Бабочка под стеклом

- Ой, опаздываю! Опаздываю! – лихорадочно бормотал себе под нос Соби, носясь по всей комнате и впопыхах натягивая на себя первое попавшееся под руку. Еще бы! Он уже действительно зверски задерживается, пропустив все мыслимые и немыслимые сроки приведения себя в порядок и чинного шествия до кабинета, где у него сегодня проходит первый урок. Именно чинного, а не сумасшедшего бега со всех ног в криво-косо напяленной одежде, а сейчас ему предстоит как раз подобное, иначе учитель будет ругаться и наверняка пожалуется дяде Рицу – будто Соби завзятый нарушитель дисциплины и не понимает по-хорошему! Вот зачем сразу ябедничать, спрашивается?! Но учителя вообще какие-то странные – кроме, разумеется, того, который обучает мальчика рисованию. Он-то никогда не жалуется… И Соби это очень ценит, правда! И всегда старается на его уроках изо всех сил, только и получается с каждым разом у него все лучше. Но справедливости ради стоит сказать, что и на других уроках он старается тоже, ведь ему очень нравится учиться! А вечное опасение Соби схлопотать нагоняй от опекуна, если учителей и не удовлетворит его успеваемость и поведение на уроках и они поделятся с Рицу своим недовольством, выступает в роли дополнительного стимула, не меньшего, чем бесхитростная тяга к знаниям человека, лишь недавно начавшего познавать мир, так сказать, осознанно, а не просто взирать на него распахнутыми в восхищении глазами, впитывая многочисленные чудеса и присутствующую везде, даже в самых уродливых или невзрачных вещах красоту всей душой и сердцем, а не разумом, как полагается для сознательного и вдумчивого знакомства с загадками жизни и ее устройством в целом. Поэтому Соби помимо восторга от раскрывающихся перед ним в своей потрясающей стройной соразмерности тайн, которым бытие обязано своим волнительным до крайности совершенством (о, насколько его будоражили, унося воображение в неведомые края, самые элементарные сведения из естествознания и других подобных наук! Как он трепетал, проникаясь непостижимой толком волшебной четкостью неких сокровенных законов, лежащих в основе безупречно функционирующего механизма (нет, скорее организма…) Вселенной!), всегда, садясь за уроки, учитывал и данный, не очень-то справедливый, по его мнению, фактор. А ведь иногда ему ужасно хотелось пофилонить, глядя в окно или даже просто в потолок (для фантазии мальчика, никогда не устающей рождать всяческие сумбурные видения и сюжеты для будущих картин, то, куда он смотрит, особого значения не имело), и приготовить уроки спустя рукава! Но гнева опекуна он страшился чуть ли не больше всего на свете: если уж дядя Рицу такой суровый и откровенно холодный с спокойном состоянии, то каким же он сделается, когда разозлится? Нет уж, вот подобного знания Соби не жаждал отнюдь и к учебе по этой причине подходил более чем сознательно. Правда, к рисованию, причем без всяких запугиваний, тоже, но рисование – вопрос другой, оно неотделимо от самого мальчика и необходимо ему, наверно, не меньше дыхания… А прочая учеба при всей ее притягательности – все же что-то, привнесенное извне; будучи лишенным ее, Соби, пожалуй, очень и очень расстроится, но особого ущерба не понесет (хотя, вероятно, мозги утратят приобретенную благодаря ей сообразительность и живость мышления), но вот стоит запретить ему рисовать… Нет, о всякой жути лучше не думать, иначе накличешь! И надо бежать, бежать поскорей, учитель наверняка уже сердится! А все потому, что он, Соби, снова поздно лег накануне, поскольку сначала читал ужасно увлекательную книжку, никак не в силах оторваться; потом ему пришла в голову идея рисунка по ее сюжету (идей, правду сказать, была вовсе не одна, а бесчисленное множество; большинство из них, конечно, почти сразу же забывались, уступая место новым, но эта уходить не желала ни в какую. Она, напротив, завладела умом и воображением мальчика, тревожа их все больше, и Соби, вконец измучившись, в результате решил воплотить ее на бумаге прямо сейчас, не дожидаясь утра, - уж очень заманчивой она являлась!), и он, захваченный мощным приливом вдохновения, рисовал и рисовал… естественно, допоздна. Утром Соби, разумеется, встал поздно и неохотно (и даже уже, пожалуй, не утром, а днем), в первую голову дочитал оставшиеся в книжке страницы, а после, до глубины души потрясенный развязкой, съел несколько кусочков завтрака и совсем без энтузиазма принялся за уроки, в душе все еще там, с героями произведения, а образы, достойные запечатления, возникали в его сознании каждую секунду! Но мальчик мужественно держался, не отвлекаясь на рисование, - ведь если он теперь снова возьмет карандаш и откроет альбом, уроки так и останутся несделанными, и ему здорово нагорит и от учителей, и от опекуна! Только подготовка к сегодняшним занятиям тем не менее все равно шла через пень-колоду, поскольку не выспавшийся Соби совершенно не мог сосредоточиться в нужной степени, особенно на примерах из математики ,сроду не дававшейся ему легко. В конце концов, намучившись, но написав и выучив все заданное, он со вздохом освобождения, больше напоминавшим стон (подобные звуки, видимо, издавали узники, выходящие из своих неуютных сырых темниц на свет дня) отодвинул подальше учебники, перехватил кое-что на обед (опять толком не поняв, какие блюда ест), мельком глянув на часы, ужаснулся («Ой! Уже столько времени?!!») и начал впопыхах собираться – умываться, чистить зубы, влезать в брюки и отглаженную до такого состояния, что страшно даже к ней прикоснуться, дабы не испортить эдакое совершенство, свежую рубашку… И его сумасшедшая торопливость, кажется, увенчалась успехом: он выскочил из комнаты наружу почти вовремя! «Ну ничего! Если бежать побыстрее, я успею нормально!» И Соби побежал, размахивая на ходу сумкой с учебниками и тетрадями и сдувая с глаз челку. Но примерно на полпути к цели его пронзила страшная мысль, заставившая аж замедлить бег: он забыл причесать хвост! Вот черт, как обидно! И времени уже нет вовсе, ну нисколечки! Соби на миг замер и, холодея, представил себе реакцию на неопрятный хвост опекуна, если тот наткнется на него по дороге. Наверняка опять обругает – и хорошо, коли только обругает! И зачем он, спрашивается, всегда так въедлив по отношению к внешнему виду?! Вон, Соби все учителя в один голос твердят: мол, важно не внешнее, а внутреннее! Но дядя Рицу, судя по всему, считает по-другому… И время уходит, за опоздание влетит тоже и без вариантов, опекуна же мальчик в случае везения может и не встретить. После многих колебаний, сопровождающихся нервным мотанием пресловутым хвостом, Соби принял окончательное решение: вновь поспешил вперед, надеясь на удачу. Но в этот раз той было угодно обойти его своим вниманием; правда, мальчик, влетая в последний момент в класс, еще не подозревал о ее к нему неблагосклонности. Вообще с причесыванием – и хвоста, и волос на голове – у Соби сложились напряженные отношения. Он, откровенно говоря, никогда не уделял гигиене и аккуратной внешности особого внимания (как, впрочем, наверное, и большинство мальчишек), полагая их абсолютно не важными для нормальной жизни и получения удовольствия от нее. Расчесанный ухоженный хвост? Какая глупость! А зачем? Не-е-е-е, пусть подобным занимаются девчонки, им очень к лицу эдакие ухищрения, а мы уж как-нибудь… Безо всяких там бантиков на хвостах и красивых, спору нет, но бесполезных сережек в Ушках! Таких взглядов придерживались большинство младших учеников «Семи голосов». Подрастая, они, конечно, брались за ум и начинали смотреться более респектабельно, но малышня носилась по школе расхристанная, косматая и порой откровенно неумытая. Еще бы, ведь рядом уже не было заботливых мам, всегда готовых проследить, не слишком ли эпатирующий вид у их чад, вне родительской опеки не приученных следить за собой абсолютно. Да и то сказать – на фиг? Лучше уж поспать подольше или уроки в последний момент доучить, если накануне не успел! Ведь правда? Вот и все мы, за исключением некоторых особых аккуратистов (бе, от них аж противно!), думаем именно так! Благо учителя сильно не придираются, поэтому приятной (вернее, ухоженной) внешности от нас не дождутся, ясно?! Но другим приходилось проще – над ними отсутствовал контроль, за Соби же постоянно надзирал Рицу, ехидствующий и читающий обидные нотации из-за какой-нибудь не вовремя оторвавшейся пуговицы или негармонично торчащей пряди волос. И по причине подобного чрезмерно, по мнению мальчика, придирчивого отношения опекуна к моментам, которые не стоят и выеденного яйца, он старался каждое утро (ой, кошмарно лень! Или другие дела, поинтереснее, имеются!) непременно хотя бы умываться и чистить зубы. Ну и причесывать тоже – голову, ведь она, кудлатая и неопрятная со сна, так или иначе попадала в его поле зрения, когда Соби, находясь в ванной, бросал на себя беглый взор в зеркало. Словом, про необходимость приведения в порядок головы зеркало мальчику напоминало исправно (ох, а расческа очень неприятно, почти больно цепляется за Ушки, когда Соби, иногда отчетливо шипя сквозь зубы, беспощадно дерет ей свои замечательные светлые волосы, которыми так гордилась мама!), но вот о хвостике не напоминал никто (нечестно!), поэтому он фатально запустил его состояние. Еще бы! Хвостик – он вообще сзади; как же сообразить, что его тоже неплохо бы привести в порядок? Да и расчесывать его гораздо неудобнее, чем волосы, поскольку дотянуться до отдельных мест практически невозможно! Для Соби великим счастьем являлась густота шерсти на его чересчур красивом и оттого раздражающем половину школы хвостике: даже при внимательном рассмотрении колтуны, в которые она сбивалась по причине пренебрежения расчесыванием, оставались почти (то есть совсем!) незаметными. Иногда, конечно, Соби вспоминал о еще одном объекте ухода (чаще всего в самый последний момент) и впопыхах несколько раз проводил по нему расческой. К тому же раньше, когда его мыли чужие нахальные тетки, они после мытья обязательно расчесывали такой милый пушистенький хвостик, принадлежащий до умиления симпатичному малышу, что, разумеется, спасло его от вовсе уж плачевного состояния… Но теперь ведь Соби купает дядя Рицу, а он целиком и полностью уверен, будто воспитанник в состоянии причесаться (и причесывается!) сам, но… Нет, Соби в состоянии, никто не спорит, только на хвост он злостно не обращает должного внимания, и тот весь в колтунах, хотя со стороны ничего не заметно! Естественно, будь шерсть там более редкой, опекун обнаружил бы непорядок значительно раньше, но все раскрылось именно в этот злосчастный день, когда неухоженность хвоста мальчика, уже поистине неприличная, послужила поводом для очередной размолвки между ними. Соби топал после окончания занятий к себе, не ожидая ровным счетом никаких подвохов, поэтому, услышав голос опекуна, велевший: - Постой-ка, Соби-кун! – даже подпрыгнул с перепугу (очень уж насмешливо-едким был тот голос – значит, Рицу-сенсей не в духе!..) и послушно остановился. Рицу в пару бесшумных шагов нагнал его и с вкрадчивостью, напустившей на мальчика еще большего страху, поинтересовался без лишних предисловий: - Соби-кун, разве я не говорил тебе неоднократно, что твой неопрятный вид позорит нас обоих? - Гов-ворили… - робко подтвердил Соби, поворачиваясь лицом к опекуну и на всякий случай втягивая голову в плечи. - Тогда почему ты считаешь возможным разгуливать по школе с подобным хвостом? – Рицу брезгливо приподнял кончик опущенного хвостика воспитанника, взяв его двумя пальцами и как бы демонстрируя окружающим. К счастью, в коридоре не наблюдалось никого, кроме них, ведь сегодня у Соби занятия отняли много времени, и зрителей у спектакля двух актеров, исполнявших свои роли мастерски, не нашлось. А действие между тем разворачивалось: Соби порывисто вздохнул, пришибленно поникнув Ушками, и дернул хвостом, пытаясь избавить его кончик – самое нежное и уязвимое место! – от хватки жестких пальцев опекуна, но тот среагировал четко, сжав его еще неприязненней и больнее. Мальчику сделалось обидно: его хвостик, даже нечесаный, все равно вполне себе, а дядя Рицу держит его так, будто это какая-то немыслимая гадость, наверняка еще и заразная! Он попробовал снова и, отскочив назад, вывернулся-таки, взирая на опекуна наиболее раздражающим из всех своих взглядов – печально-укоризненным, синева в оправе безупречных линий темных густых ресниц и такие же темные тонкие брови, придающие глазам почти неземную (да-да, ангельскую, именно!) выразительность. - Я жду! – напомнил Минами, взвинчиваясь и одновременно под взором воспитанника ощущая некую непонятную вину. Точно – будто посланец небес явился обличать его, закоренелого грешника, в недостойных деяниях! Но здесь Соби-кун малость просчитался: Рицу не даст сопливому мальчишке вертеть собой как тому вздумается! Воспитанник смотрел на него еще несколько секунд, потом длинно вздохнул и покаянно повесил голову: ответить ему было нечего. Вернее, он мог бы объяснить все по правде – «лень, забываю, неудобно» и прочее в подобном духе – но для Рицу, он знал, такие причины нисколько не считались вескими; наоборот, они бы взбесили опекуна гораздо сильнее. И Соби молчал, не желая слышать в свой адрес очередные издевки и обвинения в умственной неполноценности. Рицу немного подождал со злорадно-многозначительным лицом и, не дождавшись ничего путного (ну, собственно, он так и предполагал!) с расстановкой сообщил: - Чтобы впредь ты слушался меня лучше, Соби-кун, я запрещаю тебе рисовать неделю, - бесстрастно наблюдая затем, как воспитанник беззвучно ахнул, вскинул на него уже умоляющие глаза, а потом, убедившись, что смягчения наказания не последует, сгорбился и слепо побрел по направлению к выходу из школы, и хвостик его болтался сзади, словно отдельный от него и неживой предмет. Рицу на минуту даже пожалел воспитанника: настолько огорчаться из-за какого-то, пусть и важного для него увлечения! Хотя неделя, в любом случае, пройдет быстро, и Соби-кун опять вернется к столь любимым им кистям и краскам, успокоил он себя и, передернув плечами, отправился в рабочий кабинет. Соби убито тащился, не разбирая дороги, и отчаянно старался не зареветь в голос. Ведь Рицу-сенсей (сейчас мальчик не мог думать об опекуне как о «дяде») и впрямь не понимает, до чего ему важно рисование! Во-первых, оно помогает отвлечься, когда все плохо и кажется, что так будет всегда: во-вторых, (и это главное!), оно – отдушина для выражения чувств! Куда, ну куда, скажите, их девать, если они, самые разнообразные, теснятся в груди, распирая ее изнутри, бушуют там, в Соби, всячески требуя выхода?! И их всегда много, разных и ужасно сильных; а если их не выражать хоть как-то, они запросто разорвут Соби на мелкие кусочки! Радость, печаль, восхищение, уныние… и фоном, присутствующим постоянно, скорбь по родителям – хорошо еще, не на переднем плане, как раньше. Ведь тогда мальчик прямо изнемогал под ее тяжестью, видя практически все вокруг мрачным и полным вселенской безысходности... Для Соби, привыкшего радостно восхищаться жизнью и полагать, что в мире больше хорошего, чем плохого, подобное состояние было мучительным до жути, оно медленно убивало его и если бы не рисование, спасавшее Соби в наиболее черные минуты возможностью выплеснуть скопившуюся в сердце боль и тоску об уютном, беззаботном прошлом на бумагу (пересматривая свои старые рисунки, мальчик ежился и прижимал Ушки от сквозившей в каждой линии колючей, ранящей душу и словно бы даже тело уверенности в том, будто мир вокруг – страшное в своей несправедливости места, где больше нет и никогда не возникнет вновь исчезнувших вместе со смертью родителей любви и нежности… словом, ничего, называемого теплыми взаимными чувствами. Правда, в последнее время он немного приспособился к существованию рядом с Рицу, являющимся в плане характера полной противоположностью его маме и папе, научился извлекать из их отношений ту скупую приязнь, которая в них присутствовала, и невероятно ценил попытки опекуна, часто весьма неуклюжие, доставить ему удовольствие. Поэтому холодный ужас одиночества и беззащитность перед равнодушной враждебностью земли и небес ребенка, внезапно вырванного из его уютного спокойного мира, полного ласкового тепла и счастья, ужас и беззащитность, парализующие изнутри и лишающие малейшей надежды, чуть отступили, давая Соби вздохнуть посвободнее, но надежда так и не вернулась. Да и правда, на какое-такое взаимное обожание можно рассчитывать, живя с человеком, подобным Рицу: суровым, жестким, до отвращения безразличным к своему воспитаннику? "Он, наверно, вообще никогда ничего не чувствует…" - иногда потерянно думал мальчик, на которого окружающий опекуна ледяной ореол давил почти физически. Что поделать, Рицу за всю свою нелегкую жизнь научился притворяться, не давая и малейшему проявлению своих чувств вырваться вовне, на свободу, почти в совершенстве! А если бы Соби не подладился под их отношения, то вообще неизвестно, как бы он жил сейчас – вдруг уже сошел бы с ума от не утихающего ни на миг страдания и Рицу сдал бы его в какое-нибудь неприятное место наподобие больницы для психов, где, говорят (мальчишки в коридоре на перемене), лечат электрошоком! Он, помнится, тогда, услышав эти жутковатые сведения, взволновался не на шутку, долго пытался представить себе сам процесс (несчастных психов что, пальцы в розетку заставляют совать?!), а заодно ощущения, возникающие в ходе данной терапии, и до того в результате накрутил себя, до того накрутил! Даже спать ложиться боялся, словно маленький! И вообще, хорошо дяде Рицу – он никогда не расстраивается и не грустит; правда, наверно, и не радуется тоже. Но если чувства некуда девать, то это все равно здорово, поскольку радость, запертая внутри, в конце концов делается вовсе не радостью, а крайне навязчивой своей противоположностью! И Соби не может так, как он, не может жить, подавив буквально все ощущения, превращающие серое неприглядное полотно жизни в удивительную картину, неотразимую, манящую богатством оттенков, порой поистине немыслимых! И пусть даже грустную или откровенно страшную – неважно! Ведь если человеку чужды абсолютно все чувства, разве можно назвать его живым? По мнению Соби, вряд ли… Вот и дядя Рицу иногда кажется ему в совершенстве сработанным роботом, веющим холодком от своего металлического скелета, или посланцем иных миров, где все по-другому и от чувств удалось избавиться в принципе… И от воспитанника он, похоже, добивается того же самого, требуя, чтобы он убил собственные эмоции на корню. Но мальчик не собирается ему подчиняться – еще чего! Нет, чувства нужны, нужны любые – мучительные, терзающие, разрушительные и просто невыносимые! Нужны, ясно?! И максимум, в чем Соби готов уступить практически неприемлемым для него требованиям опекуна – это научиться быть таким же непроницаемым внешне. Внешне, а не внутренне! И действительно, когда он напускает на себя рядом с дядей Рицу надменно-равнодушный вид, то есть полностью копирует выражение его лица, тот вроде как бывает доволен (ну, насколько инопланетяне вообще могут ощущать довольство и прочие приятные моменты). Во всяком случае, меньше говорит всякие обидные насмешливые слова, призванные, в его понимании, научить воспитанника лучше владеть собой… Да, внешне Соби волне способен сейчас, когда перерос неуправляемую детскую непосредственность, изобразить на лице (только вот Ушки и хвост обычно здорово выдают его!) спокойствие, которое не в силах нарушить ничто, но внутри-то он до краев полон разнообразными и часто противоречивыми эмоциями, разве этому глупому дяде Рицу непонятно?! И куда прикажете девать свои чувства теперь, если рисовать ему запрещено?! Эх, вот был бы у него друг!.. Тогда бы Соби рассказывал ему без утайки все-все, а уж переживаниями бы делился непременно и в полной мере! Но друг, увы, никак не находится, даже приятеля – и то ни одного нет… хотя откуда ему взяться, раз Соби учится индивидуально, а не вместе со всеми? Интересно, так останется навсегда или потом дядя Рицу разрешит ему ходить на уроки с прочими ребятами? И пока ни друга, ни приятеля у мальчика не имеется, не к опекуну же ему идти, чтобы поделиться чувствами! Да ему и предположить страшно, что сделается с дядей Рицу (а потом он сделает с самим Соби), если тот однажды вздумает высказать ему все свои радости и печали (и заодно – для полноты картины! – причины, их вызвавшие! Нет уж, настолько сильно лучше не рисковать, но куда, куда, скажите на милость, девать теперь эмоции, именно сейчас, в отсутствии для них выхода, кажущиеся ни чуточки не нужными? Впрочем, какими там ненужными – откровенно обременительными! Все верно, деть их некуда, и это обидно до крайности!.. А виноват во всем этом дурацкий хвост, от которого всегда одни неприятности (и еще расчесывай его каждый день, мучайся!)! Ну ничего, с чем-с чем, а уж с хвостом-то Соби разберется радикально! Все тогда увидят, и дядя Рицу в первых рядах! И будет в следующий раз знать, как лезть к нему, Соби, со всякими глупостями типа ухоженной шерсти, хи-хи! Главное, не проболтаться заранее и совершить задуманное тихо, чтобы никто не сумел помешать. Но тихо не получилось: похоже, удача нынешним днем отвернулась от мальчика капитально. Вечером Рицу, находясь во всегдашнем своем состоянии повышенной раздражительности, характерном для конца рабочего дня (и он, кстати, еще не завершен, ведь имеется пара-тройка незаконченных дел – естественно, безотлагательных!), отворил дверь своего жилища (вернее, тамошней комнаты для работы) и остановился на пороге, уловив внутри звуки активной возни – будто кто-то беззастенчиво и не слишком скрываясь рылся в ящиках его стола. Рицу неслышно зашел и аккуратно, дабы не спугнуть неожиданного визитера, прикрыл дверь, со зловещей многозначительностью усмехаясь собственным догадкам: ну естественно, это обнаглевший Соби-кун, больше некому! Вон как роется, от усердия сдвинув брови и высунув кончик языка! А хвост, весь в оскорбляющих эстетическое чувство Минами колтунах, мотается из стороны в сторону быстро-быстро, создавая прохладный ветер, словно диковинный живой вентилятор! И ведь мальчишка прекрасно знает, что заходить сюда ему запрещено, дабы случайно не навести беспорядок в важных служебных документах (нет, конкретно этого он не знает, поскольку Рицу не объяснил причину своего запрета, но для исправного послушания подробности вовсе не обязательны!). Но зачем-то, тем не менее, явился и копается в его столе, будто в своем личном, маленький паршивец! Наблюдая за не замечающий его воспитанником, Рицу в какой-то момент испытал чуть ли не восхищение нахальством всегда кажущегося живым воплощением покорности Соби-куна, который, пожалуй, не так прост, как представляется с первого (и со второго тоже) взгляда. И ведь обычно глазищи опустит, Ушки повесит и старательно кивает в ответ на его требования (правда, и выполнял он их до сегодняшнего дня весьма тщательно, но в данный момент…). А потом, уверенный в безнаказанности, проникает в его кабинет и… и, кстати, что он там все ищет? Сейчас Рицу спросит у него, ох, спросит! - Соби-кун, - с нарочитой мягкостью обратился Минами к воспитаннику, - что тебе понадобилось в МОЕМ кабинете? – принадлежность кабинета он отчетливо выразил голосом. Мальчик, не уловивший появления опекуна, вздрогнул и издал невнятный испуганный возглас, а потом уставился на опекуна с неожиданной для них обоих твердостью во взоре, пряча что-то за спиной. Рицу и правда не на шутку изумился: подобной дерзости воспитанник раньше себе не позволял – если чувствовал себя виноватым, всегда смиренно разглядывал пол, кажется, иногда не смея даже дышать. Но не сегодня, нет. Жесткость, ясно заметная во всем облике Соби и лучше всего различимая в глазах мальчика, где-то даже смутила Рицу, а потом он ощутил законную гордость. Его воспитание, пусть медленно, но все же дает свои плоды, превращая Соби-куна из вечно готового разрыдаться хлюпика в чудесно владеющее собой и могущее дать отпор любому, в том числе сильнейшему многократно, подобие самого Минами. Значит, он идет в нужном направлении, которого следует с должной настойчивостью придерживаться и дальше! А Соби, внутренне замирая от ужаса и одновременно чувствуя, как сквозь этот ужас, будто цветок через толщу асфальта, прорастает абсолютно новое для него бесстрашие, бесстрашие перед все равно кем, кто лезет, пытаясь навязать свою волю, для начала подавив его собственную, насмешничая и запугивая. Правда, сейчас мальчик не был уверен, что сможет пользоваться своим новообретенным и чрезвычайно полезным (о, такие моменты понятны сразу!) качеством – вернее, не пользоваться, а вызывать его в нужный миг по собственному желанию - или оно станет проявляться и исчезать, как вздумается, будто совсем недавно Сила мальчика. Но данный вопрос его волновал не особо – ведь он теперь бестрепетно выдерживает испытующе-мрачный взор опекуна и ни капли не волнуется и не теряется! И на его вопрос непременно ответит тоже! - Вот, - Соби прекратил прятать руки за спиной и продемонстрировал Рицу крепко зажатые в одной из них ножницы. - Ножницы? - брови Минами поползли вверх. Признаться, он ожидал чего-нибудь... более загадочного, что ли? Неужели Соби-кун не нашел в его столе для себя штуковин поинтереснее, подумал опекун с некоторым разочарованием. А ножниц в комнате у воспитанника действительно не было, поскольку Рицу совершенно иррационально опасался, будто Соби может причинить себе какой-либо вред, очевидно, считая воспитанника совсем уж несмышленышем. Но вот зачем они ему вдруг понадобились, если до сей поры мальчик прекрасно обходился без них? Очень любопытно! - Для чего? - коротко уточнил Рицу, продолжая неотступно сверлить воспитанника глазами в бессознательной попытке заставить отвернуться и потупиться, как тот делал еще недавно. - Постричь хвост, - угрюмо и тоже коротко ответствовал Соби, ужасаясь сам себе, но не отворачиваясь. Рицу ощутимо вздрогнул, почувствовав, что на миг все у него внутри похолодело, стоило лишь представить Соби с небрежно обкорнанным непонятно чем вместо его нынешнего пусть и основательно запущенного, но, тем не менее, роскошного хвостика. Хотя, с другой стороны, колтуны, в которые свалялась шерсть, проще действительно состричь, чем долго и нудно распутывать... Шерсти лучше и вправду дать отрасти новой, но уж за ней-то непременно и тщательно ухаживать, дабы вновь не допустить подобного безобразия. Но все равно жалко красоту-то портить! А с третьей... Третье соображение в состоянии послужить решающим аргументом. - Соби-кун, ты, конечно, можешь рискнуть, - ничем не выдавая своих душевных метаний, холодно согласился Рицу. Глаза мальчика недоверчиво расширились: неужто опекун позволит ему поступить по-своему, безо всяких предварительных нотаций и запретов? Да еще в такой щекотливой ситуации? Ничего себе! Он-то ожидал воплей и ругани, а оказывается... - Если хочешь стать всеобщим посмешищем, - с нескрываемым злорадством закончил Минами, жадно наблюдая за меняющимся выражением лица воспитанника - от радостного изумления до вселенского разочарования. Ему было прекрасно известно о натянутых отношениях Соби-куна и прочих учащихся "Семи голосов", и он, исходя из подобных сведений, полагал: воспитанник не захочет лишний раз подвергаться обзывательствам и злым насмешкам, а потому откажется от своей безумной затеи. И сам Соби уже почти подтвердил его предположения, убито опустив руку с ножницами и Ушки, но то новое, давшее знать о себе совсем недавно, тут же сделало его будто металлическим изнутри, давая храбрость настаивать на своем, не прогибаясь под прочих. И правда, почему он должен отказываться от задуманного, если считает себя правым? Поэтому мальчик сначала одарил опекуна поразительным в отношении содержащегося в нем дерзкого упрямства взором; потом же, упорно сжав губы, принялся, отвернувшись от не отводящего от него глаз Рицу, прядь за прядью остригать с хвостика опостылевшую шерсть, жалея, что нельзя с подобной легкостью избавиться от всего хвостика в целом. Наверняка ведь будет очень больно, да и ножницы не смогут перерезать позвоночник... Кучка светлой мягкой шерстки на полу росла. Закончив, Соби молча положил ножницы на стол и, переступив через нее, ушел к себе, больше не обращая на опекуна ровным счетом никакого внимания. Убрать за собой он и не подумал. Рицу глядел мальчику вслед и чуть ли не в восхищении качал головой. Нет, каков паршивец, а? Молодец, просто молодец! Как же развивались события дальше? Да вовсе не настолько плохо, как пытался внушить воспитаннику Рицу. То есть поначалу, разумеется, все получилось именно по его словам и даже еще хуже. Над неровными клочками шерсти, торчащими в разные стороны, и трогательно просвечивающей через них кожей потешалась вся школа. Соби, проходя по коридорам, мужественно терпел тыкающих в него пальцами и изощряющимися в остроумии учеников и после горько плакал у себя в комнате, пока один раз в приливе вдохновения не сказал торчащим перед ним и хохочущим во всю глотку мальчишкам: - Чего ржете, дураки?! Это, между прочим, сейчас последняя мода! - и удалился с высоко поднятой головой и гордо задранным лысым хвостиком. Смех за его спиной, по инерции продолжавшийся еще какое-то время, вскоре озадаченно стих - ему не то чтобы поверили, но засомневались. Вдруг Агацума прав, а они просто чего-то не знают? Конечно, Соби вряд ли разбирается в столь таинственных материях - но вдруг? А им, кстати, есть кого спросить - и уж спросят-то они непременно, не сомневайтесь! И действительно, среди школьников имелась Пара, являющая собой завзятых модников. Выглядели они порой так, что учителя корчили строгие лица и хватались за головы, но поделать ничего не могли, ведь правила внутреннего распорядка "Семи голосов" об одежде учащихся не говорили и слова, а значит, замечания сенсеев благополучно пропускались нарушителями мимо ушей. Вот к подобным экземплярам и отправились за советом ребята, до крайности заинтригованные утверждением Соби. Но модники в тот момент как раз слегка выпали из процесса, непростительно увлекшись учебой: сказалось соперничество с другой Парой, чья Жертва нагло уверяла, будто они лучшие во всем. И она была недалека от истины - в битвах их силы являлись примерно равными, в прочей же учебе они и правда намного опережали модников, ведь скрупулезное следование последним актуальным тенденциям в имидже почти не оставляло им свободного времени. Но тут они, раззадоренные соперничеством, решили приналечь на теоретические дисциплины, чтобы доказать всяким там. До моды, следовательно, руки у них практически не доходили. И в такой неподходящий момент угораздило припереться жаждущим знаний с их глупыми вопросами! почему, интересно, разнообразные подвохи подстерегают всегда так не вовремя? Тут надо сказать, что модники весьма радели о своем авторитете в области внешнего вида, поэтому, услышав просьбу, истово закивали, соглашаясь со словами Соби. Не могут же они сказать, будто не знают! Да подобный ответ - полная потеря репутации! Ох, лучше бы они промолчали... На следующий день, вдохновясь ценными знаниями в области молодежной моды, приобретенными чуть ли не из первых рук, свои хвосты изуродовала половина тех, у кого они были. Обладатели мохнатых хвостов постригли их так же неприглядно, как и Соби, а те, чья шерсть там была короткой, выбрили причудливые проплешины. И причиной этому отчасти послужило слегка меланхоличное, но исподволь подчиняющее себе многих обаяние Соби - вот удивительно! Он же Боец, то есть ведомый в принципе, но словно создан для того, чтобы шли за НИМ! Харизма такая - фиг отвертишься! В общем, полно младших, еще хвостатых, щеголяло с неописуемым хаосом на своих хвостиках, пугая и возмущая учителей, а Рицу, видя, какой успех имеет безумная затея воспитанника, ужаснулся тоже. У него возникла навязчивая мысль, будто Соби-кун, воодушевленный своим успехом в деле влияния на неокрепшие умы, обкорнает себе еще и голову. Ведь, пока на ней Ушки, процедура причесывания также требует известного терпения и навыка! А их у Соби нет - о, Рицу не раз видел, как воспитанник со сдавленными проклятиями дерет расческой непокорные космы, то и дело пренеприятно цепляя Ушки! - и, поскольку ухаживать за собой ему не нравится категорически, и не предвидится. И Рицу, которому невыносимо было даже представлять оскверненную ножницами в неумелой руке голову воспитанника (такие великолепные волосы - и стричь?! Ну уж нет, только через его труп!) начал причесывать Соби-куна сам - и голову, и обросший вскоре заново хвостик - сначала скрепя сердце, потом же все больше входя во вкус и понимая, что, в сущности, быть отцом не так уж и плохо.