Магия и жизнь

В начале четвёртого часа ночи Малефисента наконец приняла решение. Такое простое. Даже элегантное в своей простоте. Несколько часов назад препятствие казалось непреодолимым, но… тогда Малефисента была слишком эмоционально нестабильна. Теперь, когда она чуть остыла, в каком-то смысле отойдя от проблемы на разумное расстояние, стройная цепочка фактов сама продиктовала ей решение. Факт: она была генеральным директором Moor Inc, крупнейшей в мире компании, которой управляла Иная. Она занимала второе место в списке самых влиятельных женщин мира по версии журнала Forbes. Факт: вступление в личные отношения с подчинённым могло быть расценено как злоупотребление служебными полномочиями и сексуальное домогательство. В отношении любого другого лица это могло послужить основанием для увольнения. Учитывая её положение — основанием для возбуждения судебного иска. Факт: вышеупомянутый судебный иск и/или обвинения в фаворитизме могут нанести ущерб её репутации в индустрии обеспечения персональной безопасности, что приведёт к негативному освещению ситуации в СМИ и падению цен на акции Moor Inc. Факт: существенное падение цен на акции Moor Inc лишит её возможности конкурировать на рынке по нескольким направлениям — так, в частности, квалификации персонала, качеству продукта, научно-исследовательским разработкам. Факт: пока Диаваль оставался её подчинённым — он оставался вне зоны досягаемости для неё. Так просто. И без лишних эмоций, мешающих делу. Как всегда говорила мама — личное со служебным совмещать нельзя. Ни к чему, кроме боли и судебных исков, это не приведёт. Однажды Малефисента уже пренебрегла её советами — и посмотрите только, что из этого вышло. Уродливый шрам и прорва бюрократии. Нет, во второй раз эту ошибку она точно не совершит. Распахнув шкаф, она облачилась в чёрный деловой костюм и лабутены со шпильками столь острыми, что могли пронзить чьё-нибудь сердце. Вскользь наброшенная гламария скрыла круги под глазами, присыпала веки золотом. Недрогнувшей рукой Малефисента вывела два шипа стрелок. Закончив, Малефисента вытащила сумочку из того угла, куда небрежно швырнула её накануне, и отправилась в офис. В общем-то, между шестью часами утра и четырьмя нет особой разницы.

***

В четверть восьмого — обычно Диаваль приходил к этому часу, оставляя себе небольшой запас времени на ежеутреннюю чашку кофе — она услышала, как открывается дверь приёмной. Некоторое время она просто сидела, сложив руки на столе, и молчала, прислушиваясь к тихим звукам, сопровождавшим начало чужого дня. В приёмной скрипнул шкаф. Что-то вывалилось, раздалось глухое ругательство. Дверца захлопнулась. Диаваль пересёк комнату и открыл ящик стола. Затаив дыхание, Малефисента нажала кнопку интеркома. — Зайди ко мне на минуту, пожалуйста, как закончишь, — сказала она. Ещё до того, как она договорила, дверь кабинета распахнулась. Улыбаясь, Диаваль вошёл внутрь и причесал пятернёй волосы. — А ведь я был уверен, что сегодня сумею вас опередить, — сказал он, держа в руках свой извечный Тупперваре, будто подношение. Будто щит. Очередная выпечка. Очередное угощение. Очередной орехово-шоколадный шарик в её изуродованной шрамом руке. Желудок скрутило, но Малефисента не обратила внимания. Дело должно было быть сделано. — Закрой дверь, пожалуйста. Диаваль нахмурился, но выполнил её просьбу. — Леф? Расправив плечи, расслабив руки, Малефисента медленно дышала через нос. Когда-то её бабушка в одиночку противостояла целым армиям. Её мать переломила исход страшной войны. Этим утром Малефисента встретила взгляд своего секретаря и сказала: — Я хотела бы попросить прощения за вчерашнее. Диаваль помрачнел. Покачал головой. — Да ничего… Не стоит извинений. Бывает. — И тем не менее. Было уже поздно. Я не должна была вторгаться в твой дом. — Я пригласил тебя, — продолжал он настаивать. А потом сказал чуть мягче: — Лефи, что ты на самом деле хочешь сказать? Что случилось? Где-то вдали рёбра стиснули сердце, в глотке проступил вкус меди и железа. Но всё же Малефисента сложила губы в улыбку. — Я относилась к тебе без должного профессионального уважения, которое ты заслуживаешь, Диаваль. Я прошу за это прощения и уверяю, что подобное более не повторится. — Она откинулась на спинку кресла, придав лицу исключительно учтивое, невозмутимое, безучастное выражение. — На этом всё. Диаваль уставился на неё так, будто она его ударила. Будто он не мог вдохнуть. А потом он напряжённо расправил плечи, и постальнели глаза, и проступили на скулах желваки. И он шагнул вперёд, остановившись у самого края стола — достаточно близко, чтобы коснуться её, но руки его безвольно висели вдоль туловища, и лишь беспокойно сжимались и разжимались кулаки. Малефисента молча откинулась на спинку стула, и Диаваль неотрывно смотрел на неё, и стянулись в бесцветную нитку губы. — Позволь мне рассказать о своих рунах, — сказал он. Малефисента ожидала несколько не такого вступления. Но, склонившись к ней, Диаваль постучал длинным пальцем по левой половине головы, по рунам, выкрашенным в алый. — Это — одал. Я ношу его в память о своей семье, — начал он, и его лицо застыло, сведённое мукой, точно высеченное из камня. — Я влип в банду. Это было так глупо, но денежно. Моя мама, моя сестра — они пахали как проклятые, но этого никогда не было достаточно. Постоянно кто-нибудь то болел, то вырастал из старого шмотья — обычно я. И поэтому я начал угонять тачки. Я был шустр и умён. И никто никогда не обращает внимания на птиц. Нависнув над столом, он сгорбился, встретившись с ней взглядом, и Малефисента не могла отвести глаз. Теперь, когда он был так близко, чувствовался едва уловимый и горьковатый аромат шоколада, скорлупок грецких орехов, дыма. — Это кормило нас, — продолжал он, — позволяло сводить концы с концами. Но это было так ужасно, и мне нужно было… нужна была передышка, какой-то просвет, нужно было хоть что-то, кроме крови, смерти, постоянных наездов коллекторов. Я начинал с лёгкой дури. Волшебные бобы, яблочки королевы. Дешево — и никаких серьёзных последствий. Но троллья пыль дарит тебе счастье — ну, обычно — но это счастье истекает так быстро. Я подсел, зашёл в тупик, попался. В смутном предрассветном сумраке татуировки Диаваля клеймом горели на коже. Он медленно поднял руку, и Малефисента проводила её взглядом, прослеживая угловатые линии песочных часов, выскобленных под остальными рунами. — Но я выкарабкиваюсь потихоньку. Это — дагаз. Равновесие. Райдо — вот, в середине. Долгий путь. Он тяжёл и кошмарен, и я ненавижу большую его часть, но я иду дальше, и оттого я ношу эту руну — чтобы помнить, куда я иду. Он смотрел ей прямо в глаза — и улыбался так, словно от улыбки этой ему было больно. — И это, — выдавил он. — То, из-за чего я иду дальше. Самая важная. Перт. Шанс. Потому что если бы не ты, Леф, я был бы мёртв. Я не знаю, что, чёрт возьми, такое ты увидела во мне в тот день, но каждое утро я благодарю богов за всё, что ты для меня сделала. Долгое время оба они молчали. Малефисента смотрела на него, и в костях разверзалась зияющая пустота. Но она не могла… она не могла… Его было как-то… слишком много. Глаз цеплялся лишь за отдельные детали. Перья. Дёргающийся на челюсти желвак. Измятый воротник рубашки. Где-то за тысячу миль отсюда, облизнув губы, Малефисента спросила: — Зачем ты рассказываешь мне всё это? Диаваль вздохнул. Он чуть отступил от её стола. Пригладил ладонью волосы, уже взлохмаченные опять. — Потому что ты боишься, — ответил он. — И… я не знаю, почему. Да мне и не нужно знать это. Но я просто хочу, чтобы ты знала: чего бы ты ни боялась, я не сделаю этого с тобой. Я обязан тебе жизнью, Малефисента. И за это я готов ради тебя на всё. Он попытался улыбнуться — нежно, так нежно. В общем-то, ему это даже почти удалось. — Я приглядываю за тобой. Ни на что другое я не годен, но хотя бы это я делать могу. Страшно? Нет. Малефисента не чувствовала страха. Она не чувствовала ничего. Как-то отстранённо она понимала, что должна что-то чувствовать. В любой другой день — вчера, на прошлой неделе — это бы её тронуло. Она была бы счастлива, сердита, печальна — ну хоть что-нибудь. Но сейчас она была пустой, заледеневшей, бесстрастной, она была где-то за годы и мили отсюда. И всё-таки тряслись лёгшие на колени руки. — Когда-то я была помолвлена, — сказала она. — Со Стефаном ле Руа. Мы выросли вместе. Диаваль замер. — Этот сраный политикан? Ле Руа? Разве он не человек? Малефисента покачала головой, ощущая себя насквозь пустой оболочкой. — Это чары. Он всегда ненавидел свою природу. Всегда хотел быть человеком, а не одним из нас. В конце концов, в политике нет места минотаврам. Она невольно бросила взгляд на свои руки, на полоску шрама, перечеркнувшую безымянный палец. — Я даже не понимала, как… как сильно он этого хотел, — продолжила она. — Когда он сделал мне предложение, то кольцо… на нём было проклятие. Он думал, что это чудесный дар. Кольцо, которое сделало меня человеком. Кольцо, которое нельзя было снять, никогда. Она видела, как шевелятся губы Диаваля. Должно быть, он окликнул её — но она не слышала его, ведь в ушах гудел прибой, и не могла остановиться, и слова хлестали из неё, точно кровь из раны в животе. — Мои крылья исчезли. Пропали, будто их никогда и не было. Я потребовала, чтобы он снял проклятие, но он отказался. Может, просто не знал, как это сделать. Он был так зол… он был в ярости из-за того, что я не оценила по достоинству его дар. Когда я не смогла снять кольцо, я испугалась. Я… Малефисента сглотнула. И, наконец, сказала: — У нас был новый набор ножей. Очень острых. У меня ушло семь минут на то, чтобы перепилить кость. Сгустком перьев Диаваль ринулся к ней. Он развернул её стул, рухнул на колени перед ней и взял её ладони в свои. Малефисента чувствовала, как его трясёт — как он дрожит, точно лист, точно умирающий воробей в разгар зимней стужи, шепча её имя. — Я убью его, — выдохнул он. — Я, блядь, убью его. Малефисента не чувствовала ничего. Когда-то давно, подумала она, она смогла бы оценить подобный порыв. Но сегодня она лишь пожала плечами. — Не надо. Всё кончено. Всё давно уже кончено. — Она повернула кисть ладонью кверху, демонстрируя ему шрам. — Я срезала кольцо. Прирастила палец обратно. Это довольно простое заклинание. Но ты ведь понимаешь?.. Я не хочу… не хочу рисковать опять. Но его всё равно трясло. Он смотрел на неё, и глаза у него были на мокром месте — такие же пустые, как и она сама. — Прости… «Прости» — пустое сотрясание воздуха. Ещё одно бесполезное словечко, столь ничтожное пред ликом бури. Малефисента рассеянно потёрла палец. Она знала, что всё придёт позже. Лавина, что низвергнется на неё в глухую полночь; всесокрушающая мука, что заявляется тогда, когда её совсем не ждёшь. Но сейчас пустота внутри казалась ей благословенным елеем на ране. Но ей было жаль, что знание это принесло Диавалю такую боль. Она хотела лишь разделить это с ним. Око за око, так говорят — зуб за зуб, коли ты ступил на тропу войны. — Всё кончено, — повторила она. Сглотнула, смахнув ворсинку с юбки. — Прости, если расстроила тебя. Я думала, это поможет. Он спросил, напряжённо, натянуто: — Ну как, помогло? — Не знаю. Наконец Диаваль встал. Вытер глаза тыльной стороной ладони, прочистил горло. — Я, наверно, пойду… пойду да немножко отработаю свою зарплату, — сказал он. — Но если тебе что-нибудь понадобится — я имею в виду, что угодно… Малефисента улыбнулась, и улыбка эта эхом откликнулась в пустоте, что зияла в груди. — Я тебе позвоню, — солгала она. И Диаваль просиял. По крайней мере, подумала она, по крайней мере, хоть один из них сможет уснуть этой ночью.