Бабочка под стеклом

Да, рисовать Соби перестал, зато никак не мог перестать грустить о Кине, оказавшемся таким прекрасным другом. Эх, до чего же велико, получается, непонимание между взрослыми и детьми! Разве эти дурацкие взрослые не соображают, что рисование - ерунда по сравнению с настоящей крепкой дружбой?! Разумеется, нет, иначе бы они не поступили с ним и Кином настолько жестоко! Да и вообще, если разобраться, в чем они провинились-то?! Ну, подумаешь, на занятиях разговаривали и толком не выполняли заданий учителя! Какие глупости, право!.. Ведь они умеют хорошо рисовать и без всяких там глупых пояснений, которые только все запутывают! (От обиды и грусти Соби начисто забыл свое безоглядное стремление попасть в школу, чтобы научиться рисовать еще лучше - не как зеленый любитель, а подобно настоящему мастеру; и в результате приключившейся дружбы уроки рисования тесно связались в его сознании не с творчеством или теорией живописи, а с исключительно с Кином, его первым другом, и только с ним.) Во всяком случае, умеет он, Соби (да, он знает наверняка, и скромность, в отсутствии которой его могут упрекнуть зловредные люди, здесь абсолютно лишняя!)! Насчет Кина, правда, он не станет утверждать, хотя... Он же видел его рисунки, когда они хвастались ими друг перед другом в самом начале знакомства! Так-так, надо припомнить... И кстати да, у Кина тоже получалось очень здорово! Выходит, взрослые дураки вдвойне! И они еще узнают и пожалеют! Вот вырастут Соби и Кин, сделаются каждый великим художником без посещения всяких там занятий и школ, и тогда их бывшая преподша-ябеда, вредная мама Кина и непрошибаемый дядя Рицу все локти себе искусают, что эта знаменательная вещь произошла не благодаря им, а вовсе даже наоборот, поскольку господа Аоки и Агацума - сами по себе таланты хоть куда и в посторонних вмешательствах на пути к славе не нуждаются! Ясно?! А теперь Соби рисовать снова и не собирается: зачем? Ведь стоит ему только представить, как он берет в руки карандаш и проводит первую линию на бумаге, как сразу вспоминается обожаемый друг, потерянный навсегда, и такая нападает тоска - ну прямо хоть вой! Почти как после смерти мамы и папы... Кин, правда, по предположениям мальчика, вполне жив и здоров, но все равно! Жив-то он жив, но разлука их непреодолима, и увидеться, даже ненадолго, нельзя, а значит... Значит, подобное расставание сродни смерти: если с человеком невозможно встретиться, для тебя он, считай, мертвый. Что, скажете, нет?! Но, впрочем, присутствие на свете Кина определенным образом греет душу, и потом - вдруг они увидятся позже, уже повзрослев? Ой, было бы замечательно! Тогда, наверно, не следует думать о нем, будто о мертвеце, надо, напротив, желать ему здоровья и всяческих благ, а еще непременно надеяться на их будущую встречу! Вот только это ужасно тяжело, правда!.. Потому что начинаешь думать - и прямо сердце сжимается в тоске... Действительно, будто вспоминаешь о родителях! Но с их смертью он, Соби, в последнее время уже более-менее примирился, хоть и скучает по-прежнему, только, возможно, не так остро и безысходно, как первые (и вторые, и третьи!..) дни. Они покинули его, и ничего тут не поделаешь; вообще, в мире жутко много всяких ужасных вещей и несправедливостей! Разумеется, Соби до сих пор ужасно не хватает мамы и папы: и их самих, и их согревающего присутствия рядом, и их нежной любви, ласковых прикосновений, мимолетных поцелуев... Да, если сравнивать маму и папу с дядей Рицу, то эта воплощенная суровость сравнения не выдерживает никакого. А вот Кин - выдерживает! То есть, естественно, не совсем... С мамочкой и папочкой в полной мере не сравнится никто (да подобное и представить-то сложно!), но друг отчасти дарил ему те же чувства, которыми Соби был окружен прежде, а еще с ним рядом мальчик ощущал себя центром мира - тоже будто раньше. Ах, как они дружили! Крепко, преданно, нежно... Нет, "нежно" - слово не очень подходящее, поскольку применительно к дружбе слишком старомодно, сейчас так никто не говорит. И все же... Соби воспринимал их дружбу именно нежной, ведь Кин никогда не вел себя с ним нарочито грубо, что иногда встречается между друзьями-мальчишками: вульгарные обороты речи, резкие и оттого неприятные хлопки по плечам и прочее из этой области... Хрупкий и внешне, и внутренне Соби таких вещей не любил, а Кин, словно понимая его отношение к подобным проявлениям дружеского внимания, никогда не позволил себе не единого отталкивающего для него выражения или действия. Какие мотивы руководили его поступками - искренний интерес к Соби и боязнь нарушить их близость, или он тоже не особенно пылал страстью к чрезмерно экспрессивным мальчишеским телодвижениям - кто знает? Но, во всяком случае, обходительное обращение располагало к нему Соби еще больше, внушая безотчетное (и безоглядное!) доверие и побуждая открывать Кину душу и сердце практически нараспашку, не утаивая ни единой мелочи. Но все же именно "практически", а не "целиком и полностью". Вот, к примеру, о Силе, Парах и Системе мальчик не рассказывал другу ни разу; правда, однажды в общих словах намекнул, будто он особенный и волшебства в мире гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Кин, помнится, тогда согласился с ним, сопровождая кивок неопределенным смешком, и дальше Соби решил не откровенничать. Нет, а зачем, интересно, навязывать человеку неправдоподобные, с его точки зрения, истории, если он не проникается ими и не верит в чудеса? Тем более, если этот человек - не просто посторонний или шапочный знакомый, а друг? Друзьям ведь нельзя делать плохо, в том числе своими занудными рассказами, верно? Вот Соби и не навязывался. К тому же, он подспудно ощущал, что на подобные щекотливые темы общаться следует далеко не со всеми. Даже если они с кем-то друзья, говорить о Силе лучше с известной осторожностью; и вообще, с обыкновенными людьми от определенных тем в разговорах стоит воздержаться. А Кин, увы, являлся в этом смысле самым обыкновенным - Соби уже умел чуять Силу в других, и в Кине ее не нашлось бы и капли... Но только разве, кроме этаких экзотических материй, им больше не о чем поговорить? Да тем для горячих увлеченных бесед просто навалом... взять хотя бы рисование! И, коли наскучит обсуждать непосредственно процесс или работы друг друга, можно всегда перейти на соучеников: кто им обоим нравится или нет, у кого какой характер и родители... Впрочем, до настоящих сплетен мальчики не опускались, поскольку именно ребята из их группы интересовали их обоих не очень-то. Скорее, их обоих до невыносимой внутренней дрожи волновал привольно раскинувшийся вокруг огромный прекрасный мир, таящий в себе множество занимательного. И они взахлеб открывали друг другу его особенно поразившие их секреты. Например, Кин, в отличие от Соби хорошо успевающий по математике и активно увлекавшийся ею помимо рисования, пытался доступно объяснить другу гармонию чисел, формул и геометрических построений. Соби же, очень любивший различные стихи и слова в целом (да-да, для Бойцов подобное характерно, даже для начинающих, хотя и не для всех!), в свою очередь, взахлеб читал Кину невольно запомнившиеся наизусть отрывки, мечтая, чтобы друг воспринимал их так же, как воспринимает он сам - восхищаясь четкостью точно подобранных рифм и трепеща от наслаждения в особенно безупречно (и невозможно, нестерпимо красиво!) демонстрирующих истинный свой смысл (а не просто чеканные формулировки!) моментах. И, в общем, и тот, и другой проникались (или честно пытались проникнуться!) увлечениями и восторгами товарища: Кин понемногу приобщался к поэзии и иногда даже сочинял несколько неуклюжих, но подкупающих своей искренностью строчек, а Соби порой видел в ненавистной математике не беспорядочное и невыносимо нудное скопление цифр и уравнений, а хотя бы подобие порядка и стройности, о которых ему рассказывал друг, и, если бы их общение не мешало занятиям рисованием, оно оказалось бы весьма плодотворным для обоих мальчиков. А уж Соби, чувствуя внимание и приязнь Кина, прямо млел, впитывая эти столь нужные (и недостающие!) ему ощущения буквально всем телом, а не одной только душой. И сам, бывало, удивлялся: почему он так зависим от подобных вещей? почему ему не хватает неумелого и какого-то будто всегда стесняющегося и сомневающегося расположения дяди Рицу, почему ему мало, мало, мало?! Ответ крылся в сути Соби, сути Бойца, чахнущего и постепенно гибнущего без внимания Жертвы (но на первых порах сойдет и просто кто-нибудь, согласный его проявлять, а не обязательно именно Жертва, ладно уж...), но в такие тонкости мальчика пока не посвящали. Только его сущность давала о себе знать постоянно, ведь одобрение и скупая усмешка (нет, не полноценная усмешка, а часто ее неверная тень!) опекуна всегда ценились им превыше любых самых цветистых, но исходящих от других людей, похвал. Соби относил этот непонятный факт на тот счет, что Рицу - наиболее близкий для него человек, а, значит, его одобрение ужасно радует именно по данной причине: ведь, исходящее их уст близких, оно намного важнее похвал посторонних! А Рицу, конечно, умышленно позабыл сказать воспитаннику о своей природе Жертвы - еще рано, не время! Но Соби, тем не менее, нуждался в теплых чувствах с его стороны отчаянно... И, поскольку их катастрофически не хватало, пытался отыскать их на стороне, так что Кин с подобной позиции являлся для него неиссякаемым источником необходимых эмоций. И Соби каждый раз так бурно радовался их встречам! А теперь их грубо разлучили; жизнь мальчика опять сделалась печальной, унылой, беспросветной... И рисования ему тоже недоставало жутко, но Соби твердо придерживался своего решения не возвращаться больше к этому занятию, с виду безобидному и увлекательному, но в итоге причинившему ему столько боли. В результате принадлежности для живописи продолжали валяться небрежной грудой в дальнем и трудно доступном уголке шкафа, а Соби, которого в отсутствии какой-либо приемлемой отдушины для себя мучили неистово бурлящие внутри эмоции, лихорадочно искал ей заменитель, по своей эффективности схожий с рисованием. Искал - и нашел. Им оказалась - впрочем, чему здесь удивляться? Он ведь Боец, а не заурядный ребенок! - Система. До последнего времени у мальчика, как ни странно, совсем не доходили до нее руки и ради собственного удовольствия (или более подробного изучения) Систему он не раскрывал ни разу. Для ощущения полноты жизни ему вполне хватало рисования и учебы в школе, которые на все сто (а иногда даже и больше!) процентов удовлетворяли его стремление к самореализации и потребность шевелить мозгами, получая новые знания и развивая склонность ко всякого рода размышлениям. Соби обожал, ложась вечером спать, чувствовать приятное умственное и, если можно так выразиться, душевное утомление: оба они означали, что уходящий день прошел не зря, а принес мальчику какие-то захватывающие переживания и освоение ранее неизвестных навыков и умений (пусть даже пока не очень получающихся). А источником захватывающих переживаний служило, помимо сердечных волнений Соби, берущих свое начало отовсюду - и из происшествий в окружающем мире, и проистекающих из постоянных душевных движение мальчика, - конечно, рисование. И оно же являлось замечательным путем для их воплощения в нечто зримое, но бережно хранящее в себе испытанные эмоции. Вообще, по мнению Соби, при взгляде, хоть и беглом, на картину (не только его, а на любую в принципе) зрителю сразу должно делаться ясно, какие чувства водили рукой художника при ее создании. Во всяком случае, он сам, когда рисовал, старался исходить именно из подобной точки зрения. Словом, рисование составляло основу его - нет, не жизни в целом, а той ее части, которая ведает формированием внутреннего содержания человека, то есть взращивает на почве эмоций нежные цветы (или грубые сорняки, это уж как выйдет и во многом зависит от самого человека) умения воспринимать мир, видя в нем либо больше хорошего, либо больше плохого, либо и того и другого поровну... Разумеется, вариантов здесь великое множество, а Соби рос трепетным и хрупким. Тяжелые испытания, выпавшие на его долю, не слишком закалили его изнутри, и даже жесткое отношение опекуна почти не меняло его душу, влияя лишь на внешние ее проявления. А Сила, по идее, долженствующая быть в нем главной, таковой до поры до времени не выступала, пусть и пробудившись до конца. Кроме своих ярких всплесков перед последними битвами, которые уже почти забылись - ведь после боя с Нетерпеливыми Соби не сражался больше ни разу - зовущих вперед, на подвиги и, возможно, красивую героическую смерть (о, подобной гибелью все невольно восхитятся сквозь слезы!), она не докучала мальчику своим присутствием, ведя себя тихо-тихо и предельно ненавязчиво. На здоровье мальчика длительное время без поединков тоже не сказывалось никак - здесь Рицу изрядно приврал воспитаннику, исходя, разумеется, исключительно из лучших побуждений. Нет, Сила не донимала и не теребила Соби; она вообще напоминала ему не могучее пламя, постепенно, если не выпускать его время от времени на свободу, иссушающее изнутри, а ласковый уютный огонек где-то в самых таинственных глубинах его даже не души, но сущности. Огонек вовсе не обжигающий - напротив, он всегда грел мальчика своими теплыми прикосновениями там, где помещался, и, хоть он был не ослепительно ярким, отсутствие манящего блеска искупалось завораживающей игрой оттенков, вечно меняющихся в переливах неугасимого пламени. И, наверно, именно их непрестанная чарующая игра (Соби иногда удавалось напрячь свое внутреннее зрение настолько, что становились ясно различимы малейшие изменения доселе никем не виданных цветов) являлась источником потенциальной непобедимости мальчика. Ведь у многих Бойцов фундаментальной характеристикой их Силы, если исходить из сравнения с огнем, служит именно ее блеск - точнее, его интенсивность. А неистово блестящие предметы часто с течением времени тускнеют, и Сила, хоть она явление нематериальное, здесь не исключение. Сила же, подобная той, которой обладает Соби, не тускнеет, теряя свои качества, гораздо дольше, а богатство ее структуры, несведущим представляющееся как раз в форме множества изменчивых оттенков, намного предпочтительнее порой ослепительного, но при ближайшем рассмотрении крайне однообразного только лишь блеска без игры цветов - пустой оболочки без сколько-нибудь значимого содержимого. Но такие умные рассуждения пока еще не были знакомы мальчику, что ни в коей мере не мешало ему наслаждаться теплом и светом сокровеннейшей части своей души. И кто знает - возможно, его Сила обладала редкой красотой именно по причине красоты души своего маленького хозяина? Но ответа на данный вопрос, затрагивающий вместо строгой науки откровенную метафизику, еще не существовало, поскольку метафизика - область, практически не поддающаяся изучению, во всяком случае, на данный момент. А Соби метафизикой и тем более наукой вообще предпочитал не заморачиваться. Зачем ему, спрашивается, разнообразные теории, если можно (и стоит!) начать прямо с практики? Например, сосредоточившись (и одновременно предельно расслабившись - очень трудно, между прочим!), пытливо вглядываться в приветливо мерцающую искорку Силы, стараясь поточнее запомнить тончайшие нюансы ее свечения, чтобы... ох, опять забыл! Он же не рисует, поэтому и запоминать, выходит, незачем... И, дабы отвлечься от мыслей о рисовании, Кине и прочих не особо приятных вещах, надо срочно заняться чем-то, что поглотит без остатка, не оставив времени на посторонние идеи! Только вот чем заняться-то?! Думай, голова, думай... о, точно!.. Раскроет-ка Соби Систему, ведь он не был там ужасно давно, а уж без спешки не осматривался по сторонам вообще никогда! Хотя до сих пор помнит: ему очень понравилась ее полупрозрачная таинственная темень, бережно державшая мальчика в своих кажущихся прохладными объятиях... Ну, сказано - сделано! - Система, раскройся! - просит (пока просит, а не требует) Соби и для пущей убедительности вежливо добавляет: - Пожалуйста!.. И Система, послушная его словам (или благодарная за обходительность?) тут же накрывает мальчика своим черным шатром, неуловимо меняя обстановку комнаты так, что изученные за годы жизни в здесь до последней незначительной подробности предметы делаются словно бы неуловимо другими, привнося в и так будоражащую мальчика загадочность Системы дополнительный отзвук неведомого. Соби, нервы которого, соприкоснувшись с обычно скрытой от большинства тайной стороной привычного и порой скучного мира, уже приятно возбуждены, с восторгом озирается по сторонам, поеживаясь от неуловимо сменяющих друг друга смутных предчувствий. Но предчувствий чего? Мальчик толком не знает, да это и неважно для него сейчас, ведь удовольствие от нахождения в дарящей тихое счастье тьме перевешивает все на свете. И как он раньше не сообразил наведаться сюда, где ему рады, будто родному, удивляется Соби, по-прежнему жадно рассматривая Систему и тщательно прислушиваясь к себе: интересно, как отзовется на Систему Сила? Обрадуется или, наоборот, не захочет иметь с ней ничего общего, сжавшись в почти неощутимую точку? Раньше мальчику не представлялось возможности и времени выяснить подобные вопросы досконально, но теперь он своего не упустит! Так что там Сила? Ага, понятно... Она беспокойно шевелится внутри, словно при виде старого знакомого, с которым непременно нужно тепло поздороваться и обменяться последними новостями... А Система? Как она поведет себя, если он выпустит Силу? Развеселится или рассердится? (Соби пока воспринимает и ту, и другую как живых существ, а не крайне высокоорганизованные, но все же неодушевленные субстанции). Мальчик торопливо вопрошает нежно ластящуюся к нему черноту: как же ему поступить? Дать Силе свободу или и дальше продолжать удерживать ее внутри? Ожидая ответа, он безотчетно прощупывает Систему каким-то неведомым ему самому органом чувств и некоторое время спустя ясно понимает: тут, в Системе очень не хватает чего-то крайне необходимого. То есть сейчас Система – это Система вообще, а нужно, нужно непременно, чтобы она была его, Агацумы Соби. Нет, не принадлежала бы ему, конечно, но как бы несла на себе его отпечаток, дабы он мог с полным правом сказать: это Система – моя, а не просто безлико-абстрактная! Да в его личной Системе и заклинания станут работать гораздо лучше, он практически уверен! А для присвоения Системы следует отметить ее, растворив в ее уютном полумраке частицу себя. И не просто частицу, но кусочек самого-самого, представляющего тебя во всей полноте, что-то, навсегда неизменное. И прежде чем Соби успевает задуматься, чем же лучше поделиться с Системой, нужное ей невесомо выпархивает откуда-то изнутри (или оно всегда летало рядом, а сейчас под действием мыслей мальчика приобрело форму? Тоже непонятно...) синей бабочкой, рассыпающей за собой рой серебристо-голубых искорок. Соби негромко вскрикивает от восхищения, чуть позже запоздало кивая: да, он действительно бабочка, и Рицу-сенсей, внушивший ему подобный образ и заставивший отождествить себя с ним, совершенно прав. Интересно, как ему удалось разглядеть сущность Соби раньше и прозорливее его самого? Хотя ведь он взрослый, умный... Наверно, для него такое легко. И мальчик, не мигая, следит за за полетом миниатюрной копии своей души, следит до тех пор, пока она то ли растворяется в Системе, то ли просто улетает слишком далеко, делаясь незаметной человеческому глазу. Спустя мгновение по пространству Системы будто проходит дрожь, и оно неуловимо меняется, становясь словно бы продолжением Соби: он успешно присвоил Систему, поделившись с ней тем, на чем зиждется все его существо. Мальчика охватывает новая радость. Теперь ему мнится, что он способнее заставить Систему выполнить его волю безо всяких заклинаний, а простым движением руки или ноги, настолько плотно сросшимся с ней он себя ощущает. И, конечно, ему не терпится испытать свои новые возможности. Нет, с руками и ногами лучше подождать, ведь они – инструменты довольно грубые и для тонких манипуляций годятся не очень, а вот ум... Что получится, если усердно подумать и для верности сопроводить мысленный образ парой произнесенных вслух описаний? Соби думает изо всех сил – и внезапно вокруг него возникает летний луг, усеянный множеством причудливых цветов с нежнейшими пестрыми лепестками. Потом половина из них взмывает в воздух и становится понятно, что это не цветы и даже не бабочки, а какие-то причудливые насекомые, яркие, но мирные и не кусачие. Соби, задрав голову, с наслаждением следит за их свободным легчайшим танцем в вышине, затем плюхается в ароматные, напоенные отсутствующим здесь солнцем травы и с довольным вздохом закрывает глаза. Ему необыкновенно хорошо и спокойно – словно бы не случалось в жизни ничего плохого, словно он не в «Семи голосах», до сих пор ужасно к нему недружелюбных, а дома, где в случае чего защитит и поможет даже, кажется, материал стен… Словно рядом не вредный Рицу, а нежно любимые папочка и мамочка, словно вернулась прежняя беззаботная радостная жизнь. Соби лежит в теплой траве и впитывает так недостающее ему счастье всем своим исстрадавшимся существом, а Система ласково наблюдает за ним миллионами незримых глаз, храня и оберегая маленького Бойца, так доверчиво раскрывшегося перед ней, ото всех невзгод и сложностей внешнего мира, оставшегося где-то там, далеко. … Соби страшно не хотелось возвращаться назад, но его подвел предательский желудок, начавший настойчиво требовать пищи. Мальчик сообразил, что уже, наверно, пора ужинать (надо ведь, как быстро здесь идет время!) и с сожалением покинул гостеприимные сумерки Системы, пообещав ей и себе вернуться поскорее. И сдержал слово, взяв за правило отправляться туда при первой возможности, непременно каждый раз пробуя новые заклинания, развивая тем самым Силу и непроизвольно готовясь к дальнейшему обучению, бывшему отнюдь не за горами.