Танец Хаоса. Поступь бури

Золотая дымка осени стояла за окнами, и свет оттого сделался рассеянным и вязким. Отчего-то сейчас он напоминал Вель парное молоко – густой, сладкий, тягучий, заполняющий все, заливающий все и проникающий повсюду. В его свете огромный город Ишмаил устало дышал последней жарой отступающего лета. Плавились каменные мостовые под алым дыханием ветров, отяжелели листья на деревьях, покрывшись медью и позолотой, устало понурили головы, клонясь ко сну. И странная тишина стояла над городом, гнетущая, давящая. Несмотря на то, что улицы вновь полнились людьми, несмотря на кипящую работу, ожившие жилища, горящие глаза окон в темноте, которых с каждым днем становилось все больше. У наступающей осени все равно был странный привкус – зарницы в тишине за краем мира, душная напряженная тишина без единого движения. Вель чуяла бурю в этой тишине, бурю, что совсем скоро должна была обрушиться на них всех. Впрочем, что же было в том странного или неожиданного? Еще раз взглянув в зеркало, она внимательно осмотрела себя. Раздобыть простую одежду так, чтобы слух об этом не разошелся по всему городу, оказалось удивительно трудно, и если бы не Гайда, это так и осталось бы невыполнимым. Она, правда, тоже косилась с подозрением и трижды переспросила, что Вольторэ намерена делать с этой одеждой – в кого переодеваться и куда идти? Уверив ее, что не сбежит от своих Спутников, не поставив их перед этим в известность, Вель забрала тючок с простыми штанами из коричневого грубого полотна, белой рубахой свободного кроя и потертой курткой, какие носили крестьяне в ее родных краях. Сейчас все это мешком болталось на плечах и выглядело, точно так же, как и год назад, когда она еще сидела в своем захолустье да раздумывала без конца о том, что ей делать дальше, куда податься, где искать то, что так тревожило и звало сердце. И в купе с растрепанными темными волосами больше всего сейчас она походила на какого-нибудь мальчишку-конюха или уборщика трактира. Только вот у мальчишек конюхов в девятнадцать лет вряд ли пробивалась седина на висках. Это появилось после битвы с Отчаяньем, Вель не сразу заметила, а потом только грустно хмыкнула, рассматривая серебряные волоски, которыми теперь были пересыпаны темные, почти черные пряди на висках. Что ж, это было и неудивительно, учитывая все, через что они прошли с начала весны. Но она ни о чем не жалела, ни о едином своем шаге, ни об одном вдохе. Сожалеть было бессмысленно, потому что изменить прошлое не смог бы никто, даже сам Создатель, а силы оказались чересчур дорогим ресурсом, чтобы тратить его на терзания самой себя. Нужно было учиться на своих ошибках и больше их не совершать, тогда эти самые ошибки и обретали истинный смысл, обращаясь в испытания и уроки, а не бедствия и провалы. А как же Лайна? Вель всмотрелась в свое отражение, не отводя взора, всмотрелась пристально, не узнавая собственного лица. О нет, она прекрасно знала эти черты, видела их раз за разом на протяжении всей своей жизни, но при этом глядела как со стороны. И боль внутри тоже была такой же: упрямо царапающейся на поверхности, изматывающей, не стихающей, в то же самое время, как глубоко внутри разливалось тихое море бестрепетного покоя. У Лайны был выбор, и она его сделала. Она сама создала свою судьбу, своими руками сотворила, она хотела этого и получила сполна и ровно того, на что сама и подписалась. Жалости к ней Вель не испытывала – как можно питать жалость к человеку, который, потакая собственным слабостям и амбициям, заключает сделку с бездной? Сколько людей погибло по вине Лайны? А сколько – по твоей вине? Что ж, это было справедливо. Темные глаза в зеркале напротив смотрели на нее, она сама смотрела на себя и не видела до конца. Мимо плыли времена и другие лица, эпохи колыхались внутри нее, как рябь на воде, вспугнутая ленивым поворотом хвоста донного хищника. Она помнила, как смотрела на себя вот так же долгие-долгие тысячи лет назад, и еще до того, и куда раньше. Ее судьба обращалась нитью с нанизанными на нее жемчужинами жизней, в каждой из которых она пожинала плоды собственных рук, в каждой из которых вновь совершала то, за что придется платить, снова, снова и снова. Каждая судьба была такой нитью, и не так уж сильно они отличались – судьба Аватары Создателя и судьба одной единственной избалованной девушки, мечтавшей о большем для себя, желавшей иного. В таком случае стоило ли кого-то винить, кроме самого себя? Стоило ли вообще хоть кого-то обсуждать, коли все всего лишь вырабатывали свои старые ошибки и совершали новые, чтобы непосильным трудом снова и снова их окупить? Но тебя это тревожит. Если бы тебя это не тревожило, ты не стояла бы здесь и сейчас в этих обносках. Ты не можешь отпустить ее, не можешь отпустить родителей. Ты не можешь стать Аватарой, пока ты привязана к ним. Глаза из зеркала смотрели на нее, и в них была дремучая тишина. Она разливалась в груди и под кожей, бескрайняя, заполняющая ее уже почти до пояса, разросшаяся и дивная. Эта тишина несла с собой ровность, гармонию медитации, в которой вещи складывались сами собой, в которой проблемы решались и дело делалось. Но порой в самой ее сердцевине расцветала алой иглой, прошившей плоть и вышедшей насквозь, нестерпимая боль. И стыд. И гнев. И раскаянье, что жгло и жгло Вель раскаленным ярмом, приложенным к обнаженной коже. Они никак не влияли на переполняющую ее тишину, никак не колебали ее. Но при этом они мучили и терзали саму Вель. Будто у нее было два тела: одно бестрепетное, бесконечное и мудрое, как небо, и другое ветхое, изрешеченное терзаниями, изможденное болью. Если я буду бежать, оно все равно рано или поздно меня нагонит. Чтобы снять проблему, нужно встать к ней лицом к лицу. Вель выпрямилась, глядя на собственное отражение и отбрасывая прочь сомнения. Времени у нее было не так уж и много: зарницы уже сверкали за краем мира, и буря неумолимо приближалась. Нужно было подготовиться, чтобы выйти на нее без сомнений и колебаний. Нужно было отбросить и изжить все лишнее, чтобы ничто не отвлекало ее, когда небо разорвет пополам первый гром, и земля под ногами дрогнет, проседая от страха. Все было как надо, под этими обносками никто не узнает Аватару Создателя, по крайней мере, Вель на это очень рассчитывала. А если ей повезет и того больше, то ее вообще не увидят ничьи глаза, кроме глаз тех, кого она намеревалась навестить. Да и во дворце никто не узнает, что она уходила, кроме одной только Идиль. Кому-то все равно нужно было довериться, и после долгих раздумий Вель выбрала именно ее, первую ведьму, повстречавшуюся ей по дороге навстречу солнцу. Когда-то Вель уже зависела от ее помощи, была вынуждена полагаться на нее, и если бы тогда, в самом начале, Идиль подвела ее, никакого Танца Хаоса сейчас не было бы. Сердце Идиль полыхало в груди Вель, она по связи чувствовала эту женщину до самой глубины ее существа. Наверное, этого было достаточно для доверия. Раз уж других вариантов у нее все равно не было. Если она предаст меня, это будет означать, что я выучу еще один урок. Она очень внимательно прислушалась к своим ощущениям. Тишина внутри не была тревожной, лишь на самом краю ее существа трепетали сомнения. Ничто не останавливало ее от задуманного шага, сила внутри спала, задумчиво маня золотыми проблесками. Это утешало и вселяло уверенность в правильности решения. Вель кивнула своему отражению и отвернулась от зеркала, неосознанно сделав шаг в сторону двери, и в следующее мгновение в нее постучали. Что ж, это волшебство тоже стало обыденным, еще одной частью реальности, что теперь окружала ее. Потрясающая простота и точная своевременность происходящих событий, интуитивное знание и чувствование следующего шага и слова. Вель знала, кто стоит за дверью, и вовсе не потому, что ей было назначено прийти к этому времени. Она чувствовала внутри самой себя Идиль, собранную, сосредоточенную и очень напряженную, глядящую на доски двери перед собой. - Входи, Идиль, - проговорила Вель, отступая в сторону так, чтобы ее фигура не просматривалась со стороны коридора. Стоящие там Спутник из числа отобранных Гайдой и эльф из оставленных Алеором бессмертных не должны были видеть ее в подобной одежде. У них и мысли не должно было закрасться о том, что она намеревалась покинуть дворец. Дверь открылась, и внутрь небольших покоев шагнула Идиль, одетая в простое серое платье по фигуре, рассеяно бросив на ходу: - Доброе утро, Вольторэ. Она и впрямь была чрезмерно сосредоточенной и отрешенной от всего происходящего снаружи, потому что, только прикрыв за собой дверь и пройдя в комнату, вскинула голову и несколько мгновений тупо смотрела на обноски, в которые облачилась Вель. Потом взгляд ее просветлел, Идиль моргнула и удивленно вскинула красивые темные брови: - Почему ты так вырядилась? - Потому что сегодняшнее занятие отменяется, - твердо проговорила Вель, понизив голос, чтобы стоящий по ту сторону двери эльф своим острым слухом не расслышал ее слов. - Мне нужно кое-куда отлучиться, и ты составишь мне компанию. Согласна? - Отлучиться? Куда? – нахмурилась ведьма. Взвесив все в последний раз, Вель взглянула ей прямо в глаза и едва слышно ответила: - К моим родителям. Взгляд Идиль мгновенно изменился, как и ее чувства, отражающиеся в груди Вель, будто в зеркале. Удивление медленно сменялось горечью, смешанной с благодарностью за доверие. Ничего дурного, вроде злорадства или азарта, Вель не ощутила, и это ее приободрило, но горечь с каждым мгновением только росла, как и опасение. - Стоит ли дело того? – прищурилась Идиль, склоняя голову набок. Ее темно-русая коса соскользнула на плечо, темные глаза смотрели пристально и остро. – Мне кажется, разумнее было бы и вовсе забыть о том, что они у тебя есть. Безопаснее для них. Вель и сама все время думала о том. И так, и эдак крутила эту мысль в голове, раз за разом приходя к одному и тому же выводу: не стоило туда идти, Идиль была совершенно права. Но проблема как раз и заключалась в том, что, все прекрасно понимая головой, остановить свое сердце и заставить его прекратить болеть и терзаться она не могла. Аватара Создателя принадлежала всему миру и не имела права принадлежать своей семье или своей беде, она не имела права быть заложницей чувств, путающих ей ноги и заставляющих спотыкаться на каждом шагу. Ей нужно было закончить это раз и навсегда. Решить и больше не вспоминать. …Волны алого унижения переполняют все тело, заставляя его сжиматься в болезненно трепещущий комок, но железная хватка Карателей не дает этого сделать. Двое держат меня, заломив руки так, что и не дернешься, третий грозно кричит толпе о моих прегрешениях и каре божьей, что за ними последует. Мне стыдно, мне страшно, мне больно. Одежда болтается драными тряпками, сквозь нее видно мое голое тело, и толпа улюлюкает, свистит, радостно перекрикивается. Это люди, с которыми я росла, которые подкармливали меня вкусным, здоровались со мной при встрече, приходили в храм, где я служила, улыбались мне. Теперь они смотрят с ненавистью и презрением, со звериной жестокостью ждут, когда меня начнут бить. Почему? Почему так? Он стоит в первом ряду, хмуря свои темные брови и глядя мне в глаза. Его худое лицо посуровело, руки сцеплены в замок за спиной, плечи одеревенели. В его глазах нет ласки, нет жалости, ни капли тепла, только обвинение. Только приговор. - Она нарушила волю Пресветлого и будет наказана за свою ересь! Да падет кара его на ее плечи! – возвещает Каратель, и я слышу, как шуршит кожаный кнут, расправляя кольца в его руке. - Отец! – страх все-таки сильнее злости, обиды, гордости, и слова сами срываются с губ. Я дергаюсь всем телом, но Каратели крепко держат, и из этого ничего не выходит. – Отец, помоги мне! – кричу я, прекрасно понимая, что не будет никакой помощи. Только алая густая жалящая боль и унижение ползут внутри, расползаются, когда я делаю последнюю, совершенно бессмысленную попытку, осознавая, как она глупа: - Я не виновна, отец! Останови их! Он ничего не говорит, только опускает взгляд в землю. Мать рядом с ним бессмысленно цепляется за его рукав дрожащими пальцами, будто и не знает, имеет ли смысл просить у него помощи, держаться за него или толку от того не будет. Глаза ее полны слез, губы дрожат, она все трясется, как осиновый лист на ветру. А потом раскаленная боль обжигает спину, и я кричу, извиваюсь в их руках, пытаясь вырваться и не думая ни о чем больше, кроме дикой муки, какой никогда еще не знала. Свист рассекает воздух, а следом за ним падает еще один удар, вытягивая мое тело в дугу, почти что силой выпрямляя его. Я ничего не слышу, только этот самый свист, глашатай боли, бешеный стук сердца в моих ушах и собственный крик, рвущийся из глотки: - Трус! Трус! Перед глазами все расплывается от слез боли, но когда удары перестают падать на плечи, я вскидываю глаза и вижу рыдающую на коленях в грязи мать, закрывающую лицо ладонями и воющую в голос. И спину отца, что бежит прочь сквозь толпу, отталкивая людей со своей дороги… - Вель? – голос Идиль прозвучал удивительно мягко, и Вель вскинула голову, вырываясь из захлестнувших воспоминаний. Ведьма стояла рядом, едва слышно касаясь пальцами ее плеча, и в глазах ее была печаль. – Это не принесет тебе ничего, кроме боли, - тихо проговорила она, когда их взгляды встретились. - Я должна закончить с этим, - твердо проговорила Вель, глядя на нее и гоня прочь вновь вернувшуюся муку. – Должна решить это, чтобы оно больше не грызло меня. Несколько мгновений Идиль вглядывалась в ее глаза, затем резко кивнула и отступила на шаг: - Тогда пойдем. Чем быстрее мы закончим, тем лучше. Она была права, и на этот раз Вель спорить не стала, скованно кивнув. Может, выбор Идиль был как раз более всего подходящим сейчас. Она ведь тоже была вся в трещинах, будто статуэтка, упавшая с большой высоты и каким-то чудом не разлетевшаяся на мелкие осколки. И сейчас она тоже собирала себя в единое целое под руководством Марла Кота, замазывая одну трещину за другой, кропотливо и тщательно разглаживая неровности. - Это не нарушит твоей концентрации? – все-таки уточнила Вель, присматриваясь к тому, как Идиль ковыряется за поясом своего платья и отстегивает булавку, какую всегда носила при себе. Темные глаза ведьмы остро стрельнули в нее, и она со вздохом отозвалась: - Нарушит. И мне придется потом хорошенько поработать, чтобы все это восстановить. Но есть вещи, ради которых можно и помучиться лишний часок. - Спасибо, Идиль, - от души поблагодарила Вель, глядя на нее. - Не за что, Аватара. - Ведьма кивнула ей головой подойти ближе: - Давай ко мне. Заключим договор на твоей крови, иначе ничего не получится. - На моей? Почему? – недоверчиво спросила Вель, но руку подала. - Потому что если я сейчас подзову Теней к себе и дам им свою кровь, она разорвут меня на клочки сразу же, - сухо сообщила ведьма, беря ее ладонь в свою и быстро тыкая булавкой средний палец Вель. Алая капля выступила на коже, и Идиль мрачновато добавила: - Кот гонит меня, будто стадо лошадей, и это дает результат. Во мне сейчас силы столько, что я чихнуть боюсь лишний раз, чтобы узлы не разорвало. Для нас обеих будет лучше, если кровь будет твоей, Аватара, поверь. - Это не опасно для тебя? – спросила Вель, глядя ей в лицо, и Идиль в ответ криво усмехнулась: - Конечно, опасно, Аватара. Но если я хочу жить, должна научиться. – Тон ее стал деловым. – Куда тебя вести? - Деревенька Зарядье, на юго-западе Ишмаила, у самых болот, первый дом к северо-западу от деревенского храма, - едва слышно проговорила Вель ей на ухо, надеясь, что этого ориентира будет достаточно. – Дальше нас никаких поселений нет, топи одни. - Хорошо. А теперь молчи. Мне нужно договориться. Вель моргнула, выворачивая глаза и глядя изнутри собственной головы, чтобы видеть окружающие их энергетические потоки. Раньше она могла это делать лишь в момент соединения с Источниками, но после того, как эта возможность была потеряна, Идиль помогла ей научиться смотреть третьим глазом в любое время, когда это было нужно. Картинка все еще слегка расплывалась и дрожала, накладываясь на реальность, но Вель видела три черные густые Тени, нависшие над головой Идиль и угрожающе шевелящиеся, будто щупальца гигантского подводного спрута. Ведьма беззвучно зашептала что-то одними губами, и две из них очень неохотно отступили прочь, растворяясь в пространстве, а третья склонилась над ладонью Вель. Алая капля уменьшилась и исчезла прямо на глазах, а Тень одновременно с этим нырнула в сам воздух, будто в ручей, и его поверхность зарябила, пошла волнами, закрутилась спиралью в том месте, где исчезла Тень. - Давай, ты первая, - мотнула головой ведьма с таким сосредоточенным видом, что спорить с ней Вель не решилась. От кожи ее и впрямь исходило слабое бледно-розовое свечение, а окрашенная цветом аура имелась далеко не у всех ведунов и означала столь высокую концентрацию витальной мощи, что ее становилось видно даже снаружи физического тела. У Баруха Вель порой видела то же самое, а он был очень могущественным ведуном. Отерев ранку на пальце о штаны, она шагнула в переход и задержала дыхание. Ощущение было не из приятных – все тело растянуло, как полотнище на ветру, а затем резко сжало и выбросило ее по ту сторону, отчего Вель споткнулась на ровном месте, а зубы во рту громко клацнули, едва не отхватив кончик языка. И сразу же сощурилась от яркого солнца, заливающего все вокруг своим светом и резко контрастирующего с полутьмой комнаты, в которой они только что стояли. Все было точно так же, как она помнила: и небо над головой, затянутое молочной осенней дымкой, и кусты шиповника, протянувшиеся вдоль покосившегося забора, и маленький огородик матери, на котором сейчас из выжженной солнцем земли торчали разве что целебные травы да немного зелени к столу. Чуть дальше стоял приземистый дом, окруженный со всех сторон невысокими яблонями, с примыкающим к нему сараем. А за ним поднимались к небу выбеленные стены деревенской церквушки, венчанной медной луковицей купола. Пахло разогретой солнцем землей, травами, лесом, что расположился за деревенской околицей. Там они и познакомились с Данкой всего лишь полгода тому назад, аккурат в день рождения их обеих. Сколько же всего произошло с тех пор! Как сильно обе они изменились, как все вокруг них изменилось! Глаза шарили по соломенной крыше родного дома, по маленькому слуховому окошку, за которым скрывалась ее комната, по деревянным наличникам вокруг окон, которые отец в этом году почему-то не покрасил, и теперь старая краска некрасиво лупилась, отваливаясь чешуйками… Не тяни. Руби сразу, так будет легче. - Подожди здесь, - не поворачивая головы, проговорила Вель и зашагала вперед по выложенной мелким камнем садовой дорожке. Вывернулся из-под каблука, как и всегда, красный кусочек гранита в черную крапинку слева от большой клумбы с сиреневыми флоксами, и Вель машинально втоптала его на место, пристукнув подошвой сверху. А сапоги-то я и не сменила. Может, никто того не заметит? Ей было тихо глубоко внутри, но снаружи трясло, почти как в лихорадке. Крыльцо скрипнуло трижды, по одному разу на каждой ступеньке. Сердце билось где-то в горле, и из-за этого приходилось все время сглатывать холодную, как лед, слюну. - Мам? – хрипло позвала Вель, толкая тяжелую входную дверь и пригибая голову, чтобы не удариться любом о притолоку. В лицо пахнуло густым запахом дома, стряпни, дыма, запахом матери. Сама она обернулась от разожженной печи, машинально вытирая руки о белый передник, да так и замерла, огромными глазами глядя на Вель. Та тоже застыла, не в силах сдвинуться с места и жадно глядя в ее глаза, теплые, заботливые, любящие глаза, по которым соскучилась так сильно, что никаких слов не хватило бы, чтобы это выразить. Морщин на ее лице стало куда больше, чем при их последней встрече, собранные в толстую непокрытую косу волосы побила седина куда гуще, чем несколько жалких прядок на висках Вель. Руки ее задрожали, когда она протянула их к дочери, и слезы покатились из широко раскрытых глаз по щекам. - Грозар Пресветлый! Велька! Родная моя! Вель и сама не заметила, как так произошло, что она стояла, стискивая мать в объятиях и утыкаясь лицом в ее плечо, жадно вдыхая ее запах и изо всех сил пытаясь не зарыдать. Шершавые разбитые работой ладони гладили ее по плечам и голове, тряслись и прижимали к себе так крепко, будто в любой миг Вель могла исчезнуть. Как давно она не чувствовала этого! Сколько раз твердила себе, что это больше не для нее, что нет смысла скучать, и думать, и переживать, что нужно просто идти и не оборачиваться… - Девочка моя! Как же я рада, господи, спасибо тебе! Хвала тебе! Долго они простояли вот так, и все это время Вель давилась всхлипами, а мать без устали приговаривала, и молилась, и целовала ее, и причитала, и что-то в этом было такое простое и невыносимое, что тишина в груди треснула глубокой раной, и оттуда наружу полилась вся боль Вель, весь ее страх, все отчаянье, злость, непонимание и тоска, а следом за ними – облегчение, такое огромное, что ноги подкашивались. И когда мать все-таки оторвалась от нее, взяла за руки и усадила на лавку возле стола, Вель уже и не стеснялась бегущих по щекам слез. Только улыбалась, стирая их рукавом, чтобы не мешали смотреть матери в глаза. - Ты жива, доченька моя родная! Ты в порядке! – мать покачала головой, глядя на нее во все глаза и тоже улыбаясь сквозь слезы. – И так повзрослела! - Да прошло-то всего полгода, мам, - смущенно отозвалась Вель, но не отдернулась, когда мягкая ладонь матери принялась старательно и почти лихорадочно приглаживать ее волосы, укладывая их на прямой пробор. Ровно так, как Вель никогда не нравилось, но сейчас это не имело никакого значения. - А для меня вечность прошла, маленькая моя, - губы матери задрожали, но она сдержала слезы на этот раз. Ее темные глаза лучились нежностью, и Вель было так хорошо оттого. – Целая вечность. Я уж и не думала, что увижу тебя вновь когда-нибудь. Я тоже. Вслух этого Вель не сказала, перехватив ее ладонь и мягко выпутав из своих волос. Заключив ее в ковш ладоней, Вель посмотрела матери в глаза и проговорила: - Со мной много всего случилось за это время, но сейчас все хорошо. Тебе незачем больше тревожиться за меня. Прости, что раньше не дала о себе знать. У меня не было возможности это сделать. - Это неважно, девочка моя, совершенно неважно, - отмахнулась мать, поднимаясь с лавки и принимаясь суетиться по кухне, вытаскивая из шкафов тарелки и какую-то снедь. – Ты же теперь здесь, ты вернулась, и ты никуда больше не уйдешь. - Мам, я ненадолго пришла, - чувствуя горечь, покачала головой Вель, глядя на ее спину. - Глупости какие, - не поворачиваясь, отозвалась мать, гремя тарелками в шкафу, где хранилась лучшая праздничная посуда. – Куда тебе уходить? Это твой дом. - Мам, - Вель выдохнула, собираясь с силами, а потом проговорила, чувствуя себя так, будто падает в ледяной омут головой вперед. – Я Аватара Создателя. На мгновение руки матери застыли вместе с тарелками в глубине шкафа, а затем она справилась с собой и вытащила их наружу, поворачиваясь к столу и принимаясь нервно расставлять по столешнице. - Ты – моя дочь, Вельна Даарнен, - тихо проговорила она, не глядя на Вель. – И большего я знать не хочу. - Но это правда, мама… - подалась вперед Вель, и в этот момент мать с силой грохнула тарелку на столешницу, да так, что она раскололась пополам. Горящий взгляд темно-карих глаз поднялся на нее, и на этот раз в нем было отчаянье, а не радость. Смотреть на нее было невозможно, и Вель потупилась, чувствуя себя ужасно. Ты знала, что именно так все и будет. Ты знала, что именно этим все и кончится. Ты за этим и пришла. Так не хнычь, не прячь глаза и не ной, что больно. Руби начисто, чтобы не гнило. Чудовищным усилием воли она заставила себя поднять глаза и вновь взглянуть матери в лицо. А та бесшумно плакала, закрыв его ладонями, и плечи ее мелко-мелко содрогались. - Я не просила этого, - хрипло проговорила Вель, глядя на нее. – Но так случилось. Свою душу я нашла, ее зовут Данка, ты помнишь ее – Каратели нас обеих увозили в Асфей. Если ты захочешь, я познакомлю вас. У нее очень доброе сердце, мама, и она по-настоящему любит меня. - О Грозар! – простонала мать, качая головой так, будто не желала слышать того, что сейчас говорила ей Вель. - Вот так, мама, - пожала плечами Вель, мрачно глядя в стол перед собой. – Думаю, ты понимаешь, что это значит для вас с отцом. Мне нужно будет вас где-то укрыть, чтобы до вас не добрались мои враги. Сюда никто не приходил? Не спрашивал обо мне? Мать еще раз всхлипнула, а потом отняла дрожащие руки от заплаканного лица, глядя на Вель с мукой в глазах. - Это ложь, моя девочка! Никакая ты не Аватара! Тебя просто обманули эти ужасные люди со стороны, которые только зла и хотят!.. - Мама, пожалуйста, - хрипло проскрежетала Вель, зажмуриваясь изо всех сил и заставляя себя оставаться на месте, несмотря на рвущееся от боли сердце. Нельзя было бежать отсюда без оглядки, нельзя было прятаться и уходить. Она сама пришла, чтобы решить, и нужно было остаться до тех пор, пока все не будет решено, как бы больно ей ни было. Глубоко вдохнув и выдохнув несколько раз подряд, Вель вновь подняла глаза на мать и тихо спросила: - Где отец? Вам обоим нужно будет спрятаться где-то, иначе до вас доберутся мои враги и попытаются причинить вам боль. Странно, но на этот раз спокойный тон подействовал, и мать прекратила лить слезы, всхлипнув еще несколько раз и собираясь. Ее потухший изможденный взгляд поднялся на Вель, и она тихо ответила: - Отец сошел с ума, дочка. Я выгнала его и живу одна с тех пор. И за тобой уже приходили, грозили мне, но Лайна отвела беду, ушла с ними вместо меня. Так и не вернулась. Вель понадобилось несколько мгновений, чтобы переварить все сказанное, и трещина в ее груди начала стремительно разрастаться, становясь все больше, все больше. Дышать теперь было больно, и сердце билось, как сумасшедшее, колотясь в висках липко и холодно. Ты за этим и шла. - Расскажи мне все, - хрипло попросила она, сжимая кулак, отчего кожа на костяшках пальцев побелела. И мать присела рядом с ней на скамью, махнув рукой на так и не расставленные тарелки, а потом принялась рассказывать тихо и монотонно, почти обреченно, будто сил на то, чтобы как-то к этому относиться, у нее уже не осталось. После отъезда Карателей из Зарядья, жрец Улай Даарнен, отец Вель, замкнулся в себе и перестал выходить из храма. Деревенские сторонились его, глядя косо и перешептываясь за его спиной, что он вырастил ведьму, и даже вечно пьяный жрец Минай, чьи обязанности отец Вель и выполнял все это время, наконец протрезвел да и выгнал его из прихода, обвинив в пособничестве Врагу и Теням. Тогда Улай Даарнен вернулся домой, и следующие несколько месяцев стали настоящим кошмаром для Малии, матери Вель. Потому что он начал пить, без конца говорил с сам собой, а как-то ночью попытался удушить ее, крича, что это она виновата в ереси Вель и всех бедах семьи, ибо ее дурное семя стало тому причиной. Малия еле отбилась и посреди ночи убежала в храм, попросив защиты у жреца Миная, что сжалился и пустил ее внутрь. А отца на утро прогнали всей деревней, и он ушел прочь, напоследок прокляв их всех, и с той поры жил на старом дворе ведавшего травами старого Тавина, которого Каратели повесили в прошлый свой визит в Зарядье. - Не ходи к нему, дочка, - покачала головой мать, глядя перед собой ожесточенным взглядом. – Он и всегда-то был странным человеком, а сейчас и вовсе спятил. Нет там больше твоего отца, ничего от него не осталось. - А Лайна? – с трудом сосредоточившись и подавив эмоции, Вель вскинула взгляд на мать. - Что с ней случилось? - В конце весны еще люди приехали в нашу деревню, - принялась рассказывать Малия. – Хорошо одетые, на хороших лошадях, явно городские, только лица у них у всех были какие-то неприметные. Представились слугами Первого Жреца Равана, заявили, что ищут родных Лжеаватары, поднявшей восстание против церкви. – Мать метнула на нее быстрый взгляд и сразу же отвела глаза. – Пришли ко мне, хотели увезти меня с собой аж в сам Асфей, так сказали. Не знаю уж, наверное, убить хотели, да мне уже и все равно к тому моменту было. А тут Лайна как раз за ними проследила, разговор наш подслушала, да и вклинилась. Говорит: знаю я, кто надоумил Вель назваться Аватарой, и коли отвезете меня к ней, помогу вам во всем. А мать ее не трогайте. Ну они и забрали ее, бедную девочку. А она ведь любила тебя, Вельна, по-настоящему любила, я знаю. – Мать взглянула ей в глаза, и Вель вздрогнула от такого неожиданного признания. – Я же все чувствую сердцем, дочка, все о тебе знаю. И о том, как вы с Лайной дружили все эти годы, тоже. Коли не любила она тебя, разве стала бы меня защищать? Разве пошла бы с этими людьми на смерть? Перед глазами Вель на мгновение мелькнул черный коридор, ведущий в глубину подземелий, дрожащий свет факела на обросших плесенью стенах. И груды человеческих останков, аккуратно сложенные штабелями во всех камерах для арестантов и подсобных помещениях под Небесным Дворцом, заботливо окруженные рисунками сохранения, чтобы мясо не испортилось. Дермаков нужно было кормить, а хлеб они не слишком-то переваривали. Как жаль, что выжечь это из своей памяти, как сожгла Дворец, я не смогу. - Ты уверена, что они не уводили ее силой, мама? Что она сама ушла? – тихо спросила Вель, глядя в пространство перед собой. - Говорю же, рвалась, чтобы забрали ее, а не меня! – мать всхлипнула, промокая глаза краем передника. – Отважная девочка! Такая добрая!.. Вель ничего не сказала, просто не могла ничего сказать, тупо глядя перед собой в столешницу. Ну что, узнала все, что хотела? Или еще хочешь послушать что-нибудь? Нужно закончить это. Второй раз мне уже не хватит храбрости. - Что с ней, Вель? Ты видела ее? – Вель вздрогнула, ощутив взгляд матери, в котором была лишь грусть. Поглядев в ответ, она с трудом выдавила из себя: - Ей больше ничего не угрожает, мама. Не тревожься за нее. - Вот и хорошо, - удовлетворенно кивнула Малия. Вряд ли стоило рассказывать пережившей столько горя женщине о том, что Лайна скормила дермакам почти что целый город людей, чтобы добраться до Вель. Ну или если не сама это сделала, то точно не сопротивлялась тем, кто это делал. Кто теперь мог узнать о том? Да и имело ли это хоть какое-то значение? - Я навещу отца, а потом мы с тобой покинем это место, - твердо проговорила Вель, принимая решение и поднимая глаза на часто заморгавшую от удивления мать. – Рано или поздно они за тобой придут, и я не хочу, чтобы ты пострадала. Мы отвезем тебя туда, где тебя никто не тронет, где ты будешь в безопасности. - Но я не хочу никуда уезжать, это мой дом!.. – в смятении поглядела на нее мать, а затем растеряно огляделась вокруг себя. – Здесь прошла вся моя жизнь. Куда же мне идти? - Мама, прости, я просто не могу оставить тебя здесь. Тебе придется пойти с нами, - ожесточая сердце, Вель поднялась с лавки на ноги, глядя на мать сверху вниз. Внутри была боль, так много боли, что для сомнений, страхов и неустроенности просто не осталось больше места. Это нужно решить раз и навсегда и больше к этому не возвращаться. – Собери только самое необходимое. Там снаружи Идиль, моя Спутница, она отведет нас обратно, как только я вернусь от отца. - Она… ведьма? – едва слышным шепотом спросила мать, глядя на Вель с испугом. - Да, мама, - кивнула Вель и поспешила успокоить ее, когда та схватилась за сердце. – Но бояться ее не нужно. Она присягнула нам на верность и теперь наша Спутница. Она не сделает тебе ничего дурного. Мать кивнула, вновь прикрывая лицо рукой, будто прячась, и показалась Вель в этот миг крохотной, разбитой горем и совершенно обессилившей. Закалив свое сердце, Вель отвернулась от нее и вышла из дома, чувствуя, как что-то горячее в ее груди выжигает прочь все остальные чувства. Ей нужно было поговорить с отцом в последний раз. Еще один разговор, и все это закончится. Скучающим взглядом разглядывающая куст шиповника Идиль повернулась к ней навстречу, и брови ее тревожно сошлись к переносице. - Куда теперь? - Ты оставайся здесь и охраняй маму, а я схожу к отцу, тут недалеко, - сухо отозвалась Вель. - Может, лучше я схожу с тобой? – Идиль всмотрелась в ее лицо, и взгляд ее наполнился тревогой. - Останься здесь, - твердо покачала головой Вель и со вздохом добавила: - И не обижайся, если она будет коситься на тебя. Мне пришлось сказать, что ты ведьма. - О, не переживай об этом! – фыркнула Идиль, отмахиваясь. – К этому я как раз привыкла. – Посерьезнев, она добавила: - А ты… не бери в душу. Ты сама знаешь, кто ты и что ты такое. Что по этому поводу думают остальные, совершенно не имеет никакого значения. Даже если эти остальные – твоя семья. Что-то такое открытое и честное было в ее голосе, что Вель на миг задержалась возле нее и благодарно кивнула, взглянув в глаза. Идиль говорила, как человек, который знал, о чем говорил, и от нее слов поддержки Вель уж точно не ожидала. Потому наверное стало легче, пусть и самую чуточку. - Я скоро вернусь, - сухо проговорила она и направилась прочь с родного двора, больше не оборачиваясь. Смысла таиться больше особого не было, мать ведь они забирали с собой, а раз она прогнала отца, она – добрая, терпеливая женщина, способная простить ему вообще все, - значит, от отца Вель и впрямь мало чего осталось, и смысла тревожиться за него уже не было. Его с самого начала не было, этого самого смысла, но ноги все равно принесли ее сюда, и точно так же сейчас она все равно шла задками, пригибаясь, чтобы макушку не было видно над заборами. Она не была уверена, что коли кто-то начнет истязать ее отца, какую бы боль он ей не причинил, она сумеет остаться равнодушной. Нельзя было давать Врагу никакой возможности манипулировать ей. Нельзя было оставлять следы и позволять себе слабость, нельзя было отвлекаться. Так почему ты тогда так боишься идти туда? Если прекрасно понимаешь, что от слабости необходимо избавиться? Вель только угрюмо сжала зубы. Она бы очень многое отдала и за то, чтобы избавиться от этого бесконечного шепота в собственной голове, но вот это уже, скорее всего, было невозможно. Заросший быльем двор старика Тавина располагался в стороне от деревни, и Вель удалось проскользнуть туда незамеченной среди знакомых с детства оврагов да кустов. По полям в стороне бродили мальчишки, выпасая стада коров и овец, на опушке леска, в котором она раньше прятала свои книги, теперь играли дети – издали Вель сумела разглядеть мелькающие среди березовых стволов длинные белые рубашки, в какие одевали равно мальчиков и девочек. Наверное, она должна была испытывать радость или огорчение оттого, что вернулась сюда, в родные края, хоть что-то испытывать из-за этого. Только боль порвала ее грудь пополам, и из этой дыры сейчас не поднималось вверх ничего, кроме грозного предчувствия. Буря нависла над всем миром, не только над этим краем, уже успевшим пострадать от ее первых порывов. Буря была совсем рядом, Вель каждым волоском на теле чувствовала ее и не могла ощутить больше ничего другого. Из-за разросшихся одичавших старых яблонь показалась прохудившаяся, просевшая крыша, солома на которой местами совсем сгнила. От забора и не осталось ничего совсем, а весь двор зарос бурьяном да крапивой. Одно из окон дома было выбито и забито изнутри досками, другое – такое грязное, что сквозь него Вель ничего не могла разглядеть. Дверь перекособочило в дверной коробке, и она стояла приоткрытой, заклиненная ступенями крыльца на одном месте. Оглядев разваливающийся дом, Вель приготовилась и позвала: - Отец! Это я! Вель! Вначале лишь тишина была ей ответом. Ветер раскачивал бурьян, гонял пыль и первые опавшие сухие листья по покосившемуся крыльцу, в отдалении каркали вороны над лесом, да откуда-то совсем уж издалека долетал приглушенный стук. Потом внутри дома что-то глухо прогрохотало, заскрежетало, и звук шаркающих шагов застыл возле самой двери. Какой-то силуэт мелькнул в окне, и Вель сглотнула прежде, чем позвать во второй раз: - Отец, это я! Поговори со мной! Трус! Вель напряженно моргала, глядя на то, как с громким скрежетом рывками начала приоткрываться дверь, когда с той стороны ее толкали плечом, отъезжая каждый раз не больше, чем на полладони. Только целиком она так и не открылась, и Вель вздрогнула, когда заросшая бородой поседевшая голова высунулась через щель между дверью и косяком, прячась за ней и щуря глаза от солнечного света. Если бы она не знала, что это ее отец, то вряд ли вообще узнала бы его. Грязное лицо искажала перекошенная гримаса, черные бусины глаз глубоко запали в глазницы и смотрели странно, слишком пристально, слишком остро. Смотрели на нее с ненавистью. - Зачем пришла? – проскрежетал ее отец из-за двери. - Повидать тебя, - после паузы ответила Вель, понимая, насколько глупо все это звучало, насколько бессмысленно все это было с самого начала. Он ведь и впрямь сошел с ума окончательно и бесповоротно, наверное, в тот день, когда отдал ее Карателям. Может, он жалел о том, а может, нет, имело ли это значение? На Вель сейчас смотрел кто-то иной, совсем не ее отец, кто-то, кто занял его место, пожрав все, что еще было в нем человеческого, все, что Вель когда-то любила. - Повидать меня? – старик рассыпался хриплым надтреснутым смехом, глядя на нее с презрением. – А где ты была полгода? Где ты была, пока меня гнали отовсюду и проклинали? - Там, куда ты меня послал, - тихо ответила она. Отец попритих, глядя на нее искоса и зло, помолчал несколько мгновений, а потом вновь повторил: - Зачем пришла? Мне нечего тебе дать, ты все отняла у меня. Ты и твоя проклятая девка-ведьма! Вы отобрали у меня мою жизнь! И как ты смеешь после этого являться сюда и беспокоить меня своим присутствием? Несколько мгновений Вель просто смотрела на него, даже не слыша его слов. Он и еще что-то говорил, почти выплевывал слова, кривя лицо от ненависти и скалясь на нее, будто зверь. Что ж, мать была права, он действительно сошел с ума, и сделать тут было уже нечего. Даже если бы Вель и хотела что-то сделать. А ты хотела бы? - Прощай, отец, - тихо проговорила она, повернулась к нему спиной и пошла прочь. В спину ей донеслось лишь какое-то проклятие и громкий скрип двери, задвигающейся на место. Ветер трепал ее волосы, и внутри было пусто, только буря полыхала где-то далеко-далеко, за самым краем мира, так, что Вель и не слышала вовсе ее поступи. Только зарницами разрывали черное небо внутри нее вспышки боли. Что узнала ты здесь о том, что случилось с ними? Что узнала о причинах? О том, почему все сложилось именно так, а не иначе? О том, что ты могла изменить, чтобы этого не было? У Вель не было ответов на эти вопросы точно так же, как не было их и в самом начале, когда она только собралась идти сюда. Да и имел ли значение ответ на них? Имело ли значение то, что двигало Лайной, коли она уже была мертва? Имело ли значение, почему сошел с ума отец – от раскаянья или от жестокости, коли вылечить его было нельзя? Не ищи оправдания, не ищи утешения, не проси пощады и не жалей себя. Ты это хотела сегодня понять, Аватара Создателя Вольторэ? Что ж, ты это поняла. Довольствуйся хотя бы этим. Идиль ждала ее в доме вместе с матерью, сидя с бестолковым видом за столом и потягивая чай из большой глиняной чашки. Рядом стояла плошка с вареньем, съеденным наполовину, и большая тарелка, полная румяных пирожков. Вель усмехнулась, глядя на то, как мать хлопочет, бегая из комнаты в комнату и собирая свои немногочисленные вещи в небольшой, но увесистый узелок. Самым потрясающим ее качеством было именно это – стойкость перед обрушивающимися на плечи трудностями. Как бы ни плакала и ни ломала руки, мать никогда не сдавалась. Она вытирала глаза, вставала и вновь принималась ворочать ухватом в печи, рыхлить огород, штопать по вечерам белье да подчевать незнакомых голодных и одиноких девчонок пирожками, согревая своим теплом. Наверное, все матери мира на самом деле были именно такими. Сегодня Вель хотелось верить в то, что это именно так. - Твоя мать – очень энергичная женщина, - понизив голос, проговорила Идиль, боязливо косясь через плечо. – Она нисколько меня не боится и уже пообещала мне какие-то свои платья, которые берегла с молодости и которые ты носить отказалась. Говорит, чтобы не пропадали тут, надо прихватить. - Это на нее похоже, - хмыкнула Вель, присаживаясь на лавку и подхватывая еще теплой пирожок. Он был, конечно же, с капустой и ровно такой, каким она помнила матушкины пирожки. Чавкая, она уточнила: - Она уже предлагала тебе мое будущее свадебное платье? - Да, и я отказалась, сославшись на то, что болезная. – Идиль покачала головой, мрачно глядя на кучку пирожков перед собой. – Есть тоже пришлось, а я постилась двое суток, Вольторэ, чтобы очистить разум и тело. Теперь придется снова не жрать. - Зато пирожки вкусные, - усмехнулась Вель, потянувшись за вторым. Идиль тоже тихонько рассмеялась, а затем взглянула на нее долгим взглядом. - Отца не ждем? - Нет, - покачала головой Вель. Несколько мгновений ведьма молчала, разглядывая ее, а затем подалась вперед и тихо проговорила: - Мой отец, узнав, что я ведьма, продал меня в уличный зверинец. – Вель вздрогнула, а Идиль уставилась в пространство перед собой, и взгляд ее остекленел. – Мне было семь, и я впервые смогла согнуть ложку взглядом, совершенно случайно, даже не желая того, не догадываясь, что могу так. Взяла и завязала ее узлом, и это меня так развеселило, что я засмеялась слишком громко. Он услышал, пришел и велел показать, как я это сделала. – Она замолчала, подвигав челюстью, а затем с трудом продолжила. – Городок у нас был маленький, на юге Тарна, близко к краям стахов, и работорговля там процветала. И через него как раз проезжал бродячий зверинец с рабами, которые могли всякие необычные вещи: кто огонь глотал, кто на руках ходил по растянутой между столбами веревке, такое. Ну и животные были тоже, сидели в клетках всякие хищные большие кошки с юга, медведи. Нашлась у них клетка и для меня тоже. - Бхарство! - вырвалось у Вель, и Идиль в ответ невесело усмехнулась, бросив на нее ожесточенный взгляд. - Меня оттуда через несколько лет вытащил Дигнадар-Джу Кречет, за что я всегда буду ему должна. Больше некому было – мою мать отец убил по пьянке через пару месяцев, как я пропала, а она начала меня искать. Но я это все не для того говорю, чтобы ты мне сочувствовала и слезы вместе со мной горькие лила. – Взгляд ее стал твердым и очень прямым. – А к тому, что есть люди, которым не все равно, Вольторэ. Да, их мало, да, они редко встречаются, но они есть. Может, отца у тебя больше и нет, но у тебя осталась мать, и она вступилась за тебя, помни об этом. Никогда об этом не забывай. - Не забуду, - кивнула Вель, ощущая вдруг странное и совершенно нежданное посреди этого моря мрака тепло в своей груди. Слабое и дрожащее, но согревающее. – А еще у меня есть ты, и это я тоже буду помнить, - пообещала она, глядя ведьме в глаза. - Еще бы ты забыла! – фыркнула Идиль, и лукавство промелькнуло в ее взгляде. – Запоганила мне весь пост! Теперь еще Вседержитель знает сколько жрать одни сухари да воду глотать! Не говоря уже о том, сколько брюзжания Марла мне предстоит выслушать в грядущие часы, а это куда мерзее поста, уж поверь мне. - И не сомневаюсь, - хмыкнула Вель в ответ. Что ж, кое-что она все-таки нашла здесь сегодня, и это стоило того, чтобы сюда приходить. Определенно стоило.