступы скупости. Но в этот раз он получил больше, чем рассчитывал: Тунги-Улу так поставил работу, что цех был готов в два раза быстрее и без потери качества.       — И в чём подвох?       — Тунги-Улу содрал с людей всё: семь потов, достоинство, самоуважение. К тому же, он не соблюдал никакие порядки по нормам работы, создал просто дикие условия. Не берёг людей. Я наблюдала за ним как-то, но не смогла долго. Знаешь, специфичное такое ощущение, когда смотришь на взрослого вроде бы человека, а он ведёт себя, как ребёнок, но очень злой ребёнок, капризный и агрессивный. На стройке было ощущения размеренного порядка. На кухне я к порядку привыкла, у нас жарко и шумно, но все работают, как часики. У Тунги-Улу такого не было. Я сразу поняла, что у него хаос в голове. Чуть что — он в крик. Власть свою вечно отстаивал, жестокий был, а людей ценить не умел. Я убежала тогда, мне физически тошно стало от увиденного. Пекари мне рассказывали потом, какие слухи о Тунги-Улу ходили. Будто бы однажды у него строитель со стропил свалился. Бедолага переломался весь, ни жив ни мёртв. Так Тунги-Улу не особо торопился ему помогать. Рычал, психовал, решал, как быть, и так провозился, что строитель умер от внутреннего кровотечения. Уж не знаю, правда ли, но говорят, что он не особо расстроился, сказал, что смерть строителю была к лучшему, раз он был такой криворукий дурак. Вот это, наверное, и есть «человеческая жестокость».       Под закрытыми веками, где красным ободом отпечаталось летнее солнце, вспыхнула другая картина. Красное и чёрное, линии резкими мазками туши. Поднятая рука, сжимающая короткие волосы на затылке. Расслабленная усталость тренированного тела. Взгляд Катыгездык.       — Есть люди, которые умеют только разрушать, — Аю сглотнула вязкую слюну и поставила корзинку с малиной на пол. Аппетита не предвещалось.       — Ты знаешь, да !— подхватила Мейримдилик после недолгого раздумья.— Кажется, будто они уже рождаются другими, или после рождения в них поселяется некий...хаос. Или страх. Наверное, их попытка разрушать и ломать это поддержание иллюзии, будто они властны над смертью. Вот именно такие, эти нервные, жестокие, именно они боятся умереть. Умирать — это в порядке вещей. Поэтому они разрушают порядок.       — Как вариант, — кивнула Аю.— Хотя я думаю, что это результат неспособности разрушить себя. Такие...звери хотели бы убить себя в первую очередь, но слишком живучи для этого. В нас заложено много механизмов выживания и самозащиты. Удивительно, что люди вообще умудряются умирать. Не в силах уничтожить себя, они направляют энергию разрушения вовне. И не понимают этого.       Мейримдилик немного нервно разминала руки, массажными движениями давила на суставы и задумчиво поглядывала на Аю, словно впервые увидела её. Привычка массировать руки была новой, спасибо тоннам теста, замешанным за эти годы, а вот Аю была старой подругой, и Мейримдилик тоскливо было признавать: она не узнала Аю до конца тогда, в наивной юности, и теперь глубины души этой женщины казались ей слишком тёмными.       — Наша беседа напоминает мне собрания в когамдас, — пробормотала она.— Или лагере.       — Есть такое, — Аю усмехнулась, как если бы воспоминания у них были общие.— Нам постоянно повторяли одно и то же правило, помнишь ?«Главное, чтобы ваши рассуждения вели к действиям».       — Это твои рассуждения ведут тебя в пасть к зверю ?       — Пожалуй, — Аю поморщилась, беленькие шрамы паутинкой проступили на загорелом лице. Для неё самой было загадкой, как такое простое желание, как Хранить и защищать завернулось для неё в этот сумасшедший круг на карте Шарта. Пасть зверя — она себе её даже представляла смутно. Впрочем, когда вас сожрали, всегда есть два выхода. По говну Аю уже приходилось ходить.       Словно спохватившись (снова, рассуждения вывели её к странному решению), Аю схватила пекаршу за руку и с нажимом сказала:       — Мейримдилик, тебе действительно нужен арбалет.       Высоко вскинутые брови явно обозначили отношение Мейримдилик к тяжёлым и острым предметам.       — Посмотри на эти руки, — она исполнила несколько грациозных махов.— Мы проходили основы боевки, би-кун, но эти пальцы созданы для того, чтобы делать завитки на булочках и скатывать круассаны, а не оружие держать.       На «этих пальцах» золотом были рассыпаны едва заметные зёрнышки пшена. Аю молчала, разглядывая мирные колосья на чужих руках. Жвалки заиграли под её кожей. Раз за разом она увлекалась и забывала о той части себя, что постоянно сталкивалась с отчуждением. Люди не могли существовать так же, как Аю, потому что они не были шынайы, не имели её опыта и её ценностей. Они могли танцевать с тем же азартом, наслаждаться той же пищей, но в одном они отличались: им никогда не нужно было быть воинами.       Не то чтобы она сожалела о себе. Она сожалела лишь о том, что постоянно забывала про разницу.       — Хорошо, — сказала Аю.— Купи арбалет и руки для него.       Мейримдилик возмутилась, и даже её смех был полон негодования.       — У тебя такой простой взгляд на жизнь !Тебя это погубит.       — А вот и нет, — фыркнула Аю.— Это то, благодаря чему я выживаю каждый раз.       Шрамы на её лице. Тот, глубокий, что едва не рассекал глаз, и кожа под надёжно скрывающей всё одеждой. Мейримдилик не видела Аю столько лет, она не видела эти шрамы раньше, и холодок нежно лизал ей спину, стоило Мейримдилик лишь представить, сколько их теперь было, новых, и как Аю их получила.       — До сих пор не верю, что вижу тебя, одну, так далеко от Орталыка, — прошептала она.— И каждый коргауш в стране ищет тебя. Когда мы виделись в последний раз, это был праздник, у меня в волосах были цветы, а ты...ухмылялась меньше. Я по твоей ухмылке могу сказать, что ты много дерьма поведала в последние дни.       — Пф, это тебе глашатай на каждом повороте расскажет. Популярнее меня сейчас разве что монстры. Они числом берут.       — Как ты собираешься выпутываться из этой ситуации? Если что-то случится.. Жылан тебя с потрохами сожрёт.       При упоминании её имени глаза Аю нехорошо сверкнули, жёлтая радужка особенно дико полыхнула из-под ресниц.       — Не говори о ней, как о каком-то чудовище, — Аю предупреждала; её тон был многозначен и ровен, будто меч на поясе. — Жылан не чудовище. Она самая... Просто, не говори о ней так. Я знаю, у тебя о ней сомнительное впечатление, — Мейримдилик поморщилась, и Аю не стала продолжать. — А насчёт сожрёт... Пусть сожрёт. Так я навсегда стану её частью.       Охнув — скорее всхлипнув тихо-тихо и стыдно, — Мейримдилик приложила ладонь к губам, и против её воли румянец залил тёплые щёки.       — Да вы сумасшедшие, — пробормотала она, насилу злясь, пряча очарованность за суровостью. — Обе. Сумасшедшие.       Аю с серьёзным видом покачала головой.       — О, ты себе не представляешь, — мягкий намёк на улыбку на её губах был волшебнее любого смеха. — Город начался, Мейримдилик. Высади меня здесь. Если нарвёмся на отряд, не хочу, чтобы тебя видели со мной.       Уже видны были городские стены и толпы жителей, входивших и выходивших, следовавших по своим делам. Карета плавно остановилась у обочины, ни одно ведро с ягодами не перевернулось. Аю обняла Мейримдилик на прощание, подхватила свою корзину и выскочила на пыльные булыжники.       — Я ведь услышу о тебе ещё? — крикнула Мейримдилик, весело и нежно глядя ей вслед.       Прибавляя шаг, Аю полуобернулась и отсалютовала ей шляпой.       — Не сомневайся. Когда я начну действовать, тут всем тесно станет.       — И шумно, — добавила она шёпотом.