Бабочка под стеклом

Соби уже больше года ходил в ту самую пресловутую художественную школу, куда так стремился и зачисление в которую - вернее, даже не само зачисление, а дозволение дяди Рицу посещать ее - вызвало у него столько радости. Теперь два раза в неделю, ближе к вечеру (школьные занятия мальчика ради такого дела были перемещены на более раннее время) Соби, одетый гораздо тщательнее, чем всегда (ну еще бы! Разве Рицу, педант до мозга костей по отношению к внешности, мог допустить, чтобы его воспитанник разгуливал по улицам Токио, имея неподобающий вид? Ответ, разумеется, ясен и без дополнительных пояснений!), заходил, стараясь не выказывать свое нетерпение слишком явно (ведь дядя Рицу не одобряет бурные проявления эмоций, это всем известно, и рядом с ним стоит вести себя сдержанней, а то вдруг он рассердится и запретит Соби рисовать вообще? Кто его знает!.. Столь суровых взрослых лучше не злить без надобности, тем более, если от них зависит что-то очень важное для тебя!), в рабочий кабинет опекуна, крепко сжимая ручку любовно собранной сумки, полной рисовальных принадлежностей. Рицу вставал из-за стола ему навстречу, придирчиво рассматривал, достаточно ли безупречно выглядит Соби-кун, замечая все до последней мелочи, от самого мальчика ускользавшей - вроде, например, микроскопической помятости на рубашке или неровно лежащей одинокой шерстинки в хвостике. Но даже если при первом впечатлении все казалось идеальным, он все равно поправлял, разглаживал, пропуская волосы и шерсть между пальцами и пытаясь добиться не просто безупречности, но совершенства. На самом же деле (правда, Рицу не признался бы в подобном никому, включая себя, пусть и под страхом жестокой расправы) ему просто нравилось прикасаться к воспитаннику, нравилось все больше, и в мозгу у него теперь порой мелькали мысли, что такое удовольствие однажды может завести его слишком далеко. Они, эти мысли, по сути правильные, только вот нудные до отвращения, возникали у Минами чаще всего тогда, когда он украдкой, обрывками, полный гадливости к себе, вспоминал, испытывая стыдное, запретное наслаждение, ощущение шелковисто скользящих под его полными тайной жадности руками волос, пока еще младенчески гладких прохладных щек (дотрагиваясь до них, он всегда сразу поспешно отдергивался, стараясь скрыть от ни о чем, конечно, не подозревающего Соби и свою тягу, и тяжелую борьбу с ней, дабы не тревожить воспитанника, провоцируя у него думы о непристойном) или доверчиво подставленного для инспекции хвостика. Шерсть на нем чуть грубее волос на голове и нежнейшего пуха на Ушках, более пышная и капельку волнистая, а кожа под ней не белая, как в целом у Соби (о, Рицу прекрасно изучил ее оттенок во время собственноручных купаний воспитанника и ужасно жалел иногда, что теперь тот уже взрослый и вполне способен мыться самостоятельно, безо всякой посторонней помощи), а бледно-бледно-розовая, и под ней хорошо просматриваются очертания позвонков, довольно тонких, - под стать, разумеется, основной, так сказать, части позвоночника Соби-куна. Эх, вот если бы иметь возможность хотя бы раз неторопливо провести, едва касаясь, кончиком пальца по его трогательно выступающим на спине косточкам, начиная от уютно теплой впадинки на шее, скрытой под волосами, и заканчивая непременно основанием хвостика! Рицу бы проделал все медленно и со вкусом, иногда бережно поглаживая выпуклые места и задерживая движения в каждой разделяющей выпуклости ямочке, а от того места, где позвоночник продолжается детским хвостиком, недалеко и... Нет, нет!!! Минами, старый дурак и развратник, не смей и думать и подобном! Ведь даже если случится чудо и Соби-кун ответит на твою похоть взаимностью, сейчас он в любом случае слишком мал! Вот, возможно, потом, позже... Рицу ужасался сам себе - его влекло к воспитаннику все сильнее, и он уже не понимал причины столь необоримой тяги: любовь ли то, большая, настоящая (или болезненно-извращенная, что также вполне вероятно? И если да - то любовь ли именно к Соби или все еще к его незабвенной матери?), странно-непредсказуемое ли проявление Силы Жертвы, решившей добиться своего не напрямую, а вот такими окольно-нетипичными путями, заурядное ли плотское желание? Но, как бы то ни было (а у Рицу пока не получалось досконально разобраться в своих мотивах), одно он понимал абсолютно точно: воспитанник манит его безумно, а он должен (нет, не должен - обязан!) держаться. В конце концов, достойное воспитание не предполагает превращения воспитываемого в игрушку воспитателя (неважно, сексуальную либо любую другую), а воспитатель, допустивший нежелательное развитие событий, заслуживает вечного презрения по отношению к себе - и прочих людей, и собственной совести (разумеется, при ее наличии). Насчет последнего Рицу, откровенно говоря, не испытывал особой уверенности (совесть в наши дни - штука исчезающе редкая!), но, даже если совесть и не отягощала его, ее с лихвой заменял долг, а долг Минами понимал прекрасно. И, к тому же, пока так и боялся полюбить безоглядно, опасаясь последующих страданий и новых незаживающих ран в душе и в сердце. Конечно, подарить Соби-куну такое отношение, которого он страстно жаждет и которого, без сомнения, заслуживает, и, быть может, получить взаимное пылкое чувство в ответ (ведь мальчишка не в меру эмоционален и отзывчив, он откликнется, откликнется обязательно!), но стоит ли оно того? Он же растит воспитанника не для себя, а для его будущей Жертвы; вот она пусть и дарит ему то, чего не сумел (не осмелился?) подарить он в плане удовлетворения тяги к любви, не позволяя воспитаннику, ни отдавать ее, ни получать взамен. Разумеется, если Жертвой для Соби-куна все же сделается он сам, тогда... тогда вопрос другой. Тогда он станет волен проявлять любые чувства помимо суховатой заботы и порой чрезмерно жесткого для тонкой натуры мальчика воспитания; впрочем, первая не денется никуда, поскольку отношения в Паре по своей сути предусматривают заботу, причем обоюдную, а что касается воспитания... Хочется надеяться на благоразумие Соби-куна, который к тому времен усвоит все уроки, могущие потребоваться в дальнейшем, и Рицу не придется применять к нему меры дисциплинарного воздействия, доступные Жертвам для наказания нерадивых Бойцов: незачем привносить в парное существование боль, страх и опасения. Если (да, именно "если", точно еще ничего не решено!) Рицу захочет (или найдет целесообразным) соединить себя и Соби-куна Связью, то все у них будет точно так же, как было у Рицу прежде, с его природным Бойцом: без малейшего насилия, обид и принуждения, подрывающих доверие - самое важное в Паре. Но до того момента воспитание продолжит являться суровым, дабы исключить всякие недоразумения (типа непослушания и чрезмерного своеволия) в будущем, способные превратить жизнь в Паре в невыносимую для обоих. А с другой стороны... Разве Соби-куну, перспективнейшему Бойцу, нужен в качестве Жертвы он, снова неприлично замечтавшийся циник средних лет, толком уже не верящий в хорошее, а любовью считающий болезненное влечение? Ох, вряд ли, вряд ли... Мальчику лучше подобрать Жертву из здешних учеников (нынешних или еще только собирающихся начать обучение в "Семи голосах"), примерно одного с ним возраста и уровня Силы (с последним вполне вероятно возникновение сложностей, поскольку могущество Соби-куна велико, а Жертв, обладающих подобной мощью, Рицу пока не встречалось ни здесь, ни в базах данных других школ), с твердым характером, дабы уметь в нужный момент настоять на своем, не поддаваясь на провокационно-нежный и хрупкий вид воспитанника, и, разумеется, жаждущую заботы во всех видах - и отдавать, и выступать ее объектом. А он, Рицу... Его время, наверно, ушло безвозвратно, поэтому незачем ему портить еще так недавно начавшуюся жизнь отсутствием счастливых надежд и дурным характером! А Соби-кун, мягкий, трепетный ребенок, отчаянно желающий тепла и ласки, заслуживает исключительно лучшего! Словом, вопрос будущей Жертвы воспитанника следует рассмотреть очень тщательно, не уделяя своей кандидатуре слишком большого внимания. А пока надо отправляться в ущерб работе на очередное занятие Соби-куна рисованием, ведь тот уже весь извелся! Соби же и впрямь, пока опекун придирчиво, словно под лупой, изучал, достаточно ли пристоен его облик, успевал потерять последнее терпение, недвусмысленно топчась на месте и резко прядая Ушками. Прикосновения Рицу (кстати, на взгляд мальчика, какие-то довольно странные - дерганые и будто робкие, как если бы опекун не желал дотрагиваться до него, принуждая себя силой и при каждом удобном моменте убирая руки, - но даже такие неполноценные, очень пригождались Соби в утолении тактильного голода) и его почти доброжелательное (во всяком случае, без явного отрицательного оттенка) внимание, в которых мальчик раньше бы купался, замирая от наслаждения и мечтая, чтобы время остановилось, сейчас казались ему лишь досадной задержкой перед попаданием в вожделенную школу. Под конец осмотра, сдувания невидимых пылинок и приглаживания волос на различных частях тела его выдержка заканчивалась, и как раз беспорядочное топтание на месте намекало Рицу, что всяким там пытающимся достичь недостижимого (например, абсолютного порядка в одежде склонного к небрежности воспитанника) пора и честь знать, иначе они опоздают. Тогда Рицу окидывал Соби последним, пристальнейшим из всех, взором и благосклонно кивал; Соби, облегченно вздохнув и несколько вымученно улыбнувшись (опоздать он боялся ужасно, совершенно упуская из виду, что времени еще в избытке), чинно брал опекуна за руку, сосредотачивался и переносил их обоих в на редкость тихий (в столь многолюдном городе - удивительно!) закуток между двумя с виду нежилыми домами, находящийся в окрестностях школы искусств. Поначалу наивный мальчик противился требованиям Рицу перемещаться именно сюда, считая ступеньки у входа в школу гораздо более привлекательными, чем какие-то подозрительные закоулки, но опекун ехидно спросил у него, понравится ли обычным людям, спешащим мимо по своим делам, если у них на дороге вдруг возникнут из ниоткуда два человека. Соби, робко пытающийся настоять на своем, замолк на полуслове, подумал, напряженно топыря Ушки, и, разумеется, согласился с опекуном, напоследок не забыв вздохнуть с театральной обидой. Дескать, ох уж эти взрослые! Всегда-то они выходят умнее, что крайне нечестно! Дальше они выбрали место, куда можно было переноситься безбоязненно, побродив однажды после занятий по околошкольной части города и быстро обнаружив устраивающее их целиком и полностью. Рицу велел Соби хорошенько рассмотреть и запомнить даже неприметные с первого взгляда детали, дабы в будущем попадать сюда без проблем, которые могут возникнуть у Бойца, телепортирующегося в незнакомую обстановку без зова Жертвы. Здесь уж мальчик, понятное дело, с ним не спорил, признавая опыт и знания Рицу в таинственной сфере, касающейся Силы, Системы и прочего, неизмеримо бОльшим, и своим цепким взором художника безропотно изучил, запоминая, все, очутившееся в поле зрения. И все перемещения до единого происходили без сучка без задоринки, ведь на зрительную память Соби не жаловался никогда (просто не нужно поддаваться искушению позволить воображению добавить в запомненное несколько ма-а-а-аленьких подробностей, призванных его украсить, и волноваться не о чем!). Только вот он никак не понимал, почему опекун не хочет отпускать его одного - ведь опасности-то нет! Перемещение занимает доли секунды, место прибытия совсем недалеко от школы, нападать на него кому-нибудь понадобится вряд ли, и если и понадобится - он так даст! Мало не покажется! Ведь он Боец, предназначенный сражаться: значит, драки (любые, наверное!) - это его второе призвание после рисования или, возможно, даже первое! Но дядя Рицу иногда такой странный - то вредный, а то прямо будто курица-наседка! А Рицу и вправду очень недоумевал, почему вдруг волнуется за, в общем, не такого уже маленького воспитанника вопреки всем своим, казалось бы, незыблемым принципам, согласно которым Соби-кун должен уметь выпутываться из сложных ситуаций сам, без всякой посторонней помощи. Да и, в конце концов что с ним может служиться по пути с того места, куда он переносится, до школы, - пути, откровенно коротком? Все подобные доводы Минами хорошо понимал умом и даже несколько раз, пытаясь последовать им, собирался отправить воспитанника на занятия одного, но глупое сердце, неподвластное логическим выкладкам (да, на редкость сумбурный орган! И иногда от него страшно хочется избавиться, а иногда оно... необходимо до крайности!), в последний момент всегда принималось протестовать, вместе с током крови распространяя внутри Рицу всяческие ужасные видения - разумеется, неминуемо попадавшие в мозг, - о печальной участи, могущей постигнуть его трепетного и вовсе лишенного агрессии мальчика, если он очутится в большом городе один, без присмотра. Вдруг на него нападут хулиганы? Наверняка ведь Соби-кун не сообразит воспользоваться своей Силой, и, естественно, ему достанется по первое число! Или он, замечтавшись и что-то там себе воображая (а витать в облаках - его нормальное состояние, Рицу это давно заметил!), решит перед школой прогуляться по городу и попадет под машину? Там же сумасшедшее движение и ребенку соваться одному на проезжую часть нельзя никак! Но машины - еще ладно: возможно, при должном мастерстве сидящие за рулем и не причинят Соби-куну даже малейшего вреда, только напугают, что где-то и полезно для вырабатывания обязательной осторожности, только помимо всего прочего в любом городе полно извращенцев! И мальчик с его необычной, выделяющейся на фоне других внешностью и душевной мягкостью, ощущающейся за версту, - лакомая добыча для таких экземпляров! Рицу действительно не представлял себе человека с отклонениями, который не позарился бы на Соби-куна, а потом ехидно напоминал собственному рассудку, что по себе людей не судят. И если его, обладающего нездоровыми стремлениями, влечет к мальчишке невероятно, то не факт, будто им заинтересуются и другие. Но в глубине души знал точно: заинтересуются и еще как! Правда, вряд ли в Токио извращенцы в массе своей разгуливают по центру города и открыто пристают к маленьким детям... Но сей простой довод вовсе не приходил в голову Минами, обеспокоенному вероятной судьбой Соби-куна в большом городе, буде он окажется там один, без сопровождения. Зато все новые и новые страхи рождались в его уме изобильно - как, собственно, и у всякого родителя, обеспокоенного за своего ребенка и придумывающего оттого одну неправдоподобную ситуацию за другой. Нафантазировавшись вдоволь и взбудоражив себя до последней степени, Рицу со вздохом отодвигал кучу бумаг, которые требовалось прочитать и подписать, выключал монитор компьютера, дабы на его совесть не давили дожидающиеся ответа электронные письма, и переводил взгляд на как раз открываемую воспитанником дверь. Ну а потом... потом он традиционно оценивал, все ли в порядке с внешним видом Соби-куна и устранял в оном заметные только его придирчивому взору микроскопические недостатки. Дальше мальчик крепко брал его за руку, надежно вцепляясь в пальцы опекуна своими, слегка подрагивающими от нетерпения (о, как невероятно Рицу ценил эти прикосновения, доверчивые и словно бы намекающие, что пропасть, которую он сам создал между собой и мальчиком своей нарочитой суровой холодностью, преодолима, стоит ему опять лишь захотеть, а Соби-кун только того и жаждет, всегда нуждающийся в любви и готовый неограниченно отдавать ее взамен!) и они отправлялись. Естественно, потом, по возвращении, Рицу приходилось доделывать не сделанное вовремя по ночам, но, в конце концов, не работой же единой жив человек, особенно человек, имеющий маленького одаренного ребенка, и хотящий эту одаренность развивать! Иначе какой же он опекун, спрашивается, коли на уме у него одна только служебная деятельность, а его воспитанник постоянно предоставлен сам себе? Вот раньше его подобные соображения не смущали, но теперь... Теперь я, спустя энное количество лет после появления у меня Соби-куна, похоже, осознал ответственность за него в полной мере и проникся своим новым статусом, хмыкал Рицу чуть слышно, отвечая очередным провокационным мыслям. Поздновато, конечно, но уж лучше поздно, чем никогда! А Соби, кстати, поначалу очень хотевший посещать школу один, без дополнительного сопровождения, тем более такого властного и подавляющего, как Рицу-сенсей, со временем тоже оценил его присутствие рядом, то ли с присущей ему чуткостью ощутив, что отношение к нему опекуна медленно, но верно меняется, то ли просто не желая выглядеть белой вороной в глазах прочих учеников, которых непременно провожал на занятия кто-нибудь из взрослых. Да, у других есть настоящие семьи, иногда украдкой вздыхал мальчик, а моя семья сейчас - этот странный черствый взрослый... Но, наверно, его черствость - не вся настоящая, раз он заботится обо мне (вон, и компьютер купил, и в художественную школу водит в ущерб своей работе!), просто он почему-то не хочет показывать даже капельки любви ко мне (а она есть, есть обязательно, я чувствую ясно!)... Хотя разве это ужасно - когда опекун любит собственного воспитанника? Разумеется, нет, но ведь недаром дядя Рицу очень-очень странный! И он - единственный для Соби близкий человек после того, как мама и папа покинули его, и даже у него находятся для мальчика, исстрадавшегося без нормальных семейных отношений, маленькие крохи тепла... А большего, видно, от него ожидать не стоит (во всяком случае, пока) и другим ребятам знать, что у них с опекуном не все ладно, вовсе ни к чему. Наоборот, нужно напустить на себя побольше гордости, уверенно задрать хвост и наставить Ушки, посильнее сжать руку дяди Рицу и поскорее шагнуть в ярко освещенный холл, где стоят уютные кресла для родителей и где опекун дожидается его в случае плохой погоды, читая легкомысленную книжку (когда же погода позволяла, Рицу проводил нагло украденное у работы время на скамейке перед входом в школу, читая опять откровенно сомнительные книжонки и - что хуже всего! - беззастенчиво наслаждаясь и ими, и запретной праздностью, и проснувшимся родительском инстинктом, и прочими приятными мелочами, наслаждаясь вопреки совести, призывавшей его не забывать о служебных обязанностях, обязанностях, обязанностях (повторять бесконечное число раз!)..."Да-да, я в курсе, но пусть они горят синим пламенем, хотя бы ненадолго! Я занят с ребенком, а это важнее, чем работа, на которой можно умереть, но все равно не переделать всю!"), в случае надобности раздеться в удобной просторной раздевалке и, махнув на прощание пристально следящему за ним опекуну, почти бегом устремиться наверх, в класс, где на каждом уроке объясняют новое и интересное и где... но об этом позже. Вообще здесь, в школе, все оказалось именно так, как и представлял себе мальчик, мечтая в ней учиться. Тут на него абсолютно никто не смотрел косо, никто язвительно не шептался за спиной, не показывал по непонятной причине пальцами... А если подобное и случалось, то истоки поведения товарищей были для Соби абсолютно ясны: элементарная зависть. Ведь разговоры за спиной вполголоса и угрожающие взгляды начинались, как правило, после бурных похвал учительницы и демонстрирования особо удачных работ мальчика всему классу, дабы остальные поняли наконец, что она подразумевает в своих очередных объяснениях. И, надо сказать, здешние недоброжелатели Соби волновали мало, поскольку он привык в "Семи голосах" служить вечным объектом насмешек и ехидных замечаний - причем для тех, кому он никогда не делал ничего плохого! Поэтому подобное отношение, которое являлось, так сказать, заслуженным, воспринималось им спокойно и даже слегка заносчиво: дескать, вот вам! Он, Соби, молодец, а вы, несмотря на брызгание ядом, никогда не сможете его догнать в мастерстве и умении ловить красоту момента! Но, хотя Соби быстро сделался чуть ли не лучшим, явно плохо к нему относилась лишь пара-тройка ребят, а остальные, молча признавая его превосходство, общались с ним всегда ровно и приязненно, чему Соби радовался вдвойне, поскольку, основываясь на своем горьком опыте, не ожидал такого совсем и ни от кого. И учительница хвалила его очень часто, вызывая закономерное стремление стараться еще больше; и на родительских собраниях она говорила то же самое Рицу, настоятельно прося его тщательно следить за тем, чтобы Соби упорно занимался дома, и проча ему при постоянной усердной работе большое будущее. Рицу, который с лихвой наслушался подобных заявлений от учителя рисования в "Семи голосах", довольно хмыкал про себя, лишний раз убеждаясь в таланте воспитанника, Но вот просьбы преподавательницы он невольно игнорировал, вовсе ничего не понимая в живописи и не умея отличить сделанные воспитанником домашние задания от просто рисунков для души. Поэтому он оставлял такие вопросы полностью на совести Соби-куна, и тот пока его не подводил, выполняя все заданное в точности. И в классе Соби поначалу совершенствовался на глазах, а потом... Вот оно, то, о котором позже, - у него наконец появился долгожданный и обожаемый от всего сердца друг! Мальчик по имени Кин Аоки пришел к ним в группу, вопреки правилам, в середине учебного года, и Соби сразу обратил на него внимание - отчасти из-за их схожей внешности. Светлые волосы и глаза Кина действительно напоминали его собственные, но первые на свету отливали теплым золотом (между тем шевелюра Соби имела оттенок скорее пепельный, холодноватый), а глазам, в отличие от бархатной синевы глаз маленького Агацумы, был свойственен ярко-серый цвет с темными крапинками возле зрачка. К тому же, Кин не носил очков, и длинный гибкий его хвостик тоже не походил на хвост его будущего приятеля. Тогда, все первое занятие Кина в классе Соби, мальчики украдкой кидали друг на друга оценивающие взоры, в которых с каждой минутой прибавлялось дружелюбия, и почти одинаковыми жестами заправляли за ухо пряди волос практически одинаковой длины. Во время короткого перерыва Соби, настороженно повиливая кончиком хвоста, даже осмелился заговорить первым, боясь упустить возможность завязать столь долгожданную дружбу. Конечно, он ужасно нервничал: а вдруг новый мальчик откажется общаться с ним? А вдруг станет дразниться? А вдруг... "Вдруг" в голове Соби таилось множество, но теплый и явно заинтересованный ответ Кина заставил их тесную компанию распасться на отдельные составляющие и сгинуть затем без следа. Соби почувствовал прилив уверенности, беседа пошла смелее и начало дружбе было положено. Вероятно, если бы мальчики общались чаще, их восторгов друг от друга поубавилось бы, но разговоры их протекали обыкновенно именно на уроках, злостно, несмотря на постоянные замечания учительницы, нарушая дисциплину. И постепенно дело дошло до того, что на занятиях Кин и Соби садились рядом и непосредственно рисованием не утруждались вовсе, а лишь болтали без умолку под осуждающими взглядами прочих находящихся в классе. Ведь их азартный шепот и увлеченно горящие глаза мешали и объяснять, и воспринимать объяснения! Правда, домашние задания оба выполняли пока аккуратно, но все равно отставание от программы (еще бы, если новые темы нахально пропускались мальчишками мимо ушей!) вскоре сделалось таким угрожающим, что учительница, отчаявшись совладать с вышедшими из подчинения Соби и Кином собственными силами, пообещала донести факты о вопиющем поведении талантливых, но разгильдяйских учеников до контролирующих их взрослых. - Да и пусть! - махнул рукой Кин, который, похоже, нисколько не боялся своей несерьезной на вид матери, встречавшей его после занятий. - Ничего они нам не сделают! Соби, правда, ощутимо засомневался в том, что недисциплинированность сойдет ему с рук при опекуне, подобном Рицу-сенсею, но, будучи в полном восторге от Кина и чувствуя в нем единственную родственную и все понимающую душу (он очень соскучился по нормальному непринужденному общению и сейчас никак не мог насытиться им и царящей между ним и Кином искренностью и расположением в полной мере), неуверенно кивнул. Сейчас, рядом с другом, он боялся опекуна гораздо меньше, чем обычно. Но мальчики, смотря на ситуацию с непозволительным легкомыслием, фатально ошиблись. Придя на очередное занятие, Соби не обнаружил в классе Кина и, естественно, ужасно расстроился. На перемене он робко, чувствуя себя очень виноватым в своем прежнем отвратительном поведении, подошел к учительнице и, слегка заикаясь от волнения, полюбопытствовал - где же его друг? Может, он заболел? Или случилось еще что-нибудь плохое? - Его перевели в другую группу, Соби-кун, - ласково объяснила учительница, наивно полагавшая, будто в отсутствие отвлекающих факторов ее самый перспективный ученик возьмется наконец за ум. - Мама Аоки-куна решила, что так будет лучше, - добавила она, глядя на разом поникшего Соби с некоторым даже сочувствием. Еще больше огорчившийся мальчик, остаток занятия то дергающийся на месте, то грызущий ногти, то смятенно размахивающий хвостом - словом, явно игнорирующий все вокруг, кроме собственных лихорадочно-навязчивых мыслей, едва дождался конца урока и первым кинулся к выходу, дабы умолить уже оторвавшегося от книжки Рицу поскорее тоже перевести его в группу, где теперь числился Кин. Он просил его долго, чуть не плача и неосознанно используя все льстивые слова, имеющиеся в его лексиконе, довольно богатом для мальчика подобного возраста. Но неумолимый Рицу, заранее предупрежденный учительницей Соби-куна (и когда она только успела, противная тетка?!!), лишь отрицательно качал головой , а стоило Соби полностью исчерпать свои аргументы (да, мальчишка управляется со словами чем дальше - тем лучше! Его будущий класс как Бойца демонстрирует себя недвусмысленно!), сухо ответил: - Соби-кун, ты либо продолжишь учиться в своей нынешней группе, либо перестанешь посещать школу вообще, поскольку я недоволен твоим бездельем на уроках и успеваемостью в целом. Выбирай. - Он мог бы еще добавить, что не намерен выбрасывать деньги за обучение зря, но решил не попрекать воспитанника такими сугубо взрослыми трудностями. - Ах так?!! - хвост разъяренного до последней степени мальчика рассекал воздух со свистом, будто меч или сабля, а выражение гневно прищуренных глаз, которое не скрывали даже стекла очков, заставляло Рицу, состоящего практически из железобетона, ощутимо ежиться. Нет, со временем в Системе Соби-куну воистину не будет равных, один его взгляд чего стоит! В роли дополнительного деморализующего фактора он бесценен! - Тогда я вообще сюда больше не приду! - выпалил он, от злости больше абсолютно не смущаясь опекуна и не думая над своими словами и их последствиями. - Как хочешь, Соби-кун, - запрятав свое волнение из-за глупого поведения воспитанника подальше, предельно равнодушно пожал плечами Рицу. - Это твоя жизнь и решать исключительно тебе. Но Соби не слышал его рассудительных увещеваний, ведь он уже выскочил прочь, на улицу, едва не прищемив дверью хвост, и перенесся к "Семи голосам", где долго носился по парку, колотя руками и ногами ни в чем не повинные деревья, а потом, незаметно очутившись у себя в комнате, бросился лицом в подушку и расплакался от никак не отпускавших гнева и бессилия. Рицу же, хотя и сразу понял, что воспитанник за ним не вернется, сперва подождал еще немного и только потом отправился на поиски такси, чей водитель согласится доставить его за тридевять земель от Токио. Соби тем временем, нарыдавшись власть и даже не вытерев слез, в бешенстве порвал все свои рисунки, старательно запихав клочки так недавно казавшихся нужными и важными работ с глаз долой, в урну, а рисовальные принадлежности, пожалев ломать (он вовремя вспомнил, как радовался им, только что приобретенным, и расплакался снова, теперь горько и безутешно), небрежно сгреб в кучу и сунул в самый дальний уголок платяного шкафа, туда, куда почти не заглядывал. Раз у него отобрали друга, то и дурацкое рисование ему ни к чему! Ясно вам, глупые взрослые?!! Никогда больше он не проведет ни единой линии на бумаге, не сделает ни одного штриха краской! И, хотя подобное решение являлось до крайности необдуманным, Соби, руководствуясь не разумом, а обуревающим его шквалом эмоций, следовал ему неукоснительно, с этого рокового дня прекратив рисовать вовсе.