В один день, по отдельности, вместе

 Чем больше знает человек, тем более насыщена, сложна, неоднозначна и вместе с тем ценна картина мира, которую он видит перед собой. Выбирать из двух цветов (дорог, сторон, судеб, вердиктов) легче. Но это единственное преимущество. Тазажурек принял решение больше не удивляться. Его ожидания от реальности перестали соответствовать истине, которая ещё и здравому смыслу противоречила, и внутреннее сопротивление этому безобразию доставляло ему лишь страдания. Тазажурек отпустил. Расслабился. Жарамсыз, уже несколько лет проповедовавший своему пацанёнку принятие Воли Бога и любовь к миру, от такой перемены стал чувствителен, но слегка недоверчив. Добрые голубые глаза смотрели так, что становилось тепло, будто от объятий, но иногда он задумчиво глядел в воду за бортом шхуны, размышляя над иронией исполнившихся желаний. Кроме него перемен в Тазажуреке никто не заметил — не приглядывались. На фоне матриарха и её дел всё мельчало. «Матриарх», по ощущениям, было слово тяжёлое. Им приложили один раз, будто дубинкой в лицо, и после удара некоторое время казалось, что замок снился, Туншыгу и эта её постная мина (после такого-то заявления!) снились, и даже собственные руки двигались интересно и удивительно, не как обычно. Прижали ладонь к груди, склонили головы и ждали, когда отпустит — или отпустят. Аю рассмеялась, хлопнула своих друзей по плечам, по спинам, взъерошила волосы. «Она не ест людей», — Аю сверкала весельем в тридцать два зуба. Оказалось, они многое не знали об Аю. Никогда не видели её счастливой. Их первая совместная трапеза началась с улыбки. Словно всё заранее простили, погладили по головке и пообещали, что всё будет хорошо, всегда. Не будь эта женщина матриархом, впечатление всё равно сохранилось бы. Неизбежны были эпизоды расплескавшейся от дрожи воды и неловких взглядов на нетронутую тарелку правительницы. Сначала подумали, что матриарх Жылан не просто не ела людей, а не ела вообще. Айтолкын бы не удивилась. Кому-то насколько внеземному пристало бы питаться солнечным светом. — Не можешь? — спросила Аю тихо, поворачиваясь к Жылан. — Да, — ответила та. Вилка в пальцах была зажата лишь для видимости. — Съесть могу, а удержать это тело сопротивляется. Айтолкын даже длинные локоны не помогали прятать неприлично-любопытные, всё ловящие глаза. Тазажурек ткнул её локтем в бок, но через минуту уже и он не знал, что делать с лицом. Аю, словно бы опечаленная ответом, тупо созерцала собственную тарелку, а затем, взяв нож, стала резать мясо и хлеб на небольшие куски, пополам. Нанизав один кусок на вилку, она поднесла его ко рту, оторвала часть зубами и протянула вторую Жылан. За столом было тихо. Аю, жуя, вскинула брови. Мол, ну, угощайся. Жылан долго смотрела на вилку, на жующую Аю, как будто прислушивалась, то ли к звукам на кухне, то ли к своей интуиции. Она придвинулась к Аю, сняла зубами мясо с вилки и тоже начала жевать. Выражение её лица — наконец-то насыщающегося человека, — было бесподобно. Она немного приоткрыла рот: — А ещё? Туншыгу не в первый раз наблюдала, как Аю кормила матриарха со своих рук. Но гостей было жалко. Аю представила их Жылан без изысков: «Они мои друзья. Благодаря им всё случившееся со мной окончилось лучше, чем могло бы». Жылан была снисходительна, словно бы оглядела коллекцию безделушек, к которой ничего не испытывала, но посчитала миленькой. Туншыгу могла бы поклясться, что более длинную подробную версию Жылан выслушала заблаговременно и, пока Аю рассказывала, следила за её интонациями, словами, и решала для себя, разбить безделушки или не разбить. Но то минуло, было за закрытыми дверями, в разуме гораздо более тёмном, чем мог бы предположить любой из друзей Аю. Жылан улыбнулась им и оказала честь сесть за один стол. Они были загипнотизированы ею, разумеется, и последовавший, будто по щелчкам, ход событий восприняли как данность. Они сели за стол, они дошли до реки, они сели на корабль. У Жылан ты либо был частью плана, либо тебя не было. — Заверните его, он едет с нами, — сказала Жылан, указывая на Тунги-Улу, и он, сменивший верёвки, но не положение, тоже не сопротивлялся. Поверх верёвок ему с чужого плеча упал дорогой плащ, двадцать лет томившийся в сундуках замка. — Крой безнадёжно устарел, — Туншыгу чуть поджала губы. — Но так он хотя бы выглядит как безобидный сумасшедший. — Ворот подними. Кляп видно. По реке шхуна донесла их до порта. Жылан нужен был корабль. По морю вдоль побережья Шарта вернуться в Орталык было бы значительно быстрее, нежели пересекать снова все равнины, леса и города, в которых ждали и враги, и друзья, не отличимые друг от друга. Айтолкын вызвалась достать матриарху корабль, на котором не зададут лишних вопросов. Жылан не просила её — так казалось, всего лишь казалось, — и желание быть полезной родилось в Айтолкын будто бы само собой. Она болтала без умолку, суетилась, брови с двумя милыми светлыми пятнышками всегда были чуть приподняты, наивно и открыто. Туншыгу, неизменно где-то близко от матриарха, как важный и постоянно нужный инструмент, считала до десяти, прежде чем оборвать Айтолкын на середине фразы. Обиженное молчание делало Туншыгу хорошо. — Эта женщина не склонна к уступкам, — Жарамсыз приобнимал негодующую Айтолкын за плечи, его голос успокаивал, как большой тёплый зверь. — Она будет защищать своё место в глазах матриарха до последнего. Даже если это очень маленькое место. Ты ничего не сделала, чтобы это заслужить. Просто таковы люди. — Жадность? — Да, жадность. — Почему Аю тогда не такая же сука? — Ну… Она как орёл над облаками. Солнце светит прямо на неё, и ей в голову не приходит, что может быть иначе. — И что внизу есть земля, — добавила Айтолкын. Но она достала корабль. Пираты не бывают бывшими, как и акулы. Фамильный особняк, купленное имя и законный доход маскируют природу, до тех пор, пока не возникает проблема, проявляющая привычные повадки. Кажется, даже её походка стал чуть более неровной. В Айтолкын заволновалось море. — Вот это птичка, просто загляденье! — воскликнула она, упирая руки в бока и задирая голову. — Совсем ещё свежий бриг. Смолу чую! Капитан (это точно был капитан, их отличить так же легко, как главного моржа на берегу) покосился на Айтолкын, будто на вошь, но ответил: — Мне бы твой нос. Здесь только потом воняет, да солью. — Ну, кто что любит, — Айтолкын хмыкнула с хитринкой, но, увидев, как капитан сделал угрожающий шаг в её сторону, затараторила: — Эй, не злись, не злись, я не удержалась. Моряков всегда забавно дразнить. — Судя по количеству зубов, ты это не часто делаешь. — Эй, мои хотя бы не металлические. У него были чёрные глаза, веки вели почти прямую линию, лишь у краёв загибаясь вниз, глубоко пряча радужку и любые эмоции. Скулы, широкие и острые по бокам, чётко выдавались на загорелом лице. Только изящно очерченные, пухлые даже губы да немного опущенный кончик носа придавали капитану некое очарование. — Золото плохим не бывает. Но если тебе не нравятся металлические зубы, можешь проходить мимо, — капитан раскрыл книгу, которую держал подмышкой, начал что-то там записывать. — Сглазишь мне ещё корабль. Моряки крикнули что-то с палубы, капитан ответил. Поодаль, на связанных ящиках с чужим товаром, точно стая, развалились Жарамсыз, Тазажурек, Туншыгу, Аю и Жылан. Тунги-Улу усадили на пристань. Наречие моряков они не разбирали, то была смесь арго с упрощённой грамматикой, но наблюдали внимательно. Айтолкын висела на ушах у капитана: — Я всего-то сказала, что он чистый! Да ладно тебе. Или не хочешь признаваться, что вы её надраивали тут до блеска? Мужики, всегда так... — она вздохнула, причём, совершенно искренне, любуясь кораблём. — Бригантина что надо, крепкая. Ты не переживай, капитан, я не глазливая, даже наоборот, приношу удачу. Особенно в шторм. Капитан захлопнул книгу и пошёл вверх по трапу. — Не интересуюсь, — донёс морской ветер. — Пха, — Айтолкын резво скакала за ним, — знаю я таких, не суеверных. На трап с правой ноги специально шагнул, на поясе дьволовы зубы оберегом висят. Капитан, уже будучи на палубе, остановился и встретил Айтолкын лицом к лицу. Смерть, опасность и битву он, судя по страшным шрамам на голых руках, встречал так же. Пираты к морю спиной не поворачиваются, разве что чтобы пришвартоваться. Широко расставив ноги, Айтолкын улыбалась ему, копируя позу. Набор редких витых ракушек, украшавших длинный конец капитанского пояса, только один особый род людей называл «дьяволовыми зубами». Капитан заметил её говор, заметил, как постепенно она стала менять интонации. Наглость девчонки заиграла новыми красками. — Тегин, — крикнул парень с другого конца корабля, — кок велел передать, чтобы бочки грузили, место нашли! Капитан сверкнул на него глазами, моряк пожал плечами, осмотрел Айтолкын с головы до ног и сгинул. Капитан буркнул, сдерживая медленно закипающий гнев: — Ты от своей компании не отбилась, часом? — Нет, они ждут внизу. Кит, акула, мурена, пара тунцов и щука, — Айтолкын радостно зашагала по палубе, оглядываясь. Любому было ясно, что она на корабле была далеко не новичком. — Гафельный парус не стали устанавливать? — Под шнявой пусть псы ходят, — капитан Тегин бочком подошёл к борту, посмотрел на причал. — Вода наша. Это только подкаблучные по законам берега пасут, им и гафель ставить. — Вольному человеку никакие условные знаки свободы не уменьшат, — Айтолкын сделала по палубе круг, заметила: — Кают-компания маленькая. Окошки да порожки чистые, не спорю, но дышать там, наверняка, не чем, как не противно твои парни там тесниться? Капитан Тегин не понял, кого из группы на ящиках девчонка короновала «китом». Упоминания акулы и мурены, сказанные без угрозы, но со знанием дела, заставили его быть осторожнее. Тегин с удовольствием выбросил бы девчонку с другого борта, чтобы долбанулась башкой о якорную цепь, но не стал. Выжидал. — Стол стоит, карты помещаются, больше там ничего не нужно, — ответил он. Посмотрел ещё немного за борт, подошёл к Айтолкын, достаточно близко, чтобы это стало угрозой. — Тебя кто прислал? Ты чья? К его удивлению, она не отступила. Маленькая и болтливая, она показалась ему пустышкой из тех, кто присасывается к чужой шее и едет на этой шее до конца. А вот, нет же, голубые глаза были полны решимости, и белые пятнышки у бровей только усиливали эффект. Её не смущали ни члены команды, пялящиеся на Айтолкын между делом, ни фигура капитана. — У меня большая семья, — сказала Айтолкын. — Но к тебе я пришла сама. Нам нужно попасть в Орталык, без лишних вопросов и свидетелей. Твоё судно полностью подходит мне и моим друзьям. — С чего ты решила, что корабль идёт на север? — Куда ещё идти пиратам, у которых забитые трюмы? Вам даже припасы ставить некуда. — Вот как, — капитан Тегин прищурился, раздражение закипело в нём, посыпались горячие брызги, и через мгновение у шеи Айтолкын оказалось лезвие длинной хищной сабли. — Ты себя переоценила. Не надо было тратить моё время. Мне плевать и на твою семью, кто бы это ни был, и на друзей. При забитых трюмах, как ты заметила, мне нет резона брать пассажиров. На бриге сто человек экипажа, ни одной женщины. Или у вас с «друзьями» какие-то особые предпочтения, что так рвётесь в общество моряков? Внизу Жылан нахмурилась, вскинула голову, глядя на корабль. Коснулась тыльной стороны ладони Аю. Аю встала и пошла к трапу. Лениво потягиваясь, остальные двинулись следом. — Ну, у тебя, я смотрю, никакого воображения нет, — Айтолкын скривилась, закусила щёку. Нехорошие воспоминания ударили по глазам огнём, заболели свободные и давно зажившие запястья. Ни этому, ни Тегину поддаваться было нельзя. — Мне нужен корабль, капитан, с тобой или без тебя. Но второе проблематичнее. — Какое неприятное расхождение интересов. Моряки, вернувшиеся на палубу, наблюдали молча, обменивались хитрыми взглядами. Как-то особенно громко и часто застучал трап. Айтолкын повернула голову, будто стук говорил ей что-то, пальцем отвела от шеи саблю и подмигнула капитану: — Предлагаю решить вопрос Удачей. Кто-то громко и протяжно присвистнул. Это кок вышел из камбуза под ясное солнышко. Белый фартук сиял, несмотря на пробоины насмерть застиранных пятен. — Серьёзное заявление, — сказал он. — А ты, девочка, потянешь, такой вызов капитану бросать? Тегин, Удача мелочей не любит. Не западло-то с селёдкой сходиться? Тегину, судя по взгляду, было западло. Для репутации любого пирата ввязаться в настоящий спор Удачи и победить было равнозначно поцелую Богини прямо в лоб. Бежать от него — равнозначно несмываемому позору. Но, как и всякая игра со страшными правилами, спор на Удачу вызывал немыслимый азарт. — Ответственность есть, если спор на Удачу выносишь, — пригрозил Тегин Айтолкын. — Твоя семья тебя не воспитала, что ты об этом не знаешь? Горящая, как весна, Айтолкын и глазом не моргнула. Она решилась на то, что самые матёрые пираты редко выбирали в ситуациях «жизнь или смерть», и от собственной дерзости у неё отбило всякое адекватное ощущение реальности. — Мой кит сыграет с тобой, — заявила она. — С хорошей ставкой. Если кит победит, то ты, команда и корабль в нашем распоряжении. Тегин не мог отказаться. Это было ещё одной причиной, почему о вызовах на Удачу слышали раз лет в десять. Зная, как крепко цепляет крючок с такой наживкой, к вызову прибегали редко. — Это должна быть очень хорошая ставка, — сказал капитан, и кончик сабли очертил плавный круг, указывая на небольшую, плотную группу людей у трапа. — Кто тут кит? — Если под китом подразумевается женщина, несущая ответственность за всю компанию, то кит здесь я. Жылан неторопливо пересекла палубу, попутно разматывая лёгкий шарф, оплетавший её шею и плечи. Направленная в грудь сабля Жылан не смущала, отмеренное расстояние в любом случае было меньше, чем то, что она считала личным пространством. Жылан положила руку на грудь и коротко кивнула в знак приветствия. — Ты?.. — капитан опустил оружие. — Вы? — оправился он. Красноречивый взгляд поверх белокурой головы выдал все его мысли. Тегин оглядел быкоподобного Жарамсыза, бесоватую Аю. — Ну, не мне судить, кого другие выбирают в лидеры. И за что. — Мудрая мысль, — сказала Жылан. — Вас ведь интересует исключительно ставка. Она стянула шарф с шеи, немного сдвинула ворот платья, и стальное ожерелье — узнаваемое абсолютно для всех в Шарте, — засверкало на солнце, слепя глаза. — Хорошая ставка? — Жылан поиграла пальцами, вскинула брови. Цепи зазвенели, вспыхнули пластины, ярко подчёркивая надменность зелёных глаз. Побежал ропот, шум. Моряки, поняв, что за вещь была у Жылан на шее, шарахнулись назад. Аю и друзья остались на месте, комично оголённые этим побегом. Тегин же подошёл ближе, разглядывая украшение так, будто оно могло расплестись в тугую змею и укусить. Стальные ядовитые зубы власти. — Откуда оно у тебя? — спросил он. Матриарха искали всем Шартом, искали панически, как маленького ребёнка, исчезнувшего из-под носа. Переворачивали всё, что лежало, вспарывали зашитое, выбивали закрытое. Об этом знали даже пираты, знал последний слепой крот под землёй. То, что ожерелье матриарха было на шее Жылан, для капитана могло иметь лишь два объяснения, и ни одному он не захотел бы поверить. — Я спешу, — Жылан сложила руки на груди. — Почему бы нам не начать? — Спор Удачи нельзя затягивать, — подтвердила Айтолкын. — Те, кто так делали, умирали рано. От беспокойства. Верно говорят, что ожидание смерти страшнее смерти. Жарамсыз, щурясь от бликов, смотрел на бухту. — Верно, — вздохнул он. — Людей давит не жизнь, а неизвестность. — Море – сплошная неизвестность, — ответил ему Тегин, но без обычного презрения моряка к сухопутным неудачникам. Его лицо выдавало какой-то внутренний дисбаланс, сомнения; сотни мыслей проносились в его голове, относя решимость, как шквальный ветер. Но он решился, и это исчезло. — Начинаем, — велел он команде. Так что они начали. Палубу расчистили, растащили оставшиеся бочки, ящики и мешки. Отшвартовались, и корабль, расправляя паруса, пошёл прочь из бухты. Удача испытывала людей в открытом море. Отойдя достаточно далеко от бухты, легли в дрейф. Из кают-компании принесли полированный нарядный ящик с дуэльными кинжалами, который хранили и протирали от пыли специально для такого вот случая. Кинжалы, в отличие от коробки и красной бархатной подушки, нарядными не были: железо, фиолетово-чёрная полированная рукоять. Пара абордажников (их, как и капитана, всегда легко отличить по числу шрамов на лицах) накинули по мотку верёвки через грудь, взяли по кинжалу в зубы и проворно, как обезьяны, начали взбираться вверх по главной мачте. — Не так быстро, — сказала Туншыгу, поймав одного из них за ногу и резко сдёрнув вниз. — Держи. Абордажник, чьё лицо от зажатого в зубах кинжала было и так диковатым, одними глазами показал Туншыгу, что думал о её поведении и скорой кончине. Туншыгу он, разумеется, не впечатлил. Она протянула ему собственный, до болезненной белизны чистый платок. — Протрите лезвия, как закончите, — велела она. — Нечего свою слюну по железу размазывать. Абордажник посмотрел на капитана. Капитан посмотрел на Жылан. — Протри, — кивнул он. Наверху моряки уселись верхом на реи, принялись приматывать верёвку к краю реи, а кинжал — к концу верёвки. Внизу команда торжественно привязывала Тегина к мачте. Настроение на корабле как-то потяжелело, гнетущее волнение давило на грудь. Пытаясь расправить лёгкие и хранимую между ними свободу, моряки затянули песню. Верёвкой опутали руки капитана, затем в несколько слоёв обвязали мачту. Оставшийся конец у матросов отняла Аю. Пощупала шершавые волокна, оскалилась от недовольства. Жылан, ожидавшая у мачты, прикоснулась к её лицу, побуждая посмотреть себе в глаза. Аю посмотрела, мазнула губами по её пальцам. — Завязывай, — попросила Жылан. — Слушаюсь. Когда всё было готово, люди разошлись, кто к носу, кто к корме, освобождая место по бортам. Тазажурек жался к своему праведнику, даже на юнгу зыркал настороженно, прощупывал каждого, ожидая подвоха. Бывалый вор, он оказался в чужой стае. Айтолкын же не могла стоять на месте, расхаживала из стороны в сторону, глаза бегали от абордажников на реях к «китам» внизу и обратно, будто она всем существом своим впитывала морской ветер, корабельную качку и упоительное ощущение риска, пусть даже не её жизнь стояла на кону. — Ты же не злишься на меня? — спрашивала она у Аю шёпотом, подходя близко и наклоняя виноватую голову. — Аю, ты же не злишься? Это она всё решила. Ещё когда вы на пирсе сидели, она увидела про спор на Удачу у меня в мыслях… Не знаю, как она это делает, слышит то, что ей и не собираешься говорить. Вот. Аю, она велела, это её решение. Я бы никогда не посмела. Ты, знаешь, что я бы ничего без её приказа такого и не упомянула. Скажи, ты не злишься? — Нисколько не злюсь, — взгляд Аю был хитрым, горел жёлтым огнём, она подмигнула Айтолкын, потрепала по волосам и кивком велела ей смотреть на мачту. — Я знаю, что это была её идея, что она приказала тебе. Я знаю, почему она это сделала. Честно сказать, мне, для того, чтобы понимать Жылан, не нужно слышать мысли. Жарамсыз, стоявший рядом, вздохнул: — Это в моей вере называется «любовь». Ещё на кухне, когда Аю кормила матриарха с ложечки, а Тазажурек отказался впредь удивляться, Жарамсыз ощутил одну из самых драгоценных вещей в мире — счастье за другого человека. Всё, что они знали об Аю, её слова, что они помнили, её поступки, в один миг наполнилось более глубоким, почти сакральным смыслом. Путь дерзкой, но явно с катушек съехавшей шынайы, путь хаотичный и полный случайных благих дел и сопутствующих смертей, превратился в череду испытаний, покорно пройдённых ради любви, сила которой жутко и сладко заставляла сжиматься сердце свидетеля. — Ты беспокоишься за неё? — спросил Тазажурек, прижимаясь к Жарамсызу плечом. — Что, если мы сейчас увидим смерть ма… тери? — Нет, не беспокоюсь. Ни за одну из них. Посмотри на Аю. Разве хоть одна из них выглядит так, будто это их последний день вместе? — Старик, ты сумасшедший. — Просто верующий человек, Тазажурек, — Жарамсыз хмыкнул и мягко добавил: — Разве ты сам не веришь в удачу? Абордажники приготовились. Кинжалы поблёскивали на солнце, полу-натянутые верёвки двумя крыльями трепыхались на ветру. Оба внимательно смотрели на штурмана, стоявшего на носу. Тот дал сигнал. Кинжалы, будто копья, отправились в полёт. Верёвки натянулись, описали полукруг и понеслись вниз, набирая скорость. Со свистом рассекая воздух, они летели по закономерной траектории, вниз и к мачте. Привязанные спиной друг другу, Жылан и Тегин каждый наблюдали за полётом своей Удачи. Шумело море, скрипели снасти. В молчании — похоронном, как будто кто-то уже умер, — бесконечно долго летели к своей цели кинжалы. Они могли повернуться рукоятью, могли пролететь мимо и, обогнув мачту, пронзить тело или застрять в дереве. Маятником раскачиваться, не нанося вреда. А могли, повинуясь случаю, вонзиться прямо в грудь. Их изначальные траектории всегда соответствовали прямому удару, не зависели ни от силы матросов, ни от самих участников. Ни мастерство, ни ухищрения здесь не имели значения. Только ветер, качка и Удача. Жылан смотрела на острие лезвия, летевшее в неё; не могла и не хотела закрыть глаза. Это была кромка жизни. Жылан вся обратилась в напряжение, в сгусток сопротивления. Смазливое округлое личико преобразилось, являя агрессивную, хищную волю. Просвистели верёвки. Раздался возглас, затрещали натянувшиеся волокна, и тугой деревянный удар погасил вибрацию. Ещё несколько секунд Жылан слышала тонкий крик металла у своего уха. Отрезав пару белых волосков, кинжал крепко засел в мачте сбоку от её головы. — … — Айтолкын открыла рот, но и слова не выдавила. Медленно осела на пол, не чувствуя ног. Рукоять второго кинжала торчала у Тегина в левой руке. Жылан нашла в толпе сбоку от себя Аю; не то чтобы это было сложно, найти тот единственный взгляд, от которого становится спокойно. Аю была в восхищении — неизменно, — и не скрывала бесстыдное абсолютное обожание. Достав из сапога тонкий аккуратный нож, Аю пошла разрезать на Жылан верёвки. Тянуть эту шершавую грубую дрянь по её коже? Ещё чего. Матросы отвязывал Тегина, кок — как единственный на корабле, кто имел дело с мясом, — задумчиво осматривал рану, потирал руки и прикидывал, какой из его инструментов, кухонных и швейных, здесь подойдёт. — Какова была ставка? — Жылан обратилась к Айтолкын через всю палубу, отчётливо и утвердительно, как печать. — На что договаривались, слово в слово? Айтолкын, как была, на полу, набрала в лёгкие воздуха и почти прокричала: — Капитан, команда, и корабль в нашем распоряжении. «Вот как. И даже без сроков?» — Жылан переступила через обрезанные верёвки, неторопливо подошла к капитану Тегину. Он, до мозга костей «вольный» — не зря же дали ему такое имя, — оттолкнул кока, клерка, и, стараясь не трогать всё ещё торчавший в нём кинжал, встретил Жылан стоя. Рядом с Жылан, как гарант соблюдения всех писанных и не писанных правил, шла Аю. Жылан — солнце, она притягивала, слепила, но притягивала. Аю же безмолвно предупреждала, что тянущиеся к солнцу руки могут и откусить. — Удача решила в твою пользу, — проговорил Тегин. — Девчонка, та, пятнистая, должно быть, действительно фартовая. — Ты остался жив, — заметила Аю, — так что не жалуйся. Пират покосился на неё почти с ненавистью. — Свобода и жизнь равнозначны. Жылан посмотрела на кинжал в его плече, на заносчивое лицо, лицо сильного человека, и в который раз подумала про многочисленные капризы природы, которые ни белыми нельзя было обозначить, ни чёрными. Капризы, из-за которых красивые мужчины становятся преступниками, маленькие собачки — домашними любимцами, а слабые люди — якорем на чьей-то шее. И все остаются под небом, как равные. — Если ты довезёшь нас, куда нужно, сможешь оставить корабль и свободу себе, — сказала Жылан. — А, да, и мы делаем две остановки по пути. Возможно, три.