Здесь водятся драконы

      От чувства незащищенности кружилась голова, ком стоял поперек пересохшего горла. Состояние слишком напоминало последствия хорошей пьянки, но он, абсолютно точно, был трезв, как бы сильно не вело рассудок, в этом нельзя обвинить крепкое вино. Только самого себя, за все свои слабости. Все сложнее становилось удерживать спину прямой, хотелось согнуться, чтобы унять острую боль между лопаток, результат проведенного в напряжении часа. Кажется, почти часа, границы времени размылись с того момента, как его украсили следы порки, росчерки шелковой плети. После этой пытки следовала мучительная передышка.       Мышцы затекли, одеревенели, и вместе с ними окончательно онемели туго связанные сзади и теперь слегка покалывавшие при движении руки. Запястья опоясывало жгутом несколько раз, при некотором ухищрении и проворстве можно было изогнуть одну из прижатых друг к другу ладоней и ощупать крепкие путы без единого узла. Не за что было потянуть, чтобы попытаться высвободиться, ослабить натяжение хотя бы для того, чтобы возобновить поток крови: кончики пальцев казались ледяными, контрастирующими с горячим обнаженным телом. Все продолжалось достаточно долго, чтобы сбить первую спесь, чтобы пришло смирение с мыслью, что бегство не будет таким уж простым. Существовали не зависящие от него правила, им нужно подчиняться, дабы избежать проблем.       Но подчинение и Саньду Шэншоу — то, что не следовало употреблять в одном предложении.       Цзян Чэн плохо отслеживал то, как реагирует на происходившее вокруг, чересчур импульсивный, несдержанный, читаемый, как раскрытая книга. Его ненависть, его сомнения, его привязанность, отчаяние, влюбленность: все отражалось на лице. Зная о человеке столь многое, им легко управлять, например, легко заманить к себе интригующим предложением. Неожиданное прикосновение ветерка, буквально обжегшее прохладой кожу, заставило заметно вздрогнуть, поерзав. Малейшей перемены положения хватило, чтобы облегчить напряжение в плечах. Поморщившись, глава ордена мысленно отчитал себя за непростительную слабость, уже слыша приглушенный поднятым веером смех. Именно его дуновение погладило ставшую такой чувствительной кожу, спровоцировав. Противник, стоящий напротив, веселился, стреляя прищуренными глазками.       Он был в более выигрышном положении, значительный перевес. Как минимум, он твердо стоял на обеих ногах, был спокоен за свою сохранность и одет. В одну только нижнюю сорочку, но и это — преимущество. К лицу Цзян Чэна прилила кровь, он отвернулся, свел сильнее колени, пробуя безуспешно закрыться. Голени также зафиксировали, привязали к ножкам резного табурета, чертовски странной конструкции, если вдуматься. У него не было спинки, зато имелось мягкое сидение и идеально подобранная высота, как будто он делался исключительно для одного человека… Какая невообразимая пошлость, тратить средства на подобное.       Руки дернулись, убеждаясь в прочности пут.       — Цзян-сюн, мы ведь договаривались, что ты будешь смирным? Хорошие мальчики не нарушают своих слов, — в хорошо освещенных свечами покоях глаза Не Хуайсана отливали золотистым блеском. Стоило этому взгляду окинуть пойманного, связанного дражайшего друга с головы до пят Ваньиня, как тот начинал чувствовать себя, злясь, исключительно беспомощным. Перед ним был не всем известный «Незнайка», карикатурно падавший в обмороки на Советах, таким его видеть не позволялось никому, пока начатая партия не будет разыграна до конца. Въевшаяся, казалось, в лицо маска шла трещинами лишь наедине. — Ты знаешь, как это расстраивает, я ведь хочу доверять тебе.       Сложенный с сухим щелчком веер легонько ударился о губы самого Не, которые тут же обиженно поджались и слегка надулись, совсем-совсем по-женски. Такая показушная жеманность, как бы она ни раздражала всех бравых воинов-заклинателей, несомненно ему шла, добавляла противоречий и шарма. Будучи хрупким и изнеженным мальчишкой для всех, Не Хуайсан не упускал натянутых поводьев из рук, управляя движением всей разогнавшейся колесницы событий. Приблизившись, он потянулся к растрепавшимся волосам Цзян Чэна, как вдруг тот вскинулся и оскалился.       — Да ни о чем мы не договаривались! — буквально выплюнул слова Ваньинь, сверкнув своими прекрасными, вечно недовольными глазами. Не Хуайсан пожал плечами, подцепив пальцами одну из традиционных для ордена Цзян кос, уходящую в незатейливую прическу, и потянул ее. Туго заплетенный пучок распался, скреплявшая его заколка отлетела со звоном на пол. Расплести волосы не составило труда, прямые от природы прядки закрутились, поменяв форму, и шли очаровательными волнами. Несколько получившихся кудрей обрамляли теперь суровое лицо, придавая ему совсем моложавый вид. — Что ты делаешь?       — Ты такой красивый, Цзян-сюн, даже когда бранишься и злишься, как сейчас, — после всех ухищрений Не Хуайсана внешний вид главы ордена стал еще более непотребным. Волосы упали за плечи, румянец, сползший до шеи, говорил теперь не столько о праведном гневе, сколько о смущении. — Обидно, что ты не позволяешь себе быть очаровательным, если тебя не брать силой. Как же так?       — Заткнись! — рыкнул Цзян Чэн, подавшись вперед всем телом. Нет, нельзя было признавать и самому себе, что меткие слова попадали в цель. Желание опалило затвердевшую плоть, и, если так продолжится, то скрыть постыдный ответ тела будет невозможно. Гордость трещала по швам, но не собиралась сдавать позиций. Подумаешь. Просто у нерадивого мальчишки было время отточить свои навыки, выучить слабые места. Они ведь «приятельствовали» столько лет.       Цзян Чэн замер, напрягшись. Не Хуайсан отошел в сторону, затем вовсе ему за спину, оставаясь вне поля зрения, и, судя по звукам, положил на столик веер. Там же находилась кровать, где втащенный в спальню Ваньинь успел разглядеть какой-то сверток, прежде чем его спешно отвернули, не дав толком всмотреться. «Не подглядывай» — строго прошептали прямо на ухо, толкая за плечи вниз, заставляя сесть. Таким тоном обращались к невоспитанным детям. Так, — как, как черт подери? — все свелось к нынешнему его положению. Что там было? Что пришло в эту непредсказуемую голову? Липкий пот стек с шеи по яремной впадине на грудь, щекоча, Цзян Чэн втянул воздух сквозь сжатые зубы. После череды шорохов, он услышал, как шаги начали приближаться обратно к нему, но стали медленнее и будто бы тяжелее.       Он не успел ничего спросить. К горлу прижалось нечто холодное, вынуждая инстинктивно выгнуться, запрокинуть голову назад, затылком упираясь в бок стоявшего позади Не. Лезвие. Сабля, она не заперта на самом дне какого-нибудь сундука, не забыта в дальнем углу одной из многочисленных комнат дома. Ее сталь давным-давно звала своего законного владельца, требовала внимания, хотела быть прирученной, несмотря на смертельную опасность, затаенную в темной энергии, окутывавшей оружие. Тот смилостивился ответить на ее клич. Чем-то она напоминала самого Цзян Чэна. Он не шевелился, не имея шанса рассмотреть, острым или тупым концом прижата к нему драгоценная реликвия чужого клана. Угрожали ли ему по-настоящему, или это было частью собственной забавы.       — Теперь замолчал ты, — не видя, Цзян Чэн слышал в голосе улыбку. — Разве главу ордена Цзян так легко напугать? — лезвие немного отклонилось, спускаясь по шее, очерчивая изгибы, и замерло у ее основания. Неуклюжее движение, один нажим отделял от смерти. — Каково это, чувствовать слабость? Вам нравится?       — Еще одно слово…       — И за ним последует десяток слов. И ты ничего не сможешь сделать, — странно то, что это чистейшая правда, и, вероятно, поэтому Не Хуайсан говорил так, его голос был сладок, слова произнесены почти нараспев. Обойдя заклинателя, он теперь находился спереди, самый кончик сабли упирался под подбородком, не оставляя ничего другого, кроме как покорно поднять лицо. Из-за их разницы в росте один всегда смотрел снизу вверх, но никогда эти роли не распределялись подобным образом, и глаза Не светятся от удовольствия. — Тебе нравится.       Это не обещание приятных ласк в будущем, а констатация факта, Не Хуайсан прекрасно видел его возбуждение, которое стало болезненным от самого флёра смертельной опасности, которая затаилась в обманчиво невинных и слабых руках. Цзян Чэн знал, на что те способны, после внезапной смерти Не Минцзюэ он сам вызвался тренировать его младшего братца, с которым после минувшего обучения в Гусу не слишком хорошо ладил. Это не было актом милосердия. Просто казалось, что так правильно… Он ведь не знал, что на самом деле за тайны скрывались в истории одного из великих орденов, не знал, с чем связано укрепление наконец-то сформировавшегося золотого ядра Не Хуайсана. Что-то после гибели последнего родственника засело у него внутри, заставлявшее узнавать много нового. Поддержка Цзян Чэна оказалась кстати.       Он породил своего демона.       — Надеюсь, ты думаешь сейчас обо мне, — улыбнулся Хуайсан, заметив отстраненный взгляд мужчины. Острие надавило на грудь, на несколько сантиметров выше рассекавшего ее шрама от удара дисциплинарным кнутом. Любые другие следы, в отличие от этого проклятого клейма, заживут на молодом теле достаточно быстро, чтобы о них никто не успел узнать. Выступившая на месте пореза кровь смешалась с испариной, края раны саднили. Цзян Чэн не изменился в лице. — Или о моем предложении. Теперь ты знаешь, кто виноват в смерти твоей сестры и ее мужа в самом деле…       — Не говори о ней, мать твою, сейчас! Ты только и можешь, что трепать своим трусливым языком, ничего не предпринимая, — Цзян Чэн приподнялся, сам не замечая, как сильней напоролся под тихий испуганный вскрик Не Хуайсана на саблю, и был толчком усажен обратно на место. Можно было поклясться на чём и чем угодно, что в глазах, темнее грозового неба, сверкали фиолетовые вспышки молний. Рука, упершаяся в грудь, испачкалась в алых разводах. Вытирая ее о рубашку, владелец покоев поцокал языком.       — Ведь хотелось, чтобы все было по-хорошему. Но у тебя иные предпочтения, А-Чэн, не так ли? — остававшееся на нем испорченное кровью пленника белье было снято, отброшено в сторону. Нижние штаны предусмотрительно отсутствовали, видимо, чтобы избежать лишней возни.       Ежедневные многочасовые упражнения в течение минувших пяти лет принесли свои результаты, жаль, под привычными нарядами нельзя было по достоинству оценить их. Мышцы стройного тела окрепли, оно всегда было подтянутым, но стало гибким, похожим на натянутую и готовую к выстрелу тетиву. И, как завещали великие, если прицелился — стреляй. Не Хуайсан, удобнее перехватив рукоять сабли, прижал ту к ноге Ваньиня, вызывая дрожь. Холод распространился по телу, путаясь с жаром. Он шумно сглотнул. Два пальца надавили на головку члена, собирая вязкую смазку. — Смотри-ка. Ты такой влажный. Тебе хочется принадлежать кому-то сильному, именно это ты так ненавидишь в себе? Дай угадаю. Поэтому ты так ненавидишь Вэй Усяня. Тебе когда-то хотелось быть с ним, а он предпочел других. Скажи, Цзян-сюн. Когда ты увидел его грозным Старейшиной Илин, твои колени также дрожали от предвкушения?       Цзян Чэн порывисто выдохнул, ритм сердца был бешеным, оно стучало, отдаваясь эхом в ушах. Спекшиеся губы едва получилось разлепить. Он нашел в себе силы пробормотать только одно слово, наполненное ядовитой желчью:       — Трус.       Лезвие ловко вспороло узлы на ногах, не оставляя новых ранений, и Хуайсан без труда столкнул Цзян Чэна с места. Хватило одного меткого удара в солнечное сплетение. Тот с силой приложился о пол, ударяясь затылком, выкрикивая очередное ругательство, которое осталось без ответа. Табурет был толчком отправлен к стене, пока сам юный глава ордена Цинхэ Не опустился рядом с Саньду Шэншоу… Нет. А-Чэном. Заклинатель под ним не имел никакого громкого титула, это была неизвестная никому его часть. Они оба показывали другие потаенные стороны своих душ. На богомола, который на деле обладал душой цикады, нашелся стриж.       Ступня Цзян Чэна больно ударила по ребрам, напоминая, кто он. Перехватывая ногу, которой его безуспешно попробовали оттолкнуть, Хуайсан развел ноги шире, легко устраиваясь между ними. Ему нравилась эта ярость, которой одаривал его любовник, как будто в самом деле не желавший происходящего. Отточенное сопротивление, достаточное, чтобы его почувствовали, но не в той степени, чтобы помешать им двоим. Назвав его «трусом», Цзян Чэн ловко спровоцировал зайти дальше, перейти к самой вкусной части их вечернего свидания. Тонкие пальцы нащупали растянутое кольцо мышц, не требовавшее подготовки, толкаясь сразу тремя, сразу до вторых фаланг, сгибаясь. Не успевшая высохнуть смазка стекла на ладонь по ним, отчетливо капнула на пол, вызывая довольный смешок. Цзян Чэн в кровь прикусил губу, едва не проскулив от безжалостного вторжения в себя. Это были лишь пальцы, хрупкие и длинные, созданные для росписи вееров и каллиграфии. Когда их уберут, придется намного хуже, придется обуздать самого себя, расслабиться.       И все-таки Цзян Чэн, против всей логики, сжался на толкнувшемся в него сразу наполовину Не Хуайсане. Снова и снова, это чувство заполненности изводило, первые секунды от него хотелось избавиться, от этой противоестественной боли. Меж бровей пролегла морщинка, он едва не отстранился, дернувшись назад, но бедра удержали на месте. Лежать на собственных связанных руках, зажатых между спиной и полом, было неудобно, болели как они, так и позвонки, в которые приходилось упираться. Самое мучительное началось с короткими, равномерными толчками, с которыми преодолевалось сопротивление мягкого, жаркого нутра, неподходяще нежного для такой грубости. С каждым последующим приходилось слегка проезжаться по полу, смешанные ощущения разрядами по всем уголкам тела.       Это обязано быть неприятным. Это не должно задевать что-то глубоко внутри, вынуждая трепетать.       — Ненавижу тебя, — до хруста сжимая кулаки, пробормотал Цзян Чэн. Волосы прилипли к взмокшему лбу, рот с припухшими от своих же усилий губами приоткрылся, с трудом сдерживая стоны.       — А-Чэн. Ты ненавидишь всех.       Не Хуайсан мог брать удивительно умело, в нужном темпе, глубоко, практически не выходя из него. Цзян Чэн нисколько не презирал в этот момент самого себя, то, каким вдруг стал послушным, как будто не его использовали как шлюху. Эта разрядка была нужна. Пусть и разводили его грязными разговорами, прекрасно зная, как легко он шел на поводу у эмоций, в этом была своя несравнимая прелесть. Ему дарили возможность снять с себя рано взваленную на плечи ответственность после потери семьи, помогали забыть проведенные без сна недели за работой по восстановлению Пристани Лотоса, помогали… пусть и таким низким способом. Не выдержав, он все-таки обхватил Не Хуайсана за шею, прижимая теснее к себе, прильнув так плотно, что тому пришлось прекратить ласкать его зажатой между ними ладонью.       «Идиот, он в самом деле использовал именно саблю», — проскользнуло осознание, от которого хотелось взвыть. Столько самоуверенности.       Почувствовав вцепившуюся в плечо руку, прохладу кольца на одном из ее пальцев, Хуайсан улыбнулся еще шире и покачал головой. Разумеется, руки они связывали исключительно при помощи Цзыдян, плеть подходила для многого и беспрекословно подчинялась признанному владельцу: Цзян Чэн не был из тех, кто всецело доверился бы кому угодно, позволяя делать с собой все, что заблагорассудиться. Ему нужно было сохранять часть контроля за собой… Иначе ничего бы не вышло. К слову, никогда они не прерывали игр по его воле или по воле семейной реликвии, почувствовавшей угрозу. Потому что Цзыдян отпустила бы господина, вернувшись в первоначальную форму, только если бы тот пожелал этого, но затуманенный похотью рассудок думал совсем об ином продолжении.       Это доказывало удовольствие даже сильнее, чем налитый кровью член.       — Цзян Чэн, разве я разрешил тебе освобо…       — Я согласен, — грубо зарываясь в волосы возлюбленного, оттягивая их назад, чтобы заглянуть в эти бесчестные лукавые глаза, Ваньинь быстро перебил его. — Я согласен со всем твоим планом.       Не Хуайсан, уже успевший направить плакавшемуся ему на досуге Мо Сюаньюю свиток с намеком на существование нужного заклинания, рассмеялся. Как удачно был изгнан тогда этот мальчик, потерявший всякую надежду на счастье, ведь за его счет то самое счастье заполучат другие. Само собой, Цзян Чэн был бы согласен, никакого иного выбора тут не оставалось. Просто нужно было подождать, чтобы до него, наконец-то, дошло, как необходима и вкусна месть, даже распитая одна на двоих.       — Умничка, А-Чэн, — очередное движение двух переплетенных тел, за ним последовал обоюдный стон, утонувший в поцелуе. Иногда быть самую малость плохим, это единственное правильное решение.