Мир, дружба, жвачка

"Держись, сейчас будет еще одна жизнь, Хотя можешь не вставать с дивана - На экране все равно любимое кино И любимая сцена в ванной"

      Рыжий не знает, чья это такая заебатая хата. Вряд ли того лопоухого, парень он вроде не из шибко богатых. Из присутствующих он почти ни с кем не знаком, так, пара лиц, не считая чуваков с которыми обычно ошивается Змей. Самого его нигде нет. Шань пытается осмотреться, отвлечься от наползающей неловкости. С кем-то здоровается, принимает из рук какой-то девчонки с ярко-зеленым маникюром предложенный ему напиток идентичного цвета. Что там набадяжено, даже думать не хочется, но это пойло явно алкогольное. Рыжий пригубляет немного - химозная сладость тает на языке, привкус апельсиновой газировки, киви и еще бог знает чего. Злится. Какого хрена он вообще здесь делает? Зачем согласился прийти? Он побродит тут полчасика и свалит. Нахрен ему это все не упало. Да. Но с каждым глотком из большого пластикового стакана Рыжему делается все более похуй. Настроение перестает быть таким дерьмовым, даже согреваются его ледяные от нервного напряжения пальцы. Скованность и раздражение тают, и ему становится тепло, а еще через некоторое время даже жарко. Странным кажется одно: то, что вся эта "вечеринка" происходит днем. Солнечный свет, заливающий квартиру через многочисленные огромные окна, диссонирует с самой сутью данного мероприятия и работает как сдерживающий фактор - все ведут себя очень чинно. Смеются конечно, разделившись на небольшие группки, осев кто где, общаются, перекрикивая музыку, но никто не творит никакой дичи. Наверное, все еще впереди? Не время, не все собрались, не дошли до нужной кондиции? Да и похуй на самом деле, дожидаться этого он тут не собирается. Когда Мо допивает последние пару сантиметров - ему совсем заебись. Внутренности его вошли в резонанс с громкой музыкой и даже, боже мой, она начинает нравиться настолько, что хочется качнуться, ловя ритм, вскинуть руки и - что? Танцевать?.. Да ты ебу дал. Такого Шань уж точно не может себе позволить. Только, блять, не при свете. Да о каких, вообще, танцах-то речь? Где это видано, чтобы Рыжий улыбался и веселился? Нет, Рыжий у нас парень суровый, в цирке не смеется, какие уж тут танцы. Это все звучит у него голове мягким стелющимся голосом Шэ Ли. Наплевать ему, светло или темно вокруг, смотрит на них сейчас десяток пар глаз или нет, обязательно зажал бы, обнимая со спины. Если бы, конечно, пришел. Вместо тысячи, блять, слов вывернул бы руку Рыжего за спину, пока тот не успел двинуть локтем ему под дых. И только и оставалось бы, что в негодовании комкать затекающими пальцами толстовку на его животе, шагать вбок, как краб, таща за собой посмеивающуюся ношу и вертя головой в попытках увернуться от щекочущего дыхания. "Бля ну и где ты?" - добавляется в мессенджере к незамысловатому диалогу поздней ночью. Сообщение остается непрочитанным. Как и его подытоживающий разговор эмодзи в виде руки, показывающей средний палец. Зме: Мои наушники где-то у тебя пшнх: где именно? Зме: Да хз Зме: Позвони пшнх: время видел? Зме: Детка уже хочет спать? Ответить "ага"? Ну, только не Змею. Шань с минуту втыкает в экран и понимает, что именно написал, уже когда видит свои слова в диалоге. пшнх: нет, блять, подрочить хочет. Зме: Ок) Давай помогу) И поцелуйчик блядский. *** Он никогда не был пьяным. И сейчас он не пьян совершенно точно. Сознание у него не спутано, перед глазами не плывет, наоборот, он будто видит все и сразу, до мелочей, в разы четче и ярче чем обычно. Вот только жарко очень и сердце колотится как у воробья. Просто надо умыться. Ну конечно! Нужно холодненького - и все пройдет. Рыжий идет искать ванную, сворачивая то здесь, то там. Ошибившись дверью в третий раз, он согласен уже и на кухню. Только бы скорее сунуть голову под ледяную воду и смыть с языка этот приторный вкус, который словно яд растекся по организму и теперь электрическими вспышками отдается в каждой клетке его тела. А под веками у него среди дергающейся ряби как на старой затертой видеопленке пляшут кислотные сполохи. Шагнув за угол, он врезается в какого-то парня с дредами. И, бля, у Рыжего что, на лице что-то? Или он так хреново выглядит, раз его вдруг придерживают за плечи, участливо всматриваясь в физиономию? - Чел, ванная - вон там, - вдруг вкрадчиво говорит дредастый и подталкивает его в коридор справа. И Рыжий очень, очень, блять, от всей души благодарен, только вот ничего сказать не может. Потому что если он сейчас откроет рот - сердце просто выпрыгнет через горло либо проломит ребра, стоит ему приложить усилия, чтобы произнести хоть слово. Шань прижимает руку к груди, стараясь дышать не так загнанно, смазанно кивает - и на ватных шагает в указанном направлении. И это снова не ванная. А что это - хуй его знает. Кладовка? Гардеробная? Выручай-комната? В любом случае, продолжать поиски сил у Рыжего нет. Поэтому, если что, он сдохнет прям тут, окей? Никто не против? Очень кстати приходится стул. Какой-то антикварный, чтоб его. С округлой спинкой и гнутыми ножками, весь тонкий и изящный. На такой и садиться-то страшно. Но Шань все равно почти падает на него, отстраненно отмечая, как жалобно заскрипело лакированное дерево. Через силу окидывает взглядом комнату: стеллажи с коробками, нагромождение открытых вешалок с одеждой в чехлах и без них, большое ростовое зеркало, шкаф с глянцевыми дверями, небольшой комод в углу. Есть тут и окно. Окно. Значит его, бля, можно открыть! С этой мыслью Шань поднимается с максимальной доступной ему сейчас скоростью, предвкушая глоток свежего воздуха, если уж до воды ему не суждено добраться. Хватается за ручку, но... та не поддается. Крутит ее и так, и эдак - бесполезно, заело, похоже, намертво. А злое оранжевое солнце собралось воспламенить Рыжего к херам в этой душной маленькой комнате. Ничуть не смягчаясь к закату, оно бликует на металле вешалок, отражается ото всех возможных поверхностей... Утерев крупные капли пота на висках, Шань все еще жмет руку к груди, отслеживая бешеные удары сердца, безнадежно смотрит вверх на пустой карниз - штор нет, нет и жалюзи. Он будто попал в ловушку. Будто и не помнит, что отсюда можно выйти так же просто, как вошел, так и стоит у окна, подставив спину опаляющим лучам. Шэ Ли, скотина... Дружочек, нахрен, ситцевый. Где ж тебя, сука, носит? Можно конечно взять телефон и снова спросить. Но нет, он не будет. Мессенджер бесстрастно констатирует: "Зме был в 11:07". Рыжий смотрит и смотрит зачем-то на эту строчку, пока она вдруг не сменяется на "В сети". Рука тут же дергается, вдавливая кнопку на корпусе. Отключить совсем. Нахуй. Он сейчас оклемается и уйдет отсюда, не станет ждать. А при встрече втащит Змею по зубам и никогда, понятно?, никогда не будет больше соглашаться на его предложения. И вестись на него не будет. На взгляды его. На прикосновения. Прикосновения. Воспоминанием накрывает до того реалистичным, окатывает горячей волной по спине, стягивая раскаленные узлы в животе так сильно и внезапно, что ноги почти отказываются держать. Змеевы пальцы у него во рту. Змеевы пальцы, сжимающие его щиколотку. Язык, проходящийся по каждой замеченной им ссадине и синяку. Руки, по чьей вине эти повреждения чаще всего и появляются, которые, оказывается, умеют трогать так, что вышибает дух похлеще удара. Рот, который тоже умеет кое-что другое кроме как бесить и подъебывать. Сука... Прикусив до боли губу и задерживая дыхание, Мо фокусируется на частицах пыли, золотой взвесью кружащихся в пронизывающем комнату свете. Проводит ногой по высвеченному добела напольному покрытию, и переливающихся частичек становится больше. Очень вдруг хочется проверить каков этот палас на ощупь. А точнее, хочется упасть на него спиной и крепко сжать член через джинсы. Расстегнуть на них пуговицу, скользнуть рукой под пояс, сладко проведя ладонью по животу, ослабляя это жгучее болезненно-яркое возбуждение. Содрав носки и бросив их валяться где упали, Шань с наслаждением проводит босыми ступнями по мягкому недлинному ворсу. Прикосновение это оказывается слишком чувствительным - комната начинает вдруг крениться и кидает Рыжего куда-то в сторону. Резко втянув пересушенный пыльный воздух сквозь зубы, с трудом удерживая равновесие, он медленно проходится вдоль вешалок с одеждой, цепляясь за каждую, с кайфом погружая руки в прохладные слои гладкой ткани. Чьи, вообще, это шмотки? Мужские или женские - не разобрать. Кто и куда такое носит? Газовые и шелковые, невесомо текущие в руках как вода. Какие-то эльфийские монохромные облачения, мать их. Дыша через раз и содрогаясь от лихорадочного ритма сердца, которое практически раскачивает его тело, Шань делает еще шаг до зеркала и смотрит на зазеркального себя будто новыми глазами. Или видит какого-то другого человека. И этот человек ему неожиданно симпатичен, несмотря на пылающую рожу. Рассматривает белую кожу в перекосившемся вырезе оранжевого худи и длинные ровные ноги в тугих черных джинсах, спазматично сжатые кулаки и челюсти, вздернутый в дерзком жесте подбородок. Разглядывая себя, Рыжий чувствует, как под тонкой кофтой по его спине катятся капли пота. Он будто слился с двойником в совершенной эмпатии и чувствует теперь одновременно за двоих, перестав вдруг воспринимать его как отражение. И это ощущение окончательно размазывает его. Он подходит ближе, рассматривает острые рыжие свои ресницы, расползшиеся зрачки в радужке цвета чистого солнечного чая, трещинки на пересохших губах. И блять... как же ему все это нравится. Веснушки - будто до кожи дотрагивались кончиком беличьей кисти в сильно разбавленной акварели. Не усердствуя, ласково, едва прикасаясь. Вот ключица. Очерченная мягкой тенью, вызывает ассоциации с чем-то теплым, может сливочным на вкус. Сложно сказать, но обязательно нужно сжать зубами и ощупать, почувствовать пальцами, ну а потом всей ладонью. Хочется сорвать с себя худи и прижаться спиной к глянцевой двери шкафа, к шероховатой стене, грудью - к обжигающе-ледяному зеркалу. Хочется тактильных ощущений - невыносимо, много и сразу, прямо сейчас. Прикасаться ко всему, ощущая текстуру и температуру, трогать эти полупрозрачные сказочные одежды, отражаться во всех возможных поверхностях и гладить себя. А лучше, чтобы его гладили. Так, ладно, надо просто думать о чем-то холодном. Думай, твою мать, о холодном, и тебя попустит, без всякой надежды уговаривает себя Шань. О древних ледниках. О гладких недвижимых озерах в вечной мерзлоте. О затерянных в снегах полярных станциях. О вымораживающем застывшем взгляде. О прохладных руках... Дааа. Руках, которые медленно проходятся по голым плечам, забирая жар, ложатся на шею и затылок, вызывая прерывистый вздох облегчения. Настолько хорошо, что под дрожащими веками закатываются глаза. Как с температурой под сорок хочется прижиматься лбом к чьей-то ладони: пожалуйста, только не прекращай. Но абсолютно бесстыдные руки, хм, дай-ка, блять, подумать, чьи же, так знакомо пахнущие, под которые, наплевав на опасность, хочется подставляться, и не думают прекращать - опускаются на поясницу. Гладят по спине, разливая прохладу. Скользят кончиками пальцев по бокам, заставляя вздрагивать, перемещаются на тазовые кости, под плотный пояс джинсов. А на ключицах и горле появляются широкие мокрые следы от языка - еще и еще, господи ебаный боже, - сначала обжигающие, а когда их касается чужое дыхание - холодеющие и почти мгновенно испаряющиеся с раскаленной кожи. Сейчас за ними испарится и сам Мо целиком. Рыжий не выдерживает, с нажимом проводит рукой по натянутой ширинке и крепко сжимает напряженный член поверх жесткой ткани. Алло, "скорая", блять? Тут человеку пизда, мы не знаем, что делать. Ну не дрочить же в самом деле тут, заблудившись в чужом доме, под выпитой по незнанию какой-то мутной дрянью. Он прижимается лбом и ладонями к зеркалу, не сдерживает горячего выдоха, словив попутно кайф от прикосновения к прохладной поверхности, да так и зависает, и не знает сколько времени проводит вот так, плавясь и задыхаясь, забыв, что выход в паре метров от него.