Его глаза были налиты кровью. Казалось, что он вот-вот с шумом ударит по столу кулаком с такой силой, что эту вибрацию можно будет почувствовать даже на расстоянии через толстую подошву. Но он не сделал этого. Лишь продолжал тяжело раздувать ноздри. Его лицо выглядело непривычно без аккуратной бородки, слишком молодым, словно бы вместе с ней он сбрил с себя несколько лет своей жизни. Джоана только сейчас могла разглядеть его квадратный подбородок и едва заметный шрам на нем.
— Что значит, ты не можешь? — Слова просачиваются сквозь зубы со скрежетом и шипением: грубые и резкие. — Мы же уже все обсудили, черт возьми!
Фабио все же бьет кулаком по столу, и шум неприятным эхом отскакивает от черепных костей, порождая в голове звенящую вибрацию. Кажется, что Джоану сейчас стошнит от звона в ушах и яркого солнца, что пробивается через неплотно закрытые жалюзи и падает полоской прямо на глаза.
— Прошу тебя, не заставляй меня делать это… — Хрипло выдает она, и кисти сводит ноющей болью. Тошнит. — Я сделаю все, что угодно, только не это…
Кожаный стул жалобно скрипит, и Фабио кажется слишком высоким с широкими плечами, когда почти вплотную подходит к Джоане, и она сгорбившись смотрит в пол, едва удерживая вес на своих дрожащих ногах. Поднимает кривую полуубку и щурится покрасневшим и слезливым взглядом. Саес вглядывается в ее лицо — липкое, потное и до ужаса бледное. Ее голова так и тянется к низу под собственным весом, склоняя за собой все тело, — жалкое зрелище — и Руис снисходительно выдыхает, отводя взгляд.
Он знает это состояние. Знает, каково это, когда тебе кажется, будто бы твои мышцы и органы выворачивает наизнанку, когда это чувство не покидает тебя даже тогда, когда ты сворачиваешься в клубок от безысходности. И он морщится, слыша хриплый, сбивчивый кашель, а после краем глаза замечает, как Джоана слегка отшатывается в бок, переводя дыхание.
— Приведи себя в порядок, выглядишь отвратительно. — Грубо кидает он, прежде чем снова сесть на свое место, под собственный тяжелый выдох. — Следующая поставка будет твоей, поняла?
— Прошу, Фабио, я не могу… — Скулит она, и ком в горле не дает дышать полной грудью, потому она снова закашливается. Она знает, что выглядит мерзко и жалко, и ее внутренний голос пожирает ее заживо, болезненно цепляясь за глотку.
— Я сказал: следующая — твоя, а теперь проваливай к черту!
Он снова смотрит безотрывно, напрягая квадрат нижней челюсти, снова бьет кулаком по столу, и снова этот мерзкий звук разрывает ее голову. Полоска света скользит по глазам, и те болят и слезятся еще сильнее, когда перед ними мелькают белые пятна. Их, наверное, целая сотня, если попытаться посчитать. К горлу подкатывает напряжение, и Джоана чувствует на языке неприятный привкус желчи, как только оказывается в других четырех стенах. Она не чувствует ног, чувствует лишь то, как они ноют. Они словно бы состоят из ноющей боли. Каждая ее мышца, каждый миллиметр кожи — все сводит тремором и покалыванием, словно бы кто-то стянул кожу по всему телу одновременно и стал медленно втыкать в нее иглы.
Джоана хочет стереть эти ощущения. Знает, что ничего не выйдет, но ее мозг слепо верит в то, что если сильно растирать свою собственною кожу, то все это испарится с ее поверхности, как влага под палящим солнцем. И Джоана трет. Трет свои скулы, плечи и бедра, но больше всего запястья и шею, потому что именно в них ощущения такие, словно бы кожа там уже давно треснула и кровоточит. Она чувствует влагу спиной, как только прислоняется ей к стене — вся ее толстовка промокла изнутри и теперь противно липнет к телу. На улице достаточно свежо, но Джоана вспотела так сильно, будто бы там сорокаградусная жара. Во рту совсем сухо и лишь противная горечь на корне языка. Это невыносимо. Все оно зудит прямо под ее кожей так сильно, что хочется выть от беспомощности, и сквозь пелену влаги, застывшей на чувствительных к свету глазах, Джоана замечает Крис.
Ее походка так знакома, что Джоане не нужно даже шире открывать глаза. Хотя бы один из глаз, чтобы узнать ее. Она может узнать ее даже по звуку шагов. По тому, как подошва соприкасается с полом, даже по запаху ее парфюма, — всегда свежий с легкой сладостью — что шлейфом тянется от ее собранных в небольшой хвостик передних прядей волос.
— Джоана? — Ее голос звучит как эхо, будто бы из соседней комнаты, и это единственный звук за сегодня, который не вызывает приступа тошноты. — Что ты тут делаешь?
Крис хмурит брови, чуть выпячивая сжатые трубочкой губы. Она всегда делает так, когда сосредоточена на чем-то, и это всегда казалось Джоане таким забавным. Ее волосы такие же длинные и мягкие на вид, такие же большие и голубые глаза, все такие же округлые и сглаженные черты лица и все те же два кольца в ушах и септум. Она выглядит по-прежнему прекрасно, и Джоана спускается по стене, плотно обхватив себя за плечи и зажмуривая глаза. Джоана выглядит просто нелепо и смешно на ее фоне. Она слишком резкая, грубая, угловатая и измученная на вид.
— Джоана?
Теперь голос звучит не таким серьезным, а напряженным и взволнованным. Джоана не хочет быть причиной волнения и напряжения. Она лишь с шумом опускается на пол, втягивая воздух через плотно сжатые зубы. Ее пальцы намертво вцепились в кожу через плотную ткань черной толстовки, потому что так легче. Потому что так создается иллюзия, что у нее все под контролем, но даже слепому понятно, что это ложь. Наглая и беспринципная ложь самой себе. Джоана плохой лжец.
— Эй! — Вскрикивает Крис, подрываясь с места и подкладывая руку под затылок Бианчи, чтобы смягчить удары головы об стену. — Остановись! Что ты делаешь!?
— Мне… — Цедит Акоста сквозь зубы, и Сото видит, как едва шевелятся ее сухие и потрескавшиеся губы. — Мне больно…
— Вот же дерьмо… — Пена медленно скользит рукой по плечу Джоаны, ощущая то, насколько напряжены ее мышцы. На ощупь они напоминают плотно утрамбованный сырой песок, и вся она словно бы скелет, обтянутый кожей. Как давно она ела в последний раз? Как давно спала? Впалые черные дыры вместо глаз, покрасневшие по краям, и упирающаяся в ладонь острая ключица говорят о том, что, должно быть, очень давно. — Тебя же ломает…
Тихий скулеж сквозь плотно сомкнутые до скрежета зубы эхом повис в воздухе, он был больше похож на гул, словно бы из-под толщи воды — глухой и гортанный. Он вызывал жалость и тоскливое чувство беспомощности. Крис не знала, как можно облегчить это, но вид искореженного болью влажного лица оживлял давно забытое чувство необходимости. Необходимости помочь. Но чем? И как? А оно все разрасталось в ней, восставало из-под пепла перегоревшей где-то там внутри злобы, обиды и раздраженности, поднимаясь выше, вновь заполняя легкие тяжестью воздуха, и тогда Кристине просто захотелось обнять это измученное тело. Прижать как можно ближе и плотнее, обвивая руками сгорбленную спину, словно отгораживая от боли и всего внешнего мира, как если бы раскидистые ветви дерева спрятали кого-то от проливного дождя.
— Может, принести воды?
Придерживая Джоану за выкрученные от боли руки, Крис мелкими шажками вела ее к небольшому диванчику, расположенному в другом конце комнаты. Она словно бы вела под руку неумелого ребенка, ноги которого то и дело подкашивались и неуверенно ступали по полу, пружиня в коленях, будто бы Джоана боялась разогнуть их полностью, или же это действие вызывало в ней новый приступ боли.
— Я сейчас.
Вцепившись влажными руками в коричневую оббивку диванчика, она сквозь едва приоткрытые веки наблюдала за каждым шагом, больно и тяжело вдыхая. Дыхание совсем не поспевало за ударами сердца, отдающими в виски жгучими покалываниями; оно — дыхание — то ускорялось, то почти исчезало, и тогда Джоана задерживала его, сморщиваясь, пропихивала как можно глубже, будто бы глотая противный на вкус сироп от кашля, который ей обычно приходилось пить в детстве.
Крис быстрыми шагами приблизилась к своему бежевому кожаному рюкзачку, второпях вынимая из него поллитровую и уже на четверть пустую бутылку воды. Она чувствовала на себе измученный и слабый взгляд, прищуренный от боли. Он вызывал внутри такой поток жалости и сожалений, скапливающийся тяжестью в ногах, что было сложно ходить, но Крис знала, что жалость сейчас будет лишней. Что именно этого сейчас Джоана хотела бы меньше всего. Что сейчас ее тело буквально состоит из жалости и ненависти к себе. Крис попросту будет лишней. Она просто добьет ее своими чувствами сейчас, взвалит на нее то, что Акоста и сама прекрасно знает, придавит ее этим, словно камнями, и тогда она задохнется. Потому Сото молча и быстро следует обратно, вручая Бианчи долгожданную бутылку воды.
Она пьет жадно, роняя объемные капли со своего подбородка прямо на свою толстовку и громко глотая, прихлебывает, резко дышит прямо в горло бутылки, из-за чего становится похожа на ребенка, забежавшего с прогулки домой, чтобы ощутить влагу на пересохшем кончике языка, при этом сбивчиво и шумно дыша в стакан. На секунду мутно-карий взгляд, похожий на коричневую муть в воде, которую кто-то случайно поднял со дна, будто прояснился, и на секунду Кристина увидела в нем жизнь. Она была не долгой, всего секундной. Она промелькнула в нем так же быстро, как бьет молния, прежде чем снова исчезнуть за мутью с мелкими крошками зеленцы.
Бутылка опускается на колени.
— Я могу подвезти тебя, если ты можешь подождать немного…
Крис смущенно смотрит в пол. Ее лицо наполняется давним чувством неловкости, прямо как когда-то, когда это чувство преследовало ее постоянно и казалось новым и жутко непривычным, а в голове снова настоящий хаос из мыслей, лишних слов и глупых, спутанных предложений. Крис пытается собрать их во что-то осмысленное и правильное, чтобы они не звучали как слова, сказанные ребенком, потому что ей не нравится тишина, повисшая между ними и прерываемая лишь тяжелыми вдохами и хриплым кашлем.
— Мне остался всего час, это не так долго…
Ей хочется провалиться сквозь землю. Хочется закрыть руками свое покрасневшее, склоненное к полу лицо. Ей кажется, что ее слова - несвязный по смыслу абсолютный бред, не несущий в себе никакой информации. Кажется, что Джоана ждет чего-то совсем другого, если ждет. Чувствует непонятную пропасть между ними, словно бы говорит на другом языке, и та ее не понимает. Чувствует катастрофическую нехватку воздуха, и кажется, что сейчас начнет дышать точно так же: тяжело и глубоко.
Крис не видит лица Джоаны, она лишь видит ее худые ноги, обтянутые джинсами, и то, как впиваются в коленные чашечки ее тонкие дрожащие пальцы. И на ногтях нет привычного черного лака, лишь изгрызенные, покрасневшие края кожи. Кристина чувствует ответственность за происходящие, хотя понимает, что ее ответственности во всем этом столько же, сколько воды в бутылке, которая по-прежнему лежит на сомкнутых ногах Бианчи — не дотягивает даже до четверти. Но даже так Крис не покидает мысль о том, что, возможно, этого бы и не случилось, если бы она была рядом с Акостой. Это глупо, потому что Крис действовала по ситуации. Потому что тогда не видела другого способа. Потому что тогда Джоана бы не поняла всей ситуации. Это не ее вина. Сото не могла знать о том, что это так сильно ударит по Бианчи. Кристина не должна нести ее ответственность на себе.
— Мы можем поговорить?.. — После очередного тяжелого выдоха снова следует тишина, вновь ставшая такой ненавистной. Сото ловит неприятные воспоминания о тех днях, когда она терпеть не могла длинные паузы между ними, когда она каждый раз старалась заполнить их глупыми словами и неуместными вопросами, которые сейчас точно будут лишними.
— Да, я слушаю.
Она поджимает губы, всматриваясь в наморщенный лоб Джоаны, будто бы та собирается с последними силами. Крис видит капельки пота, стекающие по ее вискам, ее плотно сомкнутые челюсти. Они звонко стучат каждый раз, когда Бианчи резко вздрагивает по непонятным для Сото причинам. Тишина по-прежнему давит на плечи, и лишь отдаленные звуки разговоров напоминают о том, что они здесь не одни. Они не в вакууме.
— Серьезно поговорить,.. — Тяжелый вдох. — …Крис… — Еще один. — Не здесь…и не сейчас… — И еще. — Когда мне станет чуть легче…
Речь обрывается заливистым кашлем, словно Акоста вот-вот выплюнет собственные легкие. Прикрывает рот ладонью и оставляет влажный след от слюней на впалой щеке, утирая пересохшие и потрескавшиеся губы. Пена ловит ее безжизненный взгляд своим и замирает, всматриваясь. От чего-то ее кончики пальцев резко немеют, а сами кисти начинают подрагивать от волнения. Она правда хочет просто обнять ее сейчас. Просто прижать к себе и тихо-тихо прошептать своим самым заботливым и нежным голосом: «Все будет хорошо, я рядом».
Крис почти делает шаг к ней навстречу, но что-то резко останавливает ее, и она оступается. Не сейчас. Не время. Легкие тяжелеют с новой силой, и все тело от самых стоп до макушки головы буквально тянется навстречу, но Кристина держит себя в рамках, сильно сжимая одну руку другой за своей спиной, будто бы этот жест — единственное, что не дает ей сорваться. Чем дольше длится молчание, тем сильнее пальцы смыкаются на предплечье, и Сото уже чувствует боль от собственной мертвой хватки. Она настолько нуждается в ее присутствии, что ей уже плевать, в каком Джоана состоянии, просто хочется ощущать ее рядом. Эгоистично? Может быть, но все наши действия всегда совершаются лишь ради своей собственной выгоды, даже если сами мы утверждаем, что это не так.
— Хорошо…
Наконец тихо произносит она, останавливаясь взглядом на своих кроссовках, и снова слышит надрывной кашель.
***
Крис не получала ни звонков, ни сообщений в течение следующих трех дней. И вот когда на дисплее телефона красовалась дата «10 февраля», она совершенно неожиданно для себя получила короткое сообщение «¿Можем встретиться на твоей крыше сегодня в девять?» Конечно же, она не могла ей отказать.
О чем Джоана хотела серьезно поговорить, для Крис по-прежнему оставалось тайной, покрытой мраком, и уже с самого утра Сото пробивала легкая дрожь от волнения, потому что Джоана впервые за последнее время сама решилась на серьезный диалог. Кристина понимала, что рано или поздно он должен был состояться, понимала, что этот разговор нужен им как никогда раньше, но вместе с этим пониманием ее все равно одолевал дикий страх. Крис боялась потерять ее. Правда боялась. Боялась, что этот диалог может стать последним, хотя где-то глубоко в душе она также понимала, что, возможно, это будет правильным решением. Ведь если Акоста поняла, что не сможет осилить эти отношения, которые едва ли можно назвать здоровыми, то какой смысл в том, чтобы мучать их обеих. Но страх все равно не отступал, даже если Крис пыталась убить его своей рациональностью.
Каждая секунда тянулась невероятно долго. Это было похоже на пытку. Ладони Сото нещадно потели, и из них валилось абсолютно все: кисточки, спонжи, тушь — все, что находилось в ее руках, непременно оказывалось на полу, и это безумно злило актрис. Кристина плотно сжимала челюсти, выслушивая очередные недовольства. Она держалась из последних сил, но как только комната оказалась пуста — швырнула кисть на пол. Кажется, полегчало, но совсем на короткое время, и волнение, страх и злоба накатывали новыми волнами. Крис захлебывалась.
Захлебывалась своими эмоциями, давилась ими, кашляла и снова по кругу. Это был самый настоящий ад. Ее нервы сдавали, и последней каплей стало очередное придирчивое замечание по поводу дрожащих рук. Она закончила работу, она не могла поступить иначе, но долго сидела в туалетной кабинке, растирая слезы по щекам. Не знала, почему плачет, но, наверное, потому что копила в себе слишком много на протяжении всего дня. Наверное, потому что ее психика ужасно расшаталась за все это время.
Крис ненавидела это место, глядя на себя в зеркало и поправляя свои волосы. Она могла бы сжечь все это к чертой матери, если бы у нее была возможность. Могла бы связать каждого, заткнуть рот изорванной в клочья сменной одеждой для актеров, а после смотреть, как все они горят в этом пламени, крича от дикой боли. В Крис зарождалось не присущее ей самой желание мести, хотя она даже не понимала, за что она могла бы отомстить. И она видела в зеркале не свое отражение, а отражение своей темной стороны личности, которую так упорно отрицала все эти годы, стараясь всем казаться дружелюбной, веселой и беззаботной. И ей это нравилось.
Нравилось до такой степени, что она ощущала некое превосходство над всеми, кто пребывал в этом месте. Позволила себе злиться настолько сильно, насколько это было возможным сейчас, получая от злобы истинное удовольствие. Ее ладони все еще потели, но теперь это казалось настолько мелочным и неважным, по сравнению с той бурей эмоций, зверствующей в ней, что она воспринимала это как что-то должное. Будто бы ее ладони всегда были такими потными.
Крис снова резво обгоняла машины, нарушая абсолютно все правила дорожного движения, ну или ей так казалось. Казалось, что ей вовсе сорвало крышу. Не преставая, закуривала прямо в салоне, и пепел периодически падал ей в ноги или в карман на двери машины, когда его — пепел — случайно задувало ветром или Крис просто не успевало вовремя стряхнуть его в открытое окно. Глаза слепило от света фар, отражавшегося от влажного асфальта, но даже это не останавливало ее, ведь на панели Форд Фокуса зеленоватым отсвечивались цифры «20:40». Крис должна была успеть.
Она пролетает ступени так быстро, насколько это возможно. Ее бежевый маленький рюкзак тут же летит куда-то на пол, как только захлопывается дверь квартиры. Прокуренные легкие отказываются вбирать в себя кислород, потому Крис истошно закашливается, как только оказывается на кухне. Она сверлит взглядом телефон, неподвижно лежащий на столе. Плотно сжав руки в замок и уперевшись в них носом, Крис практически не моргает, лишь напряженное дыхание перебивает бесконечную тишину. «21:05» Опаздывает. О чем они будут говорить? Что Джоана хочет сказать ей? Будет ли этот разговор позитивным или оставит после себя неизгладимый след печали и горечи?
Крис трет виски, нервно пропуская воздух через едва приоткрытые сухие губы, время тянется слишком долго. Словно она попала в какой-то другой мир, где время потеряло свое значение. Где его попросту не существует. Мелким и до жути противным звоном из крана капает вода, она бьет по ушам похуже тысячи атомных бомб, разорвавшихся где-то в паре километров от квартиры. Руки немеют, когда цифра на экране меняется — «21:06». Противный холод одолевает все тело, Сото снова обращает внимание на свои вспотевшие ладони. Впервые за последние три часа. Судорожно обтирает их о свои джинсы. «21:07». Вновь появляется жуткое желание выкурить еще как минимум две сигареты, подзывая к горлу ком бесконечного ожидания, страха и волнения. Почему она так долго? Почему она опаздывает? Телефон по-прежнему неподвижно лежит перед сцепленными в замок руками, не издавая ни единого звука. «21:08».
За окном тошно подвывает ветер. Кажется, вот-вот будет дождь. Идиотка. Опять же промокнет до нитки. Опять придётся дать ей сменную одежду и постелить в зале. Запускать стиральную машину так поздно. А можно выстирать и завтра, если она, конечно, никуда не торопится. «21:09». Да и куда она будет торопиться в такой ливень? Хотя кто ее знает. Джоана совершенно не предсказуема. Она может сорваться куда угодно хоть по середине ночи, даже если вся ее одежда будет сырой до последней ниточки. «21:10» А может, она и не придет? Может, этого долгожданного разговора так и не случится? Может, это был последний раз, когда они вообще виделись? Может быть, Джоана по старой привычке решила просто убежать ото всех проблем, как маленький ребенок? Скрыться от ответственности и собственных чувств. Скрыться от их чувств.
«21:11»
Идиотка:
Открой мне домофон
Крис слышит звон из глубины квартиры, громко ворвавшийся в мысли и вырвавший из легкого ступора. Он был слишком громким по сравнению с другими звуками, или это просто Крис слышала только его. Она бежала к двери, будто бы ее ступни горели от раскаленных углей, разбросанных на ее пути. Несчастные три метра казались целыми километрами, и как бы быстро Крис не бежала к двери, она не приближалась. Но вот рука судорожно нажимает на кнопку домофона, и дверь с резким хлопком закрывается, погружая квартиру в мертвенную тишину.
***
Ветер беспощадно трепал светлые пряди волос, превращая их в спутанные между собой узелки, которые наверняка будет сложно прочесать после. Дождь так и не начинался. Видимо, Крис ошиблась, но все равно было холодно. Она так быстро выбежала из своей квартиры, что не накинула ничего поверх своей красной рубашки в клетку. Потому ничего не оставалось, кроме как сильнее обхватывать себя руками в ничтожных попытках спрятаться от сильных порывов ветра. Помогало очень плохо. Крис похлопала правой рукой по карманам джинсов. Кажется, она оставила сигареты в куртке. А может быть, в машине. Она уже не помнит, если честно. Она лишь беспрерывно ждет, а Джоана, кажется, нарочно поднимается слишком медленно.
Скрип тяжелой металлической двери, которая успела немного заржаветь из-за частых и несвойственных для февраля дождей, раздался где-то из-за спины, и Сото моментально обернулась на этот звук, который мог означать только одно. Она пришла. Пришла и сейчас стоит в паре метров от замерзшей Кристины, что беспощадно сжимает ткань своей рубашки на локтях.
Сото усмехается, потому что снова видит на ней знакомую джинсовку. Странно, потому что Пене показалось, что после того неприятного случая этой джинсовке самое место на помойке. И странное чувство ностальгии охватывает тело, когда теплая ткань медленно опускается на ее замерзшие плечи.
— Ты оделась слишком легко для такой погоды, Красотка.
Кристина едва заметно кивает в знак благодарности, и вся тревога моментально отступает, когда в голову ударяет такой привычный запах. Казалось, что этот запах невозможно смыть ни одним моющим средством на свете, ни одна химчистка не возьмет его, потому что он настолько въелся в плотную джинсовую ткань, утеплённую изнутри, что стал частью этой ткани. Без запаха мяты и сигарет джинсовка Джоаны словно бы и не ее вовсе.
Сото аккуратно проходится пальцами по потёртостям, оставшимся с той самой ночи, и замечает новую нашивку на локте, немного криво, но прочно пришитую. Сама пришивала. Вновь лицо Крис украшает печальная улыбка. И вновь ей кажется это безумно странным, потому что она бы уже давно выкинула эту порядком старую и изношенную вещь, но Джоана слишком привязывается к различным вещам, которые значат для нее слишком много. Она всегда так делает. Всегда привязывает к чему-то воспоминания из жизни: счастливые или не очень — не важно. Она очень дорожит этими воспоминаниями. Интересно, что для нее значит эта перешитая вдоль и поперек джинсовка? Странно, что Сото никогда не задавалась этим вопросом раньше.
— А ты? — Тихо спрашивает она, кутаясь в теплую ткань еще сильнее, больше даже не из-за холода, а из-за приятных воспоминаний.
— На мне футболка и толстовка, не волнуйся.
Акоста мягко щурится, вглядываясь в такие печальные голубые глаза, но тут же хмурит свои брови, отводя взгляд в сторону, плотно смыкая челюсти. Кристина кидает взгляд на ее руки, и те трясутся, с силой пожимая друг друга. Пена вновь видит перед собой совершенно измученное истощенное тело, содрогаемое болью. И хоть Бианчи не воет так, как это было три дня назад, Крис видит, что ей больно. Возможно, не так сильно, как тогда, но то, как Джоана старается игнорировать боль в мышцах, слишком очевидно. Или это очевидно только для Крис.
Акоста запрокидывает голову, разминая шею дрожащей рукой и переминаясь с ноги на ногу. И снова Сото чувствует тяжесть. Снова ей хочется просто коснуться ее. Просто сказать, что все будет хорошо. Она крепче сжимает джинсовую ткань в пальцах, отчаянно полагая, что это поможет обмануть мозг, но это не работает. Он знает, что это просто ткань. Ткань, которая не может подарить ничего кроме теплых воспоминаний и мурашек. Он не настолько глуп.
— Как ты? — Глупый вопрос, но на самом деле очень важный. Важный по крайней мере для Кристины.
— Бывало и похуже.
С усмешкой и едва ощутимым сипом разносится голос по ветру, и кривая ухмылка расползается по исхудалому лицу. Эта маска давно уже не работает. Она может работать с кем угодно, но не с Крис, и Джоана тут же понимает это, стирая со своего лица нелепое выражение, оставляя на нем лишь отпечаток тупой боли.
— Мне очень жаль, что ты должна терпеть это…
Голубой взгляд снова скользит по изломанным кистям рук, по дрожащим тонким пальцам и вновь возвращается к уставшему карему взгляду. Сейчас на фоне городских огней он кажется таким внимательным и искренним. Кристина резко вспомнила тот день, когда они стояли здесь при совершенно других обстоятельствах, на фоне яркого ноябрьского солнца. Вспомнила, как уже слегка прохладный осенний ветер трепал темно-фиолетовые пряди, как Джоана смотрела на открывшийся перед собой вид восторженным детским взглядом. Тогда Крис даже подумать не могла, что Джоану могут привести в восторг такие обычные вещи.
Не знала еще, что она может так искренне радоваться обычной крыше на восьмом этаже, пакету леденцов и конфет с нугой, обычному кофе без молока по утрам. Тогда она еще так много не знала о ней. Тогда этот разговор на крыше, который продлился от силы минут двадцать, был для Крис чем-то сродни чуду. Именно в тот день она разглядела лицо Джоаны настолько детально, насколько позволяло расстояние, и запомнила его настолько крепко, что сможет найти эти черты лица в любой толпе при любых обстоятельствах. Именно тогда, когда Джоана впервые назвала ее «Красотка» настолько ласково насколько умеет лишь она, Крис начала свой длинный путь, длящийся по сей день. Именно тогда начался их путь.
— Не нужно, Крис. — Джоана снова наморщилась, пытаясь отвести взгляд, который был нагло пойман.
— Я серьезно… — Сото на мгновенье сомкнула губы, глубоко вдыхая. — Мне сложно видеть, как ты страдаешь…
Ветер вновь затрепал темные пряди, пуская по ветру запах чего-то сладковатого.
— Крис? — Пена легко кивнула, вглядываясь в печаль взгляда. — Я хочу сказать тебе, что…
Бианчи резко замолкла, и сердце Кристины забилось так сильно, что казалось, будто бы оно вот-вот разорвет своим биением и без того тяжелые легкие. Было страшно услышать остаток оборванного предложения, и ветер над головой шумел так громко, что не было слышно даже собственных мыслей.
— Ты можешь спросить меня обо всем, что тебя интересует… — Она снова запнулась, обрывая свою мысль, язык кололо от страха. — Я отвечу на все вопросы…постараюсь…
Крис не верила своим ушам. Она словно бы теряла равновесие в этот момент и медленно падала куда-то в пустоту. Совершенно обездвиженная, она продолжала смотреть на опущенные вниз карие глаза, на то, как Джоана тянет ко рту правую руку, нервно закусывая ноготь.
— Я правда могу это сделать?..
Дрожащим голосом спрашивает она, получая в ответ легкий кивок и долгую паузу, после которой последовали те слова, в которых Крис нуждалась уже очень давно.
— Я хочу довериться тебе, Крис…
