Танец Хаоса. Поступь бури

Утро было пасмурным, как и всегда в Хмурых Землях, но отчего-то именно сегодня Гаярвион это совершенно не заботило и не навевало тоски, хоть обычно она терпеть не могла вставать, когда небо за окнами затягивали тучи. Она даже почти чувствовала лучи первого осеннего солнца: будто те могли пробиться сквозь плотное полотно однообразно серых туч и покрыть ее щеки легкими, шутливыми поцелуями. Осень в центральном Бреготте отличалась особенной красотой, ее воспевали поэты, рисовали художники, музыканты со всего мира приезжали сюда раз в год, чтобы переложить ее красоту в рвущие душу ноты. А вот на восточных рубежах страны это время не слишком любили, потому что приближение осени означало рост нападений дермаков, горящие посты, разруху, потери. И как только лучи солнца становились косыми и пронзительными, а воздух наполнялся мягкой дымкой, полной печальной красоты уходящего лета, улыбки на лицах меркли, сменяясь сосредоточенностью, а глаза темнели тревогой, все чаще и чаще обращаясь к востоку и бескрайним Хмурым Землям, откуда являлась смерть. Но сегодня Гаярвион ощущала себя совершенно иначе и нисколько не стеснялась того. Слишком много всего случилось за последние дни, чтобы в ней осталось место для каких-то переживаний. Их буквально выбили из нее один за другим сокрушительные удары судьбы, и где-то как-то, какими страшными бы они ни были, она была даже благодарна за то безжалостному Громовержцу. Потому что иначе не смогла бы ощутить так остро, так сильно, так полно жизнь, распахнувшую бездонные глаза и глядящую на нее в упор все эти невыносимо долгие мгновения. Сладость и свежесть растекались по телу, слегка ноющему после вчерашней ночи. Или сегодняшней ночи, так было бы сказать куда правильнее. Едва ли не до самого рассвета длилось все это умопомрачение, и Гаярвион до сих пор еще ощущала, как кружится голова и ёкает сердце в груди при воспоминании о пережитом. Никогда еще она не ощущала ничего подобного, никогда в своей жизни еще не была настолько откровенна, распахнута и безгранична с другим человеком, так слита и так едина с ним и душой, и телом. И сегодняшнее утро казалось ей теперь первым утром ее новой жизни, будто она заново родилась и весь мир вокруг себя тоже познавала заново. Растянувшись в кресле в накинутом на обнаженное тело белом пушистом халате, с распущенными волосами, которые еще хранили прикосновение сильных пальцев Миланы, она наслаждалась вкусом и ароматом зеленого чая, скользя взглядом по мягким очертаниям тела Волчицы. Милана еще спала, раскинувшись на постели Гаярвион, будто огромный сильный зверь. Ее черный короткий хвостик на затылке давно рассыпался смоляными прядями по обнаженным плечам. Изукрашенные татуировками огня сильные руки свободно лежали на белых простынях, и при взгляде на них внутри Гаярвион вновь поднялся голод, отчего она даже недоверчиво усмехнулась самой себе. Как можно было так хотеть кого-то? Взгляд ее медленно прокатился по спине Миланы к упругим, круто изогнутым бедрам, едва прикрытым тонкой белоснежной простынью, и Гаярвион закусила губу, посмеиваясь. Что ж, вчера ночью она много чего узнала о себе такого, чего даже и предположить не могла. Тогда стоило ли удивляться тому, что сейчас ей так сильно хотелось повторить это? Резкий стук в дверь соседней комнаты заставил ее вздрогнуть и едва не расплескать на себя горячий зеленый чай. А следом за ним послышался и знакомый голос, приглушенный толстыми стенами: - Гаяра! Ты уже встала? Открой мне! Будто ледяной душ в одно мгновение окатил Гаярвион, буквально подбросив из кресла на ноги. Откуда здесь было взяться Торвину? Он ведь должен был сейчас находиться в Остол Офаль, удерживать ров, выбивать оттуда дермаков… - Хаянэ моя! Ты спишь? Милана сонно зашевелилась во сне, что-то едва слышно пробормотав. На ходу запахивая полы халата, Гаярвион выбежала из спальни, плотно закрыла за собой дверь и в тихой панике оглядела помещение. Повсюду виднелись детали белой формы Миланы, сорванной второпях вчера ночью. Вокруг стола на полу вперемешку валялось все, что раньше на нем стояло, лужа чернил из разбитой чернильницы уже начала засыхать, а к ней медленно прикипали чистые листы бумаги. Милана сгребала все это на пол одним движением, освобождая место для Гаярвион, и та нисколько не спорила вчера, все это казалось таким неважным. А вот сегодня проблемы были на лицо. Что ж, одного взгляда хватило на то, чтобы понять: убрать все это за несколько секунд она все равно не сможет. И что ты скажешь Торвину? Гаярвион взглянула на дверь, закусывая губу и чувствуя, как все внутри вымерзает в лед. О, вчера ты об этом не думала, конечно! Ты вообще ни о чем не думала, дура! - Гаяра, пусти меня, - попросил из-за той стороны двери Торвин. – Я слышу, как ты дышишь, открывай! - Подожди, я сейчас! – отрывисто отозвалась она, направившись к сундуку, на котором повисли грудные бинты Волчицы, и кое-как быстро запихивая их под крышку. Можно было бы хотя бы ее вещи спрятать, чтобы Торвин их не увидел. Остальное она как-нибудь объяснит, но это уж точно не сумеет. - Да ладно тебе! – со смехом отозвался Торвин. – Мне совершенно все равно, умыта ты со сна или нет! Едва не скуля от ярости на себя и собственную глупость, стараясь не слушать слова Торвина, Гаярвион быстро запихнула в сундук все вещи Миланы, попавшиеся ей на глаза, постаралась пригладить растрепанные волосы, но, в конце концов, бросила это занятие и все-таки отперла дверь, собственноручно закрытую ею после того, как слуга полчаса тому назад принес завтрак. Торвин ворвался в ее комнату, будто первый осенний ветер, сразу же заключив ее в объятия и прижав к своей груди. От него пахло так знакомо и привычно: сталью кольчуги, волчьей шкурой, которой он любил укрываться во время походов, им самим. Гаярвион вдохнула этот запах, оказавшись в его добрых и надежных руках, и внезапно ее накрыло такое огромное, такое бесконечное чувство раскаянья, что едва слезы на глаза не навернулись. Нет, все-таки рано она обрадовалась, решив, что больше уже не способна ничего чувствовать, слишком рано. - Хвала Грозару, ты жива!.. – выдохнул Торвин, прижимая ее голову к своей груди, покрывая поцелуями ее спутанные волосы. – Как же я боялся за тебя!.. Если бы ты знала!.. Он отстранился от нее, схватил ее лицо в свои ладони и поцеловал, и стыд стал таким нестерпимым, что Гаярвион уперлась кулаками в его грудь и почти что оттолкнула его от себя. - Что ты здесь делаешь, Торвин? – выдохнула она, глядя на него снизу вверх и лихорадочно пытаясь придумать способ каким-то образом отослать его прочь из собственных покоев. - Я пришел, как только дошли слухи о том, что ты вернулась, Хаянэ! – он с превеликой нежностью огладил шершавыми подушечками пальцев ее щеки, не сводя с нее светящегося любовью взгляда. – Мне нужно было увидеть тебя! Сколько раз Гаярвион смотрела в эти зеленые, как весенняя трава, глаза, сколько раз плавилась в огне их желания, сколько раз отдавалась их властной ласке. Но сейчас отчего-то его взгляд лишь усилил горечь внутри, ощущение собственной вины, стыда, и Гаярвион неловко вывернулась из его объятий, отступая на шаг назад, не в силах смотреть, как меняется его взгляд, наполняясь тревогой. - Что с тобой, любимая? – мягко спросил он, глядя на нее с затаенной болью, и лицо его с каждым мгновением темнело все больше. – Что случилось с тобой за Черной Стеной? - Ничего, - неловко дернула плечом Гаярвион, будто это не имело значения, а затем подняла взгляд на Торвина: - Что со рвом, Торвин? Что с войсками? Но его взгляд уже мазнул по комнате, глаза удивленно расширились при взгляде на отодвинутый стол, бардак на полу. Переместился на закрытую дверь в спальню и окаменел, остановившись. Что ж, вряд ли ты сумела бы этого избежать. А раз не можешь избежать – сражайся до конца. Чувствуя лютый холод, сковавший грудную клетку, Гаярвион расправила плечи и вскинула голову, принимая свой обычный вид, тот, который видели люди за пределами этой комнаты. Да, вчера ночью она была свободной птицей, на огненных крыльях взлетающей так высоко, что звезды оставляли царапины на ее спине, но это время закончилось так же, как закончилась темная, хранящая самые сокровенные тайны ночь. И день принес долг и труд, что были ее судьбою, обязанности, от которых она не могла уклониться. И вину, которая была глодающей позвонки ценой за несколько мгновений безграничной свободы. - У тебя гости? – тихо и холодно спросил Торвин, и взгляд его, обращенный на Гаярвион, был мертвым, как бескрайняя бурая земля за окнами ее покоев. - С чего ты взял? – Гаярвион вскинула подбородок, глядя ему в глаза спокойно и бестрепетно. И пусть все внутри нее кровью обливалось в нежелании врать ему, а только иначе поступить она не могла. – Просто было дурное настроение вчера вечером, спала плохо. Не хочу о том говорить. Так какова ситуация со рвом, Торвин? Вряд ли сейчас есть что-то важнее этого, как ты считаешь? Все это было так сумбурно, так перепутано, слишком быстро. Будь у нее время, Гаярвион обдумала бы всю эту ситуацию, приняла бы решение, как поступить лучше всего, как сделать так, чтобы никому не причинить боли. Но, похоже, Вездесущий Талуга не слишком жаловал свою непутевую дочь, а потому все случилось тогда, когда случилось. И даже так, она все еще оставалась наследницей престола, а значит, никто из них не имел права ничего от нее требовать - ни Милана, ни Торвин. И она сама решала, как ей себя вести и что делать, и уж тем более – сколько платить за уже сделанное. Прости меня, Торвин. Прости за все! Его глаза обросли льдом, будто озерная гладь после первого ночного морозца, и под ним тревожно переливалась обида. Он еще раз взглянул на закрытую дверь за спиной Гаярвион, обвел ее пристальным взглядом с ног до головы, будто искал доказательства собственным обвинениям. - Я удерживаю ров, моя королева, - тихо и хрипло, почти по слогам проговорил он, глядя ей в глаза и не мигая. – Ситуация под контролем. Дермаки выбиты по всей протяженности Старого Рукава, в Новом зажаты между семнадцатым и девятнадцатым опорными пунктами. Мы взяли их в клещи, и я полагаю, что в ближайшее время с ними будет покончено. - Прекрасно! – кивнула Гаярвион, как ни в чем не бывало отворачиваясь от него и подходя к маленькому карточному столику, на котором слуга оставил завтрак для нее. Кастрюля с кашей была одна, но тарелок для нее две, и это могло привлечь внимание Торвина. Хорошо хоть, что свою чашку с чаем Гаярвион оставила в спальне и теперь могла спокойно наполнить вторую, сделав вид, что слуга просто ошибся с количеством приборов. Незаметно загородив столик, она переложила тарелки одна в другую и налила себе чаю, а потом повернулась к Торвину, что так и застыл на пороге комнаты, напряженно наблюдая за ней. – А что с настроениями среди знати? Многие ли изъявили желание присягать Дому Антир? - К сожалению, да, - кивнул Торвин, не сводя с нее глаз. – Но ты и так это знаешь. Я передал все донесением лорду Гельдену вчера утром, и с тех пор ничего не изменилось. Он смотрел так пристально, будто что-то искал на ее лице, и это что-то Гаярвион не должна была ему ни в коем случае демонстрировать. Она аккуратно отхлебнула чаю, держа плоскую чашку на вытянутых пальцах. Если она будет предельно спокойна, Торвин в конце концов убедит себя, что ему показалось, и инцидент будет исчерпан. Надежда на это все еще оставалась, и Гаярвион держала лицо изо всех сил. - Ты виделся с лордом Гельденом сегодня? - Да, - кивнул Торвин. – Я пришел сразу же, как только Говорящий с Тенями Эдгер принес весть о твоем возвращении. Лорд Гельден встретил меня и сказал, что ты послала за завтраком, вот я сразу и пришел к тебе. - Быть может, хочешь чаю? Я попрошу слуг принести еще приборы, - предложила Гаярвион. Вместо ответа Торвин поглядел на нее долгим взглядом, а потом тихо проговорил: - Я глубоко скорблю вместе с тобой о твоей утрате, любовь моя. Прости, что не уберег его. Вот это сейчас было совершенно точно не ко времени, и Гаярвион поморщилась, цыкнув от неудовольствия. Она отгородила от себя боль и тоску по отцу долгом и обязанностями, она поклялась оплакать его после того, как будет отбит удар Врага, и сейчас она просто не могла позволить себе провалиться в эту черную бездну отчаянья, куда ее так настойчиво спихивали полные сопереживания, доброты и заботы глаза Торвина. Потому она вскинула голову и прямо взглянула ему в глаза, отчеканив: - Никто не сделал бы больше тебя, Торвин, я это знаю. И обсуждать это не вижу никакого смысла. Ты можешь не тревожиться за меня, я в норме. Плакать будем после того, как отбросим этих тварей туда, откуда они вылезли. Не сводя с нее внимательного взгляда, Торвин медленно кивнул. Глаза его постепенно оттаивали, и подозрение исчезло из взгляда, сменившись глубокой тревогой за нее. Гаярвион в досаде отхлебнула чая. Так было еще хуже. Уж лучше бы он в ярости выбежал отсюда, и ей не пришлось бы ничего объяснять. Лучше бы он сам решил все в этой ситуации, сам поставил точку, уперевшись, как обычно, и тогда у нее было бы оправдание, чтобы ничего не делать и ничего не решать. Потому что она полюбила, по-настоящему полюбила впервые в жизни и никак не могла это изменить, даже если и хотела бы. Но ведь и его она любила тоже, пусть сейчас и понимала, что совершенно по-другому. Любила с нежной преданностью друга, соратника и любовницы, но не женщины, готовой забыть все на свете, лишь бы оказаться в его руках. В соседней комнате проснулась Милана, и Гаярвион ощутила ее эмоции внутри себя. Тревогу, нежность, решимость бороться, точно такую же, с какой она тогда, до полусмерти избитая, готова была умереть ради того, чтобы Гаярвион сумела сбежать. И сердце дрогнуло в груди, зазвенело в ответ на ее чувства, а сама королевна постаралась спрятать лицо в чашке с чаем, чтобы Торвин не увидел, как изменился ее взгляд. Что же ты сделала со мной? Почему я чувствую тебя всем своим существом? Неужели же такое бывает вообще? Даже спустя столько часов она все еще не верила в то, что продолжала чувствовать каждое мгновение прямо под собственной кожей, не верила просто потому, что это было слишком волшебно и слишком безумно, чтобы быть правдой. И что теперь было ей делать? Гнать прочь мужчину, который всю свою жизнь посвятил ей? Или женщину, чье сердце теперь билось в ее груди? Будто почуяв ее сомнения, Торвин прищурился и заглянул прямо в ее душу: - Что случилось, Гаяра? – его тон был слишком проникновенным, слишком встревоженным, и Гаярвион не успела уследить за лицом, чересчур поспешно отведя глаза. – Ты можешь рассказать мне все, ты же знаешь. Что произошло за Черной Стеной? - Ничего, - собрав все свое мужество и силу, Гаярвион подняла на него совершенно равнодушный взгляд и пожала плечами. – Спутница Милана нашла меня на полпути к Остол Горготу, отбила у бардугов и принесла сюда. На обратном пути нас все-таки захватили, но благодаря лорду Айрену Гведару и Спутнице Хэлле Натиф мы сумели спастись, за что я им от всей души благодарна. Она замолчала, не зная, что еще здесь добавить и чувствуя себя на редкость скверно. Хуже всего было то, что Торвин слишком хорошо ее знал, и никакие маски, никакие увиливания и попытки укрыть от него свои чувства, ей сейчас помочь не могли. Не потому, что он делил с ней одно сердце, как делила Милана – да помогут Гаярвион все Молодые Боги, делила же теперь! – но потому, что за долгие годы изучил каждую ее гримасу, каждую интонацию и теперь читал, как открытую книгу. А еще он никогда не сдавался, с упорством барана продолжая борьбу даже тогда, когда бой был давно проигран. Не сдался и сейчас, подступив вплотную к ней, протянув руки и сделав еще одну попытку привлечь к себе, от которой Гаярвион ушла, будто бы невзначай отступив в сторону. Горестно опустив руки, Торвин хрипло проговорил: - Я же вижу, что что-то не так, свет мой. Скажи мне. Я приму любую правду и разделю ее вместе с тобой, что бы ни случилось. Просто позволь мне помочь. Гаярвион не могла смотреть ему в лицо и отвернулась, не в силах придумать, что делать дальше. Она трусила, по-настоящему трусила и ненавидела себя за это, и за ложь, и за всю ту боль, что сейчас причиняла Торвину. И самое поганое было в том, что сходиться в безнадежной схватке с бардугами было куда проще и понятнее, чем смотреть в глаза любимому мужчине, которому она изменила и которому, - да простят ее Боги, - хотела изменять снова и снова. Не потому, что он был плох, но потому, что собственное сердце в ее собственной груди больше не подчинялось ей, маленькой беззаботной птичкой упорхнув в другие руки и не желая возвращаться назад. Торвин подступил еще на шаг и поднял руку. Отступать ей было уже некуда, она уперлась спиной в стол, и воспоминание о том, как жадно и торопливо сажали ее на него вчера руки Миланы, вновь опьянило ее жаром, окатило стыдом с ног до головы. Шершавая ладонь Торвина с превеликой нежностью легла ей на щеку, зарылась в волосы, бережно оглаживая ее голову, и Гаярвион закусила губу, с трудом удерживая слезы горечи, ненависти к себе и стыда, поднявшиеся из груди. Честные, верные, такие искренние глаза Торвина взглянули на нее, бередя все внутри, и он тихо попросил: - Расскажи мне все. Я думал, что потерял тебя, я думал, что жизнь моя закончена вместе с твоей, но мне вернули тебя с той стороны смерти. Неужели же может быть что-то, что я теперь не отважусь разделить с тобой, Гаяра? Слезы все-таки полились по щекам, и Гаярвион изо всех сил зажмурила глаза, пытаясь остановить их, но не смогла. Мокрые дорожки побежали вниз, горячие, соленые. Такие же, как влажные от пота плечи Миланы, которые она целовала еще какие-то часы назад, задыхаясь и тая в ее руках. Ты бессовестная лживая трусиха, королевна, а не Хаянэ. Ты противна мне. С трудом сглотнув слезы, она сумела лишь тихо-тихо прошептать: - Уходи, пожалуйста. - Я не оставлю тебя, - с жаром проговорил Торвин, прижимая ее к своей груди с силой, на этот раз полностью игнорируя ее жалкие попытки высвободиться. – И никуда не уйду, пока ты мне все не расскажешь. Она выдохнула, понимая, что дальше уже врать и изворачиваться будет невозможно, и окончательно смиряясь с ситуацией. Он сам принял это решение – остаться здесь и услышать правду, как бы Гаярвион ни пыталась избежать этого. Он должен был знать, он имел право знать, заслужил его долгими годами верности, которую без остатка дарил ей. Шмыгнув носом и чувствуя, как неумолимо и легко сгорает трухлявым прошлогодним листком ее прошлое в огне всепожирающей вины, Гаярвион закрыла глаза и прошептала, падая в пропасть: - Я изменила тебе. Руки Торвина застыли на ее плечах, а сам он, кажется, перестал дышать, замерев рядом и не шелохнувшись больше. Гаярвион всхлипнула еще раз, чувствуя себя самой последней тварью на белом свете, не достойной даже того, чтобы стоять в его тени. Но ее сердце, разрывающееся от боли сердце, глупое, жестокое и легкомысленное, прямо сейчас прямо у нее под ребрами сжималось от нежности, ласки и страсти, потому что чувствовало – Милана проснулась и поднялась с постели. Больше всего на свете Гаярвион сейчас хотела полюбить Торвина так же, как он любил ее – всем сердцем до самой последней клеточки своего существа. Но она не могла этого сделать, потому что в ней не осталось ни единой свободной клеточки, которая не была бы отдана Милане. Она стояла за спиной Гаярвион, прямо за дверью в спальню и слушала их разговор. Она не выспалась и до сих пор ощущала усталость. Она хотела есть, у нее побаливала спина, и она ощущала горечь и вину, густой стыд, едва ли не такой же невыносимый как тот, что терзал саму Гаярвион. Быть может, это был их общий стыд, что только подпитывал себя рефреном их сердец, с каждым мгновением становясь все сильнее. Мать Мегара, ну что мне делать, если я люблю ее? Что мне поделать с этим теперь, когда все уже случилось? Всхлипнув в последний раз и собрав всю свою храбрость, Гаярвион отстранилась от Торвина, который не попытался на этот раз удержать ее, выпрямилась и взглянула ему в глаза. Вот теперь в них и впрямь была сухая бурая степь, в которой не осталось ничего живого, кроме суховеев, что несли песок к самому краю мира. - Я люблю тебя, Торвин, - соврала она в последний раз, проклиная себя за малодушие, - но я изменила тебе с другой. - С другой? – бесцветным тоном повторил Торвин. - Да, - кивнула Гаярвион, честно глядя ему в глаза, а затем вскинула подбородок вверх и возвысила голос. – Милана, выйди сюда, пожалуйста. Он не моргнул, просто перевел взгляд куда-то за ее плечо, на дверной проем, ведущий в спальню. Гаярвион тоже обернулась, на мгновение ощутив слабость в ногах при взгляде на Милану. Она стояла в проеме босиком, одетая в белые штаны Спутницы и бордовую тунику самой Гаярвион, сложив на груди руки и прямо глядя в глаза Торвину. Огонь плескался на ее запястьях, огонь танцевал в разноцветных глазах – черном и голубом, которые она не отводила от них с Гаярвион. Длинный шрам пересекал наискось ее лицо, и теперь это совсем не казалось Гаярвион уродливым, как в начале, когда они только познакомились. Не было на свете женщины красивее Миланы, ее просто не смог бы придумать Бог. И, пожалуй, не было на свете больше ни одного живого существа для Гаярвион, которым она могла бы так любоваться. Они оба молчали, глядя друг на друга в упор, и в тишине Гаярвион услышала, как захрустели пальцы Торвина, сжимаясь в кулаки. Услышала то и Милана, и внутри собственной груди Гаярвион ощутила, как вся она подбирается, будто зверь перед броском. От одной мысли, что два самых дорогих ее человека в жизни сейчас попробуют убить друг друга, Гаярвион вздрогнула всем телом. Нужно было делать что-то, и только она могла это что-то сделать, она должна была это сделать, потому что сама была во всем этом виновата. - Я скажу это один раз, и вы выслушаете меня оба, - громко и четко проговорила она, закаляя собственное сердце и напоминая себе о том, что она – наследница престола Бреготта из рода Эрахиров. Кто угодно имел право бояться, убегать, кривить душой или изворачиваться, но Степные Орлы никогда не позволяли себе такого. Они бились до конца, храня свою честь превыше всего, и Гаярвион не намеревалась становиться первой, кто позабыл об этом. Потому она решительно оглядела Милану с Торвином и проговорила: - Единоглазые Марны плетут судьбу для всех, и лишь Им ведомо, что отмерено каждому из нас. Все сложилось именно так, и я не жалею о том выборе, который сделала, и бегать от него тоже не буду. Вы оба – дорогие мне люди, и я не хочу потерять вас. Вы нужны мне для того, чтобы я справилась, нужны оба в равной мере, потому я не отпускаю вас. Вы можете обговорить это друг с другом, если вам так будет проще, но я свое решение озвучила, - она твердо кивнула самой себе, ощутив, как что-то внутри нее слегка расслабляется, распускается твердо затянутый узел, и становится легче. Оглядев их обоих еще раз, она развела руками: - И теперь, когда все прояснилось, я предлагаю вам позавтракать вместе, чтобы не терять времени. У нас сегодня очень много дел впереди. Несколько мгновений в комнате царила полная мертвая тишина, в которой они оба смотрели на Гаярвион в упор, и выражения их лиц она не совсем понимала. Прежде всего, потому, что ее решение было разумным, никакого иного в данной ситуации она конкретно для себя не видела. Торвин сопровождал ее всю ее жизнь, он рос вместе с ней и любил ее едва ли не с рождения. Более надежного отца для будущих наследников Бреготта и продолжателя династии Эрахиров Гаярвион просто не могла себе представить. А Милана… Милана каким-то совершенно необъяснимым образом забрала себе все сердце Гаярвион, поместив его себе за пазуху, и королевна подозревала, что вернуть что-то вспять было уже вряд ли возможно. Отец всегда учил ее смиряться с неизбежным и трезво оценивать условия, которые разворачивала для нее Судьба, отбрасывая прочь глупые иллюзии. И реальность как раз состояла в том, что прогнать кого-либо из них двоих она не могла даже под страхом смерти, а выбирать между ними просто не хотела. Значит, единственным вариантом было попытаться как-то ужиться друг с другом. В конце концов, многие монархи Бреготта имели любовниц и любовников наравне с официальными супругами, и это не считалось чем-то уж слишком экзотичным. Милана первой прервала молчание, громко усмехнувшись. Она не сказала больше ничего, просто развернулась, подобрала с пола свой пояс с долором и сапоги, а потом решительно зашагала прочь из комнаты, мимо Торвина, что смотрел на нее без какого-либо выражения в глазах. - Ты что делаешь? – выдохнула пораженная Гаярвион, глядя, как Милана проходит через комнату. - Ухожу, - бросила та через плечо, толкнув входную дверь. - Хорошая мысль, - кивнул Торвин, отступая от Гаярвион на шаг, разворачиваясь и направляясь следом за Миланой. Оба они исчезли из виду, оставив ее стоять посреди комнаты и ошеломленно моргать им вслед. И только когда входная дверь с тихим щелчком закрылась за их спинами, Гаярвион осознала, что произошло. Ярость взметнулась внутри алой волной, сжигая и чувство вины, и раскаянье, и нежность, все, что еще мгновения назад буквально душило ее, погребало под собой. Гаярвион не думала, метнувшись к двери, рванув ее на себя, выбегая в коридор. - Стойте! – рявкнула она им вслед, в ногу шагающим по коридору прочь, отчего стражники ее покоев резко вытянулись по швам, побелев лицами. – Я приказываю вам остановиться и вернуться назад! Но никто из них даже не обернулся, даже ухом не повел на ее слова, будто они не слышали ее. И Гаярвион в бессильной ярости топнула ногой, сжимая кулаки и глядя вслед им обоим. А когда они исчезли за поворотом, с разъяренным рычанием повернулась к стражникам у собственных дверей, что еще сильнее вытянулись перед ней, едва спины себе не ломая от натуги. - Пришлите кого-нибудь прибраться, - приказала она, изо всех сил пытаясь удержать лицо бестрепетным и каменным. А потом, поколебавшись, добавила: - И уведомите стражу никуда не выпускать из крепости милорда Торвина и Спутницу Милану. Пусть остаются в своих покоях до тех пор, пока я не решу, что с ними делать дальше. - Как прикажете, ваше высочество! – громким шепотом отозвался один из солдат, а потом бегом сорвался с места, устремляясь по коридору в ту же сторону, куда ушли Торвин с Миланой. Со всем достоинством, что только было у нее в запасе, будто не она только что отчаянно вопила вслед этим двум баранам, как базарная девка, умоляя их не уходить, Гаярвион вернулась в собственные покои, кипя от негодования. Если они считали, что это все можно вот так закончить, красиво хлопнув дверью у нее перед носом, то они очень сильно просчитались. Она была наследницей Бреготта, дочерью рода Эрахир, Хаянэ, возвратившейся оттуда, откуда не было возврата ни для кого. И никто не смел игнорировать ее волю вот так, отмахиваясь от нее, будто от какой-то надоедливой мошки. *** Торвин рядом молчал, да и Милана не думала, что у них сейчас есть еще что-то, что они могли бы обсудить. Саму себя она ощущала совершенно пустой и иссушенной, будто внутри не осталось больше ничего, кроме ожесточения. Она ведь прекрасно знала, что так будет, чувствовала это с самого начала. Знала, что будет только больнее, стоит только единожды ощутить вкус ее губ, дрожь ее тела, сладость ее стонов. Все знала, но сил остановиться у нее просто не было. Ну а раз так, плати ровно столько, сколько это стоит, и не жалуйся, что цена высока. Милана криво ухмыльнулась этой мысли, вспоминая покрытую мелкой россыпью капелек пота верхнюю губу королевны, приподнимающуюся от наслаждения в оскале, и то, с какой надрывной нежностью вырывалось ее собственное имя вместе со стонами из ее напряженного горла, дрожащего прямо под губами Миланы. Что ж, это действительно стоило того, чтобы платить сполна и не жаловаться. Торвин не произнес ни слова, пока они спускались бок о бок по винтовой лестнице, утопленной в сплошной камень стен, пока шагали по узкому коридору до развилки, откуда начинался путь к жилым покоям обитателей крепости. Там он все-таки остановился и посмотрел Милане в глаза, прямо и открыто, взглядом тяжелее всех Данарских гор вместе взятых. - Спасибо, что вернула ее, - хрипло проговорил он, и Милана только кивнула в ответ, не удержавшись от искривившей губы невеселой усмешки. Больше обсуждать им было нечего, так что она просто отвернулась от него и тяжело поковыляла в сторону своей комнаты, шлепая босыми ногами по ледяным полам. Там лежал запасной комплект формы Спутницы и ее последняя оставшаяся катана. Что ж, вторую добыть сейчас, когда прибыли войска ману, труда не составит. От нее здесь все равно уже не было никакого толку. Гаярвион она вернула, сдержав данное Бернарду слово, ну а насчет наследника они уж с Торвином и сами как-нибудь без нее разберутся. Начало ордену Спутников Бреготта тоже было положено, и Милана подозревала, что после возвращения наследницы из-за Черной Стены желающих вступить в него будет очень много. А значит, от нее здесь уже не было ровным счетом никакого прока. Ее ждала Вольторэ, которой могла понадобиться защита, и этим Милана и собиралась заняться по возвращении. Это было куда честнее, чем стоять за спиной женщины, которую ты хочешь каждой частичкой своего тела, и делить ее с другим мужчиной, которого ты, к тому же, еще и уважаешь как собственного брата. Этого Милана не стала бы делать ни за что, даже если бы Гаярвион ее на коленях молила. А она еще посмела злиться! Милана чувствовала это в себе – яростные волны, накатывающие издалека, алые, жгущие. Королевне еще и не понравилось, что они с Торвином ушли, отказав ей в ее бредовом предложении, унизившем их обоих, а ее саму – больше других. И Милана подозревала, что просто так она не успокоится, обязательно попробует получить свое, чего бы ей это ни стоило. Гаярвион ненавидела проигрывать, не выносила, когда ей перечили, а это значит, что Милане стоило бы поскорее убраться из Бреготта, пока она не нашла какого-нибудь повода задержать ее здесь. Собралась она быстро: вещей в ее комнате осталось совсем немного, потому как большую часть она растеряла за Черной Стеной, пока вытаскивала оттуда наследницу. Вместо вещмешка теперь был простой узел из ее старой куртки, которую она носила еще дома, в становище Сол, и он почти что ничего и не весил. Потому что внутри лежала разве что смена нательного белья. Основная его часть осталась в покоях наследницы, и идти за ней у Миланы не было никакого желания. Стянув с себя ее тунику, она помедлила, ощупывая пальцами мягкую бордовую ткань, поддавшись порыву, все-таки поднесла ее к лицу и вдохнула запах. Пахло сладко и терпко, южными песками, раскаленным ветром, цветами, каких Милана никогда не видела, могла лишь представлять. Такой казалась ей Гаярвион – неудержимой и свободной, будто ураган, взметающий волны до самого неба, будто танец раскаленных солнцем песчинок, переливающихся в барханы под дрожащим от жары воздухом, о которых ей столько рассказывала Хэлла Натиф. И горечь разлуки поднялась внутри, несмотря на колючие иглы обиды. Она аккуратно сложила тунику и опустила на кровать, забросила на плечо узел с вещами и покинула комнату, не оглядываясь. Нужно было найти Хэллу Натиф и попросить переправить ее в Ишмаил, туда, где сейчас стояли войска ману. И сделать это как можно быстрее, пока королевна не передумала и не попыталась ее задержать. Милана не была уверена, что сможет устоять еще раз, когда бездонные глаза Гаярвион будут смотреть на нее, полные мольбы, и проверять свою стойкость не хотела. Да и вообще, не имело никакого смысла жалеть о несбыточном. Будь Гаярвион простой женщиной, Милана бросила бы Торвину вызов и победила бы его в честной схватке, а потом связала с ней свою жизнь под светом Небесных Сестер. Но Гаярвион была наследницей Бреготта и подчинялась законам, установленным ее предками. Гаярвион и была Бреготтом, а значит, не могла принадлежать никому. И дело тут было даже не в Торвине, это Милана прекрасно понимала, как понимал, наверное, и сам Торвин. Она могла сколько угодно говорить ему о своей любви – это было неправдой, и все они это знали. Потому что женщина становилась самой собой, безбрежной и бескрайней, как пьяное небо весны, лишь когда по-настоящему влюблялась, и неважно в кого – в человека ли, в Бога, в истинный путь, это не имело значения. И Торвин не мог не видеть того, какой она стала теперь, - неудержимой, дикой, ослепительно прекрасной, и не мог не понимать, почему так произошло, слишком уж сам любил ее. Вот он любил всю жизнь преданно и беззаветно, а она только позволяла ему любить себя, пока не пропала сама. Но даже при всем при этом она была наследницей Бреготта, и Милана не посмела бы просить ее между родной землей и женщиной выбрать женщину. Это было, пожалуй, единственным качеством Гаярвион, которое она уважала с самого начала, когда сама королевна не вызывала у нее ничего, кроме стойкого презрения. Тем самым качеством, из которого потом выросла безграничная любовь и пожирающая ее душу страсть – Гаярвион никогда не отвернулась бы от своего долга. Она была неистовой дочерью своей воинственной земли, и пытаться ее у этой земли украсть было равносильно ее медленному и мучительному убийству. Лети, моя орлица, распахнув крылья ветрам. Лети и правь небом, потому что оно принадлежит лишь тебе. - Спутница Милана? Она так глубоко ушла в свои мысли, что даже вздрогнула, когда перед ней будто из ниоткуда возник стражник в бордовой форме Бреготта. Милана мрачно усмехнулась и покачала головой, сетуя на собственную глупость. Сильно прошлась по ней Гаярвион, раз уж она настолько расклеилась, что не заметила приближения одного из стражников, который в буквальном смысле слова заступил ей дорогу. Им оказался молодой паренек лет двадцати с небольшим, вряд ли старше, но на правой его щеке уже красовался длинный глубокий шрам, какой оставался обычно от удара клинком. Зеленые глаза паренька горели восхищением, когда он смотрел на нее, он торопливо поклонился, низко, едва ли не в пояс, вскинул на нее глаза и проговорил со смущенной улыбкой: - Мне велено препроводить вас в ваши покои, Спутница Милана. Она несколько раз моргнула перед тем, как до нее дошел смысл его слов, а потом невесело усмехнулась и подвигала челюстью, пытаясь смирить нарастающий внутри гнев, но это не слишком-то хорошо получалось. Вот, значит, как? В свою комнату, значит? Все-таки не сдалась, бхара проклятущая! Сама бездна мхира породила тебя, королевна, в огне и ярости! Стоящий перед ней стражник одеревенел, глядя на нее стеклянным взглядом, и Милана приказала себе несколько раз глубоко вдохнуть и выдохнуть, чтобы хоть немного успокоиться. В конце концов, паренек-то не был виноват в том, что его королевна проклятая всеми Небесными Сестрами вместе взятыми и Их Великой Мани упрямая, невыносимая, несносная бхара, высосавшая из Миланы все ее силы и всю кровь, как какой-нибудь недобитый коровьим хвостом овод! Он совершенно точно не был в этом виноват, а значит, и орать на него не имело никакого смысла. - Это ее приказ? – изо всех сил сдерживая рвущееся из глотки рычание, уточнила Милана. - Приказ Хаянэ, да, Спутница Милана, - кивнул паренек. - А если я откажусь? – склонила голову набок Милана, разглядывая его. - Я должен буду вас задержать, Спутница, - твердо поглядел на нее молодой стражник и добавил, будто оправдываясь: - Такой приказ дан всем стражникам на территории крепости. Вы не имеете права покидать ее пределов, и мы должны любым способом удержать вас в ее стенах. О, эта женщина, несомненно, была дочерью своего отца – сильной, честной, храброй. Но при этом она оставалась самой собой и не гнушалась чисто женскими штучками, которые можно было бы назвать подлостью, будь они хоть на волосок иначе обставлены. Неужели она и правда считала, что Милану можно задержать в этой крепости, коли она захочет отсюда уйти? Неужели она действительно считала, что они с Торвином согласятся делить ее на двоих, уступая друг другу на ночь, будто какую-то продажную девку? Зубы Миланы громко скрипнули, и стражник непроизвольно отступил на шаг назад, слегка побледнев, но не сводя с нее при этом твердого взгляда. Наверное, все уже в этой крепости слышали, что Милане удалось вытащить Гаярвион из-за Черной Стены, и вряд ли кто-то из них по собственной воле теперь решился бы заступать ей путь. - Хорошо, - отрывисто кивнула она, принимая решение, и паренек шумно выдохнул, расслабляясь, но Милана договорила: - Только ждать я буду не в своей комнате, а в покоях королевны. Отведешь меня к ней? - Хаянэ приказала вести в вашу комнату… - замешкался стражник, но Милана не дала ему опомниться, положив ладонь на плечо: - Мне нужно переговорить с ней с глазу на глаз. Не будет ничего дурного, если ты отведешь меня туда. Ты же выполнил ее приказ и не выпустил меня из крепости, так какая тогда разница, где я в таком случае нахожусь? - Да, Спутница Милана, - все-таки кивнул паренек, помявшись, но приняв решение. - Вот и славно, - кивнула она, чувствуя стойкое желание перервать зубами горло этой проклятой женщине. Но сначала покрыть его поцелуями. Обратный путь до покоев королевны занял не так уж и много времени, потому что от ярости Милана почти что бегом бежала, перескакивая через ступень. Стражник едва поспевал за ней, гремя кольчугой и громко сопя, но и на это она не обращала никакого внимания. Проклятая девчонка устроила представление! Думала, что у нее есть власть над Миланой, думала, имеет право удерживать ее здесь! Зачем? Чтобы попеременно развлекаться то с ней, то с Торвином, в зависимости от того, какое настроение будет сегодня? От ревности перед глазами помутилось, и Милана, не удержавшись, издала горлом рык, от которого стражник за ее плечом тихо охнул, оступаясь. Пришло время расставить все по своим местам и все объяснить ей о себе, раз и навсегда, коли она была настолько глупа, что не поняла этого, когда сердце Миланы распахнулось перед ней в абсолютной искренности принятия. Стражи перед дверью Гаярвион вздрогнули при ее приближении, один сразу же сунул голову в дверь покоев, но Милана не стала ждать, пока он передаст разрешение войти. Она просто толкнула дверь так, что держащийся за нее стражник почти что свалился на пол, и влетела в помещение, остановившись перед проклятой королевной и от ярости дыша так тяжело, будто бежала сюда от самой Черной Стены. Гаярвион растянулась в кресле, держа в руках миску с кашей и неторопливо завтракая. Ее длинные стройные ноги, которые Милана вчера покрывала поцелуями от кончиков маленьких аккуратных пальчиков до самого верха, были скрещены, и белоснежный махровый халат сполз с них, обнажив до середины бедра. Густая волна пшенично-золотых волос укрывала ее плечи, и нос Миланы наполнил запах – душное жаркое лето, полное истомы отдающихся солнцу цветов. На нее поднялись два глаза цвета обнаженной стали, цвета зимнего низкого неба, цвета туманов на рассвете, и губы, от которых она не могла оторваться всю ночь напролет, искривились в насмешке: - Как быстро ты вернулась, Волчица. Что-то забыла? Милана скосила глаз через плечо, и стражник, охнув, быстро прикрыл за собой дверь, оставив их наедине. Только тогда она повернулась к Гаярвион, ощущая, как ярость бьется в горле с ревом водопада. - Чего ты хочешь, Гаярвион? – прорычала она, глядя сверху вниз на эту невыносимую женщину. А та только откинулась в кресле, растянувшись гибким телом, и слегка покачивая на весу обнаженной изящной стопой. И улыбнулась, маня темными глубинами серых глаз. - Тебя, - почти промурлыкала она, и что-то внутри Миланы дрогнуло, но она не позволила себе сдаваться так легко. Эта женщина не имела права вертеть ей, как вздумается. И она не имела над Миланой никакой власти. Никто не имел власти над ней, кроме нее самой и Грозной, которой она отдала свое сердце. Но ведь твое сердце теперь принадлежит королевне. Это ничего не меняло, и Милана упрямо набычилась, не позволяя себе поддаваться сводящей с ума сладости, поднимающейся откуда изнутри ее тела. - Ты уже получила меня, королевна, - как могла спокойно отозвалась она. – Уговор был – одна ночь. - Я не помню никакого уговора, - пожала плечами Гаярвион, продолжая улыбаться ей так, что у Миланы волоски на загривке зашевелились. – Я просила тебя остаться со мной вчера, и ты осталась. Какой здесь уговор? Милана закрыла глаза, глубоко дыша и пытаясь успокоиться. Пока она кипела от ярости, разговаривать с этой женщиной не имело никакого смысла. Гаярвион все равно с легкостью обводила ее вокруг пальца тенетами слов, дурила мысли запахом желания, и ярость стремительно обращалась чем-то совершенно иным, чего Милана невыносимо хотела, но чего сейчас не собиралась допускать. А значит, нужно было поговорить и поговорить нормально, без всех этих ужимок и уловок. И для начала – успокоиться. Открыв глаза, она вновь натолкнулась на улыбку Гаярвион, но на этот раз с грехом пополам сумела ее проигнорировать. - Я не буду твоей подстилкой, королевна, - твердо проговорила Милана, глядя той в глаза. – И делить тебя ни с кем я тоже не намерена. - Я и не предлагала тебе меня с кем-то делить, - безразлично повела плечом эта невыносимая женщина, и внутри вновь взметнулась ярость, сводя на нет все попытки Миланы успокоиться. - Правда? А как же Торвин? - А что Торвин? Вот теперь уже ярость буквально застила глаза, и Милана не смогла бы успокоиться, даже если бы на ней десять человек повисли. В ярости отшвырнув в сторону мешок со своими вещами, она нависла над королевной и прорычала: - Ты сама только что заявила нам двоим, что не собираешься выбирать, что никого из нас не отпускаешь! Скажешь, не было такого? – Гаярвион в ответ надменно вскинула подбородок, но Милана не дала ей и слова вставить. – Запомни, женщина, я не твоя собственность и не твоя игрушка, и никогда не буду ничем из этого! Ты не имеешь права решать за меня, ты не имеешь права ничего мне диктовать, и ты не имеешь права меня не отпускать, поняла? – глаза Гаярвион стали еще холоднее, но Милане было уже наплевать на это. Выпрямившись во весь рост, она смотрела на женщину, которую равно любила и ненавидела всем сердцем, но поддаваться на ее уловки больше не собиралась. – Тебе придется выбрать, королевна, - хрипло проговорила она, не отводя взгляда от Гаярвион. – Или меня, или его. И никак иначе. - Ты диктуешь мне условия? – очень холодно спросила королевна, так высоко задирая свой проклятый подбородок, что поразительно было, как у нее шея-то не ломалась. - Я ставлю тебя перед фактом. Делить тебя с кем-либо я не буду никогда. Так что ты или моя, или мы навсегда простимся, королевна. А как же все твои рассуждения о том, что она принадлежит своей стране и своему народу? Все эти милостивые героические мысли о том, как красиво ты удаляешься прочь и жертвуешь собой, если она выбирает не тебя? Милане захотелось послать саму себя к бесам бездны мхира, но сделать она этого не успела, потому что глаза Гаярвион сузились, превратившись в две узкие щелки, и она почти что прошипела, будто змея: - Значит, ты – не моя собственность, а вот меня называть своей и ставить перед фактом ты можешь без зазрения совести. Не слишком ли ты зарвалась, Спутница Милана? - Я не ставлю тебя перед фактом, а оставляю тебе выбор… - начала она, но Гаярвион прервала ее буквально на полуслове, вцепившись свободной от миски рукой в подлокотник кресла и подаваясь вперед: - Ставишь! Ты сама сказала это только что! Никто тебя за язык не тянул! - Рухмани дарзан! – во всю глотку заорала Милана, окончательно теряя над собой контроль и в ярости пиная попавшийся под ногу стул, который с грохотом врезался в противоположную стену покоев, а его отломавшаяся ножка со свистом отлетела в угол комнаты. Одновременно с этим от неожиданности взвизгнула Гаярвион, выронив тарелку с кашей. В следующий миг дверь в комнату открылась, и внутрь просунулись головы обоих стражников. Милана зыркнула на них, не удержавшись и зарычав. От ярости у нее даже клыки удлинились, а череп начал менять форму, вытягиваясь и становясь волчьим. - Все в порядке, Брегар, Колаф, - прозвучал из-за ее спины холодный и властный голос Гаярвион. – Закройте дверь и не беспокойте нас. - Как прикажите, Хаянэ, - с некоторым сомнением в голосе кивнул один из стражников, а затем оба они исчезли за закрывшейся дверью. Сердце в груди колотилось, будто бешеное, и Милана задыхалась, чувствуя запоздалое раскаянье от сходящего прочь гнева. Он отступал, забирая с собой все ее силы и оставляя ее беспомощной, слабой, совершенно разбитой. Толку было орать на проклятую королевну, крушить мебель в ее комнате, сыпать громкими фразами? Толку, если ее сердце билось прямо у Миланы в груди, под кожей, под ребрами, и выдрать его оттуда она уже никак не смогла бы. Золотое эхо устанавливалось раз в жизни, так говорили мудрые, оно связывало сердца тех, кого избрала на этом пути Сама Огненная, разгоралось, потому что это Она соединяла их руки. И коли Она так решила, как Милана могла противиться ей? Желание, нежность и ярость, горькая обида, жгучий стыд и раскаянье, но поверх всего этого – любовь, ослепительная, несокрушимая, огромная как все небо любовь плескалась в груди Гаярвион, в груди Миланы, и никто уже не мог изменить этого, ничто не могло изменить. - Ты успокоилась? – сердито глянула на нее Гаярвион, и в ее взгляде больше не было ни надменности, ни вызова, ни насмешки. Сейчас она выглядела точно так же, как когда Милана тащила ее на себе из-за Островерхих гор – очень недовольной, но при этом совершенно искренней. - Успокоилась, - буркнула Милана, мрачно глядя в ответ. Гаярвион поерзала в кресле, кажется, совершенно не замечая, как соблазнительно халат оголил ее бедра, а может, и специально сделав именно так. Сложив руки на груди, она бросила на Милану колючий взгляд и проговорила: - Тогда послушай меня. Сначала я действительно отдала приказ удержать вас в крепости обоих, но потом отменила его. Торвин вернулся в Остол Офаль. И если бы ты не начала сразу же орать во всю глотку и дала бы мне сказать, то не пришлось бы потом чинить бесцельно попорченную мебель. – Ее проклятый подбородок опять вздернулся вверх, глаза холодно разглядывали Милану. - И что это значит? – устало спросила у нее Милана, опуская руки. - А ты не понимаешь? – Гаярвион вздернула бровь, глядя на нее с вызовом и обидой, и на этот раз уже Милана ощутила стыд. Королевна была гордой женщиной, такой же гордой, как и сама Милана, и требовать от нее слишком многого явно не стоило. Сдаваясь окончательно и бесповоротно, Милана кивнула вновь, просто не зная, что еще здесь можно было сказать. Но эта женщина сама начала, выводя ее из себя, играя с ней и выбешивая, надавливая на самые больные точки с садистским удовольствием и совершенно этого не стесняясь. Неудивительно, что Милана так сорвалась. Впервые в жизни она так орала и крушила мебель, никогда еще с ней ничего подобного не случалось до того. И после всего этого королевна не нашла ничего лучше, как поднести к губам чашку чая и будничным тоном проговорить: - Попроси, пожалуйста, Брегара принести еще чаю и давай уже позавтракаем наконец. Сегодня будет долгий и насыщенный день, и мне хотелось бы успеть сделать как можно больше.