***
Пригласить ее на каток было моим личным сортом суицида. Конечно, Ширли меня пыталась пожалеть и предложила просто прийти на ужин, но я решил, что лучше убьюсь на льду, чем буду есть приготовленную ею еду. Если бы Красовская существовала во времени Гитлера, то ЭСЭСовцы с радостью взяли бы ее в свой штаб, чтобы пытать ее стряпней пленных. Спасибо, но пусть отравит лучше придурка Акимова. Это было суббота, ТРК «Рио» был заполнен людьми на отказ, в частности, именно сегодня всем захотелось острых ощущений на льду. Слава Богу, что еще пришлось выстоять очередь в это логово ада, я, увы, не из тех воинов, которые первыми бросаются под бомбы. Но Красовская топталась от негодования, что надо было выйти пораньше, а не тратить время на зависание в толпе. Пятнадцать минут — и мы прошли к шкафчикам и за коньками. — Какой размер? — вежливо спросила девушка. — 40-ый, — угрюмо пробормотал я. — 38-ой! — а вот Ширли энтузиазма не занимать. — Пожалуйста! — и та протянула нам две пары ледорезов. — Дары смерти… — пробормотал я под нос. — Что? — аа, все-таки услышала. — Хорошего дня, говорю, — и я удалился к скамейке. Люди сновали туда-сюда, громко лепетали дети, и всеобщий шум попросту действовал мне на нервы. Я присел зашнуровывать эти машины для изощренного убийства и …. появилась предательски сладкая идея. Ширли куда-то отошла, может, ну его, сбежать под шумок? Минута на колебание. Хер с ним: вскочил с места. Но. Что-то тяжелое властно опустилось мне на плечо, и я нервно сглотнул комок в горле. Красовская как из-под земли выросла, ведьма — схватила меня за шкирку, как котенка: — Даже не думай сделать, как в седьмом классе! — на ней уже были коньки и выглядела она под стать настоящей валькирии. — Я же уже не ребенок! — мама, спаси. Но вдруг ее злое выражение лица сменилось на… жалобно-умоляющее. — Я тебе помогу, пошли! — я мог ошибаться, но, кажется, Ширли сейчас тоже нуждалась в друге. И, бросив ее, совесть насиловала бы меня еще долго. Что ж тут поделать.. вздохнул и взмолился. И потихоньку направился на тропу самобичевания. На катку было весело и оживленно. Лица людей выражали одно - им почему-то нравилось это занятие. Возможно, я смог бы… разделить эту радость? На катку было весело и оживленно. Лица людей выражали одно - им почему-то нравилось это занятие. Возможно, я смог бы… разделить эту радость? Итак. Миссия первая. Сперва нужно вклиниться в этот бесконечный круговорот людей. И просто поехать за ними. Просто…да, мать его, Никитин, это совершенно просто! Так, соберись и ступай! И моя правая нога несмело коснулись льда. Будто пробуя его наощупь. Познавая врага ближе. Первый шаг показался мне легким. Как если бы ты просто ступал на землю. Я даже обрадовался. Неужели последний раз на катке я просто был хлюпиком и дилетантом, а сейчас преисполнился и познал все загадки Вселенной?! Но в этом то был и подвох. Когда я ступил уже двумя ногами и попытался шагнуть дальше, то я вспомнил насколько скользкой может быть замерзшая вода… Меня моментально понесло вперед, ноги разъезжались в разные стороны и совершенно меня не слушались. Так. Не паникуй! Надо ухватиться за что-нибудь! Точно! Бортик! И тут же ухватился за него такой хваткой, словно вырву его сейчас и свалю вместе с собой. Сердце пыталось достучаться до меня очень громко, что аж звенело в ушах и болело в висках: ты что, мать его, вытворяешь? Где твой инстинкт самосохранения? Отдышаться. Отдышаться. Спокойствие. Теперь ты в безопасности. Осмелев, я поднял голову, выискивая взглядом подругу. Красовская выдавала виражи. Глядя на нее, я мог только обессилено заплакать. Конечно! Ведь она каталась с самого детства, и то, что она вытворяла на льду казалось мне магией вне Хогвартса. А я… стыд да и только. Надо было вместо доты и книги хоть иногда спортом заниматься. А если Марку нравятся подкачанные самцы? На катке их было много. Стройные, мускулы проступали сквозь водолазки и свитера так, что меня взяла зависть. Но, в конце концов, чем я то хуже? У меня что, не так же две руки, две ноги? Разве все не в моих руках? Это просто тупая паника! Я несмело скользнул правой ногой вперед, пробуя приручить почву — что было настоящим вызовом судьбе — ноги понесли меня на льду, одна туда, другая сюда, и я понял, что куда там! Это не я еду, это лед меня несет: в попытке сбалансировать движения я накренился назад — но это было фатальной ошибкой. Спина и кобчик горели холодной смертью. Голова будто раскололась надвое. Я открыл глаза и увидел стекольный потолок торгового центра. А мимо меня, безразлично к лежащему бревном мне, сновали довольные бабушки, счастливые дети, мечтательные парочки. Со стороны казалось так легко! Что понемногу я начинал чувствовать себя гребаным неудачником. Пора в очередной раз признать, спорт — не моя сильная сторона. Я встал на четвереньки, подполз к бортику и только тогда вскарабкался на ноги, обнимая бортик, как бабушки икону. Ну и развлечение. Тупая пытка! А Ширли нарезала третий круг. И мне просто оставалось наблюдать за ней. И меня взяла злость. Как-то офигенно мы, блин, общаемся! Зачем вообще было выходить вместе? Эгоистично с ее стороны ходить в месте, где ее друн чувствует себя полным неудачником! Ну все, я сваливаю! И только я начал карабкаться на выход, как тут же, как по приказу шестого чувства Красовской, был схвачен ею за капюшон. — Стой, — по-командирски. Я сл страхом сглотнул. — Давай помогу, — а вот это звучало уже заботливо, и она подала мне руку. Я взял ее ладонь недоверчиво, но как единственное, что мне оставалось. В конце концов, живым мне все равно отсюда уже не выйти. И мы вместе оттолкнулись с места. Точнее она шагалп и тащила меня за собой, вовремя отдёргивая за руку. Моя паника теперь угасала, ведь с ней я мог хотя бы по чуть-чуть двигаться на льду. Но меня по-прежнему накреняло в разные стороны: не проехали и два метра, как я рухнул, как берлинская стена, и потащил ее за собой. Не знаю, как приземлилась Ширли, но мои локти явно пошли на поражение. Полулежа на льду мне нравилось даже больше, не пляжи Геленджика, конечно, но... А Ширли, не долго думая, порхнула, быстро вскарабкалась на ноги и подала руку мне. Я хотел быть гордым и вскочить так же, но лед не поддавался инвалиду и задроту. Куда ездить, тут даже подняться и не сдохнуть целый скилл! И как она это делает?! Красовская тяжело вздохнула. — Тебе просто нужно расслабиться, — брови Ширли выдавали драматичную лирику. — Ты слишком зажат, боишься открыться новому. Я вскарабкался на ноги и смело посмотрел ей в глаза: — По такой же причине ты динамишь Вадима? Вся лирика на ее лице исчезла. Она замолчала. Будто язык проглотила и слегка нахмурилась. Без слов она взяла меня за руку, и мы направились нарезать круги дальше. Получалось, что она по-прежнему скорее тащила меня за собой, но в итоге ноги стали привыкать, когда я терял равновесие, Ширли резко отдергивала меня за руку, и я ехал дальше. В итоге у меня, силы небесные, начало получаться! Ноги привыкали к скольжению и начинали по инерции двигаться так, как надо. И я даже вошел в кураж и заулыбался. Реально. Я начинал ловить кайф! А вот Ширли теперь была грустная и немного задумчивая. Кажется, катанием она больше не наслаждалась. Просто петляла по кругу: знаете, как когда вы ходите по комнате из угла в угол, когда настойчиво о чем-то размышляете. Я собирался с духом спросить ее. Спросить так аккуратно, чтобы не оказаться носом во льду. Но она облегчила мне задачу и заговорила сама. — А что, — неловко, будто слова в горле застряли, — он что-то говорил? Совершенно ничего не понял. — Кто? — Вадим… ну… — даже в глаза мне не смотрела, — обо мне. Вадим. Одно имя. А сколько эмоций оно вызывает. Радости и разочарования. Боль и злость от недавней обиды. Но и не говорить я о нем тоже не мог. Его имя рано или поздно все равно бы слетело у меня из языка. — Аа… Вадим… — не буду ей рассказывать о нашем казусе, — ну, что ты не особо стремишься с ним это… — и запнулся, стесняясь произнести прямо, чтобы не прозвучало грубо. — Кстати, почему? Ширли молчала, ее взгляд теперь был цепко направлен куда-то вперед, и она живо обгоняла бабуль, вырываясь вперед. Я только и поспевал за ней. Кажется, Красовская немного злилась. На него, на себя, на меня — непонятно. — Когда он начинает меня трогать, я чувствую себя грязно и неправильно. Я ошалел. Что?! Грязно и неправильно?! Не должна девушка ее возраста чувствовать себя грязно и неправильно, когда ее трогает ее парень! И тут меня озарило. Ну конечно… а если… ну да. Ведь это все не просто так, у нее могут быть на этот счет серьезные психологические проблемы. — Может, это из-за того, что в детстве… — Может. Ее ответ был резким и не оставляющим пространства для обсуждений. Но случись бы такое со мной, я бы тоже не захотел об этом говорить вот так просто. Она рассказала мне об этом в седьмом классе после того, как на уроке ОБЖ мы говорили об изнасилованиях. Мы зашли вместе в гардеробную, и она выдала: «Когда мне было шесть лет, мой дядя хотел меня изнасиловать…». Как я понял, хотел, но не смог. Я никогда не расспрашивал ее об этом, это не тема для чаепития, но вот теперь паззл в моей голове сложился. Ну конечно! Что может быть препятствием для нормального секса, как не попытка изнасилования! Блин! Бедный Вадик! Не смотря на то, что он меня бесил своими выходками. И последней особенно. Мне стало его жаль. Наверное, он же себе там накручивает, хотя разгадка вот она, так проста! Ширли не может заниматься с ним сексом, потому что однажды подверглась попытке изнасилования. Однако, я ведь не могу ему рассказать об этом между болтовней за приставкой. Да и вообще не могу! Это чужая тайна. — Не расстраивайся, — слабо усмехнулся я, — а я вот походу целоваться не умею. — Аа, какая-то тебя все-таки отшила? — и ее бодрый подколистый тон вернулся. — Иди ты! — и я толкнул Ширли так, что она слегка врезалась в бортик, затем она вцепилась мне в курточку, и мы начали толкать друг друга и ржать. Я даже мог при этом всем - аж гордость взяла - мог держаться на льду и не падать! А ведь все благодаря этой рыжей … я не боялся упасть, зная, что она всегда будет рядом и подаст мне руку. Эта мысль внутри меня прозвучала так внезапно... поэтично. И вдруг наши взгляды встретились. Как в сериале. Вот как в один прекрасный момент, вы понимаете, что знаете друг друга всю жизнь. И какой бы она была, эта жизнь, если бы вы однажды не встретились? Ее облик казался мне родным. Я знал до каждой черточки ее лицо и любил эти милые гусиные лапки у ее глаз, когда она улыбается. Как подымаются ее светлые брови, когда она чему-то удивлена, как ее лицо играет веснушками, когда в Питер приходят светлые майские дни. Я смотрел в изумрудный блеск ее глаз и знал, что она думает что-то похожее. — А если… — ее голос был с волнительной хрипотцой. Она потянулась ко мне, и я по инерции потянулся на встречу. Наши головы склонились на встречу друг к другу. Мое сердце забилось, как перед прыжком. Нет, невозможно. Это какое-то глупое кино, но.. мы коснулись друг друга губами. Поцеловались. Я и Ширли. Реально. Мы поцеловались. Я почувствовал… ее теплые губы… ее давно привычный мне запах и… и… ничего более. Кхм. Кроме того, что это не то, и как-то неправильно. Серьезно? И это все? Слава богу, это закончилось быстро. — Тьфуу! — мы отстранились друг от друга и высунули языки от того, как непривычно-ненужно это было. На-хе-ра. Посмотрели друг на друга и в ту же секунду прыснули от ора. — Даа, если кто-то говорит, что дружбы между мужчиной и женщиной не существует, пусть познакомится с нами! — Это точно! — и я дал ей кулачком в кулачок. По-братски. — Ты не говорил, что у тебя есть девушка, — этот знакомый голос прозвучал из-за спины Ширли. Она оглянулась, и вместе мы увидели его. Дюрана! То есть, Артема! Вот какое совпадение! Блин, как я хотел поскорее представить его Ширли, ведь она тоже знала его мемы, но видимо он не любил публичной славы, и я вовремя прикусил язык. Ой, в ведь он залетел к нам в такой неловкий момент. Ведь он же, наверное, все увидел. Наш нелепый дурацкий поцелуй. Боже. Я почувствовал, что покраснел. — Это не моя девушка, - выпалил с дуру, оправдываясь. - Мы просто эээ… — Я Артем, приятно, — и он кивнул Красовской, а она с любопытством рассматривала его лицо. — Ты не говорил ни про какого Артема, — и ее брови взлетели. Артем избавил меня от ненужных объяснений: — Значит, он скрывал знакомство со мной, как я и просил? — я ничего не понимал, судя по его заговорщицкому тону, он похоже собирался себя выдать сам? — Это потому, — наклонился он к нам и сказал тише, — что я работаю на Путина. Если бы все знали меня, то моя жизнь закончилась бы местным самосудом. Ширли посмеялась, но я увидел на ее лице, то что почувствовал сам — сомнение. Опять он. Говорил своей любимой маничкой постирониста, что даже я не понял, шутит он или нет! И хотя сказанное им казалось слабо-реальным, но что-то было в его тоне, что заставляло твой мозг охуевать и спрашивать себя: «Над тобой орут, или может быть это правда?». Ведь всякое может быть, а его тон именно это и подразумевал! И по итогу шутки чувствуешь себя одураченным, но непонятно в каком именно месте. Пока мы перекидывались с Артемом взглядами: он с вопросительной иронией, а я с неловкой опаской, Ширли позвонили. Она подняла трубку в нашем присутствии и нам пришлось слушать ее разговор. — Да, ну блин, я сейчас с Тимуром. Что значит, не уделяю внимания? Вадик. Сердце застучало быстро и громко. Это точно был Вадик. Я вспомнил наш с ним поцелуй, и мне стало не по себе. Для него все это так несерьезно — он даже это за измену не считал. Так, насмешка надо мной. Мне он до сих пор не звонил. Не писал. Как все это… больно. Хотя — и я коварно сам к себе улыбнулся — я только что поцеловал его девушку, так что, можно сказать, квиты! Ширли посмотрела на меня умоляюще. Очевидно, чтобы я разрешил ей свалить. — Едь к нему, — сдвинул плечами я, зная, что она все равно бы уехала. — Да, - ответила она в телефон, - он не против, тогда сейчас приеду, — и она нервно отключилась и положила телефон в бананку. — Простите, но я отчаливаю, не скучайте, — и покатила к выходу. Мы остались с Артемом вдвоем. Друг на против друга. Стало неловко. Я вежливо откашлялся: — Наверное, она показалась тебе странной, но вообще она норм. — Люблю странных людей, — дружелюбно улыбнулся он. — Чем займемся? Я понял, что остался без поддержки Ширли и в ту же секунду нервно ухватился за бортик, как за спасательный круг. Артем коротко посмеялся и протянул мне свою руку. Хех… И я, как бездомный пес, обретающий нового хозяина, нерешительно ухватился за нее в ответ.***
Все дороги, как оказалось, ведут в бар. Как я тут очутился с Артемом, и на каком бокале сдохла моя неловкость — я уже не помню. Мы примостились у барной стойки, чтобы нам наливали, так сказать, прямо не отходя от кассы. Бармен подавал еще и еще, вино мутило мой рассудок, а в стекле бокала отражался растрепанный и раскрасневшийся, но такой веселый и счастливый я. Артем был трезвее меня, он все еще мог острить, я же мог лишь неуклюже выдавать все под ряд. — Игра престолов? — более того, на Артема винчик действовал как на «время философствовать». — Крута, но слишком эксплуатирует на человеческих первобытных инстинктах. Хоть от этого и никуда не деться, секс и искусство неделимы. — Вот я всегда мечтал о высоких чувствах, — похуй мне было на нить разговора, я давно уже ее запутал, и мой опирающийся о щеку кулак мечтательно поплыл. — Ну, чем выше любовь, тем ниже поцелуи? — он поиграл бровями. Меня несло дальше. — Ага, только один чувак сказал, что целоваться я не умею! Значит, высокой любви не быть! — мне понравилась эта самоироничная шутка. И я невольно вспомнил на своих губах губы Вадика. Торкнуло. На секунду я крепко зажмурил глаза, забив на то, что перед Артемом я выгляжу как последний чудак. А потом до меня дошло. Поразило, как гром. Стоп. Я сказал… Чувака. Я… что я… не смог хорошо поцеловать… чувака. Господи, я так тупо прокололся! Как я мог спиздануть такое! Мне хотелось нырнуть под барную стойку! Пиздец! Скажите, что я сплю! — Я хотел сказать, - я стыдливо прятал взглял в бокале, - чувак так… — думай, Тимур! — ну предположил… что я… Почему он молчит!? С интереса я поднял на него глаза. Артем смотрел на меня совершенно серьезным трезвым взглядом. — Да ладно тебе. Я знаю. — Знаешь что?! — меня бросило в холод, затем в жар. Я не мог найти места. Что он знает-то? Как может знать?! — Что ты такой же, как и я… — и резким порывом он…. впился в мои губы. Ого. Ого! Я охуел. Он! Он! Не может быть. Он тоже гей! О, вашу мать! Как так? Как так? Разберусь потом. Я прильнул к нему со всем жаром, который он во мне, сука, разбудил. Артем крепко прижал меня к себе, обнимая за спину, я запустил пальцы в его густые волосы, и каждый наш поцелуй — это было перетягивание каната в нашем пылу: он набрасывался на меня, а я на него, в моей голове шумело от выпитого алкоголя, но так расслабленно и охуенно я себя не чувствовал еще никогда. Боже, как это было прекрасно. Во всем мире существовали будто только чужие прекрасные губы. Его руки, его шея и … Вдруг он резко отстранился. Мы, шумно хватая воздух ртом, вцепились в друг друга сумасшедшими взглядами. Что… что не так? Почему он прекратил? Я срочно требовал еще. — И какой кретин сказал, что ты плохо целуешься? Вот оно что. Я хитро и самодовольно улыбнулся: — А кто-то сказал? — и снова набросился на него. Это был лучший день в моей жизни.***
Домой я шел с улыбкой до ушей. Меня переполняли эмоции новые… бурные, сердце подпрыгивало, и приятным порывом перехватило горло. Такие, значит, ощущения, когда ты кем-то желан? Когда ты чувствуешь, как кто-то хочет целовать тебя всю ночь и не отпускать? Моя самооценка взлетела на пьедестал. Я был счастлив, и мне нравилось все: разбитая дорога моей улицы, Моргенштерн из колонок местных школьников и даже алкаш, пославший меня нахуй у паба! Я любил этот мир! Артем, к сожалению, не смог меня провести, ему позвонила по срочному делу сестра. Но он уже засыпал меня горстью смс, от чего я чуть ли обнимал телефон. И, если честно, я до сегодняшнего дня не знал, как приятно слышать слова «позвони, как будешь дома». Я никогда. Никогда раньше ничего подобного не испытывал. В очередной раз я открыл телеграм, и теперь, когда я начинал трезветь, в глаза кинулись и другие смс-ки. Ширли прислала какую-то научную статью, ну это нужно на свежую голову почитать. Еще сообщение от «Вадим Акимов». О… Сообщение от Вадима! Мне казалось, я протрезвел моментально. Открыть. Хм. Даже голосовое. Я тут же включил его. — Это… ты извини меня. Сначала я погрузился в ступор. Нажал на репит, чтобы понять, что это не алкоголь в моей башке, а реальное сообщение. Реальное. Несмелое, а значит, искреннее извинение. Вадим извинялся. Ого. Мне стало так… приятно. Хотелось тоже извинится неважно за что. Но. Наверное, не стояло бы его прощать быстро. Однако, как я не хотел, теперь я уже не мог на него обижаться. Подумаешь, придурок он. Тем более — и мои губы тронула хитрая самодовольная улыбочка — он был совершенно не прав. Умею я целоваться. Иначе Артем бы не хотел целовать меня снова и снова. При воспоминании о его губах, о его руках на моей спине, в моих волосах, на моих щеках, меня укрыло всего мурашками, и я просиял. И остался еще один диалог с непрочитанным… и тут у меня все внутри мгновенно остыло. Весь вечер. Весь вечер будто моментально погрузился в мрак. Марк… мне написал Марк. Мда, мрак и Марк звучало уже почти как синоним. «Извини, что не отвечал, был занят. Как твои дела?» Ох, сука. Я стиснул зубы и ускорил шаг от злости. Серьезно?! Ты не отвечал мне, мать его, гребаных полторы недели! Человек за это время может умереть, защитить докторскую, слетать в космос! За эти полторы недели я успел почувствовать себя надоедливым и ненужным дерьмом. Захотелось вылить на него поток возмущения. Но рассудок вымолил не терять остатки гордости. Нет. Я не буду тебе отвечать. Я не позволю тебе так со мной обращаться. Со мной и с моими чувствами. Я спрятал телефон и оставил его сообщение непрочитанным. Теперь ты почувствуй силу игнора. Марк.***
С самого утра я был в боевом настрое. Бегал по квартире и танцевал под Highway to hell, а затем снова и снова перечитывал смсочки, как и где хотел бы меня взять Артем, и где бы он хотел пройтись своим языком, и день уже казался автоматически офигенным. За перепиской с ним я не заметил, как дошел до школы. Отписав ему, что не против проделать все эти грязные штучки и с ним, я закрыл телеграм, вошел в класс и взглядом отыскал Вадима. Этот оборванец сидел как всегда залипал в телефоне на последней парте, я бравым шагом подошел к нему и хлопнул по парте прямо у него под носом. — Ты бросаешь стройку и свои игры, и мы будем заниматься каждый день. Он медленно поднял голову, а затем и брови — вопросительно. — Видеть тебя у себя каждый вечер это, наверное, перебор, — и он издевательски улыбнулся. — Значит, будешь видеть меня у меня, — закатил глаза я. Затем его ехидная улыбка сменилась на другое выражение лица, внезапно, серьезное. — По рукам. Я на секунду замешкался. Он действительно согласился! Это значило… Он хотел учиться. Хотел заниматься. То есть, все мои старания — не зря? Улыбнувшись, мы пожали друг другу руки. Кажется, он заглядывал в мои глаза с аккуратным вопросом — не злюсь ли я? За тот его поцелуй. Нет. Мне было пофиг. Тем более у нас в приоритете были наши «деловые отношения». Не обольщайся, Вадик, больше ничего личного. Но мы все равно не смогли заниматься с ним каждый вечер, и причиной этому стал — внезапно — я. Теперь, когда появился Артем, моя жизнь круто перевернулась, а мои дисциплинированность и рациональность полетели в жопу. И когда он звал меня прогуляться по набережной (где обязательно бы шептал мне на ухо какой я охуенный, пока его рука скользила бы мне под курточку), мне трудно было бросить его ради учебников. Но иногда все же приходилось. В такие вечера Вадим что-то бормотал себе под нос, решая тригонометрию, а я под столом одной рукой набирал сообщения. Кстати, выработал особый скилл — набирать их не глядя. Это был один из таких вечеров, мы сидели в потемках над ярким светом лампы с горой тетрадок и учебников. — Значит, квадратный корень из икс равняется двадцать четыре, — задумчиво протянул Вадим. — Да? — А? Что ты сказал? — я бросил печатать сообщение и начал бегло искать взглядом этот пример в книге. Вадик подозрительно сощурил глаза. Было поздно, когда я понял, что его цепкий взгляд был направлен на телефон в моей руке. Раз и, блять! — он был им выхвачен! — Конфискую. Или может…. — и он настойчиво испытывал меня взглядом. — Я просто посмотрю, че там? — Не надо! — до кончиков ушей покраснел я, вспоминая ЧТО там. — Я сам скажу, — Вадим застыл в ожидании ответа, не отдавая мне мой телефон. — Дело в том, что у меня, кажется, появился парень, — я почувствовал, что снова краснею и отвернулся. Сказать такое парню натуралу оказалось нелегко. — Парень? — охренел Вадим, но с таким радостным интересом, что тригонометрия тут же пошла нахуй. — Это тот… — Нет, это не Марк, — и у меня тут же пропало настроение. Об одном упоминании. — Марк, он… — мое сердце с болью сжалось, — ну в общем, ты был прав. А этот не такой. — Тогда поздравляю, — и Акимов дружески хлопнул меня по плечу. — Спасибо, — я был приятно смущен и улыбнулся. — Только учти, ты единственный, кто знает! Больше никто не должен! Вадим сильно удивился. — Даже Ширли? Ты что же ей не сказал? Звучало, как очередной камень в огород моей нерешительности. — Нет, она не знает. Теперь до меня дошло и самого. Самый мой тайный секрет знает не моя подруга детства, а бывший худший враг. Этот придурок… как он это делает? Как он так плотно влез в мое доверие? — Иногда мне кажется, может, ну это… — я видел, как он собирается сказать что-то для него нелегкое, — может, действительно проблема во мне? — Проблема в тебе? — не понял я, а потом сразу смекнул, что речь о Ширли и их отношениях. Боже! Нет! Как же мне хотелось объяснить, что нет, язык так и рвался наружу, но оставался за зубами. — Да нет же! Нет. Просто… просто дай ей время. — Кстати, — и Акимов порылся в кармане, достал бумажник, оттуда вынул деньги и протянул мне. — Держи, ты честно заработал. Сначала я не понял. Но как тут не понять. Эти деньги были для меня. Я был в шоке. — Да что ты… — Серьезно. Это такой же труд, как если бы я горбатился на стройке. Если не похуже. Я улыбнулся и принял их. Такой придурок, и такой благородный человек.***
Из-за частых разъездов Артема мы с ним не дошли до самого главного. Ему пришлось уехать по делам наследства, и я довольствовался только многочисленными смсками. И да, дрочить теперь приходилось в два раза больше. Вот, пожалуйста! Сижу я, значит, себе в школьной столовой, никого не трогаю, ем вчерашний штрудель. И тут смска от Артема. Естественно, я открываю ее в ту же секунду… И… блять! Я поперхнулся соком. Нахуя! Нахуя такие фотки посередь белого дня, когда я в школе! И мой друг оказался мне сейчас вдруг не друг, а враг. Пиздец. Договориться с ним теперь я смогу только в туалете. Но туда еще как-то нужно было дойти. Я оставил поднос с едой на столе, взял борсетку, и прикрываясь ей (пытаясь, конечно делать это без лишнего палева), крался к туалету, где бы смог облегчить свою участь. Только бы меня никто не заметил. Только бы никто не перехватил! Но вы же помните. Эти заклинания всегда работают наоборот. По курсу оказался… Марк. Твою мать. Только не сейчас. Но он смотрел на меня таким взглядом, что я сразу понял: он хочет меня перехватить и что-то сказать. Я попытался отмороженно опустить взгляд и продолжать следовать к туалету, но теперь уже рядом услышал его голос: — Привет. Сука. — Привет, — и как ни в чем не бывало поднял на него голову. Марк внимательно изучал меня взглядом. Блин. Сам он был сегодня в своем лучшем облике. Фиолетовая рубашка и черные брюки по телу, подчеркивающие его грудную клетку, плечи, упругие ягодицы, икры, в общем все, что я бы сейчас предпочитал не видеть и все, что так нравилось моему члену! Он так и кричал, оставь меня с ним, а дальше я сам разберусь, раз ты такой тупой у меня хозяин. От Марка еще веяло запахом офигенно крутого одеколона — дорогого, стойкого, древесно-мускусного. В груди так и екнуло. Да и не только, мать его в груди! И в целом он был собран, побрит, не то что при последней нашей встрече. — Прогуливаешь художку? Да, я уже пару недель не появлялся там. А что прикажешь? Приходить и смотреть тебе в глаза, когда ты не отвечаешь мне годами? Чувствовать себя униженным? Да и, тем более, мне бы свою мангу закончить, а не какой-то хуетой на уровне школы маяться. Но вместо этого я ответил: — Да, были дела, — моя рука, которая придерживала борсетку у самого интересного места вся была уже мокрая. Если он запалит, будет ой как неловко. Познакомься, Марк, это мой член. И он стоит! Да, прямо сейчас! Поздно уже будет оправдываться, что вообще-то не на него. — И не отвечаешь мне… — и он заглянул в мои глаза, будто хотел там что-то прочесть. Хорошо хоть не под борсетку. — Может… Вот только не сейчас. Прошу. Мне срочно нужно в туалет. — Хорошо, — кивнул я нетерпеливо, — я приду сегодня на художку. Увидимся! — и скользнул мимо него, оставил его охуевать молча. Оставалось несчастных 50 метров, и я пролетел их со скоростью пули или парня, которому срочно нужно подрочить. И когда я забежал в туалет, то понял, что вспомнил, что существует кое-что похуже. Мне захотелось отлить. Бляять. Вот что за дискриминация, был бы я девчонкой, не было бы это такой проблемой! Вот тебе, Ширли, в копилку гендерных несправедливостей! Так, ладно. Нужно было быстро с этим расправиться. И я достал телефон с открытой фоткой, которую мне прислал Артем, расстегнул штаны, освободил своего друга и моя рука принялась работать. Давай, давай, скоро урок, закончить надо побыстрее, представляй что-то по круче. Вспомнил наши с ним поцелуи, представил, как он берет меня сзади в душе… Затем — оно само — вспомнил Марка и представил его голым и нависающим надо мною. Как-то неправильно, но. Лучшие отрывки с порно роликов… стонущих и разъярённых кунов. О да... И снова поцелуи Артема в шею… Его губы... Ну ну, не умею блин целоваться, говоришь? И вспомнил наш поцелуй с Вадимом. Внезапный. Нежный. Словил мурашки. И кончил. Я кончил на поцелуе с Вадимом. Мои руки тупо опустились. Бляять. Господи, убейте меня. Я ударился головой о стену туалета. Какая мерзость. Он же мой друг. Я не должен даже вспоминать такое. Я мерзок. Я ужасен. С этими мыслями я ебашился головой о двери школьного туалета. — Эй, ты че там, накурен? — послышалось с другой кабинки. Вспомнил себя накуренным. У Вадима на коленях. Убейте меня. Убейте.***
На художку ради разнообразия я все-таки пошел. Но рисовать что-то толковое не получилось. Ну, знаете, все еще был в разгаре период, когда у вас все только закрутилось и ты готов пропустить пожар и наводнение, лишь бы ответить на его смску. Когда я слышал очередной звук вибрации в кармане, будто какая-то высшая сила заставляла меня бросать все — да я бы даже через пожар если бы бежал, то все равно ответил бы на его смску. Если бы город накрывало цунами, и все спасались бегством, я бы сказал «Щас ребята, вы бегите, я только узнаю, что там Артем ел на ужин!». Я орал со всех этих отношений, пока не очутился в них сам. Но я был не против. Мольберт был послан нахуй. Диалог с Артемом плавно перетекал в вирт, телефон горел от скорости перебора моими пальцами, но мне пришлось оторваться. Надо мной нависла фигура Алины Анатольевны. — Зачем пришел, если не хочешь рисовать? Я со стыдом заблокировал телефон. — Извините. Она тяжело вздохнула. — Знаешь почему я преподаю здесь? Потому что у меня нет такого таланта как у тебя. А ты пытаешься сейчас его просрать. Звучало отрезвляющее. Но не талант двигал меня к Японии, а наоборот. Я работал над собой день и ночь, чтобы уехать из гребаной России. Тут же я задумался о том, о чем раньше не приходилось: неужели мне придется все оставить? Возможно, я стал рисовать меньше, потому что меньше захотелось покидать Россию?.. После художки я собирался домой в легких философских размышлениях. Остановился возле окна напоследок — пурпурный февральский закат предвещал наутро мороз, но с деревьев все еще капал тающий снег, и мне казалось, будто погода что-то знает о природе человеческих чувств. — Мне всегда нравилось рисовать закаты. Каждый — неповторим, — Марк буквально вырос за моей спиной, подошел совершенно бесшумно. Но я уже не так волновался при разговоре с ним. Хватит изображать из него идола — Вадик был прав. Мой ответ прозвучал неожиданно грустно: — Зимние закаты кажутся такими теплыми, хотя обещают лишь холод. Мы оба смотрели куда-то вдаль, и каждый о чем-то думал. Но это было совершенно ненапряжно и естественно. — Моя мать действительно совершила самоубийство. Полиция расследовала дело и не нашла состава преступления. Видимо, картины уже не могли принять всю ее боль… Это звучало так трагично, что мне стало тоскливо. Я не знал его мать, но я знал, как это выплескивать всю свою боль на бумагу… после этого действительно становилось легче. В разы. Видимо, это исчерпывает себя тоже. — Мы живи, пока можем держать кисть, не так ли? — грустно улыбнулся я. И увидел такую же печальную улыбку в ответ. До глубины понимающую. Почти родственную. Как же, черт, он меня понимает. Никто не может понять эту мысль так же близко, увы, ни Ширли, ни Вадим, ни Артем. Только художник художника. — Не хочешь пройтись и… я бы хотел показать тебе картины своей матери. Это выглядело сродни приглашению в храм. В святое место чьей-то души. Я все еще помнил об обещании себе нго игнорить. Но отказать в таком — разве не плюнуть в душу? Я кивнул. И мы, покинув вместе школу, направились к нему домой. Прогретая наступающей не по-питерски ранней весной влажная земля все еще пахла на всю округу, но постепенно улицы застывали под покровом морозного зимнего вечера. Я шел рядом с ним вот так вот просто — вот так вот, без всякой дрожи в коленях — как рядом с обычным человеком, а не своим полубогом. Я больше не зависел от него? Всю дорогу думал об этом, но не мог понять: так и есть или я просто себя убеждаю? Закат уже постепенно угасал, когда мы подошли к нему домой. Питер уже погружался в привычные себе холод и мрачность. Дом семьи Марка выглядел действительно впечатляюще. Но не потому что он был дорогой — это я предугадывал, его отец был не последним человеком в городе. Но насколько этот дом был эстетичен, благодаря выбранному викторианскому стилю. Два этажа оформлены в лучших традициях аристократии; главный вход, украшенный колоннами; фасад, отделанный в светло-голубых тонах; аккуратно подстриженный газон: сдержанный и компактный этот дом смотрелся настолько величественно и подчеркнуто среди серой и унылой улицы. Марк предугадал мои мысли: — Проектировала дом мама. Так что, можно сказать, это ее творение. Но когда мы прошли во внутрь, стало очень неуютно. Сразу было понятно, что здесь кто-то умер. Тихо, темно, прохладно. Ни дорогие вазы с цветами, ни веселые журналы на кофейном столике не оживляли этот дом. Все будто застыло, комнату наполняло лишь равномерное тиканье винтажных настенных часов. Я мог только представлять какую депрессию мог ловить тут Марк. В центре просторной мрачной гостиной висел портрет покойной матери Марка, обвитый черной ленточкой в углу. С него она смотрела на меня как живая: брюнетка с ярко выраженными острыми скулами, что-то в ее взгляде говорило о величии, свободолюбии и разом с тем некой загадочности. Казалось, с портрета она смотрит прямо тебе в душу. Стало не по себе. Меня охватили странные мистические переживания. Он провел меня коридором, где висели картины этой женщины. Я был заворожен, ведь они были нарисованы настоящим профессионалом. Хотя что-то в них выдавало печаль их автора — будь то портреты женщин, будь то пейзажи или наброски улиц. — Я хочу показать тебе ее главные творения, — и Марк остановился возле двери одной из комнат. — Это моя комната, — и вежливо пригласил меня внутрь. Меня сразу посетило чувство присуще японскому менталитету. Для японцев пустить человека в свою комнату — что-то очень личное и интимное. Это новый уровень доверия, новая ступень отношений. На который я по итогу опасно ступил. Комната была совершенно обычной, за исключением небольшого мольберта у окна и кучи аккуратно сложных тюбиков краски на полочке. Здесь пахло его парфюмом и было немного прохладно, окно зачем-то стояло на проветривании, и подступающий вечерний мороз легко ущипнул меня за щеки. — Вот, — и он показал на портреты, которые стояли на полу. В потемках комнаты, освещенной лишь тлеющим закатом, я подошел к этим картинам. Опустился на колени и аккуратно взял в руки первую: на ней была изображена женщина с полевыми цветами, светловолосая скандинавка с приятными мягкими чертами лица, и вся картина под стать изображенной на ней женщине была солнечной и бархатной. Его мать, очевидно, любила рисовать маслом и акварелью — чувственная натура, отрицающая строгие рамки — по крайней мере, так нам описывали таких людей на художке. Я акварель не любил. Я любил четкие линии карандаша и маркера. Затем я отставил эту картину и взял следующую, где была изображена женщина, сидящая за книгой у камина. Рассмотрев получше, я узнал на изображении ту самую скандинавку. Просто сразу я ее не распознал, здесь ее волосы были небрежно собраны на затылке, а на предыдущей картине они распущенными играли на ветру. Но я узнал ее по родинке на подбородке и аккуратному носу с точеным острым кончиком, что в суме с голубыми глазами делало ее слегка похожей на Елизавету Боярскую. Затем я взял следующую картину, на ней мать Марка изобразила три девушки на лошадях, и в центре гордо, но не теряя своего милого образа, красовалась та самая светловолосая натурщица. Что это значит? Точнее, кто эта женщина? Видимо мой взгляд так и вопрошал, потому что Марк кивнул на груду заботливо сложенных писем на его окне. Я понял, что могу взять их, но лишь легко коснулся одного из них и повернул так, чтобы смог прочитать начало: «Привет, Марта, уже три года как мы не виделись…». Марк подошел ко мне, но его взгляд скрылся в сумерках. — Отец совсем не виноват. Никто не знал. Даже я. О чем он говорит? Я все еще впивался взглядом в эти старательно выведенные слова. «Марта…» — это что ли?.. Да нет… а все же почему нет? Конечно, да. Его мать всю жизнь любила какую-то женщину?! — Судя по письмам, — тихо продолжил Марк. — Мама не приняла ее чувства. По крайней мере не сказала ей о взаимности — все это неотправленные письма и ни одного полученного. И тут же меня осенило. Ведь это было так давно! Письма были старыми и пожелтевшими, да и как давно мы уже не пользуемся такой почтой! Меня прям унесло вихрем фантазии… на дворе 2005-ый год, мир заполонили телефоны-раскладушки и песни Шакиры. Я и Марк еще даже не родились. Его мать — такая же молодая и красивая, как на портрете в прихожей, сидит у мольберта и пишет это письмо. И никогда его не отправит… И умрет в 2023-тьем году. Наложив на себя руки. Подумать только, спустя столько лет, она все еще хранила эти письма и рисовала эти картины. Последняя из них датировались этим годом. Рисовала по старым фотографиям, или еще романтичнее — по памяти. Она всю жизнь любила ее! Всю жизнь. Неужели так бывает? — Ты знаешь, я немного печалюсь, что смог понять свою мать только после ее смерти. Она умерла, разрываясь из-за двойственности своей души. Своей натуры. Она жила с вечным внутренним конфликтом. И ненавидела себя за то, кем она являлась. Меня разрывало изнутри. Я тупо уставился в одну точку, понимая, как тяжело было всю жизнь этой женщине. Она не нашла смелости быть счастливой, но судят ли мертвых? — В смерти моей матери я нашел ответы на свои вопросы. Я такой же. Такой же, как и моя мать, — из-за таких откровений я боялся лишний раз дышать. — Но я не хочу закончить так же, и я в силах это изменить … — и он подошел ко мне сзади — очень близко, не касаясь, но так, чтобы я мог ощущать тепло его тела. — Я по тебе скучал, — и почувствовал на себе его дыхание. От его слов и тепла рядом меня накрыло мурашками с головы до пят. Я как будто очутился в ловушке. Шумно сглотнул — казалось, будто в этой тишине это прозвучало так громко. Растворяясь в сумерках, зажмурил глаза и ощутил легкий поцелуй в шею. От этой самой легкости пера его губ скользящих по моей шее, меня накрывало по нарастающей, и я чувствовал, как мое тело начинает дрожать. Боже. Это происходит. В самом деле. Но зачем… Я ощутил еще один поцелуй. И еще. И каждый последующий вызывал еще больше мурашки, чем предыдущий. Охватив меня руками, Марк медленно расстёгивал верхние пуговицы моей рубашки. Хорошо, что я стоял к нему спиной, ведь не смог бы сейчас смотреть ему в глаза. Признать слабость, что завладела мной. Но. Что я делаю? Ведь у меня есть Артем? Я должен сказать Марку, что… Но на этот раз поцелуй ощутил уже на плече и поймал новый прилив возбуждения и невольно испустил предательский вздох. Слова застряли в горле. Нет. Я открыл глаза и повернулся к нему лицом, чтобы решительно сказать, что я так не могу. Спросить, было ли все это оправданием, чтобы меня игнорировать? Но я отыскал в темени его глаза, печально-прекрасные. И… растерял все возмущение, философские поиски правильного и рациональности. В тартарары. И как я могу его винить? Я ведь сам такой же. Я должен был его понять. Дать ему время. Вместо этого я перекинулся на другого парня. Я жалок. Он аккуратно и нежно поцеловал меня теперь уже в губы, и я ответил. Его рука охватила пол моего лица, и я почувствовал, как нежность быстро превращается во что-то большее, его вторая рука принялась неспеша расстёгивать мои пуговицы дальше. Медленно вторгаясь в территорию моего дозволенного, он расстёгивал их все ниже. Меня хотели. И если я не готов, то надо было дать понять это именно сейчас. Что я и собирался сделать. Я охватил его руку своей, чтобы убрать ее с меня, но на этом все и закончилось. Я не остановил его. Не в силах был это прекратить. Не остановил и, когда его пальцы скользнули к моей ширинке. Когда его рука поглаживала меня так, что я начинал терять рассудок. Тогда уже раздевать его принялся я. Пока он настойчиво целовал меня, и его рука проникла мне под одежду, я пытался нервными неловкими движениями расстегнуть его рубашку. Но он с этим справился быстрее, и, не мешкая, сбросил ее сам, ни на секунду не отрываясь от меня. Все перетекало в страсть. Неужели он зайдет настолько далеко? Зайдет. Это стало понятно когда звякнула пряжка его ремня. То, что происходило, мне почему-то было стыдно осознавать потом. И все же охватившие меня чувства не давали рассудку сказать «стоп». За бурными поцелуями не заметил, как очутился на кровати, но отчетливо помню тот момент, когда перед главным решительным шагом он посмотрел мне в глаза. И я охренел от происходящего. Он такой прекрасный, такой красивый и чуткий — мой. Он сейчас мой. Он здесь и сейчас со мной. Хочет меня. А я его. Проснулся я в совершенно новых ощущениях. Планета не перестала крутиться, солнце не стало ярче, а попсовые мотивы с Тик тока были все такими же бессмысленными. Даже я сам не изменился. Я был все тем же Тимуром Никитиным, учеником 11-ого класса, беспощадным хиккой и будущим мангакой. Изменилось только одно. Вчера я потерял девственность. Какого это было? Как будто не произошло чего-то особенного и разом с тем, будто изменилось все. И все-таки это произошло с парнем. И все-таки это произошло с Марком. С парнем, которому я застенчиво протянул рисунок и услышал в ответ «прости». Наверное, у многих так бывало впервые. Это было очень больно и одновременно очень по-наркомански приятно. Прямо как и мои чувства нему. Что на счет его ощущений, то он сказал, мол все ок, хоть он и не предполагал, что я был девственником. Однако так глупо, но мне больше понравилось то, что было после секса: лежать с ним рядом, рисовать пальцем невидимые узоры на его спине, поцелуи в ключицу. Ради этого я бы хотел повторить это еще раз и еще раз, если в конечном итоге мы бы смогли лежать, смотреть друг другу в глаза и просто любить. Я уже скучал за ним. Очень скучал. Нужно было порвать с Артемом. Не дурить ему голову. Однако, это казалось легко лишь на первый взгляд. Он по-прежнему засыпал меня заботливыми смсками и грозил укусить, если я буду морозиться. Тогда как — мой взгляд надолго остановился на его аватарке — от Марка было ни одного. С того вечера он мне не писал. Опять. Ему нужно дать время. Я не стану давить. Хотя так хотелось увидеть его снова, прикоснуться к нему, снова ощутить его руки на своем теле — при воспоминании об этом я всегда ловил чертовы дофаминовые мурашки. Я все больше осознавал, что снова пребываю в зависимости от Марка. Да, мне было грустно, но я готов был бросить Артема. Ради Марка. Хотя в перерывах между нашими глубокими беседами и поцелуями все что я чувствовал от отношений — тупая ноющая боль, где я ощущал себя недостойным или ломал голову над всей дилеммой человеческих отношений или почему они бывают такими. И едва ли я теперь достоин Артема. И хотя я не мог понять встречаемся мы с ним или нет. И хотя Артем знал, что был в моей жизни Марк. Я чувствовал, что я поступил по-предательски. На следующий день Марк таки написал. Он спросил у меня, как дела и тому подобное. Я отчаянно ждал, когда он предложит увидеться, погулять, куда-то сходить или без прелюдий просто позовет к себе. Но наш диалог носил такой формат, что написать ему что-то типа «я соскучился» было сравнимо с прыжком с парашютом. А вдруг не раскроется? Предложений увидеться не поступало. Я не мог понять. В чем дело? Возможно, его так отвернуло то, что я был девственником, а его ожидания от секса были в лучших традициях порно-хаба? В любом случае, он мог быть просто занят. В конце концов, наше общение с Марком угасло. Да, он спрашивал у меня иду ли я на художку, сбрасывал что-то интересное — изредка, но ничего более. Тот человек, который прошептал мне в сумерках «я скучал» уже казался придуманным мною миражем. Это было больно... иногда я ощущал к нему злость, чувствуя себя использованным и оставленным. Другая моя сторона настаивала понять того, кого ты любишь и не давить на него с просьбой объяснить. Имел ли я право закатить истерику и начать выяснять отношения. Тщательно все обдумав, я вынес в своей голове вердикт — нет. Ведь в конце концов никто никому ничего не должен. Зато Артем кучу раз набирал меня, писал мне сотни смс, не понимая, что со мной происходит, но я не знал, что ему ответить. А что я мог? В итоге, я просто с камнем в горле написал, что «я запутался, и мне нужно подумать». Или как там еще пишут всякие мрази? Этот тупик в отношениях перенесся на мою мангу. В школе я парился не сколько из-за экзаменов, сколько из-за покинувшего меня вдохновения. За партой я сидел и втыкал в бумагу, пытаясь выдавить из себя хоть что-то, поскольку уже сильно отставал, а время не стояло на месте. Ширли сидела рядом и писала сценарий для своего ролика на Ютуб, но дела у нее шли видимо так же как и у меня. Она зависла над телефоном, втыкая куда-то в школьную доску, экран телефона заблокировался и погас. — Что-то не так? — осторожно спросил я, легко тронув ее за локоть. Она будто очнулась. — А? — а затем помотала головой. — Кажется, Вадим меня избегает. Он больше не хочет видеться… — Что за чушь? — ободрительно улыбнулся я. — Давай у него спросим прямо сейчас. Ширли повернулась назад. Акимов быстро, но усердно переписывал у кого-то конспект по биологии и для того, чтобы он ее заметил, Красовской пришлось демонстративно откашляться. — Кхм-кхм. Вадим. Не хочешь… сходить сегодня в кино? — звучало осторожно. Не было похоже на отношения парня и девушки. — А? — оторвался он, не переставая писать, и тут же сразу залип взглядом снова в текст. — Извини, я сегодня должен заниматься. — Да брось, — вмешался я. — Я сегодня и сам немного занят, мне нужно рисовать мангу. Так что, если хочешь… — Тогда я сам, да и еще надо будет бате в гараже помочь. Извини, давай, на выходных, — и он поднялся и куда-то ушел, сбежав от разговора. Я опешил. — Видишь… Я не знал, как утешить Ширли, поскольку и сам не находил в этом никакого объяснения. Пока я завис в депрессии, я не замечал, во что встряли мои друзья и как и когда это случилось. Взгляд Красовской набрал быстрый разгон от обиды, к какой-то легкой суровости: — Все сходится к тому, что без секса девушка парню не интересна. — Что? — офигел я. — Нет! — ответил это не задумываясь, но в следующую секунду, уже не нашел аргументов в противовес. Я ведь действительно не знаю, что у него на уме, как я могу что либо утверждать? Но если все так, как говорит Ширли, то... «Без секса парню не интересна». А что если секс был, и после него интерес был моментально утрачен? Мол, добился. Это меня больно ущипнуло за сердце. Что если Марку был интересен только секс? Сердце пропустило удар. Вряд ли это оно. Я знал и ощущал, что Марк просто боится того, что между нами произошло. И ему нужно время. Между тем, как я потерял себя в депрессии, я попытался вынырнуть в социальный мир и начал замечать, что Вадим и правда ведет себе странно. Утро четверга обещало лишь скучный урок математики и ничего более, я засыпал на парте, после того как всю ночь рубился в КС. Но поспать тут удавалось трудом, ведь это же так весело в 11-ом классе играть в собачку теннисным мячиком. Ладно Нечаев и Каримов, два идиота, которым мяч — максимум, что светит после школы, но Панкратов, который чуть ли не каждый день хвастался, что его ждет по связям место в Госдуме, куда-то он?! Мяч пролетел, черканув мне по башке. Пацаны заржали. Ну да, пиздец смешно! Приматы. Вдруг в класс вошел какой-то незнакомый чувак. Настолько незнакомый, что я предположил — он вообще с другой школы. Пацан был одет, как типичный скейтер, плюс ко всему растрёпанная прическа, похуистично-дерзкий взгляд. Оглянулся вокруг, и вдруг подошел целенаправленно… да неужели? К Вадиму. По лицу Вадика я увидел, что тот не сильно рад видеть незнакомца. — Ты чего здесь забыл? Я думал мы договорились, — мне показалось, Акимов сканирует его с ног до головы на признак (без)опасности. — Значит, договор отменяется. Бабки нужны сейчас. Вот это уже звучало подозрительно. Что это значит?? Во что он вляпался? Тут же я заметил, как побледнела рядом Ширли. Тип, кажется, не шутил. Но Вадик был спокоен: — Будут. Парень посмотрел на него цепким взглядом, чтобы наверное доказать серьезность своих намерений (каких?). — Я жду, — и ушел из класса так же резко, как и появился. Я сглотнул комок в горле с трудом. Тут же появилась мысль спросить его обо всех этих разборках района Лос-Сантос, но меня опередили. Даже не Ширли. Панкратов. — Че, Акимов, дилеры уже устали закладки прятать? Меня пронзило. «Дилеры». «Закладки». А ведь мне в голову не пришло даже. Неужели?! Я вдруг вспомнил все хапки Вадима, его оправдания «трава — не наркотики», а вдруг было что похуже? Вдруг он сел? — Это у тебя надо спросить, — ухмыльнулся Вадим, залипая в телефон. Кто-то засмеялся. Если кто-то засмеялся над Панкратовым… так просто это не обойдется… Кажется, Никита вообще забыл куда шел. Он резко развернулся, заблокировал телефон и подошел к парте Акимова так, чтобы атаковать его глаза в глаза: — Ой да че ты, все мы знаем. Сдохнешь как Тимохин из 39-ой. Тут конечно Панкратов загнул. Тимохин умер, обнюхавшись клея. Тут уже вмешалась Ширли: — Сейчас бы шутить о умершем, ты мерзок, Панкратов. Я увидел, что девчонки ее поддерживают, но не решаются высказаться вслух. Никто не хотел стать следующей жертвой Панкратова. Сам Акимов лишь тяжело вздохнул, но даже не отлип от телефона. Кажется, Никита действовал ему на нервы, но все же не настолько, чтобы задать его похуизм. Сейчас все ожидали, какой выпад будет в сторону Красовской, поскольку Панкратов уже с предвкушением самодовольно лыбился, аля «детка, жди ответку»: — Что, Акимов, твоя баба такая злая, наверное, ты ее не ебешь как следует? Миг — громкое скольжение метала по полу. Вадим, наклонившись через всю парту и сдвинув ее на Панкратова, держал того за воротник. Ого. Задел. В классе совсем стало тихо, все смотрели на потасовку. — Если сомневаешься, можешь быть вместо нее, — он кинул на него презрительный взгляд, разжал руку, отпустив его, и удалился из класса. — Отвратительно, — гневно выпалила Ширли, и тоже покинула класс. Какой-то треш да и только. Я уронил голову в ладони. Боже. Иногда мне казалось, что Панкратов недолюбливает Вадика. Если бы не тот факт, что Панкратов не любил никого, кроме себя. Однако, кто этим не грешил? Вот пожалуйста, если бы я не умел абстрагироваться, то у меня бы уже голова лопнула, потому что рядом еще и Лиза трещала: — А еще я думаю сделать грудь. В МГУ все охереют, там, наверное, полно заучек из деревень, думавших, что словили билет в элиту, но я буду тусоваться с дочками депутатов. У них у всех пластика наверно еще со школы. Как хорошо, что мир меняется и люди стали проще к этому относится, — классификация — нарцисс обыкновенный. Обнимитесь с Панкратовым и уходите в закат самолюбования. — Может, подцеплю сыночка какого-то известного адвоката. Кстати, о сыночках. Одного уже кажется подцепили. — Ты о том с «А» класса? Меня кинуло в пот. Сын известного адвоката. С «А» класса. Подцепили. — Ага. Рядом с ним одна трется. Походу, они мутят. Дальше я не слышал ничего. Это, конечно, могло быть стечением обстоятельств, но… На этом уроки для меня закончились. Точнее, они шли, но я присутствовал на них только своим телом. Этого не может быть. Этого не может быть. Этого не может быть. Я повторял это в своей голове, как мантру, а затем мои руки лихорадочно потянулись к телефону. Я открыл инстаграм и залез на профиль Марка. Марк не был поклонником соцсетей, никогда не угадаешь, где он сейчас и с кем, новых историй нет, и да пускай. Я открыл все 150 подписок. И начал, как маньяк, щелкать на каждый профиль девушки. Проверять фото каждой, лайки, смотреть истории. Кто знал, что я опущусь до такого сталкерства, но мне было похуй. Я был одержим целью найти ее. Перещелкал около 50 профилей, пока не попал на один интересный. Интересный более чем: девушка худенькая брюнетка, острые скулы, ничего особенного в ней, кроме одного — фото с Марком. Не было в нем ничего такого, что бы указало на то, что они сосутся, это фото и вовсе было сделано в кофейне возле нашей школы, но я упивался в него, как будто пытаясь считать энергетическое поле. При каких обстоятельствах делалось это фото? Они друзья? Кто она? Я помешался. Дома я уже знал, что эту девушку зовут Лиза Орлова, она ходит в 10-ый класс, рисует и играет на гитаре. Посмотрев ее истории, я понял, что она интересная, ироничная и любит кошек. С чего я был в шоке — я ее не ненавидел. Она казалась мне милой творческой девчонкой, и когда мне пришлось создать левый аккаунт, чтобы следить за ее историями, появилось чувство, что я знаю ее всю жизнь. Конечно, я мог все надумать и напараноиться. Возможно, уже слегка чокнулся. Но не мог остановиться. Мне нужно было знать.***
В Питер наконец-то пробралась редкая солнечная погода. Люди как-будто и сами повеселели, на улицах стало больше прохожих, дни становились длиннее, а ночи короче. В город приходила весна — мне она наступала на горло. Время беспощадно тикало, мои конкуренты уже наверное отрисовывали последние главы. Я сдох на середине. Или перед кульминацией. Это был тупик. Я не мог рисовать, не разобравшись со своей реальной жизнью. Ширли тоже в последнее время выглядела не такой бойкой, как ранее. Кажись, Акимов, давил ее самооценку. Мы прогуливались вместе домой, но каждый был будто бы на своей волне. Красовская единственная, кто пыталась эти три волны соединить в одну: — Может… сходим сегодня на выставку, там интересный художник... — Я пас. Ты же знаешь, такое не для меня, — отрезал Вадим, и плевать на солнечный день — мне в лицо будто обдали северным ветром. — Ну или… — Ширли не сдавалась, — можно на кавер концерт в субботу. — В субботу я занят. Охренеть. Звучало как тотальное динамо. Я видел, как расстроилась Ширли. Хотелось его встряхнуть. Или въебать ему. — Что с тобой? — вырвалось. — А с тобой? — и он прострелил меня взглядом. Я растерялся. Неужели он заметил, как я потерялся в депрессии? В любом случае его взгляд означал: «У каждого свои секреты, так? Не хочешь выдавать свой — не вороши мой». И я оставил его в покое.***
Это был понедельник. Первым был урок биологии — все отсыпались на партах после кутежных выходных. Все, кроме меня — утро начинается не с кофе, мой кортизол уже зашкаливал, когда я переключался на свой липовый профиль «ноготочки Новосибирск». Тудум. Тудум. Есть новая история от @l_orlova ! Тудум. Тудум. Мое сердце заглушало лекцию биологички. Ну же давай, грузись. Я облился семью потами, когда открылась история, и вдруг постучали в класс. После стука не дождавшись разрешения, кто-то открыл дверь. Это был тот самый «скейтер», который уже однажды приходил по душу Вадика. — Можно на пару минут Вадима? Кажется, он был настроен вежливо. Значит, они помирились, если ссорились вообще. Я вздохнул. Панкратов походу гнал. Вряд ли бы дилер приходил посреди уроков. Да и не похож Акимов на чела, у которого проблемы с наркотиками. Боже, как я мог вообще купиться на сплетни больного Панкратова. Тьфу. Вадим вышел к типу. А я снова уткнулся в телефон. Черт, как на зло, история не грузилась и показывала лишь черный экран, интернет, браток, не подводи! Ну, давай! Как вдруг послышались резкие движения и удар в стену. Все переглянулись, но биологичка продолжила урок. Я наострил уши. Что это было? — Типичным геном доминантной патологии... — продолжала монотонно завывавать Зоя Паловна, как вдруг послышался новый грохот, скольжение кроссовок по полу и брань. Что за?? Звуки не выдавались нормальными. Что там происходило?! Нечаев поднял руку: — Можно я выйду? — и не дождавшись ответа, выскочил за двери. — И я? — и Саша выскочил наружу вслед за ним. — По очереди! — рявкнула Зоя Паловна. — Какая очередь, вы что, не слышите, что там происходит?! — вскочила с места Лиза и что-то быстро включила на телефоне. — Контееент! — и тоже выбежала в коридор. Все как по команде сорвались с места и начали ломиться в проход. В мыслях снова прозвучало Лизыно: «Вы что, не слышите, что там происходит?!» Вдруг внутри меня что-то щелкнуло. До меня дошло. Черт!! Я ломанулся, распихивая всех вокруг. Сердце стучало, как бешенное. Нет. Не может быть. Кто-то из девчонок кричал, кто-то снимал, сплошная суматоха. Сыпались маты от скейтера: — Тебе пиздец! Я вынырнул наконец-то из толпы. И застыл от увиденного. Вадим откинул от себя скейтера, что тот с грохотом залетал в окно. Но тот быстро спохватился и схватил Акимова за рубашку. Занес кулак и направил его в грудь Вадима. Акимов успел уклониться, но тут же получил с колена в живот и пошатнулся назад. Судя по издаваемым им звуком, было действительно больно. Все смешалось. Пацаны кричали в поддержку Вадима: — Давай, бей этого ублюдка! — Че стоишь? Че не врежешь ему?! Зоя Паловна пыталась их переорать: — Немедленно прекратите! Я сейчас же позову директора! Девчонки взвизгивали при каждом нанесенном ударе. Сзади меня немного тише обсуждали: — За что его так? — За долги вроде, Саша говорит… — Я уже видел такое… что фен творит с людьми. Долги? Фен??? Я обернулся туда-сюда. В толпе мелькнула заплаканная Ширли. Паника. Толпа. Меня крыло. Вадима били. Как вдруг я увидел кровь. На руках Вадима… кажется, из его носа. Нахлынуло. Меня нахлынуло. Что нужно сделать?? Почему все просто стоят?? Я не умею драться. Но я должен это остановить. Стоп. Стоп. Стоп! Я ринулся вперед, прямо к ним, но дорогу мне преградил… Панкратов. Он снес скейтера с ног одним ударом в ребра, и тот ударился головой и спиной о стену и растекся по ней вниз. Охреневанию Зои Павловной не было предела: — Что вы творите! Панкратов! Затем он обернулся к Вадиму. Тот пытался отдышаться, и вытирал рукавом кровь из носа. — Что ж ты вечно меришься меня отпиздить, а сам поддаешься такому слабаку? Акимов, ты жалкий. Сбежались учительницы, и одноклассникам пришлось попрятать телефоны. Начались громкие призывы к морали. Но я будто ничего не слышал. Только сейчас я посмотрел на свои руки — они дрожали. Никита подошел к скейтеру, который крепко зажмурившись от боли, уселся на полу, взял его за шиворот и смерил того взглядом: — Пошел нахуй с нашей школы, петух, — и резко бросил его. — Еще раз сунешься на нашу территорию, мои братки от тебя мокрого места не оставят. По лицу того парня я понял — слова для него звучали внушительно, и Никита заехал ему нормально. Тот увидел, что приближается наш директор, поднялся на ноги и начал, хватаясь за ребро, удирать. Учителя начали кричать ему вслед и звонить охране. Кто-то похвалил Панкратова за то, что тот отлично смотрится в кадре. Но все это было уже неважно. Вадим облокотился об окно, запрокинув голову назад. Я вдруг смекнул: — Зоя Павловна, позовите медсестру! — Я лучше вызову его родителей, — возмутительно проворчала она. — Не надо родителей! — крикнул я, а затем вспомнил, что нужно соблюдать субординацию. — Сначала медсестру. Пожалуйста. Она вздохнула и, кажется, послушала меня, угрюмо набирая номер в телефоне. Вадим присел у стенки, все так же запрокинув голову. Его попытались окружить и затравить вопросами, но директору эта идея не сильно понравилась — Быстро все на занятия, — рявкнул он. Но это меня не испугало. Я сел рядом с Вадимом и достал ему из кармана пиджака салфетки. — Ты как? — Жить буду. Все потихоньку расходились. И тут я снова поймал в толпе взгляд Ширли. У нее были красные заплаканные глаза, которыми она смерила Вадима неодобрительно. Знаю, что она думала. Красовская была против любого насилия. К тому же, она наслушалась рассказов о наркотиках. Я понимал ее недоверие. Понимал, но не принимал. — Зачем?.. — тихо произнесла она и... просто ушла… Я вздохнул. Как же все это сложно. Я знал, что не время было для обсуждений… но я должен был знать: — Кто он такой? И чего он к тебе пристал? — Знаю, — улыбнулся Вадим с иронией, — ты скорее думаешь, почему я не пиздил его в ответ. «И это тоже», — мысленно согласился я. — Он мой кореш, пиздил меня за дело. — Ничего себе, кореш, — последнее слово я процедил особенно цинично. Теперь все окончательно разошлись. Остались только Зоя Паловна и Лариса Анатольевна, обсуждали это событие и меры наказания. Зоя Паловна посмотрела на Вадима мрачно: — Медсестра отходила за медикаментами, сейчас придет, — и учителя разошлись к кабинетам. Перед тем как зайти в класс, Зоя Павловна устало задержала на мне взгляд. — Присмотри за ним пока. Остались только я и Вадик. Так оно и лучше. — Мы работали вместе на стройке, и я задолжал ему. Потом я резко бросил работу, хотя все думали, что я проработаю хотя бы до марта. Наверное, он подумал, что я хочу его кинуть. Да и я думал, что отдам в этом месяце, но… я больше не работаю на стройке. Вот оно как. Слухи про долг оказались правдой. — А отец … не дает тебе денег? — Нет… в основном я сам обеспечиваю себя с 14-ти лет. Мать иногда дает карманные, но я не хочу сидеть у нее на шее. — Ты не… — я был в шоке, — это же твои родители. Стоп, ты бросил стройку… — чтобы заниматься. Чтобы учиться. Как все сложно. Если бы одноклассники это услышали, они бы предпочли поверить, что Акимов сторчался. — Да и друзья не бьют друг друга за долг! — Уж поверь, — горько усмехнулся он. Я вдруг вспомнил, как он дал мне деньги за проведенные мне уроки. И это тогда, когда он сам уже был на мели! Черт. — Но почему ты избегал Ширли? — Поэтому, — он промокнул салфеткой кровь. — Как я скажу ей, что у меня нет денег идти с ней в кино, в кафе или купить ей цветы? — Что бля?! — у меня в горле застрял поток матов. — Ты же знаешь, что Ширли не такая! — Такая-не такая, я не хочу сидеть у нее на шее, — с минуту я обдумывал эту фразу. Можно ли было с ней поспорить? — Только ей не говори. Пришла медсестра с аптечкой, и мне пришлось оставить их. Вся эта ситуация нагнетала на меня тяжелые мысли о вселенской несправедливости. Я уже был на полпути к классу, как вдруг резко остановился. И сменил траекторию. Недолго думая, я уже быстро спускался лестницей вниз. Надеюсь, он еще там. Я запыхался, преодолевая коридор первого этажа, вылетел на порог школы и — о, слава богу, два охранника и директор разбирались с этим типом. Выглядели все раздраженными, лучше было бы к ним не лезть, но я был настроен решительно. Подошел к ним, вытащил свой бумажник и протянул чуваку всю свою наличку: — На. Он вытаращился на меня в ахере. Директор и охранники посмотрели на меня, требуя своими взглядами объяснится. — Остальное скину на карту. Парень, хмуро сдвинув брови, настороженно взял мои деньги. — Вообще-то тут даже со сдачей, — его голос был хриплый, с нотками... стыда? — Что? — возмутился я. — И ты избил человека за такую сумму??? «Да пошел ты!» — не рискнул сказать такое вслух при директоре. Павел Анатольевич перевел взгляд с меня на скейтера: — Ты же сказал, ты заступался за сестру?? Секундный ступор. Общее молчание. Вдруг скейтер сорвался с места и дал деру. Охранник посмотрел на директора, ожидая команды, но тот лишь тяжело вздохнул: — Не надо унижаться и бегать за ним. Мы к вечеру узнаем, кто он, и номер его родителей. Он будет наказан. А ты, — и он устало посмотрел на меня, — иди на занятия. Пришлось уныло плестись обратно. Я был в шоке. Тот тип избил Вадима за сумму, которую я каждый день носил в кармане. Боже, да если бы Вадик только попросил! Но он бы не попросил. Подумать только, бросил стройку ради учебы. Свою последнюю среду финансирования. А его отец тот еще тиран, оказывается. Как можно не помогать собственному сыну, когда тот несовершеннолетний? Более того, я чувствовал вину. Ведь это я попросил Вадима учиться серьезно, отказавшись от работы, не зная какова всему этому цена. Я не мог понять, почему его не поддержала Ширли. Как можно в такой ситуации думать о какой-либо морали? Когда человека, которого ты любишь, избивают? Где ее, черт возьми, эмпатия?! Если бы не Панкратов, который решил построить героя перед девчонками, я бы вскочил между ними и пофиг, что меня бы замесили. Я бы не думал о всех тех прошлых обидах, когда Вадик надо мной издевался! Я бы не думал за что его бьют, за деньги или за гашиш! Я отдал за него долг, особо не думая. А теперь, когда уже было время подумать я осознавал — он мой друг. Я знал, но не осознавал до этих пор. Он действительно мой друг. Но почему он не рассказал мне все сразу? Он думал, что я осужу его за такое? Разве друзья нужны не для того, чтобы существовал кто-то, кто тебя понимает? Вадима отправили домой. Часть дня прошла спокойно, после четвертого урока все переключились обсуждать новую прическу химички. Только дома после уроков, я вспомнил, что так и не посмотрел историю Лизы. Дома вай-фай прогрузил ее очень быстро. Но там был всего лишь ее рисунок маркерами. Но вслед за этой историей внезапно появилась следующая. Давайте, ноготочки Новосибирск, вы были созданы для этого часа, вам нечего бояться быть первыми в списке гостей. Оп. История открылась. Сердце ухнуло. И на минуту мир перестал существовать. На фото была Лиза с кофе. И все бы ничего, но рядом был… Марк. Она улыбалась. И он… улыбался. Ей. Первая мысль была — я так соскучился за ним. Где ты? Где ты пропадаешь? Почему мы не можем общаться, как прежде? Но тут же вспомнил «как прежде» — это с перерывами, с его постоянным игнорированием и периодическими исчезновениями из моей жизни. И сейчас он был не со мной, а с ней. Кто она тебе? Я не мог верить всем этим слухам. Ведь ты только недавно был со мной. Ты не хотел страдать, как твоя мать. И все же… Неважно — кто она ему. Он находит для нее время. Но не находит время объяснится передо мной. Больше всего меня задевало, что там на фотографии он улыбался. А я страдал. Ожидая его сообщения или звонка. Знакомое чувство злости посетило меня снова. Я не хочу быть таким, как ты, Марк. Ты — лжец. Ты постоянно лжешь. Сам себе. Мечешься. Ты — трус. Сколько не дай тебе времени, тебе все время будет мало. Я не хочу быть таким, как ты. И не буду. Пора. С этими мыслями я решительно взял телефон и набрал нужный номер. Пару гудков. Я был на подъёме, и сердце наконец-то было готово сбросить тяжелый груз. — Да? — Алло, Ширли. Я — гей.