Здесь водятся драконы

      Какова мать, таков и сын. Цзян Чэн совсем не походил на отца своим крутым норовом и вспыльчивостью, ни капли смирения и рассудительности. Он плевался ядом, весь колючий, щетинившийся, как стая озлобленных собак, не находящий себе ни места, ни покоя, лишь сверкающий на всех вокруг хмурым взглядом. Такие мальчишки всегда испытывают судьбу, рискуя головой попусту, такие мальчишки всегда наживают себе проблемы и врагов. Что могло быть глупее геройства в одиночку, как будто юность и спесь прощали неосмотрительность? Нет, если ты оступаешься, то, каким бы не было твое самомнение, ты падаешь. Ты собираешь синяки и ссадины и учишься быть аккуратнее впредь. Если осталось, ради чего. Хотя вот его матушка боролась до последнего, даже все потеряв, так что это, наверное, относительный критерий, никогда не поймешь.       Хотя, у нее оставались дети. Мужчины обычно не брали в расчет, насколько драгоценны они для родивших их женщин. Цзян Чэн тоже не понимал, что остывавшее в Пристани Лотоса тело Мадам Юй было жертвой еще и во имя его и сестры, не только ради одних своих людей и незапятнанной славы заклинателей, которую осквернял сам факт правления ордена Вэнь. Жаль, что сын последний подарок не оценил, решив переманить на себя внимание разыскивающих его и Вэй Усяня солдат, дав последнему возможность сбежать. Ловушка сработала, ведь пойманный наследник ордена Цзян - самое важное. До его названного брата руки Вэнь Жоханя доберутся рано или поздно, от того ничего, в сущности, не зависело. Он как дополнение к полному уничтожению семейства Цзян, куда важнее было разыскать ту же старшую сестрицу, пустившуюся в бега, пусть от девушки тоже маловато толку.       Все шло по плану. Как надо, пока не выяснилось, что Цзян Чэн сбежал через двое суток из-за попустительства приставленных к нему людей. Охрана сразу махнула на него рукой: что смог бы сделать заклинатель, лишенный золотого ядра? Не единожды избитый, едва собственной кровью не харкавший от усталости и полученных ран, свернувшийся в углу сарая. Он дышал так шумно и прерывисто, словно был готов в любую секунду отправиться к предкам, так откуда взялись силы на бегство? Симулировал? Копил их, чтобы сделать последний рывок и подохнуть где-нибудь в лесу, спрятавшись под куст? Что ж. Собаке – собачья смерть. Став самым обычным человеком, не способным к заклинательству, он уже все равно что мертвец. Какой в том смысл?       Спустя день явившийся за братом Вэй Усянь также повторит этот вопрос: какой во всем этом, мать его, смысл? Вэнь Нин, прижатый им к стене, начнет клятвенно заверять его, что Цзянь Ваньинь сам куда-то запропастился, улизнул через запертую на засов и замки дверь, и сама его сестра, командовавшая надзирательным пунктом Вэнь Цин, не имела понятия, что ей с подобным известием делать, чтобы сохранить голову на плечах. Всем от этого досадно. Но как можно взять и испариться? Ведь, выбравшись, он непременно бы нашел Вэй Ина, кровь из носу, но нашел бы и сказал, что он в порядке. Как такое могло быть, что данное Юй Цзыюань слово развеялось пеплом по ветру?       Цзян Чэн тоже ответа не знал.       - Чтоб тебя разодрали в клочья, вэньское отродье, - Цзян Чэн не говорил, он буквально рычал, низко опустив голову. Он сидел в неудобной позе на коленях, затекшие ноги начало покалывать, руки за спиной крепко связаны, оставалось сжимать и разжимать пальцы, морщась от ощущения прохладного кольца на одном из них. Бесполезного. Это он сам сделал его таковым. – Ты сдохнешь в муках.       Какова мать, таков и сын. Вэнь Чжулю глубоко вздохнул, прикрывая глаза, считая про себя до десяти, чтобы взять контроль над чувствами. Язык Пурпурной Паучихи был острее, очевидно, ее сыну сейчас мешала думать ярость, которой он так самозабвенно отдавался. Не ему Цзян Ваньиня винить, именно Сжигающий Ядра причина, по которой он не смог бы выбраться сам, из-за кого ускользнула надежда на возрождение своего ордена. Ему не стать главой, потому что одно мгновение разрушило все, связанное с будущим. Цзян Чэн старался не думать, вместо этого давился словами, отчаянием и злобой, прогоняя подступавшие к глазам слезы. Нельзя было не заметить эти покрасневшие, воспаленные глаза, которые смотрели с неприязнью каждый раз, когда приступало время очередной кормежки. Выходило почти насильно. Просто выполняя все необходимое, Вэнь Чжулю обращался к своему внутреннему голосу в поисках оправдания совершенной глупости и, в общем-то, находил.       Этот ребенок был ужасно дорог Паучихе, когда-то похитившей его собственные покой и сердце. Он без сомнений смог лишить его силы, потому что это было необходимо для благополучия ордена Вэнь, и война предполагала определенные действия и последствия. Так всегда, кто-то проигрывает, кто-то побеждает. Но убить безоружного, беззащитного юношу? Отдать его в Огненный Дворец для пыток? Едва ли Цзян Чэну было суждено дожить до такого близкого знакомства с Верховным Заклинателем, ведь уже завтра приезжает Вэнь Чжао, который сам был не против издевательств над пленниками ради своей шлюхи, не отступавшей от него ни на шаг. Ей не позволили отыграться на погибшей Мадам Юй, вполне возможно, что эта дрянь попросит взамен ее ребенка. Тот тоже вел себя с ней неподобающим образом.       Он со всеми себя ведет так, как хорошо натасканный, но плохо обученный пес. Сам не знает, чего Вэнь Чжулю стоило выкрасть его из-под носа своего господина, спрятать в этой никем не обнаруженной раньше лачуге близ Пристани Лотоса, сначала таща волоком, затем удерживая нелегкое тело на мече.       - Хватит. У тебя все равно было только два пути, и ты остался жив.       - И ты хочешь убедить меня, что этот путь лучший? – подбородок резко вскинулся вперед, губы изогнулись в усмешке, обнажая верхний ряд зубов. Точно так, как у готовой к атаке змеи. Вот оно. Позвоночник прошибает током, как если бы от удара активированной Цзы Дян. Нужно схватиться, удержать, чтобы доказать самому себе, что все реально. Цзян Чэна передернуло, он впервые видел, чтобы кто-то смотрел на него так.       Он не знал значения этого выражения лица, но интуитивно понимал, что в нем было что-то неправильное. Он уже открыл было рот, чтобы броситься очередным оскорблением или угрозой, но рядом, за домом, раздались какие-то звуки, не привычные для лесной глуши. Похоже было на шаги. Жилье было давно заброшенным, это не могли быть вернувшиеся после отлучки хозяева. Тонкие старые стены пропускали слишком много звуков, как снаружи, так и изнутри, оба мужчины замерли. Тишина, давящая на барабанные перепонки, прерываемая шелестящим листвой ветром. Ничего и никого. Вэнь Чжулю покачал головой, решив сохранять молчание еще некоторое время, ради безопасности их обоих. Он поднял чашу с целебным отваром, который излечивал внутренние повреждения тела Цзян Ваньиня, и направился к нему, но не успел сделать и шага, как получил сильный удар в голень. Тот умудрился изловчиться и перевернуться в последний момент, чтобы оттолкнуть спасителя от себя. Пошатнувшись, Сжигающий Ядра расплескал часть лекарства, но остался стоять на ногах, сохранив равновесие.       Цзян Чэн рыкнул, глянув исподлобья.       - Я не буду жрать из твоих рук, - кривясь, сказал он.       - Вчера и позавчера вы, молодой господин, успешно с этим справлялись, - Вэнь Чжулю опустился на одно колено перед ним, отставляя чашу в сторону. – Что сейчас не так?       - Я был почти без сознания два этих дня! – лицо окрасили пятна румянца, выдавая стыд, который испытывал молодой господин за подобную слабость.       - Не кричи. Тебе так необходимо доставлять неприятности всем вокруг? - предостерег Вэнь Чжулю, пытаясь с усилием влить меж плотно сжавшихся губ горький отвар. Вдруг Цзян Чэн, проливая на себя остатки еще теплой жидкости, оттолкнул всем корпусом чужую руку, поворачиваясь боком, закрываясь, насколько позволяли стянутые умелыми узлами руки.       - Да чтоб тебя! С чего ты решил, что будешь указывать мне?! Потому что я должен бояться такую мразь, лижущую пятки хозяину, как ты?!       Цзян Чэна трясло от гнева, от обиды, от чувства несправедливости, потому что громкие слова, за которыми ничего не стояло - это все, что у него было. Он как будто специально пытался приблизить ими свою смерть, бесполезный, никому ненужный, ни Вэй Усяню, на котором теперь вся ответственность, ни сестре, которую не смог разыскать. Мать и отец на том свете повторно должны были бы умереть от стыда за него и разочарования, единственный сын предал, пусть и не своей волей, но каждым своим необдуманным шагом, девиз дома. Не просто предал, растоптал его в грязь. Он задыхался. Прямо сейчас он просто не мог вдохнуть от вставшего поперек горла кома. - Потому что...       Широкая мозолистая ладонь зажала еще приоткрытый рот на самом последнем слове, стискивая так, что рисковала вывихнуть челюсть. Слова застряли, остались на кончике языка невысказанными. Вэнь Чжулю смотрел на метавшие молнии глаза цвета самого ненастного грозового неба и где-то глубоко внутри себя умирал от воспоминаний и нереальности ощущений. Никогда бы в жизни он не осмелился так заткнуть Юй Цзыюань, пребывая в каком-то благоговейном страхе перед Пурпурной Паучихой, как и все, кто бывал с ней на Ночной Охоте. Но перед ним - не она. Схожие черты лица, идентичная манера держать себя, плоть от плоти, кровь от крови, и все-таки этот мальчишка был совершенно другим. И он спас его. Подумать только. Едва ли тут помогут глупые упражнения с дыханием для возвращения самообладания.       Вэнь Чжулю сглотнул.       Цзян Чэн стиснул зубы, так, что почти в кровь прокусил кожу, солоноватый вкус кожи пощипывал на языке, разъедал потрескавшиеся губы. Руку не убрали, не отдернули, как сделал бы любой нормальный человек, нет, Вэнь Чжулю смотрел на него так, как минутами ранее. Желанно. Так смотрят, только сейчас это удалось понять, на смазливых девок, которым хотят раздвинуть ноги в подворотне. Поэтому он не мог понять, чего от него хотят, так не смотрят на наследников великих орденов, так вообще не смотрят на мужчин. Или только кажется? Попытавшись пробормотать что-то о схожести с обрезанным рукавом, Ваньинь понял, что получалось скорее мычание. Идиотское, набор звуков, не слова и даже не слоги.       Зажимавшая рот ладонь сместилась выше, пережимая теперь и нос. Попытка вывернуться не увенчалась успехом, а времени на то, чтобы вдохнуть достаточно воздуха попросту не дали. От его нехватки спустя полминуты перед глазами расплылся расфокусированный мир, поддернутый темной дымкой, только тогда его отпустили, позволяя несколько глубоких вдохов, смешанных с хриплым кашлем. Вэнь Чжулю снова вернул ладонь на то же место, заткнув, не дав ничего сказать, в его глазах – десяток лет безответных чувств, взгляд преданного зверя, который убежден, что делает все правильно, раз так велят инстинкты. Мадам Юй мертва. Это, надо было с самого начала признать, эгоистичная попытка удержать ее призрак подле себя. Пусть придется переступить через чью-то надломленную жизнь.       Цзян Чэн снова толкнулся, но ногу перехватили под коленом, удержав. Ему оставалось податься назад, дернуться, чтобы вжаться в стену спиной, смотря перед собой, не моргнув. Ладонь Вэнь Чжулю, сколько не терзай ее укусами, как приклеенная, следовала за ним, не давая ругаться, мешая нормально дышать. Какая-то из внутренних ран начала острее ощущаться всем телом, разгораться болью прямо в солнечном сплетении, но Цзян Чэну не давали шанса объясниться. Игнорировали болезненную бледность, выступившую испарину, стучащее бешено сердце. Все хорошо. Это будет частью дрессировки, потому что, если Ваньинь хотел в самом деле отомстить всему могущественному ордену, ему предстояло стать чуточку сильнее. И, для начала, как минимум выжить.       Мадам Юй откусила бы по локоть эту ненавистную руку, если бы та только протянулась к ней. Цзян Чэну приходилось только болезненно морщиться, давя тошноту, и грызть самого себя. Вэнь Чжулю слабо улыбнулся, одним уголком губ. «Почему ты ушел к Вэням? Почему вы все так стремитесь под их крыло?» спрашивала его Цзыюань, замахиваясь искрящейся плетью над головой, но у него был другой, не озвученный при потаскухе Вэнь Чжао вопрос: почему такая сильная гордячка вышла замуж за нелюбимого мужчину, идя на поводу у семьи? Почему осуждала выбор жить ради себя, если никому не сделала лучше? Столько лет непонимания. Само собой, сын не должен страдать за ее проступки.       Но в мире вообще происходило многое из того, чего быть не должно.       Кусачий поцелуй мстительно впечатывается в шею, в плечо, с которого без труда стянуто потрепанное ханьфу. На фиолетовой ткани разрывы, следы грязи, собственной крови, одежда как карта пройденного за последние дни пути, который длиннее всего, что было прожито до этого. К такой боли нельзя привыкнуть, это не кулак, ломающий нос, не оставлявший трещины в ребрах удар ступней. Зубы оставляли четкий отпечаток, как руки мастера на податливой глине, закрывавшая половину лица ладонь повела в сторону, заставляя откинуть голову набок, оставляя открыться. Это сродни чувству обнаженности. Беззащитно, слишком, от поднявшейся температуры закружилась голова, но Цзян Чэн продолжал вырываться.       Какая разница, какие у него ранения? Это чересчур, этот кошмарный сон было необходимо прервать, остановить. Из которого нужно было вырваться любой ценой.       Какая разница, что в голове и между ног зарвавшегося щенка, не знавшего слов благодарности? Если его ключицы так похожи на те самые, на которые он молился?       Когда Вэнь Чжулю оказался сверху, Цзян Чэн осознал, насколько он в ловушке. Его брыкавшиеся ноги стиснули по бокам, прерывая любые дальнейшие попытки, стена позади не давала оттолкнуться, чтобы выгнуться и попытаться скинуть с себя заклинателя. Его вес чувствовался всем телом, его жар, его руки, причинившие столько невозможной боли, но продолжавшие это делать. Он по-прежнему целовал его плечи, когда прижался вплотную, вырывая из самых легких гортанный испуганный возглас. От неприязни все внутри стянулось узлом, сжался и сам Цзян Чэн, давясь, кашляя, несмотря на препятствие. Губы обхватывали по случайности чужие пальцы, и тошнота накатывала с новой силой. Его хотели. Хотели, как продажную тварь из публичного дома, а он не мог позволить себе отпор.       Как будто следовавшего одного за другим унижения было недостаточно, как будто он мало желал себе, в конце концов, исчезнуть.       Ничего. Его обездвижили, не давали право на голос, двигались исключительно так, несдержанно, беспорядочно, как будто обезумев. Заполучив самое необходимое и действительно желанное. Вэнь Чжулю гнал от себя мысли о том, что все намного лучше, чем могло бы быть. Твердая плоть не могла не быть тому подтверждением. Ему нужен был именно этот характер, которым обладал Цзян Чэн, ему нужна была именно его нынешняя слабость. В этом сочетании юнец становился идеалом. Он – сын своей матери, но слава небожителям, что все-таки не она. Поцелуи перестали окрашивать кожу кривыми следами-отметинами, они ласкали, надавливали на ставшую чувствительной воспаленную кожу, горячее дыхание щекотало шею. Много. Цзян Чэн словно провалился в марево дурмана, в другую реальность, не обращая уже внимание на собственную слюну, стекавшую после всех попыток закричать по внутренней стороне ладони, размазываемую по щекам.       Грязно. Он выглядел так, с распущенными волосами, зажмуривший глаза, вгрызавшийся зубами как по привычке. Стремись к невозможному. Что делать, если все вокруг стало невозможным, не подходящим для того, чтобы сохранить рассудок?       В следующее мгновение он укусил подставленные губы, вцепившиеся в его собственные, укусил протолкнувшийся между зубов язык, от неожиданности дернувшись, подкинув вверх бедра. Столкнувшись с чужим, чтоб оно было проклято, возбуждением, и собственным ужасным разрядом удовольствия, волной спустившимся по напряженным ногам. Его обожгло в точности, как в тот раз, он готов поклясться, как когда пришедшийся в нужную точку удар лишил его разом абсолютно всех надежд. Вэнь Чжулю замер. Яростный поцелуй прекратился, но рот не исчезал еще секунд пять. Цзян Чэн почувствовал выдох, дрожь на губах. Он не открывал глаза. Вэнь Чжулю поднялся рывком, смотря на Ваньиня, который как в камень обратился, не шевелясь.       Взъерошенный. Губы припухли, стали почти алыми. Все стало сплошным отпечатком руки Сжигающего Ядра, въелось намертво куда-то глубоко.       Что это было? Что это было для них обоих?       - Я сделаю тебе еще отвар, и ты его выпьешь, - низкий голос Вэнь Чжулю узнавался плохо, звучал вовсе как из-под толщи чего-то. Цзян Чэн поджал к груди колени, сводя их сильнее, качнув головой. Соглашаясь.       Цзян Чэн моргнул, ничего не понимая, и, на деле, ничего понимать он не хотел. Ему нужно переварить все это… нет. Ему нужно пережить. Еще немного. Чтобы, как, судя по всему, окажется потом, долго убегать от самого себя, отгоняя наваждение памяти прочь. Жить во благо других, чтобы, наконец-то, забыть о чем-то, свербевшим в сознании.       Какова мать, таков и сын. Будь оно неладно.