Здесь водятся драконы

      В большей мере это удовольствие, вскипающая в венах кровь и дуреющая от спектра чувств голова, в меньшей – стремление сделать назло. Но, вполне вероятно, что могло быть и наоборот. Это месть. Месть Цзян Усяню, сводному брату, которому всегда доставалось самое лучшее, вообще все, что он бы не пожелал. Цзян Янли, потому что до нее никак не дойдет: никакого смысла не было в том, чтобы бегать за своим любимым А-Сянем с безответными чувствами, когда у него на носу помолвка с мужчиной. Зачем играть в заботу и родственные чувства, как будто не она плакалась Цзян Чэну лет в тринадцать, ведь отправлявшийся на учебу в частную школу Вэй Ин обязательно отыскал бы себе там неземную красавицу. Повзрослев, она никак не залечит сердце, прикрывая его сколы искренней добротой. У нее у самой не за горами свадьба. И это самое паршивое во всей истории, ведь, заключенный еще между родителями договор об этом браке, для нее свят и нерушим, Цзян Янли смирилась с ним, улыбалась приглашенному на ужин жениху за столом, прикрывая ладошкой лицо.       Месть Цзинь Цзысюаню за то, что он смотрел на нее в ответ.       Это была в первую очередь месть самому себе.       Внутри Цзян Чэна все крутило от лицемерия. Он отстукивал ногой незамысловатый ритм, пытаясь сбросить часть напряжения так, когда мать отдернула его своим комментарием. Едко, громко, как делала это всегда, она спросила, долго ли он собирался воплощать здесь нереализованный музыкальный талант, действуя всем на нервы и мешая спокойно есть? Поддержка отца выразилась только полным сожаления взглядом, обращенного сначала на сына, затем на жену. Он не вмешивался. Никогда. Это тоже было, своего рода, традицией.       Видимо, у них это передавалось по наследству, фамильная, мать ее, черта, как не способность влюбляться нормально и без последствий, пускающих жизнь под откос. Вэй Ин стал исключением, но он был приемным ребенком, и, рожденный под другим именем, видимо избежал проклятья. Иначе назвать это было нельзя, смотря на себя, сестру, на родительскую непрекращающуюся грызню. Три ребенка не были в силах укрепить их союз, и Цзян Чэн горько усмехался вслух каждый раз, когда представлял себе будущее Янли. Очевидно, то же самое ждало и ее. Было одно различие. Существенное. Юй могла похвастаться тем, что знала о супруге все, что нельзя сказать о потенциальных новобрачных.       Что хуже, любить своего сводного брата до кома в горле, вылавливая момент, чтобы коснуться его руки, передавая плошку с супом? Который ты сама варила весь свободный вечер ради одного него. Брата-гея, выбравшего однокурсника в мужья, наперекор всем разразившимся скандалам?       Или хуже все-таки роскошь тонкого кружева, облегавшего стройное тело вокруг торса, тонкие, но безжалостные стальные «косточки», впивавшиеся в бока, выравнивавшие и без того безупречную осанку? Жесткий корсет затягивался на весь доступный максимум, без риска потерять сознание от недостатка воздуха, тонкие шелковые ленты натягивались, обвернутые вокруг крепко сжатых в кулаки ладоней. Надеть подобные вещи самостоятельно было нельзя, и в этом тоже было что-то интимное, сближающее, не сравнимое с прочими ощущение. Все туже и туже, пока не раздавалась хриплая, на грани слышимости просьба остановиться. Так – хватит, достаточно. На спине завязывался тугой роскошный бант, подчеркивавший остроту выступавших лопаток. На белоснежном сетчатом фоне, который опоясывал тело, как вторая кожа, были вышиты распустившиеся бутоны пионов. Ручная работа, изображавшая какой-то определенный редкий сорт, название все время вылетало из головы. Пущенные на ветер деньги. Через ткань проступали ребра, выделялось отсутствие груди и впалый живот. На шее сзади выступали капельки пота.       Нужно перевести дух. Снова и снова, это как маленький подвиг, что для одетого, что для побаливавших от стараний руки одевавшего. Это заминка, время насладиться зрелищем, привыкнуть к нему опять.       Все предыдущие варианты были ошибочными. Точно, хуже – быть в курсе всего происходившего и не иметь представления о том, что делать с этим знанием.       - Аккуратнее, - его отдернули, стоило подступить вплотную, дернулись, как будто обожглись.       Есть ведь мужские корсеты. Цзян Чэн специально искал об этом в интернете, читал статьи, но Цзинь Цзысюань выбирал исключительно женские модели, что казалось недоразумением ровно до того момента, как он их надевал. Это все меняло. Он был создан для неудобного идиотского кружевного белья, которое существовало вообще исключительно ради того, чтобы приносить своим владельцам тысячи проблем. Оно постоянно рвалось, сколько бы ни стоило и каким бы именитым ни был производитель, кололось и оставляло на коже красные отпечатки, раздражение от трения. Еще в течение часа после снятия тело хранило разные отметки: застежки и лямки лифов, линия впившейся резинки прямо под животом, вокруг, каждую ночь разный узор на ягодицах. Все это выглядело, как гребаная карта. Даже одежда имела право помечать его, как свою собственность.       Наверное, заниматься сексом с женихом сестры было с самого начала омерзительной идеей, но тогда верилось, что они не сойдутся. Цзысюань так яростно заверял в этом, что почти поверил сам. Его не интересовала эта простоватая девчушка, тогда – совершенно точно, но ради приличия, и спокойствия обеих матерей, он продолжал встречи. Все, в конце концов, получилось так, как должно было. Люди сходятся. Случайно.       Случайность. Именно она свела их губы в пьяном поцелуе, когда один задержался у другого за болтовней обо всем подряд. Поймавшая баланс на почти месяц шаткая дружба надломилась с треском (и пусть оба убеждают себя, что она вообще была). Цзысюань шипел, просил быть аккуратнее, Цзян Чэн удивленно смотрел на оказавшееся под обычной кофтой белье. Им нечего было обсуждать, почему оно оказалось на нем в тот вечер, почему Ваньиня так повело, почему желание сломать этот идеальный нос на смазливом лице переросло в другое. Выглядело слишком прекрасно, чтобы спорить. Не мужское, изящное, с цветами, прошитыми цветными нитями, розовыми, фиолетовыми, белыми. В предусмотрительно приглушенном освещении можно было разглядеть, что это было лотосы. Нежные, изящные, похожие на те, что украшали визитки корпорации Юньмэн Цзян. Совпадение.       Нетрезвая голова верила в такое. Верила, что один раз ничего не менял.       Он никогда не был с парнями, он ненавидел подобное, считая это извращением, почти разорвав общение с Вэй Ином после его признаний. Он до черта многое подавлял, давясь отвращением к себе, когда снова и снова смотрел не на стройных и фигуристых сверстниц. В сердце неприятно ёкало. Цзинь Цзысюань, со своим недовольным взглядом из-под тонких бровей, явился из ниоткуда. Зазнавшийся, избалованный ребенок, без которого все оставалось бы, как прежде. Цзян Чэн действительно не желал мужчин. Просто тот был слишком красивым, так, что дыхание перехватывало от брошенного в пол-оборота взгляда, вскинутого подбородка. Просто что-то слегка выходило из-под контроля.       - Ты все испортишь, - кроме затянутого корсета и держащей волосы заколки на нем ничего не было. Ничего не мешало чувствовать тепло тела, замершего так близко. Он развернулся лицом к промолчавшему на укор Цзян Чэну, и отстранил его руки от себя. – Ты цепляешься за ткань, я не хочу, чтобы ты снова что-нибудь порвал.       - Тогда ты можешь обойтись без этой херни, чтоб тебя, всем же будет проще, - Цзян Чэн обнял его, вновь прижимая к себе, и носом ведя от скулы к виску. Цзинь Цзысюань сегодня пах чем-то, напоминавшим цитрусы, сладким и с ноткой горечи. Эфирные масла, которые он капал на кожу и легко втирал в нее, были менее стойкими, чем любой парфюм, раскрывались быстрее яркими, очевидными нотами. Обычно это был определенный цветок, как будто тех, что украшали наряд не хватало, но сегодня эти две составляющие не совпадали.       Пахло апельсиновым деревом. В кожу впивались силуэты «Сияния среди снегов».       - Ты знаешь, что не могу, да и не только я, если на то пошло.       Как будто одежда делала их кем-то другим, снимала обязательства и вину (ложь, Цзян Чэн грыз себя постоянно, боясь порой смотреть сестре в глаза). Почему они продолжали свои игры, ведь разве попробовав единожды запретный плод, не должен человек охладеть к нему, потеряв вкус новизны? Если и нет, то все равно, тогда они обсуждали, как избежать свадьбы, ненужной, в сущности, никому. Теперь все стало по-другому. Воспылать к кому-то чувствами в такой краткий срок, это звучит абсурдно и нелепо, как и то, что они не прекратили свиданий. Пытались, Цзян Чэн пытался быть правильным, так, как воспитали его, как он воспитывал сам себя все эти двадцать лет. Но они начинали говорить, дотрагивались до локтя, ловили взгляды. Как будто золотом таких мимолетных контактов заливали трещины внутри.       К черту. Вся правильность скатилась нахер.       «Я люблю ее». Забавно выходило до жути. Ты любишь ее, но продолжаешь проводить ночи, как и раньше, весьма в духе дурной крови. Воистину, сын своего отца, о котором не пускали слухи разве что ленивые. Цзян Чэн ненавидел Цзинь Цзысюаня. Всем сердцем желал ему пропасть, хотя бы из его жизни (хотя бы из его мыслей). Он упускал из внимания тот факт, что сам не желал его отпускать. В этом половина их проблемы, как будто из такой хватки можно было вырваться только по своей воле.       Вторая уже, конечно, в том, что Цзинь Цзысюань ни за что не захотел бы уходить.       - Ты красивый.       Между строк звучало «ты отвратителен, ты так прекрасен, что от тебя тошнит, ты слишком приторный, выхолощенный, сладкий, но даже так, влюбившись в мою сестрицу по уши, ты не можешь вытравить из ее сердца другого, ты остаешься с другим человеком просто потому что». Ты красивый. Но это недостаточно.       - Для тебя, - Цзинь Цзысюань смеялся.       - Нет, не только.       Лепестки цветов под пальцами, как настоящие, их можно пересчитать по одному или насладиться рельефом переплетенных ниток. Молочного оттенка основа, золотистые цветы, разбросанные по ней мастером, в центре каждого крохотный камень. Неважно, драгоценный или обычная пластмассовая страза, на таком, как Цзинь Цзысюань, все смотрелось достойной королей роскошью. Эти кристаллики царапали обнаженный торс, если подступиться вплотную. Цзысюань прогнулся в пояснице, когда чужая рука замерла на ней, надавив, «косточки» корсета болезненно впились в тело, но лицо ничуть не изменилось, сдержав напускную серьезность, недовольство, прочтенное в скривленных губах. Они никогда не следили за тем, в какой момент слетали с них двоих маски отчужденности, трескались, позволяя вырваться другим эмоциям. Не то, чтобы настоящим, но затравленных, забитых глубоко внутри себя. Наверное, творившееся между ними действительно не было любовью. Скорее, единственная подвернувшаяся слишком взрослым мальчикам возможность стать кем-то другим.       Стать слабым. Стать заботливым. Стать лишенным возложенных обязанностей. Стать тем, кем теперь был тот же Вэй Усянь, отрекшийся от родных ради своего пути, кем не смогла бы стать прямо сейчас слишком юная для этого Цзян Янли, без толковой опоры под ногами. Ей нужно время. Время нужно всем.       Цзян Чэну казалось, что он находился на развилке, и было бы гораздо проще решить, куда идти, если бы Цзинь Цзысюань уже не сделал свой выбор.       Губы целовали плечи, жестко, грубо, но только исключительно губы, никаких зубов. Нельзя. Можно было оправдывать эту осторожность тем, что в наполовину женском европейском облачении Цзысюань походил на какую-нибудь заморскую принцессу, особенно если распустить стянутые тугим хвостом волосы. Принцессам не оставляли следов такие вот неосторожные любовники, не так ли? На деле – этот запрет напоминал о неприкосновенности чужого, пусть и нарушался регулярно. Но если ты и совершаешь преступление, то лезь из кожи вон, чтобы не оставлять улик, и делай вид, что один кинутый взгляд не выдавал вора с головой. Им не следовало находиться рядом, потому что их тянуло, как магнитом. Грошовое оправдание супружеской неверности, ребячества и похоти.       Пальцы забрались за нижний край, рассчитанный на более широкий таз, поглаживая низ живота, царапая короткими ногтями. Цзян Чэн всегда надолго закрывал глаза в такие моменты. Ему достаточно было ощущений и без этих прищуренных глаз, в которых отражалось слишком много мыслей. Тем лучше было оставаться непонятыми, не прочтенными. Цзинь Цзысюань не умел лукавить, был таким же прямолинейным, как Ваньинь, из-за чего они успели трижды сцепиться в драке… Но здесь, в спальнях, все было по-другому. Наедине. Здесь сложно было представить, что можно замахнуться, ударить, причинить больше вынужденной ради неестественной красоты боли.       В пылу Цзысюань предсказуемо начинал задыхаться, но никогда не жаловался на это. Он глубоко дышал, наперекор судороге, шедшей по напряженным сдавленным ребрам. Она не прекращалась, лишь усиливалась, стихала. Грудь едва-едва поднималась, борясь со сковавшим ее натяжением. Запрокинув голову, он едва ли не свешивал ее с края кровати, жмурился, пытался вразумить просьбами быть ласковей, нежнее, но Цзян Чэн плохо реагировал на подобные мольбы. Он отыгрывался на чем-то, не грозившем проблемами обоим, и любовнику оставалось тесней обхватывать его ногами, хвататься за плечи, шею, ждать, пока весь этот пыл не сойдет на нет, не стихнет. Цзян Чэну просто было мало. Только вот это одно объяснение. Ведь это бедра Цзысюаня он хотел сжать так, как трещащую по швам ткань. Это его выступавшую ключицу он хотел бы закусить, вместо попавшегося в рот надорванного лепестка.       Но только кружевная ткань, блядски хорошо сочетавшаяся со всем. Со светлой кожей, с золотисто-карими глазами, с разметавшимися по подушке волосами, с лучами рассветного солнца, пробившегося через неплотно задернутые шторы.       - Это последний раз, - прошептал Цзинь Цзысюань, потягиваясь, сбрасывая остатки слабости и дрожи в измученном теле, - А-Ли поговорила со мной о нем, об этом вашем Вэй Усяне. Она правда влюблена в меня, и это последний раз. Нам давно стоило прекратить.       Цзян Чэн раздраженно выдохнул, продолжая смотреть в потолок. В пустоту.       - Ты всегда так говоришь.       - На этот раз тебе придется прислушаться, Цзян Чэн.       - И это тоже, - он поднялся, сев на край кровати, закрыв ладонями лицо. Устало повел плечами, то ли передергивая ими, то ли разминая затекшие мышцы. – Господи, иногда я в самом деле хочу переломать тебе ноги. Ненавижу.       - А это всегда говоришь ты, - Цзинь Цзысюань улыбнулся. Таким, как он, должно быть привычно ставить точки улыбками, но он не привык. Цзян Чэн покачал головой, поднявшись и принявшись одеваться, чтобы поскорее убраться прочь.       Уверенность в чем-либо осталась где-то в прошлой жизни.