Здесь водятся драконы

      Верхняя мантия, черная и без кланового герба, распахнулась шире, под ней ничего не оказалось, да и она грозила вот-вот слететь с плеч. Никакой полагавшейся нижней рубахи или иной одежды, только обнаженный торс, по рельефу которого капли пота скатывались к низу живота, теряясь в дорожке темных волос. Мускулы Вэй Усяня притягивали взгляд, натренированное и сильное тело, овладевшая им тьма подчеркнула его совершенство. Он двигался с небрежной грацией, приближаясь к застывшей напротив девице, которая расфокусировано смотрела в ответ. Ее взгляд пуст, даже у бывалых шлюх что-то менялось в выражении лица при встрече с очередным клиентом. Обнаженный мужчина, так напоминавший хищника, вызывал у любой женщины две предсказуемые эмоции: либо похоть, либо панический страх. Нередко они сладко путались между собой. Тогда получалось особенно хорошо.       Флейта, зажатая в вытянутой руке, подцепила пряди волос, обрамлявшие округлое личико, и отвела их вбок. Безымянная красавица не шелохнулась, губы не сомкнуты, по ним расползалась намазанная тонким слоем киноварь, скрывавшая нездоровую бледность. Можно заметить, что небольшая выпуклость груди не вздымалась, не дрожали ресницы. Очередной живой мертвец подле Основателя Темного Пути, первого и единственного в своем роде, очередной бездумный труп, обмотанный слоями тонких газовых вуалей, подчеркивавших формы и не скрывавших всего сокровенного.       Уголок губ Вэй Усяня приподнялся, он грубо ущипнул через ткань сосок и кивнул. Мертвячка, подобно марионетке, прильнула к нему, потираясь носом о шею в пародии на флирт. Все заигрывание сводилось к четким командам и их исполнению. От ее волос пахло дымом благовоний, пара флаконов эфирных масел втерта в каждый сантиметр серой кожи, заполнила все сгибы и поры, вытеснив затхлость. Вэй Усянь был богом, одновременно и демоном в окружении гарема из оживленных им же девиц.       Девушки, все до единой, в самом деле, симпатичны, как на подбор, некоторых из них он каким-то образом заполучил совсем теплыми, души их не успели отлететь от своих пристанищ. Почти все они появились за минувшую «Аннигиляцию Солнца», он собирал их, словно принося извинения за несвоевременный уход. Такие могли улыбаться, пародировать смущенное хихиканье и кокетливо щуриться. Способности заклинательства порой кажутся безграничными. На контрасте с ними были те, у кого глаза целиком застилали белые пятна, а лица напоминали маски.       На последних Цзян Чэн не смотрел, он вообще как будто не видел никого, кроме своего названного брата. Тот, в свою очередь, без лишней спешки выпутывал из облачения компаньонку, выбранную на грядущую ночь. Повинуясь очередному приказу, она упала на колени, пальчики с длинными ноготками огладили стройные ноги, метнувшись вверх, царапнув внутреннюю сторону бедра. Алая киноварь размазалась по головке стоящего члена, который легко проскользнул в широко раскрытый рот на всю длину сразу, доходя до самой глотки. Лучше не думать, кем она была прежде, до того, как оказалась насаженной на плоть на глазах двоих наблюдателей, в толпе своих молчаливых «сестер». Лучше не думать, остались ли у нее родные, тем более возлюбленный или жених.       Распущенные волосы, густые каштановые волны, покачивались в такт толчкам. Управляемая, она не видела иных целей своего существования, кроме абсолютного подчинения. Никто живой не мог бы отдаваться так же.       Запрокинувший голову назад Вэй Усянь хрипло рассмеялся, посмотрев на Цзян Чэна.       — Глава ордена Цзян чем-то недоволен? — и смех повторился, когда названный удивленно вскинул нахмуренные брови. — Ты смотришь так, будто готов сослать меня к праведникам из Гусу Лань, чтобы я отмаливал свои грехи.       — Ничего подобного, просто…       — Ты сам пожелал присоединиться, — ему не нужно держать затылок мертвячки, она не нуждалась в дополнительном контроле, ведь та и так полностью отдана ему. Пальцы, невыносимо длинные и знакомые, бегали по корпусу Чэньцин, постукивая. — Я могу отдать тебе на растерзание Вэнь Линцзяо, эту потаскушку. Мне удалось привести ее в порядок, так смотрится она, несмотря на пережитое, весьма сочно. Ты можешь отыграться на ней за все, как заблагорассудится.       Никто из предков не одобрил бы подобную месть, никто не одобрил бы и того, что Вэй Усянь до сих пор адепт ордена Цзян, сомнений в этом не допускалось. И все-таки соглашаться?       Цзян Чэн колебался, он твердо хотел сказать «нет», ему не нужно все это, он пришел, ведомый иного рода запретными желаниями, похотью более грязной. Настолько низкой и сильной, что он казался себе животным, никак не человеком. Безответная влюбленность, зревшая внутри годами, дошла до точки. Влечение горчило, как настоявшийся чай с добавленными ломтиками имбиря, от пары глотков которого все бы горело и жгло бы язык, с которого нужно сорваться словам. После возвращения Вэй Ина с того света, когда они вдвоем положили конец загнанным в угол брошенной лачуги псам, между ними что-то изменилось необратимо. Убийство не могло объединять людей, но, расправляясь с изувеченным Вэнь Чжао, с ног которого сходило ломтями мясо, а ожог превратил голову в сплошное несуразное пятно, их близость стала сильней и острее.       Не понимавший, что с этим делать, Цзян Чэн не находил себе места, становясь в глазах адептов собственного ордена все злее. Вспыльчивость молодого господина пугала хлеще, чем когда-то державший всех в узде норов его матери. Ее наказания чаще имели смысл, в отличие от его воспламенявшейся в миг ярости. И все потому, как глупо, что он вожделел мужчину, и ненавидел себя за это. Он тянулся к силе, сокрытой в нем, с которой ему никогда не совладать, не сравниться и в половину.       Он знал, что, если бы признался, Вэй Усянь не отверг бы его, согласился бы на одну и все прочие разделенные на ложе ночи. Это не взаимность, но понимание: он прекрасно осведомлен о том, как сильно действовал на людей. Как многих привязывало к нему точно цепями, и, раз так сложно устоять, почему бы не удовлетворить фантазии родного человека? Цзян Чэн не хотел этого, не переступил бы через себя. «Обрезанные рукава» отвращали, он дважды наказывал под своим командованием мальчишек за подобные отношения, которые вдруг раскрылись в военных походах. Это вопрос принципа. Чести. Или иллюзии, что она оставалась.       — Давай ее, мне все равно, но эта дрянь мало выстрадала при жизни, — Цзян Чэн дернул плечом. — Никак не могу понять, что ты находишь в гнилых телах, заполнив ими весь этот дом.       — Покорность, — предположил Вэй Усянь так, как если бы произнес первое пришедшее в голову слово. — К тому же, они не гниют, ты это прекрасно знаешь. Да и забавно выходит, что меня осуждали все, кому не лень, а в итоге мои старания помогли победить в прошедших битвах, мои дамочки тоже участвовали и не мало. Заклинатели бы не справились без услуг «проклятого отступника», верно?       Отвечать не нужно.       Цзян Чэн смотрел на подходящую к нему невысокую женщину, при жизни славившуюся своей красотой: та в значительной мере угасла, но по-прежнему угадывалась в отдельных ее чертах. Аккуратная родинка на щеке, придавшая ей раньше шарм, теперь расплылась, став нелепым пятнышком, будто Вэнь Линцзяо запачкалась грязью. Эта маячившая точка раздражала. Не задумываясь, Цзян Чэн дал ей пощечину, звук глухого удара разлетелся по углам комнаты, а голова мотнулась в сторону. Хрустнули шейные позвонки. Собранные в два пучка свалявшиеся волосы скосило, в них оказались криво вплетены свежие мелкие цветки. Прихорашивания не справлялись. Тяжелые груди висели, колыхались при новом шаге, пока мертвая наложница переступала с ноги на ногу в поисках равновесия, которое легко теряло окоченевшее тело.       Раздался низкий бархатистый стон Вэй Усяня, насаживающего на себя рот безымянной. Темное одеяние съехало, смялось до локтей складками. Цзян Чэну стало тяжело дышать от открывшегося вида. На груди виднелся шрам от клейма, въевшиеся в нефритовую кожу солнечные лучи Вэй Ин присвоил, сделал своей частью. Он подчинил тех, кто так стремился забраться наверх. Никакого смысла в том, чтобы скрывать метку, переставшую быть позором.       Цзян Чэн вдруг понял, что взять женщину, живую или мертвую, стоя рядом с ним, воплощающим несчастья и страсть, невозможно. Его вывернуло бы наизнанку, если бы он только попытался.       Вэн Линцзяо ждала распоряжений, готовая по команде приступить к ласкам, ублажить того, на кого бы ей указали, или убраться восвояси. Она отталкивала и раньше крикливостью и взбалмошностью, погрязшая в недостойном для подобной дряни с низов высоком о себе мнении. Она оставалась такой, будучи послушной, лишенной собственной личности. Нет. Она стала хуже, намного, Цзян Ваньиня передернуло от мало-мальского шанса близости с ней. Дурноту, зеленцой окрасившей щеки, заметить было легко.       — Вы так неуклюжи в обращении с дамами, о высшие силы. Вы оба, да-да, — Вэй Усянь ногой оттолкнул от себя девушку, закончив с ней. Глотательные рефлексы отсутствовали у восставвших тел наравне со рвотными, потому, упав, она выпустила из распахнутого рта вязкий комок спермы, розовой от размалеванной по губам краски. Он стек по подбородку на деревянные доски пола. — А-Нин, подойди ко мне. Чего ты замер в углу, думаешь, что я про тебя забуду? Про своего-то дорогого друга?       — Поражаюсь твоему скудоумию, — выдохнул Цзян Чэн, изобразив безразличие. Вэнь Нин казался ребенком, потерянным и затравленным, который был в ловушке и не понимал, как из нее бежать. Его сгубила слепая вера в Вэй Усяня. Еще одно доказательство, что тот сущая кара для всего и вся. — Зачем тебе понадобилось забирать этого щенка из Цишаня? Мнение Совета однозначно, узнает кто-то один о твоем благородстве, и несдобровать всем нам. Каждый Вэнь должен быть предан смерти.       — Кроме тех, кто ни в чем не виноват. Пока его сестра скрывается, а кучка детишек отдана на перевоспитание в Облачные Глубины, за ним кто-то должен присматривать. Вэнь Цин не переживет, если с ее братцем что-то случится, а ее навыки… Сложно переоценить, она важна. А-Нин, — Вэнь Нин вздрогнул, заметив, как подошел к своему наставнику на расстояние меньше ширины ладони. Пока молодые господа увлеклись разговором, он увяз в размышлениях о чем-то. От неловкости зарумянилось совсем детское лицо, ведь это такая наглость с его стороны, ведь если бы не обращение по имени, он наверняка бы с дуру врезался в Вэй Усяня, — я не собираюсь тебя съедать живьем, что за моськи ты мне корчишь? Один краше другого, что сказать. Хотя, признаюсь, ты в самом деле выглядишь вкусно, чересчур, чтобы отказываться…       — Г-господ-дин Вэй…       Заикание бесило особенно. В этом сходились и глава, и старший ученик ордена Цзян, синхронно похожим образом поджавшие нижнюю губу. Вэй Усянь схватил свободной рукой за подбородок, заставив посмотреть себе в глаза, не искоса, не исподлобья, не прячась за неровной челкой.       — Тц.       Внутри Цзян Чэна колыхнулось странное чувство правильности происходящего, противоречащее здравому смыслу. Собственные глаза сопротивлялись подлинности того, что видели, но именно это и было реальным. Ломалось устройство мира, в которое верилось с детства.       Вэй Усянь поцеловал Вэнь Нина жадно, как будто на самом деле решил откусить от него кусочек послаще, впился в распахнувшиеся на выдохе пухлые губы, проникая меж ними языком. Передние зубы звонко стукнулись друг о друга. Ненасытное тело, опьяненное метавшейся в жилах тьмой, притянуло к себе добычу, не сопротивлявшуюся, крупно дрожащую на прикосновения в ответ. С подбородка ладонь легла на загривок, сжимаясь, не позволяя отстраниться от нехватки воздуха, чего Вэнь Нин и не собирался делать. Можно поклясться, он получал желаемое и тянулся за большим, обнимая широкие плечи, давясь какими-то звуками наслаждения и боли, которыми одаривали укусы. Откликалось все, чуть-чуть, и его тонкие ноги взметнутся, несмотря на неудобные слои ханьфу, на пояс Вэй Усяня, обхватывая, раскрываясь перед возбужденным членом, пачкая белые одеяния пятнами.       А-Нин бы не смог на такое отважиться. Он умирал от проявления заботы, от доброго жеста, к нему обращенному, за нежность принималась и подобная грубая дерзость. До изнеможения довел бы даже тычок под ребра, чего говорить про напористые поцелуи. Мальчишка тек из-за подобного, как продажная девица в переулке, и скрывал это из рук вон плохо.       Цзян Чэн отворачивался и представлял альтернативную версию себя, избавившуюся от угрызений. Между ним и Вэнь Нином была разница. У последнего не было ответственности, ничего не менялось от того, что он стал неприхотливой игрушкой, неприкосновенной собственностью Вэй Ина. А-Нин добровольно находился подле него, решив служить до самой смерти, глупый бездарный ребенок. Влюбленный. Вэй Усянь умел, мать его, влюблять.       — Оставь нас с Цзян Ваньинем, хорошо? Иди пока что в соседнюю комнату, — он заправил волосы погрустневшего Вэнь Нина за ухо, тот быстро замотал головой, на ватных ногах прошмыгнув прочь. Колени при ходьбе сжимались, скрывая предсказуемые последствия, а Вэй Усянь продолжал посмеиваться. Тяжелая дверь захлопнулась позади вэньской дворняжки, прикормившейся под крышей Пристани Лотоса.       — Спасибо, что не разложил этого ублюдка на моих глазах, — фыркнул Цзян Чэн. На висках выступила испарина, как будто резко температура подскочила вверх. — Ты всем устраиваешь такие приемы? Неужто и Лань Ванцзи домогался, когда он заявился с визитом? Боюсь, букеты действуют только на нежных шлюшек, вроде твоего щеночка.       — Он скорее котенок, ты ведь знаешь, я терпеть не могу собак, — Вэй Усянь сбросил с себя верхнюю мантию, та черным озером растеклась у его ног, он переступил через нее и подошел к собеседнику. Голое тело, виденное не раз, знакомое до мелкого шрама под ребром. Ему не положено стоять рядом, запрещено. Ублажавшая его только что девица беспрекословно пошла след в след за создателем. — Кстати, как давно ты следишь за мной?       Сердце ухнуло, застучав быстрее.       — О чем это ты? — попытался отмахнуться Ваньинь, отступая. Позади него некстати была стена, тупик, поэтому бегство от идущего напролом Вэй Усяня забавно оттягивало неизбежное. Зачем ему это? Зачем это им обоим?       — Ну, а как бы ты узнал о том, что молодой господин Лань наведывался ко мне на днях, и про мою над ним шутку? — Вэй Усянь толкнул перед собой мертвячку, и вдруг стремительно подался следом за ней. Ударившись затылком, Цзян Чэн сморгнул брызнувшие из глаз искры. Холодное тело замерло между ним и названным братом, открытое для подробного изучения: черные глаза и потемневшие вены, проступавшие на шее, плечах, под ключицами. — Мне жаль, что подстилка Вэнь Чжао тебя не удовлетворила, я сожгу ее этой ночью, свое Цзяо-Цзяо отслужила и своими прелестями, и убийствами. Но негоже оставлять тебя с пустыми руками.       — Что ты делаешь?       — Утоляю твой аппетит, он, оказывается, может быть сильнее моего. Кто бы мог подумать, что необязательно идти по Пути Тьмы, чтобы становиться одержимым.       Обхватив сильнее талию девушки, ставшей единственной преградой между ними, Вэй Усянь добрался до нехитрой одежды Цзян Чэна. Верхний пояс и мантия сняты были первыми, без труда он подцепил заправленные нижние брюки, спуская вниз их. Вэй Усяню приходилось игнорировать настойчивые попытки отпихнуть его от себя прочь. О нет, нельзя идти на попятную, когда у одного из партнеров складывается настрой, а у другого нет права голоса, вообще никаких прав. Цзян Чэн в меньшинстве. Он мог бы, конечно, воспользоваться Цзыдян, но почему-то вместо этого позволил себя раздеть. Родовое кольцо приятно холодило участок кожи, но ни капли не прочищало замутненный ум. Мозолистые руки Вэй Усяня сжались на плоти, обжигающей и тяжелой от прилившей к ней крови, со стекающей обильно смазкой.       Этого достаточно, чтобы низ живота свело и ощущения держались на грани болезненного, сменяясь невыносимо приятной истомой. Удовольствие такой силы не приносили ни ублажение себя самого, ни редкие визиты в публичные дома Юньмэна. Приходилось терпеть, грызть щеки и губы, чтобы не выдать блаженства. Терпеть подначивания, бьющие в самое слабое место провокации. Вэй Усянь — наказание, посланное невесть кем, которое игнорировать чертовски сложно. Как не обращать внимание на ураганный ветер, сносящий тебя с ног?       — От тебя пахнет уксусом, Цзян Чэн, запивать им голод опасно, разве ты не знал?       — Я вырву тебе язык, чтоб тебя.       — Он может пригодиться тебе и многим другим, не торопись с решениями. Где твоя сдержанность, глава ордена Цзян? Ушла сюда? — ноготь надавил на край плоти, порождая что-то, напомнившее скулеж. Полный справедливой злости, переходящий в низкое рычание, рвущееся из самой ходившей ходуном груди. — Попридержи эту девчонку, она легкая, но кошмарно неуклюжая. Вот так, ага.       Когда минутами назад Цзян Чэн думал о закинутых на пояс ногах, он не подозревал, что случайная мысль станет пророческой. Выпущенная Вэй Усянем флейта упала со стуком, катясь к ногам своего нетерпеливого хозяина. Давая опору спине живого мертвеца, Вэй Усянь заставил ту скрестить лодыжки на пояснице Ваньиня. Член, слегка опавший от всех малоприятных манипуляций, уперся в сухую промежность. Пустая внутри оболочка не была способна к плотскому удовольствию для самой себя, но вполне могла дарить блаженство кому-то другому. Она оставалась бесчувственной. Не более, чем любопытная придумка для развлечения, сохранившая бы любые тайны в секрете.       Они оба в том положении, когда доверять разрешалось лишь мертвым.       — Войди в нее, — когда он научился такому властному голосу, почему он так ему идет? Глаза полыхали красным в самой глубине. — Ей не больно, она легко примет любой размер, даже любую форму, если потребуется. Просто отпусти себя, — не дождавшийся действий со стороны Цзян Чэна, Вэй Ин направил его самостоятельно, насадил раскрытую девушку без малейшей заботы о ней, без жалости. Он как избалованный мальчишка, которому дали новые куклы в руки, он с азартом вертел ими, как ему заблагорассудится, не щадя игрушки.       Цзян Ваньинь одним толчком втиснулся в нее до самого основания. Изнутри холодные мышцы расступились, твердые, тесно сжавшие проникшего на всю глубину мужчину. Лицо мертвячки, глядевшей по верх плеча куда-то в пустоту, было спокойно. Сейчас за всем отталкивающим увяданием различался ее юный возраст, едва ли она могла считаться их сверстницей. Вероятно, смерть пришла к ней в какой-нибудь из деревень прислужников Вэней, не пожелавших сдаваться. Или она была из тех, кого Вэй Усянь назвал «невинными», не имело значения. По ту сторону, в небытие, все равны.       Цзян Чэн послушался. Закрыл глаза, под бедра подхватывая девушку, набирая быстрый, прерывистый ритм. Живая бы кричала на ее месте, умоляла о милосердии и мягкости, но — ничего. Внутренние ткани тянулись, лишенные упругости, рвались под напором, движения облегчала только собственная естественная смазка. Она стекала, размазывалась по лепесткам опороченного бутона. Солоноватый запах плотской любви въедался в нос, Вэй Усянь сглаживал собственное напряжение, бесстыдно касаясь себя. Губы. Покрасневшие, припухшие губы тянулись шире, открывая ряд верхних аккуратных зубов.       Такими нужно кусать, такими предписано оставлять по коже собственнические метки, которым не суждено раскрасить тело главы ордена Цзян. Они предназначены девкам, блохастым сироткам, лишенным дома, кому угодно другому.       Ужасно. Ужасно, невыносимо.       Когда через череду размашистых толчков Цзян Чэн ощутил кружащие у предельно растянутого входа пальцы, то подавился воздухом и громко выругался. Вэй Усянь, ждавший от него реакции, был доволен таким красноречием. Сначала рукой, пока не начала входить свободно половина кисти, он двигался в такт Цзян Чэну, обхватывая его прямо там, глубоко внутри нее. Оставалось втиснуться следом, мертвецу было все равно на разрывы, на все трещины, которые не могли даже кровоточить. Второй крупный член распирал девицу изнутри так, что головка одного проступала через плоский живот. Через натянутую кожу это чувствовалось явно, когда она плотней прижималась к торсу, притираясь к нему.       Не скинуть с себя, не прекратить изощренную пытку. Цзян Чэн не представил бы подобного и в самом вызывающем сне.       Он умирал, сгорал живьем прямо здесь, в эти минуты. В тесноте тела он не мог отделаться от силы ощущений: каждая набухшая венка на чужом члене, чужая тяжесть, жар, жар, снова жар прилившей крови, словно вместно нее тек кипяток. Цзян Чэну приходилось одному удерживать объединившую его и Вэй Ина мертвую, потому что тот не мог отцепиться от него самого. Следы жестоких рук, длинные борозды царапин, украшали предплечья и плечи, не укусы, но что-то не менее очевидное для посторонних. Отметки, заявлявшие право на обладание.       Бесконечные тени ползли по стенам, побирались к ногам, гладили икры, щупальцами ложились на глаза, подобно непроницаемой для света повязке. Они обвивали горло, сжимаясь в несколько охватов, доводя тем самым почти до потери сознания, и вдруг пропадали восвояси. Чтобы затем стиснуться еще туже.       Цзян Чэн не мог прекратить толчки, не мог отделаться от губительной ласки отступника, знавшего все запретные точки, на которые ему хотелось давить. До самой разрядки он не решался открыть глаза, зажмуренные с тех пор, как акт был разделен на троих одновременно. Изливаясь, мужчины одновременно опустили уставшие руки, Вэй Усянь отступил назад. Марионетка развалилась в неестественной переломанной позе. Из нее вытекало мутное, смешанное меж собой семя их двоих, контроль исчез вместе с лживым флером живости. Сердце стучало не в груди, уже где-то в ушах, в солнечном сплетении, в пересохшем горле. Цзян Ваньинь воистину был влюблен так, как будто нес проклятье.       Вэй Усянь получил власть. Цзян Чэн с ранних лет хотел ее и признания, и в его руках самое опасное оружие, смертоноснее любого закаленного в боях меча, любого мудреного артефакта. В его руках ключ ко всему, пока он на его стороне, пусть делает, что заблагорассудится, пусть убивает и калечит недругов, пусть трахает трупы во все имевшиеся у них дырки или делает в них новые, пусть нагибает сколько угодно своего вэньского выблядка. Пусть смотрит с одичалой, тоскливой злобой в спину уходящего всегда ни с чем Лань Ванцзи, с которым им не в одну сторону.       — Иди, у тебя много дел сегодня. Да? — он принялся облачаться в свое ханьфу, затем подхватил с пола газовую вуаль, чудом не порвавшуюся и сохранившую изящество. Она имела фиолетовый оттенок, и Цзян Чэн сообразить не успел, как ее накинули ему на плечи. — Тебе бы такое пошло, мой брат, несправедливо тебе не дали титул самого красивого мужчины.       Вэй Усянь позволил тьме пойти с собой на компромисс, уступив чуть больше места. Пусть. Ее вкус так приятно тлел на языке.       Цзян Чэн огрызнулся. Растрепанный, он сказал, что через пару дней отправится на совет в Ланьлин, и уперся затылком в стену, убрал прилипшую к виску взмокшую прядь. Как паршиво осознавать, что он, в конце концов, совершенно точно не нужен Вэй Ину.       Утешало только то, что Вэй Ину вообще никто не был отныне нужен.