Здесь водятся драконы

      Цзинь Гуанъяо… Удивлен. Он не знал, что даже святые, а ни кем другим в его представлении всегда добрый и всепрощающий глава ордена Гусу Лань не был, могут простудиться. Подобные недомогания обходили заклинателей стороной, золотое ядро способствовало исцелению тела быстрее, чем у людей без способностей. Но, видимо, свалившихся за короткое время на Лань Сичэня обязанностей было слишком много. События быстро сменялись, нагромождались друг на друге, вдобавок перед его глазами маячил младший брат, ставший печальнее и молчаливей, бледная тень самого себя. Вэй Усянь умер, Лань Ванцзи, отдалился от других адептов, по слухам подорвав доверие старейшин к себе. Самое заботливое из всех известных Цзинь Гуанъяо сердец страдало.       Тем временем мир заклинателей напряженно следил за ветром перемен в политике, Цзинь Гуаньшань ловко жонглировал фактами на пользу себе, получив необходимую ему для этого власть. Даже смерть законного наследника, казалось, огорчала его по мере необходимого. Лань Сичэнь же из кожи вон лез, сохраняя нейтралитет окончательно восстановленных Облачных Глубин, и напоминал на Советах Орденов достопочтимым господам о важности сохранения мира. Война забирала многое и ничего не приносила взамен, только разбитые судьбы, темные мрачные пятна на картине истории и позор потомкам. Нужно помнить об этом, а не спорить до хрипоты о том, кому достанется освободившееся место Верховного Заклинателя. Довольно юный, он держался лучше многих. И, например, был единственным, кто остужал замечаниями вспыльчивого главу ордена Цзян, от которого порой почти летели искры. Воинствующий Цзян Ваньинь вскипал как по щелчку пальцев.       Стоящий позади Цзинь Гуаньшаня или сидевший же подле него Гуанъяо молча покусывал внутреннюю сторону губ, не меняя любезного выражения лица. По воле родителя приходилось остерегаться любого слова, быть преимущественно глазами и ушами, молчать. Но смотреть на то, как один из Нефритов взваливает на себя все конфликты — тяжко. Тот хотел от себя слишком многого.       Ничего странного, что, навещая названного брата, Цзинь Гуанъяо застал его в лихорадке. Ради визита пришлось сделать крюк, возвращаясь из поездки по очередному отцовскому поручению, вставшим уже поперек горла: он как мальчик на побегушках. Он надеялся, что сердечный друг и разговоры с ним до позднего часа успокоят душу, о болезни он ничего тогда не знал. Лекарь разводил руками, сделав все, чтобы уже завтра Лань Сичэнь пришел в себя и встал, как ни в чем не бывало, на ноги. Сегодня бороться с тяжелым дыханием и замутненным взглядом не имело смысла. Насколько надо было исчерпать ресурсы в такой срок, чтобы дойти до теперешнего состояния? Когда от тебя, в конце-то концов, зависело столько всего, ты обязан о себе заботиться. В этом звучала нотка обиды: если бы не спонтанное решение приехать, воспользовавшись гостеприимством и подаренным нефритовым пропуском, он бы не узнал ничего о состоянии Лань Сичэня.       «Не беспокоить же тебя по пустякам». Если этот человек и его жизнь — пустяк, то весь остальной мир вовсе прах и пепел.       Цзинь Гуанъяо проигнорировал просьбу о прощении за невозможность поприветствовать гостя согласно этикету и плотнее закрыл за собой дверь. Ему не нужна была вежливость, припасенная для других, он не за ней шел, рискуя вновь попасть в немилость за самовольство и задержку приезда почти на неделю. От Сичэня вовсе ничего не было нужно, кроме него самого. Он быстро подошел к кровати, в нерешительности встав напротив, и после давшегося с усилием кивка сел на ее край. Помолчал, расправляя пару складок на простыне, прежде чем потянулся к любимому, выглядевшему непривычно плохо.       Лоб обжег прикоснувшуюся к нему ладонь, обычно бледные щеки залило пятнами нездорового румянца. Цзинь Гуанъяо посмотрел в расфокусированные глаза, вздыхая с грустной улыбкой, и покачал головой. Нельзя так мучить себя. Скрестив руки на груди и готовясь пожурить его вслух, он вдруг весь встрепенулся, мигом теряя все рвение к чтению нотаций. Глава ордена вдруг вознамерился приподняться, опираясь на локти, игнорируя слабость в дрожащих от напряжения мышцах.       — Лежи, пожалуйста.       — А-Яо, я так рад видеть тебя, — все-таки облокотившись спиной о приподнятую подушку, с хрипом пробормотал Лань Сичэнь. К покрытому каплями испарины лбу прилипла одна темная прядка. — Правда, боюсь, что эта болезнь может быть заразна, потому не стоило…       Уголок губ чуть дернулся, приподнявшись выше. Он был в абсолютной безопасности, преисполненный сил, совершенствующий навыки в заклинательстве, подобные болячки ничем ему не грозили. Лань Сичэнь, как и обычно, беспокоился понапрасну, сам это понимая. Иначе бы не накрыл замершую на постели ладонь своей, переплетая пальцы. Горели даже руки. Что с ним поделаешь?       Черная шапка была снята с головы и пристроена на полу, несчетное количество раз она слетала с головы в порывах, от того появилась привычка снимать ее самому. Без головного убора юношеские черты лица изменились, они становились мягче, женственнее, наверное, взяв всю свою красоту наследством от матери. Волосы без сложной укладки, почти распущенные, лежали на плечах, струились за спину. Отметив, что его изучают так же внимательно, как и всегда, Цзинь Гуанъяо с наигранным смущением фыркнул, наклонив голову набок, и заправил за ухо прядь. Каждое движение было отточенным и спонтанным одновременно: прожив достаточно долго в борделе, он имел представление о том, какие повадки считаются привлекательными и как можно понравится мужчине. Но жесты свои он не продумывал, просто иногда пародировал. Случайно, и самому становилось тошно от такого рвения. После этого он почувствовал себя глупо. Страдавшему от жара Лань Сичэню, конечно, нужны эти его дешевые ужимки… По-прежнему удерживаемую руку потянули на себя.       — Ты не мог бы лечь рядом? Ненадолго. Мне стало дурно, и, — но что там за оправдание своей просьбе хотел произнести Сичэнь не стали слушать. Ощущавшаяся с дороги усталость настаивала согласиться на привлекательное предложение, которое сам Яо счел очаровательно невинным. Он охотно забрался на кровать, разгребая скомканное в кучу белье, как будто больной крутился на месте и так, и эдак, и вытянулся в полный рост.       В его случае звучало смешно, несуразное напоминание о недостатке. Лань Сичэнь был намного выше, от изменения плоскости ничего не менялось, он все еще мог прижать его к себе, вынуждая уткнуться носом в ключицу, обнимая таким образом, что Гуанъяо самому себе казался чересчур маленьким. Нередко это выходило как-то покровительственно, но он успел привыкнуть. Отрывистое дыхание слышалось прямо над его макушкой и потихоньку выравнивалось. Было жарко, душно, самому приходилось хватать воздух ртом, от чего губы пересохли в считанные секунды. Таким горячим он не помнил названного брата никогда в жизни, таким напряженным, таким плохо контролирующим себя. На нем не было верхней рубашки, только штаны из легкой ткани, нос щекотало терпким запахом пота, что не внушало отвращения, скорее, наоборот. Это был яркий запах любимого человека, такое не способна испортить и болезнь. Раздумывая о своем, он бездумно провел пальцами по предплечью обхватывавшей его руки, небрежно вычертив пару иероглифов кончиками ногтей. Подняв голову, чтобы посмотреть на Лань Сичэня, Гуанъяо увидел прикрытые глаза, веки и ресницы мелко подрагивали. Уснул? Нет. Достаточно было пошевелиться, чтобы тот ответил на взгляд, приподняв вопросительно брови. Яо отрицательно мотнул головой, мол, все в порядке.       Обычно в это время года в Облачных Глубинах было прохладно, кто бы мог подумать, что вместо озябших пальцев, спрятанных в длинных рукавах, у него от тепла начнет кружиться голова? Было уютно, чересчур, того и гляди, не захочется возвращаться обратно.       Он попытался прикинуть, который час, если из окна так ярко светило солнце. Сколько они наедине? Наверное, следовало собираться, уже в пути написав письмо с сожалением о том, что не вышло остаться рядом, и справиться о самочувствии главы ордена. Лучше только последнее, нельзя допустить, чтобы прочитанное кем-то посторонним письмо породило слухи. Нужно не забываться.       — Лань Хуань, эргэ, я должен идти, а тебе следует отдыхать и продолжать лечение, — без явной охоты протянул Цзинь Гуанъяо и предпринял попытку подняться, но хватка не поддалась. То ли его голос прозвучал слишком довольно в кольце рук, то ли он недостаточно уверено вывернулся из него. Он снова дернулся вверх, намерившись хотя бы сесть, но не тут-то было. Сичэнь сказал что-то неразборчивое себе под нос, сползая вниз, чтобы выдохнуть в шею своего возлюбленного. От неожиданности у Яо приоткрылся рот, он моргнул… и все. Куда тут деться?       С ним обращались в точности так, как дети прижимают к себе любимые игрушки, несмотря на просьбу старших не таскать их всюду, но, сказать честно, встречать подобные капризы у взрослого и мудрого человека раньше не приходилось.       Кажется, лихорадка усиливалась. По крайней мере, Лань Сичэню определенно стало хуже, он теперь не открывал глаза, только терся, как новорожденный котенок, не только лицом, но и всем прочим. Верхнее ханьфу с вышитым на груди пионом безжалостно мялось под этими неуклюжими ласками, принадлежавшими будто юнцу, а не опытному мужчине. Поглаживая плечи, основание шеи, рука опустилась к ребрам, надавливая и без труда пересчитывая их через слои ткани, убеждаясь, что Цзинь Гуанъяо абсолютно точно врал, уверяя, что начал нормально питаться и беречь себя (как будто ему позволят отвлекаться на такие пустяки). Нет-нет, это сложные умозаключения для дурной головы, скорее всего, Лань Сичэнь без задней мысли изучал по новой его тело, провалившись из-за высокой температуры в некое беспамятство. Им руководили скорее инстинкты, нежели рассудок.       Когда касания сместились к паху, Цзинь Гуанъяо перехватил заспястье.       — Ну, Лань Хуань, мне пора, — едва ли сработало, — правда, — он нежно погладил его по щеке, затем отталкивая от себя, игнорируя стремления ухватиться крепче. Гуанъяо успел скинуть одну ногу на пол, чудом мимо оставленной им шапки. Через мгновение раздался вскрик от боли, вонзившийся в буквальном смысле слова в плечо. Нет, выше, почти на открытой шее. Именно туда вдруг немилосердно впились зубы Нефрита. Их отпечаток багряным цветом распустился на коже, пока шипящий ругательства Яо потирал саднящее место. Ощущение было, что от него хотели откусить кусок. — Эргэ! Что это за шутки такие? Тебе ведь не нравилось делать мне больно.       Лань Сичэнь в себя не приходил, не так, как этого ожидали. Прежде подозревавший, что навестивший его А-Яо рисковал подцепить неведомую лихорадку, сейчас он заткнул его поцелуем. Сухие губы неприятно столкнулись между собой, затем язык толкнулся в открытый рот готового ответить Гуанъяо. Почему нет? Он тосковал, ему не хватало этого, возможно, немного иначе, но все устраивало целиком и полностью. Только и ожидая этого, он подался вплотную. Бедра неуклюже притерлись, толкнулись вперед, задевая плоть выпирающей косточкой таза. Поцелуй же выходил все более жадным, влажным. Оторвавшись, Яо перевернул Лань Сичэня на спину. Тот снова издал недовольный звук, тот самый, что показался в начале бормотанием.       Нет. Скорее это походило на рык. Подумать только.       — Я никуда не ухожу, смотри, даже не упрекаю в оставленном тобой укусе. На видном месте, — сладкий голос растекался по уголкам комнаты, и Лань Сичэнь поддался им и севшему ему на бедра Цзинь Гуанъяо. Тот приспустил ворот ханьфу в сторону, оттягивая, демонстрируя оставленный след, — если я буду неловок и воротник вот так задерется, могут быть проблемы. И я все равно остаюсь здесь, с тобой.       Но Лань Сичэнь был не в том состоянии, чтобы оценить проявленное к нему снисхождение, поэтому Яо оставалось вздыхать, поджимая губы. Верхний, а за ним и нижний слой одежд упали на пол, избавив гибкое тело от вынужденной скованности. Гуанъяо потянулся, прогибаясь в позвоночнике под потемневшим взглядом. О, так безумно его любимый «эргэ» на него не смотрел ни разу, даже в самый-самый первый их раз, такая жажда читалась в их глубине. Веяло бы опасностью, будь это кто-то другой. Этому же человеку можно было довериться без сомнения. Или знать, что он не допускает сомнений, доверяя тебе.       — Ты и так устал, Лань Хуань. Я сделаю все сам, хорошо? — и качнулся, как если бы сидел верхом на лошади. Его быстро распалила необычность отношения к нему, почти собственничество, нежелание дать уйти, как будто Яо был сейчас единственным важным человеком, необходимым. Подумать только, тот целиком и полностью в его руках, следует за каждым жестом: стоило приподняться, как тут же тело снизу подается следом. — Тебе сказали лежать, выполняй рекомендации лекарей, для своего же блага.       Лань Хуань заботливый, нежный, начисто лишенных внутренних демонов… Любовь между ними двумя всегда была страстной, но благоразумной вместе с тем, сразу на двух гранях. Такие отношения следовало держать в секрете, хотя они и встречались так часто, как могли себе позволить. Они оставляли десятки меток, но слабых, таких, чтобы одежды прикрывали их. Все всегда сводилось к мере. Кто знал, что под маской сдержанности может быть столько не воплощенного желания? Гуанъяо до мурашек приятно знать, что его хотят, что он — все, о чем думает Сичэнь, даже в таком состоянии, стискивая его за бедра, постанывая, сгорая. Это безумно, чтоб его, льстит.       Пояс без его вмешательства был затянут не туго, Яо легко потянул за него, спуская ниже последний слой ткани, насколько то позволяло упрямо не подчинявшееся его манипуляциям тело. Сичэнь весь вздрагивал, намерившись или перевернуться в бок, или приподняться, или еще как-нибудь помешать и остановить. Словно ему было достаточно нежностей и трения через одежды о все выпирающие части Яо. Когда им вообще становилось достаточно? Снова он держался за свой самоконтроль. Цзинь Гуанъяо нравился милый до глубины души Лань Сичэнь, после всего поднимавший его на руки, относя к приготовленной бочке с теплой водой. Но не меньше, как выяснилось, нравился и этот другой, оставлявший синяки на ягодицах и красноречивые пятна на шее.       Нужно добудиться этой половинки его личности как-нибудь в другой раз, когда у обоих будет больше сил в запасе.       Он обхватывает частично вставшую плоть рукой, едва сжимая, ведет ею снова и снова, пока та не твердеет от прилившей крови. Горячая тонкая кожа, проступающие венки, почти прозрачные капли, доказывающие готовность к продолжению ласк. Стоило им коснуться языка, как захотелось сморщиться: видимо, из-за выпитых в течение дня отваров или самой болезни, но терпкий и всегда почти приятный вкус стал горьким. Гуанъяо не знал, влияет ли что-то из этого и каким образом, всего лишь наблюдение. Он тут же отвлекся, так как после следующего аккуратного прикосновения из легких Лань Сичэня вырвался выдох с каким-то свистом, сипом. Ах да. Он все-таки болен, быть может, провалился в полузабытье, обычное для вызванного жаром бреда. Возможно, успел прийти в себя, и сейчас дыхание сводит от наслаждения. Стараясь быть помедленнее, Яо вобрал в рот член меньше, чем наполовину, удобнее устраиваясь между разведенных ног.       В самый первый раз он не мог себе представить, чтобы он вошел в него полностью, ощущавшийся большим даже в руке… Было страшновато, что потом придется обращаться за целебными мазями от вероятных травм, но ничего не случилось. Удовольствия было больше боли, даже тогда, что говорить о всех последовавших свиданиях. Их были десятки, но сегодняшний день займет в этой череде особенное место. Минуты назад запросто удержавший его рядом с собой Лань Сичэнь вдруг представал беззащитным, расслабленным и открытым. Он беспорядочно стонал вполголоса, прося еще, желая продолжения, когда Яо позволял головке выскользнуть из приоткрытого рта, целуя внутреннюю сторону бедер. Он беззастенчиво подавался бедрами, кусал потрескавшиеся губы, жмурился. От бликов солнца, успевшего сменить свое положение, Цзинь видел, как блестели на висках капли пота. Того, как двигалась ладонь вверх и вниз, не хватило бы, чтобы приблизиться к разрядке. С замутненным же сознанием Лань Сичэнь позволял бы сделать с собой все, что душе угодно.       Прогоняя из мыслей развратные картинки, подброшенные фантазией, Гуанъяо решил перестать мучить его. Он не стал бы пользоваться этой слабостью… нет, не так, он не воспользовался бы слабостью Лань Хуаня, только в его случае, как бы не ныло все внутри от одной идеи: метающийся в постели Сичэнь, не знавший, куда деть руки, сжимающий его в себе все теснее. Он никогда не желал этого раньше. Он никогда раньше не видел, как очаровательно смотрелся на этом открытом лице такой яркий румянец, слишком розового оттенка, тронувший в том числе самые кончики ушей.       Член вошел глубже в горло, Яо помогал себе рукой, направляя его и прикрыв глаза, чувствуя, как, двигаясь, он сам трется о постель пахом. Он как бы невзначай надавил пальцем на сжатое кольцо мышц, не думая проникнуть, но вызывая чуть более отчетливый, гортанный стон, на это легкое давление подались. Дразняще, как манящий к грешному запретный плод, который, будь он неладен, мечтал быть сорванным.       Язык, прижимающий головку к нёбу, слюна с него для облегчения скольжения стекала вниз, пачкая и собственный подбородок. Губы сжимались плотнее, обхватывая туже. Щеки втягивались, стараясь обойтись без громких звуков, способных выйти за пределы закрытых дверей, усиливая напряжение, слегка втягивая плоть. Сичэнь никогда не просил чего-то сверх получаемого, например, взять до самого основания, ему было достаточно того, что это — именно он. Никто другой. Горячка ничего не изменила, потребовалось не так много, чтобы доведенный до определенной степени Лань Сичэнь излился, правда, в чужую ладонь. Горьковатый привкус оставался на языке, этого Гуанъяо хватило с лихвой, чтобы решить отстраниться в последний момент, когда бедра рывком толкнулись ему на встречу.       Без всякого стыда, он вытер пальцы о простыни, которые следовало заменить, улыбаясь. Любимый драгоценный Лань Хуань перевернулся в бок, стараясь перевести дыхание, шумно сглатывая слюну. Нужно было бы привести себя в порядок и поймать кого-нибудь, чтобы попросить принести воды главе ордена, а через пару часов приготовить воду. О таком трогательном Нефрите хотелось заботиться, ничего не изменилось, даже когда тот кончил, оставив любовника неудовлетворенным. Яо собственное желание сдерживал без проблем, к тому же, с ним он справится и сам. А Лань Сичэню требовался отдых. Теперь уже настоящий, без его ухищрений. Но немного позже, ему все же необходимо самому собраться с духом, мыслями и волей, чтобы начать одеваться.       Поведя затекшими плечами, Яо устроился за спиной Лань Сичэня, никогда прежде не обнимая его таким образом, но сейчас… Хотелось так. Он в безопасности, во всех своих заботах и обязанностях — он не одинок.       — А-Яо… Я хотел бы, — сонно пробормотал Лань Хуань, прижимаясь к улегшемуся, наконец-то, Гуанъяо. Чтобы ты отправился в Ланьлин? Остался? Что угодно он был готов услышать, кроме прозвучавшего окончания просьбы, — чтобы ты взял меня.       Это не только ему пришло на ум? Или не таким уж бессознательным был Лань Сичэнь все это время, лишь позволяя сделать с собой что-либо? Любые прихоти. И кто из них еще манипулятор, если это в действительности так.       — Как-нибудь в другой раз, — в глазах заиграло предвкушение от возможного веселья, которое могло повториться совсем скоро, как только кое-кто соизволит выздороветь, — я обязательно запомню твое пожелание.       Ведь эти адепты Лань ужасно настырны, убедительны и клянутся держать свое слово. Сплошная морока.