Скажи мне, что это мы

      Ленивые ноты глухо отскакивали от пустых стен, возвращаясь к центру комнаты и резонируя в грудной клетке. Правая рука на мгновение замирает, повисая лишь на одном локтевом сгибе, плотно лежащем на корпусе гитары, левая - слабо держит Dm. Остатки только что извлеченной мелодии без следа растворяются в тусклом воздухе, пальцы, начиная едва подрагивать, опускают аккорд, пока совсем не падают вниз, оставаясь свисать с колена.       Джоана глубоко и протяжно выдыхает, прикрывая усталые и сонные глаза, мельком смотрит на время, а после медленно опускается к корпусу гитары, прижимаясь к нему щекой. Четыре часа утра. Она вжимается в белый корпус и, кажется, словно бы начинает чувствовать от него возникшее тепло. Это странно, потому немного бледные губы растягиваются в неком подобии улыбки, настолько слабом, что очень сложно заметить в полутьме, не приглядевшись.       День назад Джоана купила вещи, которые были безвозвратно изуродованы ею во время последней крупной истерики: и так в ванной вновь появилась вторая щетка, на кухне - второй желтый стакан, напоминающий плафон от светильника, а в шкафу теперь лежала новая темно-синяя футболка. Правда, она немного отличалась от оригинала, но разве что чуть-чуть.       Джоана расставила аккурат все на свои места так, словно бы ничего не произошло. Словно бы она не выкидывала вещи Крис в подъезд или окно. Словно бы это и есть те самые вещи, но на самом деле это обманка. Она хотела обмануть свой мозг. Хотела воссоздать ощущение полноценности и былого уюта в своей полупустой, мрачной квартире. Хотела заставить себя думать иначе, но знала, что это самая глупая попытка из всех, что она когда-либо делала. Потому что зубная щетка слишком жесткая, с идеально ровными ворсинками, стакан слишком чистый, без следов от чая и скола на ручке, а футболка не растянута и пахнет магазинными складами. Все это, безусловно, было совсем не то, и даже с этими вещами квартира все равно казалась чужой и ненастоящей. Единственная вещь, которая хранила в себе хоть какие-то воспоминания кроме магазинных ветрин и прилавков — гитара.       Белая, еще не обклеенная различными наклейками, с несмененными струнами и не обсыпавшейся краской на грифе, словно бы она тоже была куплена день назад, как и все остальное, но Джоана по-прежнему сильно вжималась в ее корпус, потому что это единственное, что имело смысл в этих стенах. Джоана играла-то на ней от силы три-четыре раза, но даже так она уже являлась чем-то особенным для нее. Чем-то, что напоминало о Крис.       Это глупо на самом деле, потому что почти целый месяц Джоана относилась к Крис, как к чему-то неживому, к чему-то, чему можно сделать больно, а потом вернуться в распростертые объятия. Как к старому плюшевому мишке, которого Джоана любила в детстве, а когда он рвался, — она часто махала им в порыве игры, задевая близлежащие предметы, — то бабушка аккуратно зашивала его, и мишка снова был как новый. Только вот люди — это не плюшевые игрушки. И Крис не любимый плюшевый мишка, которого можно всегда перешить вдоль и поперек, а после играться с ним дальше.       На самом деле у Джоаны не было много игрушек в детстве. Не то чтобы ей их не покупали, просто она сама не просила. Просто любимого мишку изорвали в школе, когда ей было семь, а зашивать его было некому. Просто тогда она с родителями только-только переехала в Испанию. Просто тогда Камилла резко отмахнулась от дочери, разговаривая по телефону по поводу новой работы.       Тогда Джоана долго сидела в своей еще совсем пустой комнате на полу и смотрела на разорванного друга, шмыгая носом. Тогда мишку выкинули в мусорку, купив нового, к которому Джоана ни разу не прикоснулась. Все наши травмы идут за нами из детства, и ментально мы часто остаемся в том самом возрасте. И все люди, болеющие ПРЛ, где-то глубоко в душе лишь маленькие детки, получившие травму, отчего Джоана иногда связывает этот факт с действительностью, хотя знает, что это глупо. Но все же мысль о том, что она просто не наигралась в детстве, временами беспокоит так сильно, что Джоана оглядывается в стороны магазинов с детскими игрушками. Но это будет лишь очередной бесполезной покупкой, спровоцированной ее ПРЛ. К тому же зачем ей игрушки, верно?       Джоана медленно вытягивает свой позвоночник ввысь, слыша несколько отчетливых хрустов, и корчится от неприятных ощущений в ягодицах, оттого что сидит на жестком полу уже не один час. Ее руки вновь едва сводит болезненным тремором, который она старается тщательно игнорировать уже несколько часов, но он становится слишком очевидным, плавно охватывая локти и плечи, пробираясь в грудную клетку. Трудно дышать.       Джоана сворачивается калачиком на кровати, обхватив себя за колени и прижимаясь к ним так, словно бы они могли отделить ее от этой скручивающей боли, но все безуспешно, и уголки зажмуренных глаз становятся влажными каждый раз, когда дрожащие пальцы сильнее впиваются в кожу. Дыхание перехватывает, и единственное, что может делать Джоана — это совершать непроизвольные, короткие и поверхностные вдохи, больше похожие на скулеж собаки или тихий болезненный вой. Они звучат жалобно, эхом отскакивая от пустых и темных углов, и тогда складывается ощущение, будто это не эхо скулящих выдохов, а кто-то такой же темный стоит в углу комнаты, прямо за столом, на котором навалена груда листов и карандашей с ручками, и тихо воет, посмеиваясь.       Джоана судорожно вытирает холодный и липкий пот со своего лба, и, слегка приоткрыв слезящийся левый глаз, упирается взглядом в тот самый темный угол за столом. Ей кажется, что кто-то действительно стоит там, хотя она знает, что этого не может быть, но воображение разыгралось слишком сильно, и вот уже неаккуратно падающая тень от окна воссоздаёт очертания безобразного силуэта. На мгновение Джоана снова ощущает себя ребенком и испытывает наивный детский страх перед обычной тенью в углу своей комнаты.       Забившись в угол кровати лицом к сгустку темноты, Джоана, по-прежнему сжимаясь от изнываний своих конечностей, натянула одеяло по самые глаза и стала пристально следить за темнотой угла. Она вспомнила, как когда-то в детстве ее очень сильно напугала одна мадридская легенда о ведьме Изабель Хименес, живущей когда-то на улице Сан Педро напротив парка Ретиро. Эта история настолько въелась в разум маленькой восьмилетней девочки, что Джоана потом два года не могла спать спокойно. И не только потому что эта улица находилась относительно недалеко от квартиры ее родителей, но и потому что Джоана всегда была очень впечатлительным ребенком с богатым воображением. Потому она была очень эмоциональной девочкой, которая могла поверить даже в самую бредовую выдумку.       Бабушка очень любила ее эмоциональность и всегда называла Джоану колокольчиком: «Твой смех такой звонкий, прямо как колокольчик» — говорила она своим хриплым и загрубевшим голосом каждый раз, когда маленькая темноволосая девчушка с прищуренными от улыбки янтарными глазами громко-громко смеялась над кривляньями соседского мальчишки, который был старше Джоану на четыре года. А после переезда в Испанию Джоана слышала бабушку лишь по телефону и всегда смеялась тихо-тихо. Джоана уже к девяти годам своей жизни поняла, что излишняя эмоциональность раздражает взрослых, и лучше стараться подавлять свои эмоции, какими бы сильными они ни были. Наверное, именно тогда в ней что-то треснуло, когда Камилла и Альберто впервые накричали на свою дочь из-за того, что та слишком громко смеялась и требовала внимания от своих родителей.       Тень в углу едва заметно колыхнулась, и Джоана скукожилась от подступающего страха. Ее кожа стала липкой и противной, одеяло прилипало к ней, заставляя потеть еще больше. Джоана чувствовала, как приступ панической атаки поджидает ее в этой темноте, потому туго сглотнула, вновь погружаясь в воспоминания в попытках отвлечься от ноющей боли в мышцах. Как маленький ребенок она сидела, забившись в угол кровати, и бесконечно считала до десяти шепотом. Мелкие капельки пота скатывались с ее напряженного, нахмуренного лба, но Джоана не смахивала их, а лишь продолжала беспощадно сжимать мокрое одеяло в своих пальцах, пытаясь выудить из своего мозга хоть какое-нибудь воспоминание, и неважно, будет ли оно счастливым. И вот спустя пару секунд картинки медленно поползли перед плотно сомкнутыми веками.       Миллионы крошечных осколков на новом паркете, разбросанные под маленькими ножками, влажный подбородок, дрожащая маленькая ручонка, сжимающая достаточно большой для нее осколок когда-то бывшей вазы, и капающая с ладони кровь на желтые носки. Джоане всего девять, но она только что специально разбила семейную вазу, которую ее родителям подарили на свадьбу. Зачем она это сделала? Ответ очень прост — Джоана хочет, чтобы на нее накричали или сделали что-то еще, неважно. Сам факт того, что ее вечно спешащие и занятые родители наконец-таки обратят внимание на своего ребенка, приводит детский разум в восторг. Она даже порезалась осколком, чтобы наверняка, и вот сейчас она стоит и смиренно ждет наказания, слыша агрессивные шаги матери.       Ее отругали в тот день. Очень сильно отругали, а после отправили в полупустую комнату, предварительно перебинтовав окровавленную ладошку, и, сидя на полу перед кроватью, Джоана снова и снова прокручивала в своей голове фразы, которые Камилла произносила снова и снова на повышенных тонах. «Мы из кожи вон лезем, чтобы у тебя все было! Покупаем тебе все, что попросишь! Ни в чем тебе не отказываем! А ты вечно все ломаешь! Ты хотя бы знаешь цену этим вещам!? Ты знаешь, сколько мы работаем, чтобы у тебя все было!?»       И правда у Джоаны были и новые маркеры, и хорошие краски, и блокноты с альбомами, и детская гитара, и карманные деньги, чего не скажешь про ее одноклассников, но все это было абсолютно ненужным. Единственное, что тогда нужно было маленькой Джоане — родительские любовь, забота и внимание, которых всегда не хватало. Уже тогда Джоана обожала семейные праздники и всегда с нетерпением ждала их, особенно Рождества. Моменты, когда они собирались вместе и сидели за одним столом, были такими редкими, что Джоана плакала каждый раз, когда эти праздники заканчивались. Их всегда было только трое, но даже так Джоана любила это ощущение уюта и семейного спокойствия, и ее всегда ругали, потому что она была слишком гиперактивной в такие моменты.       Джоана в очередной раз плотно зажмуривает глаза, ощущая, как пот стекает с ее подбородка, а ее зависимость все еще наблюдает за ней из темного угла и тихо воет, смеется, разливая под кожей тянущую боль и судорогу. Она не поддастся ей. Нет! Не сегодня. Она не побежит за очередным пакетиком белой дряни, потому что хочет оставить деньги для чего-то более важного. Джоана пока не знает, для чего именно, но знает, что точно не для этого дерьма. Она морщится еще сильнее, визуализируя свою зависимость в ужасного монстра, представляя его в мельчайших деталях, ведь когда-то давно ее психотерапевт сказал ей: «Проще бороться со страхами, если знаешь, как они выглядят».       И Джоана снова вспомнила, как выкурила свою первую сигарету. Кажется, тогда ей вот-вот должно было исполниться шестнадцать. К слову, в том же возрасте она попробовала травку. Это был не самый лучший день, потому что тогда она рассталась со своей первой девушкой и первой любовью в целом, и она делала все, чтобы забыться. Джоана, помнится, даже думала, что переспала с одним парнем из параллели, и очень сильно нервничала, ведь из-за стресса после расставания у нее была задержка — у нее часто бывало такое из-за новых лекарств или того же самого стресса. Тогда она связывала этот факт со случайной беременностью, стрессуя еще больше, и уже готовила объяснительную речь перед родителями, в самых ярких красках представляя их реакцию, и только потом тот самый парень сказал ей, что ничего не было. Как же она была счастлива тогда. Так счастлива, что даже поцеловала его, о чем пожалела в ту же самую секунду. Это было очень глупо и импульсивно, но тогда ее эмоции диктовали правила, а не она.       Джоана легко заулыбалась, вспоминая глупый поступок. Казалось, что она совсем не изменилась с того времени, и лишь цифры ее возраста напоминали о том, что прошло уже целых семь лет. Целых семь лет, а она все такой же глупый подросток, радующийся простым мелочам и раздувающий трагедию из ничего. Словно бы она навечно застряла в периоде подросткового максимализма. Даже ее способы убежать от проблем по-прежнему такие же глупые и безумные.       И она по-прежнему смотрит на существо, стоящее в углу, видит, как оно улыбается, как его длинные, изломанные руки касаются пола, а сгорбленная спина гнет плечи к низу, придавая силуэту измученный и неправдоподобный вид. Джоана всматривается в темноту, щурит глаза, она представляет все, даже запах этого сгустка темноты. И ее страх пахнет сыростью, затхлостью и болью. И тогда Джоана вдруг узнает себя в этом плоду своего воображения.       Глаза становятся непривычно широкими, и теперь на фоне худого бледного лица с яркими скулами они выглядят, как две огромные темные дыры, в которых проскальзывает отражение света от лампы. Джоана протирает их кулаками, сильно вдавливает в глазницы, промаргивается и вновь трет. Бесполезно. Это она. Она стоит в этом темном углу: сгорбившаяся, измученная, худая. Она боится себя, всегда себя боялась и заставляла бояться себя все свое окружение. Ей не нравится такая Джоана. Такая темная, мрачная, озлобленная и сломленная. Словно пятилетний ребенок, она продолжает смотреть в темноту за столом, а в голове что-то будто бы шепчет: «Помоги мне».       Джоана медленно тянет руки, опуская одеяло. Она кричит, но вокруг по-прежнему царит тишина. Она плачет, но ее щеки сухие. Ей страшно. Страшно и больно, когда она медленно, словно прикасаясь к чему-то хрупкому, обнимает себя за плечи. — Все хорошо.       Тихо шепчет она куда-то в свою грудь. Челюсть сводит от глубокой ментальной боли, и Джоана сильнее сжимает плечи. Ей хочется плакать, но слезы почему-то не идут. И сквозь всю боль она чувствует жалость. Жалость к себе, потому что знает, что ей придется полностью сломать себя, уничтожить, стереть в порошок. Переломать все свои мысли, чувства вывернуть наизнанку, почувствовать боль и услышать треск своей личности, но лишь для того, чтобы из руин построить себя заново. Построить новую себя.       Джоана уже делала это вместе со своим психотерапевтом когда-то очень давно. Джоана уже знает, как это тяжело и невыносимо больно — убивать свою личность, а затем заново отстраивать ее по кирпичикам.

***

      Крис с глубоким отвращение смотрит на здание перед собой. На дисплее телефона уже без пятнадцати девять, но ноги отказываются совершать шаги, ее словно бы приклеили к асфальтированной стоянке суперклеем, и каждая попытка сдвинуться с места отзывается неприятной болью в ступнях. — Ну же, соберись. — Она беспощадно терроризирует свою бананку, оттягивая пояс или расстегивая и застегивая молнию, до тех пор, пока та не заедает. Отчаянные попытки застегнуть молнию кончаются тем, что замок и вовсе расходится посередине, и Кристина нервно бросает бананку на заднее сиденье своей машины, погружая телефон в темно-голубые джинсы-клеш. Она кутается в спортивную куртку, поправляет капюшон камуфляжной толстовки, откидывает колоски волос за спину — в общем делает все, чтобы оттянуть время. И оно кажется таким долгим.       Крис морщится от солнца, осматривает здание, — на этот раз это обычный четырехэтажный жилой дом, но в весьма элитном районе, тут, вроде как, даже есть бассейн — а после собирается духом и все же отдирает свои ступни от асфальта. С каждым шагом она ощущает неприятные покалывания в висках, смешанные с приступом отвращения, и как только открывает дверь, эти чувства усиливаются. Каждый раз Кристине кажется, что это последний, и когда-нибудь она просто сбежит от них, а на следующий день придет с заявлением об увольнении, но этого пока что не происходит. Ей жутко интересно, какое событие станет последней каплей. А еще интересно, как эта капля упадет в ее чашу: аккуратно, разогнав лишь небольшие волны, или же с шумом плюхнется в воду, из-за чего та потечет через края, погребая под собой все, что находится поблизости.       Тяжелая дверь звонко грохочет за спиной, и Крис вздрагивает, на минуту замирая и оглядывая полутёмный коридор. Она не слышит звуков, видит лишь свет в конце своего пути, и на секунду задумывается над тем, что, может быть, она сейчас проснется в кровати еще задолго до всего этого: задолго до этой мерзкой работы, задолго до Джоаны и всей чертовщины с наркотиками и расстройством. Кристине бы хотелось, чтобы это было правдой, но вместо пробуждения она выходит в просторное помещение, где нет ничего кроме бассейна.       Достаточно большой для жилых домов бассейн, где-то 25 на 20 метров, со спокойной, еще никем не тронутой водой. Такой чистой, что без труда можно разглядеть дно, из-за чего кажется, будто бы он совсем не глубокий, но это не так. Кристина оглядывается по сторонам, вдыхая влажный и, на удивление, теплый воздух. Всюду на белых стенах бледно-голубым свечением переливается отражение воды, и в приглушенном свете оно выглядит особенно завораживающе. Крис прикрывает глаза, наслаждаясь тишиной.       Всего на мгновенье ей в голову приходит мысль, что, возможно, она ошиблась адресом, и где-то вдали от нее Фабио со всей съемочной группой уже кусает локти в ожидании, ведь на часах уже девять. Ну и к черту! Если Крис уволят, она будет только рада. Кристина улыбается, вдыхая влажность полной грудью, словно бы она стоит перед морем или даже океаном, перед необузданной стихией, а потом она открывает глаза, и только сейчас замечает аппаратуру на той стороне бассейна. Значит, не ошиблась. Кристина впивается ногтями себе в локти, прижимая руки к груди, словно бы вот-вот упадет прямо в воду. Свечение волн на стенах двигается в хаотичном порядке, из-за чего начинает действовать на нервы. В висках снова мерзко покалывает. Ноги врастают в пол, и влага оседает на нервных окончаниях, заставляя нос предательски чесаться, отчего Крис все же чихает. — Здоровья.       Крис еще толком не успевает понять, что произошло, как ее тело дает моментальную реакцию. Она резко оборачивается за спину, вздрагивая и взвизгивая, ведь ей казалось, что она в помещении совсем одна, и даже не думала, что кто-то может стоять за ее спиной. После она делает резкий шаг назад, совершенно забывая, что стоит почти на самом краю бассейна, и практически падает, но ее крепко хватают за левую руку, и Крис все же ловит баланс пятками на самом краю. — Осторожно! Вода еще не прогрелась, обогрев включили пару минут назад. — Кристина неуверенно отходит от края, убедившись в том, что ее тело не летит в воду. — Прости, я не хотела пугать тебя… — Что…Что ты тут делаешь? — Сото с опаской оборачивается к воде, будто бы она может оступиться еще раз. — Тебя же отстранили от работы. Она внимательно вглядывается в карие глаза, видя в них слегка голубоватые блики от воды, и Джоана опускает чужую руку, тут же пихая в карман свою, отходит на шаг назад, сохраняя некую дистанцию. — Я не слежу за тобой, если ты об этом. — Бианчи отводит взгляд куда-то вбок, а после морщится, когда в ее поле зрения попадает аппаратура. — Я должна была быть в этом ролике… — Обидно?       Пена саркастично улыбается, но ее губы тут же принимают исходный вид, когда она не находит отклика на неуместный сарказм в поникшем взгляде. Акоста на пару секунд замолкает, оглядывая водную гладь за спиной Кристины, смотрит выжидающе-растерянно, после снова фокусирует взгляд на собеседнице. — Нет, я даже рада. — Джоана выдавливает из себя снисходительную улыбку. — Просто удивительно, что они смогли найти замену так быстро. — Ну, я бы не сказала, что почти целый месяц — это быстро. — Крис видит, как Акоста резко меняется в лице. Как глаза ее наполняются грустью и неким удивлением. И Сото от этого выражения лица тоже становится тоскливо, потому что не одна Бианчи выпала из реальности на целый месяц. Потому что для Кристины этот январь тоже оказался слишком сложным, похожим на самый настоящий ад. — Так зачем ты здесь, раз не следишь за мной? — Я… — Джоана начинает неуверенно мяться, тянуть правую руку ко рту, а ее взгляд - искать хоть что-то, за что можно было бы зацепиться, но не находит ничего кроме белых стен с голубым свечением на них. — Мне нужно поговорить с Фабио кое о чем… — Не расскажешь? — Пена вглядывается в бледное лицо с голубоватым оттенком с детской надеждой, но в ответ получает лишь опущенные в пол глаза в виноватом жесте. — Ясно…       Сото громко и разочарованно выдыхает, отходя от Джоаны на пару шагов. Она была готова к такому, где-то там глубоко в душе, но даже так это не перестает делать больно. Акоста ей не доверяет. И на самом деле никогда не доверяла. Она всегда старалась показать Кристине лишь свою лучшую часть, совершенно забывая о том, что не бывает идеальных людей. И Пена хорошо знает только ту Джоану, но та, с которой она столкнулась совсем недавно, была для нее совершенна чужая. И не Джоана вовсе. — Ты злишься?..       Неуверенный голос раздается где-то из-за спины, и Крис сначала замирает, пытаясь подобрать более подходящую версию. Нет. Не будет никаких версий. Будет только правда. И, возможно, не та, которую хочет услышать Акоста. Совсем не та, но это будет правда. Крис же обещала себе больше не притворяться, не делать вид, что все нормально. Она больше не позволит себе затаптывать эмоции и чувства в угоду другим. И, может быть, это звучит эгоистично, но так будет наиболее правильно, потому что Крис хочет расти, и она не сможет сделать это, если будет подавлять себя. — Честно… — Пена оборачивается к Бианчи, и та выглядит такой безобидной, такой растерянной, что на секунду закрадывается сомнение «А стоит ли?». Нет. Никаких сомнений. Только действия. Крис уже знает, во что может перерасти эта безобидность, если ее подпитывать. — Да. Но причина не только в тебе и в том, что ты до сих пор держишь меня в неизвестности. — А что еще? — Джоана звучит непривычно тихо, или это просто Сото уже отвыкла от ее обычной речи. И Пена не знает, почему сейчас отвечает так твердо и коротко, даже холодно, ведь в прошлый раз, когда они виделись, все было нормально. Хотя нет — знает. Прекрасно знает. — Я ненавижу это, Джоана. Я ненавижу всех этих людей. Ненавижу все, что я делаю. Ненавижу! — Натянутое эхо отскакивает от влажных стен, и Бианчи озирается с каждым новым словом, словно боясь, что слова Крис вот-вот услышат. — Но ты можешь уволиться, верно? — После таких громких выражений голос Акосты теперь кажется еще тише. — Не мучай себя, Крис. — Я не могу сейчас…       Джоана снова переводит взгляд на аппаратуру, вновь морщится, но на этот раз как-то болезненно. Кристина внимательно осматривает свои ногти, и в голове пробегает мысль, что нужно бы снять их и дать ногтевой пластине немного отдохнуть. Джоана нелепо мнется, измеряя между ними расстояние вымышленными шагами. Шесть. Она насчитала шесть шагов. — Мать твою, Крис, какого черта ты здесь стоишь! Давай быстрей за работу.       Вся съемочная группа вываливается из-за двери, нарушая идеальную тишину, видеографы медленно плетутся к камерам для их последующей подготовки, граффер принимается за подготовку освещения, чтобы картинка выглядела более привлекательной. Кристина вылавливает в толпе актрису: высокую блондинку с глупым выражением лица и явно не своими губами — лицо тут же искажается в гримасе отвращения. — Я пойду…       Джоана снова неуверенно мнется, ожидая в ответ хоть что-то, но Крис по-прежнему молчит, наблюдая за возней команды. С покалыванием в ногах Бианчи сдвигается с места, и как только она проходит мимо Сото, то даже на расстоянии нескольких метров чувствует мертвенный холод на кончиках своих пальцев.