Танец Хаоса. Поступь бури

К утру похолодало, и дождь переменился, став таким, какой звери никогда не жаловали. Он шел густыми липкими каплями, мерз на шерсть, покрывая ее ледяным панцирем и заставляя холод пробираться к телу. Он лип на все: на деревья и кусты, на камни и даже на снег, коли тот лег до него. И стоило пройтись по такой вот липкой наледи – все, пиши пропало. Никакой охоты, никакой погони, потому что шкура отяжелеет, как черепаший панцирь, придавит к земле, и придется пластаться от тяжести, припадать на брюхо, а значит – не побежишь быстро. А между пальцами на подушечках лап намерзнет мешающей, распирающей их кашей, и сколько ни выгрызай, все бесполезно, потому что мерзнет снова и снова. В Данарских горах такое было не так уж и часто, и Ильяни считала, что то к лучшему. В такие дни вожаки уводили стаю в логово и пережидали там, покуда не ударят морозы, не скуют все это скользким щитом, но так всяко лучше, чем на каждом шагу лапы кусать, или пока не придут теплые ветра, да не обратят всю эту наледь слезами. Никто не любил такую погоду: птицы, которым неудобно было сидеть на облепленных льдом ветвях, звери, что влипали в эту кашу внизу, даже дневной и ночной глаза, которые прятались среди густой подушки облаков и не показывались вниз, будто и глядеть не хотели на это липкое безобразие. Одним только анай нравилось, и Ильяни все никак не могла понять, почему. Хоть и чуяла, как что-то шевелится под ребрами, теплое, ласковое, мягкое и очень-очень слабое, будто новорожденный щенок. И глазам становилось как-то прохладно, когда они смотрели вокруг. Потому что все обратилось льдом, все обросло стеклом, и мир стал удивительным и таинственным, каким бывает только зимой. Толстая прозрачная корка покрыла тонкие веточки деревьев, клоня их вниз, сгибая до самой земли, и теперь они выглядели болотными камышами, подломленными ветром, а и не деревьями вовсе. Каждый росток покрыло стекло, каждую сухую былку, каждую прошлогоднюю травинку, а мох и вовсе стал диковинно колючим, когда каждая его веточка обратилась в лед. Отчего-то они выглядели очень аппетитными, хотя раньше, в сальважьем теле, Ильяни такого не замечала. Она даже попробовала облизать одну веточку, просто для того, чтобы проверить, но язык лишь обожгло знакомым липким холодом, и она фыркнула, выпуская из зубов глупую ветку. Маленькие щенята анай тоже делали так – обламывали ветки да траву, облизывали и кричали, что сладко. Только они врали, сладко не было, и Ильяни не понимала, зачем вообще это нужно было говорить. Криптомерии высоко над их головами поседели, будто могучие старцы, видевшие долгие лютые зимы. Серебристыми стали крыши домов да сараев, оставленные на улице пустые телеги, бревна, заготовленные для обработки, что лежали неподалеку от мастерских. И земля, ставшая отчего-то ужасно скользкой, хоть когда у Ильяни были мохнатые лапы, была липкой в такую погоду. Становище наполнил непрошенный хохот, оханье и крики, когда все от мала до велика дружно начали скользить по льду от дома к дому, падать, катиться кубарем. Малышня и вовсе перестала вставать на ноги, передвигаясь по становищу ползком на коленях или клубком, будто и впрямь щенки, кидаясь под ноги старшим, хохоча и взвизгивая. Вот уж кто всегда был беззаботен и счастлив одинаково, будь то у людей или зверей. И отчего только, вырастая, люди забывали эту простую истину? Отчего начинали жить в мрачном плену темных мыслей и пасмурных видений, не замечая, как это старит их, отнимая по крупице все тепло, подаренное Песней, из которой они вышли когда-то? Таким становище стало в последние дни – мрачным, замкнутым, молчаливым. Полным заунывного воя взбесившихся самок, которые прогнали прочь главную самку, загнав ее в каменную яму и укрыв от всех. Вместе с ней ушел и свет, что освещал их дом во тьме, Песня, что наполняла их сердца тихой радостью, заставляя подпевать в ответ, танцевать, любить, славить солнце. Все ушло вместе с главной самкой, и на становище пала холодная осень, последняя осень – Ильяни чуяла это и в человечьей шкуре тоже. Потому что куда же было им теперь деваться без вожака, когда к порогу подступала полная вьюг и ледяных ветров зима? Так всегда бывало, когда стая лишалась вожака, а смены ему не было. Те, что стояли на шаг позади него, начинали сцепляться друг с другом в ожесточенной схватке за власть, устанавливали меж собой хрупкое равновесие, но им не хватало того самого, что сумело бы упасти остальных – мудрости, силы, храбрости, опыта, Песни в сердце. За ними не шли остальные – не верили им, не желали подчиняться, и этим новоиспеченным вожакам приходилось заставлять их силой и болью, подчинять клыками, когтями и рыком. Надолго ли того хватало? До первой схватки с лосем или зубром, что всегда был сильнее стаи, но мог быть побежден, коли вожак знал Песню. А коли не знал, стая пускалась врассыпную, и никакая злость и ярость больше не могла удержать ее вместе. Потому что у нее не было на то сил. Так умирали стаи, и это всегда происходило так, Ильяни даже на своем не слишком длинном веку видела это много раз. Отчего же не видели эти двуногие с огнем за плечами, будто глаза их ослепли, и они смотрели, смотрели вокруг себя и ничего не понимали? Коли это повторялось вновь и вновь на памяти поколений, почему же нельзя было сделать вывод из прошлого и понять, что происходит сейчас? Откуда-то сверху сипло каркнул ворон, и Ильяни вскинула голову, жмурясь его черной тени на фоне обмерзших ветвей. Птица попыталась устроиться на месте, да только оскальзывалась да хлопала крыльями, сбивая с ветви наледь и шелушки коры. А потом с недовольным хрипом сорвалась с места и улетела прочь, шумно хлопая иссиня-черными крыльями. Никому не нравился ледяной панцирь, одни только анай любили его. Например, Нави. Она шла впереди Ильяни и не оскальзываясь совсем, похрустывая кристалликами льда, сковавшего мхи, под тонкой подошвой сапожек. Стройная и тоненькая, как молодая березка, одетая в просторное серое шерстяное одеяние и укутанная в шаль, легонько пробиралась она вперед между обледенелых ветвей, между черных, влажных от сырости стволов. Она шла и смеялась, тихонько, сама с собой, протягивая хрупкие белые ладони к шершавым стволам, касаясь кончиками тонких пальцев позвякивающих от прикосновения остекленевших ветвей, запрокидывая лицо небу и морщась, и хихикая от щекотки, когда крохотные чешуйки или кусочки льда стучали ее по носу. Она была как первый весенний ветер, эта Нави, и вот она-то совершенно точно слышала Песню в отличие от всех остальных. Только остальные не слушали ее, и вот это было дурно. Ну, не все конечно. Другие самки, что слышали Песню, Пели вместе с Нави, Ильяни чуяла это в них. Потому и попросилась к ним, как только безумные пришли забирать главную самку. Знала – она следующая будет, потому что знает слишком много, потому что все это время главная самка держала ее при себе, под защитой. К своим было нельзя теперь, да и некуда – они ушли в ту же ночь, в которую главную самку заперли в волчьей яме. Те немногие, что остались, самки с детенышами, старики, которые не смогли последовать за Сейтаром на восток, туда, где гремел Танец Хаоса – так они это называли. Сальваги звали то время иначе – Страшной-ночью-что-не-кончается, именно так Ильяни смогла бы перевести это на человечий язык как можно точнее. Ильяни чуяла след сородичей, уводящий прочь из гор, туда, на запад, в глушь среди пиков, где и укрывались они эти долгие века до встречи с Волчьей Сестрой – той первой из двуногих с огнем за плечами, что заключила договор с Сейтаром, обменявшись кровью. Что толку было идти по тому следу теперь? Жить на двух ногах среди сородичей было невмоготу, как и оставаться с Песней в груди среди тех, кто эту Песню не слышал. Потому и прибилась она к тем, кого здесь звали жрицами, и теперь повсюду ходила след в след за Нави, чтобы безумные не добрались до нее. Жриц они уважали и слово их слушали или делали вид, что так, пусть и пахло от них протестом. Но жрицы не вмешивались в дела остальной стаи, отдавая себя лишь Песне, и оттого не могли ничего сделать для других. То и было плохо, то и нужно было бы изменить, чтобы всем было проще. Недаром же главная самка делала то же самое – Пела без конца вместе с миром, так почему же вторили ей лишь те, кто не охотился, а те, кто охотился, не могли того? - Нави, - позвала Ильяни, чувствуя острое желание спросить это и глядя в ее худенькую спину, укрытую шерстяным платком. Еще одна дикость – укрывать свою лысую шкуру чужой шерстью, чтобы было тепло. Иногда Ильяни не понимала, и как только двуногие, такие слабые и неприспособленные к жизни, вообще умудрились выжить и подчинить себе горы? - Что? – беззаботно отозвалась та, крутя головой по сторонам, будто ей было важно оглядеть каждую веточку, каждую самую крохотную льдинку вокруг. Взгляд у нее был восторженный, да и пахло от нее также – неприкрытой радостью. Ильяни и сама бросила взгляд вокруг, просто, чтобы убедиться. Лес казался стеклянным или сосульчатым, чудным, как засахаренный леденец на палочке, которые так любили детеныши анай. Внутри опять шевельнулось это сладкое и слабое, и Ильяни мотнула головой, бестолково пытаясь прогнать неожиданное чувство. Это было приятно – смотреть на такой лес, но отчего? Коли на самом деле он был совершенно неудобным? Наверное, опять во всем виновато было бестолковое двуногое тело и его непонятные законы. - А почему… жрицы, - Ильяни с трудом справилась с диковинным словом, - не могут стать главными самками? - Царицей? – переспросила та и засмеялась вдруг, будто это было смешно. – О, тут так много причин, что и не перечесть! Например, они не могут сражаться, а царица должна вести войну. - Почему не могут? У них же есть Песня, они Поют ее лучше всех, - склонила голову набок Ильяни, прислушиваясь к ее словам и пытаясь задать вопрос как можно понятнее. Человеческий язык был таким скудным для объяснения простых вещей! Неудивительно, что двуногие вечно не понимали друг друга! - Жрицам нельзя проливать кровь, никогда нельзя, - серьезно пояснила Нави. – Жизнь – священна, ее дают Богини, и люди не могут ее отнимать. - Но другие же люди отнимают. Охотницы, например, - напомнила Ильяни, изо всех сил пытаясь понять парадоксальный образ мысли двуногих. - Ну да. Они отнимают ее для того, чтобы жрицам этого делать не пришлось, понимаешь? – поглядела на нее Нави с улыбкой, и в глазах ее цвела теплая розовощекая весна. - Нет, - честно мотнула головой Ильяни. Нави с улыбкой посмотрела на нее, рассмеялась тихонько и придержала шаг, подхватывая Ильяни под руку. Это тоже было странно – сальваги никогда не ходили так, а анай ходили, и у них это считалось знаком приязни. То же самое, что облизнуть ухо, например. - Вот смотри, у волков есть стая, так? И у стаи обязательно есть вожак и его самка, они становятся главной парой, которая имеет право приносить щенков. Это их дело – приносить сильных щенков, а дело всех остальных волков в стае – заботиться об этих щенках. Им не придет в голову приносить своих, а если попробуют – их изгонят, правильно? – Нави с ожиданием взглянула на нее. - Да, у волков так, - согласно кивнула Ильяни. – Но у нас иначе. У нас детенышей несут все, не только главная пара. - Видишь, у вас немного иначе, но закон один. У нас тоже иначе, - Нави оживилась, голос ее звучал довольно. – Вот у нас есть царица, вожак, и она заведует всем, что связано с войной. Есть Держащая Щит – ее самка, и в ее власти – все, что связано с миром и воспитанием детей. Они решают, что будет делать вся стая. - Это я понимаю, - кивнула Ильяни. - А еще у нас есть жрицы, и их дело – молить Богинь, танцевать Им, дарить Им себя в качестве жертвы. Они – проводницы между всеми остальными анай и Небесными Сестрами. - А зачем нужны проводницы? – недоуменно вскинула голову Ильяни. – Почему все не могут сами слушать, как слушают у нас? - Потому что не могут, - просто пожала плечами Нави, улыбаясь ей тепло и совершенно беззаботно. – У зверей ведь тоже так. Птицы могут летать, а волки нет. Рыбы могут плавать, но не могут ходить по земле. Вот потому есть анай, которые могут говорить со своими Богинями громче и сильнее других, а есть те, кто не может. - Это понятно, но непонятно, почему нельзя охотиться, - тряхнула головой Ильяни, выпрямляясь. – Это ведь тоже часть Песни – охота. Если твой щенок будет умирать от голода, разве ты не принесешь ему мяса, чтобы он поел? Какой смысл в том, чтобы позволить ему умереть? Это неугодно Песне уж точно. - Одна Песня знает, что угодно ей, - улыбнулась ей Нави, и Ильяни обескуражено заморгала, глядя на нее. Она не ждала, что разговор завершится именно так. – Похоже, я и впрямь не смогу объяснить тебе всех этих вещей. Пока во всяком случае. Просто знай: жрица не может возглавить клан, таков закон. - А почему тогда она может возглавить всю стаю? Ведь ваша главная самка уж точно жрица, каких поискать! – заметила Ильяни. - Она не жрица, - покачала головой Нави. – Она была разведчицей, пока не заняла трон, охотницей по-вашему. - Тогда я вообще ничего не понимаю, Нави! – беспомощно замотала головой Ильяни, останавливаясь на ровном месте и чувствуя почти что физическую растерянность во всем своем существе. Как когда пчела ужалила в нос и больно-больно, а поделать ничего нельзя, даже если его в реку сунуть. Нави громко засмеялась, и пахло от нее земляникой на солнце – совершенно точно так, как пах смех. Но почему ей было весело, Ильяни не понимала. Наверное, она просто вела себя как-то глупо, но отчего и почему – знать не знала. Двуногие были такими сложными! Хоть целый день голову ломай да нюхай ветер, а все равно ничего не сообразишь. - Наверное, сегодня просто Аленна забавляется с тобой, ставя перед тобой загадки, о которых ты и вовсе не задумывалась. – Нави привалилась к ее плечу щекой и потерлась об него, так как делали сородичи, когда их объединяло тепло. Вот это Ильяни знала и понимала хорошо, это ей не нужно было объяснять. – И это славно! Славно, что в мире так много всего, чему мы можем удивляться, правда? Иначе он был бы таким скучным! Некоторое время все внутри Ильяни боролось между тем, чтобы промолчать, и тем, чтобы продолжить этот глупый разговор, в котором они обе отчего-то никак не могли договориться. Но она все-таки не удержалась и негромко проговорила: - А я вот думаю, ты стала бы очень хорошей главной самкой, Нави. Вот совершенно точно куда лучше других. И очень жаль, что этот закон запрещает тебе ею стать. Он глупый, так и знай. - Ох, спасибо тебе! – рассмеялась Нави, глядя на нее с лукавыми искрами в голубых глазах. – Да только зачем это мне? Я рождена для Небесной Пряхи и Ее мудрости, для Ее пути. Мне и не нужно ничего, кроме Ее глаз и Ее присутствия во мне. Так что нет, не быть мне царицей, это уж точно! Может, оно и на самом деле было так – Ильяни не знала того. Она знала Песню и слышала ее очень хорошо – в той же Нави, например, звенящую, будто весенние ручьи, ломающие прочный ледяной наст, сковавший землю. И коли Песня так пела в ней, так широко разливалась половодьем, что мешает охотиться, почему же тогда она просто не могла следовать за ее течением? Все знали – иди по течению, найдешь дичь, что пришла к водопою, логово под крутым берегом, размытым водой, тысячи следов, по которым можно отследить своих или чужих. Отчего же тогда двуногие так сопротивлялись этому? - Вот мы и пришли, - проговорила рядом Нави, и Ильяни вздрогнула от неожиданности, вскидывая голову. Так глубоко уходила она в мысли теперь, что совсем не видела ничего у себя под носом. Может оттого и двуногие не видят простых вещей? Потому что слишком глубоко смотрят в себя? Расступились окованные льдом стволы криптомерий, и похрустывающий мох вывел их на поседевший галечный берег. Мелкие камушки, что так неудобно перекатывались под ногами и хрустели в другие дни, теперь спаяла своим дыханием зимняя ночь. Будто покрытые жженым сахаром тянулись они до самой черты воды, щерясь в нее неровным зубастым краем наледи. А вода в ответ рычала и ворчала, ледяная, темная, совсем дикая и зимняя. Высоко она поднялась, шагов пять берега с обеих сторон забрала себе, упрятав под холодное брюхо речную гальку. Неслась мимо, покрытая белыми гребешками пены, рокотала где-то далеко справа, за поворотом, где рушился с неба вниз водопад. Дышала клубами белого пара в холодном воздухе, будто укрыться в него хотела, как в теплую шубку. А здесь, метрах в десяти впереди, оскальзываясь на галечном щите и смеясь, стояли другие танцующие двуногие с Песней в сердце, и пахло от них густым сладким дурманом. Этого Ильяни тоже не понимала – того, зачем они пили тягучую горькую черную смесь, туманящую им разум, наполняющую тело горячим огнем желания и неутомимой плавностью танца? Нави говорила – это чтобы быть ближе к Богиням, и что такое можно только старшим из них, тем, кто прошел посвящение. Вроде первой охоты у сальвагов – коли принес дичь, значит, стал взрослым и равноправным членом стаи. Нави такое посвящение еще не прошла, ей до него еще много лун оставалось, но Ильяни уже сейчас с уверенностью могла сказать – ей для того, чтобы танцевать под Песню Богинь, никакой дурман не понадобится. Она и без того была переполнена Песней до самого края, будто зрелая слива солнцем – лишь слегка сожмешь зубами, и в рот сразу хлынет сладкий тягучий сок. - Нави! – позвала ее какая-то женщина, молодая, бритоголовая и синеглазая, будто небо, приветственно махнув рукой. - Я пойду к сестрам, - улыбнулась ей Нави, легонько пожав будто бы на прощание пальцы, и Ильяни кивнула, привычно усаживаясь прямо на землю и подтягивая к груди колени. А Нави упорхнула туда, к этим странным то ли двуногим, то ли бабочкам, кружащимся круглый год в теплом дыхании ветра да купающимся в солнечных лучах. Так всегда было с тех пор, как Нави приехала в Рощу, а Ильяни стала двуногой – по утрам они ходили встречать солнце на реку Аленны. И это было правильно – все встречали солнце по утрам в мире, что оно освещало, и провожали вечером, когда оно пряталось за горизонтом. Птицы пели, звери выбирались из своих лежбищ или наоборот прятались там, коли чтили превыше ночь и луну. И эти анай тоже чтили извечный закон благодарности, отдавая ему дань ежеутренне, как то и полагалось. Склонив голову набок, Ильяни наблюдала за собравшимися у реки женщинами. Вообще-то Нави говорила, что другим видеть такое нельзя, потому что это был очень-очень сакральный ритуал, но Ильяни не гнали, не считали чужой, ведь она ею и не была. «Разве прогонит ветер волка, коли тот решить поглядеть, как он играет с листьями?» - ответила ей Ильяни на ее вопрос, и вот это было совершенно верно, как надо. Несмотря на ледяной панцирь под ногами и кусачее дыхание холода, танцующие двуногие разделись совсем, сложив одежду на обледенелых камнях. Их тела покрывали странные узоры – голубые, словно мазки весеннего неба, проглядывающие среди белых туч, и это было даже красиво. Черепа их были выбриты, а лбы украшали третьи глаза – Нави говорила, через них на мир смотрят Небесные Сестры. Обнаженными вошли они в ледяные волны среди белых клубов пара и запели на разные голоса, сплетая волнующую нить Песни без слов, что вошла прямо в грудь Ильяни, прямо под ее ребра, зашевелилась там, потянула какие-то невидимые струны и ответила болью и сладостью, и печалью, и счастьем, и задумчивой грустью и еще столькими чувствами, что казалось, не выдержат кости, и сердце лопнет, растекаясь по всему телу алым соком. И станет Ильяни частью этой Песни целиком, будто семечко, которое уносит поток к каким-то дальним берегам, где теплые руки земли примут его в себя и подарят ему новую жизнь. Не все жрицы умели Петь так, Нави говорила – должен быть Дар. У нее не было, потому что она родилась среди огненнокрылых анай, а вот те, у кого крылья были черными, будто ночь, могли это делать. Сейчас две такие были среди купающихся жриц, и их голоса звучали совсем иначе, чем у всех остальных женщин. Будто само небо разверзлось и запело своей синевой, стекая каплями вниз на усталый мир, будто ветра подхватили этот голос и понесли его над ущельями и пиками, над долинами и перевалами, беспокоя кудрявую грудь степей, расцеловывая каменные щеки гор, щекоча белопенные гривы речушек. И голоса остальных жриц, тех, что Пели обычным для двуногих способом, вливались в эту песнь ответом мира на милость, нисходящую к нему, рукой, протянутой снизу, чтобы сжать руку, данную сверху. Ильяни закрыла глаза, обратившись в слух и тихонько покачиваясь в такт музыке. И время перестало для нее иметь значение. Остались только ночи, дарящие себя тишине и буйству стихии, дни, переливающиеся разноцветными камешками на дне ручья. Остались далекие-далекие глазки звезд среди черного неба и переплетения ветвей да пушистые бока облаков, так похожих на новорожденных ягнят. Остался мир, распахнувший глаза в глаза Ильяни и глядящий, глядящий так настойчиво, будто хотел, чтобы она раскрыла его загадку. И все внутри сжималось от предвкушения и восторга, от любопытства и чистой радости открытия, которая так беспокоила ее слабую человечью шкуру. Так звала!.. Она и не знала, сколько времени прошло, застыв среди этой музыки и отдав себя ей. А потом все это кончилось, когда тонкие пальцы Нави тронули ее за плечо. Знакомый запах наполнил ноздри, и Ильяни вскинула голову, сбрасывая с себя наваждение. Нави стояла над ней и улыбалась, свежая, как первый бутон розы на просыпающейся по весне ползучей плети, мирная, словно горечавка на скале. Ее сестры вокруг одевались, переговариваясь друг с другом и смеясь, и им никакого дела не было до холода и зимы, до ледяного панциря, что покусывал пальцы на лапах Ильяни даже сквозь теплые ботинки. - Вот и все! – мягко проговорила Нави, кутая плечи в шерстяную шаль. – Можем идти обратно. Ильяни только зажмурилась ей в ответ. И что тут было говорить? Двуногие любили вслух хвалить друг друга, потому что не чуяли эмоций носом, а еще потому, что Песня переполняла их рты восторгом, и им нужно было исторгать наружу этот звук, чтобы разделить его. Ей того не надо было, Нави и так прекрасно все это знала. Еще дома, в землях меж двух гор, Ильяни порой приходила послушать ее утреннюю Песню, пусть она была и не такой красивой, как совместное пение всех жриц. Но даже тогда это было правильно и верно, и Нави без слов своей звериной кровью чувствовала ее благодарность. Они не присоединились к остальным сестрам, пошли последними среди возвращающихся в становище. Впрочем, и сами жрицы не все двинулись в обратную сторону. Они вообще вели себя совершенно свободно, не занятые ничем и ничему не принадлежащие, будто солнечные зайчики, пляшущие по волнам. Кое-кто зашагал к становищу, другие разбрелись по роще криптомерий, как и Нави дотрагиваясь руками до обледенелых стволов и трав, лаская их, будто мурчащих котят, улыбаясь чему-то своему. Говорить не хотелось, и до становища они дошли почти в абсолютной тишине. Компанию им составила под самый конец всего лишь одна жрица, зеленоглазая и сморщенная, будто древесный гриб, согбенная временем, как старое корневище. Да и она тоже свернула куда-то в сторону, рассеяно махнув на прощание рукой, когда впереди среди деревьев мелькнул просвет, и пахнуло дымом. Ильяни широко зевнула, чувствуя, как внутри заворчал от голода желудок. Распорядок дня жриц был куда проще и приятнее, чем у остальных двуногих. После утренней молитвы следовал завтрак, а потом свободное время до обеда, которое Нави обычно посвящала чтению разных мудрых книжек вслух. Потом они обедали, и она уходила к другим своим сестрам – молиться вместе, заниматься какими-то своими делами вроде долгих разговоров, странных маханий руками и мычания непонятных звуков, которые наводили на Ильяни скуку. Нави говорила, что все это очень важно, что это мантры, которым старшие сестры учат ее, тайные знания, каких нет у других и особая гимнастика для тела, позволяющая ему долго оставаться гибким, сильным и способным пропускать через себя силу Богинь. Наверное, так оно и было, но Ильяни предпочитала в это время дремать в Доме Жриц – большой пещере со множеством входов, выходов, помещений и переходов, устланной коврами и подушками, завешенной густо и сладко пахнущими покрывалами и занавесями. А вечером они вновь шли молиться куда-нибудь или читать, а потом провожали солнце. И никто из этих безумных с вытаращенными глазами к ним не приставал, что тоже было очень славно. Одно было не слишком удобно – жрицы не ели мяса, и все это время Ильяни питалась кашами, травами и овощами, отчего желудок без конца ныл, требуя еды. Нави питалась нерегулярно, то и дело устраивая себе посты и голодания, во время которых пила одну воду или не пила вообще. Но в Доме Жриц всегда была пища, которую приносили с кухонь поварихи, и которую мог взять любой в том количестве, что ему требовалось. Так что нужно было лишь подойти к большому столу и пожевать какой-нибудь моркови, коли хотелось, а Нави не могла составить компанию. Ильяни как-то заикнулась о том, что неплохо бы ей пойти поохотиться, и жрицы с мягкими печальными улыбками пояснили, что тогда она не сможет оставаться под их кровом, потому что в нем не было места насилию. Так что оставалось только набивать брюхо кашей и дремать, грезя о долгом беге сквозь густо пахнущий лес и сладком мясе, что тает на зубах. Какие-то громкие звуки послышались со стороны, и Ильяни встрепенулась, вновь осознав, что слишком глубоко ушла в жужжание собственных мыслей и образов. Кто-то громко и зло говорил совсем рядом, за углом дома, мимо которого они шли. Аккурат неподалеку от старого логова главной самки, где Ильяни провела первые свои дни в человечьей шкуре. - Что это там? – пробормотала она себе под нос, чувствуя тревожный запах, какой бывает в самом начале бури, когда небо начинает реветь, будто растревоженный барсук, и по краю его сверкают злые острые вспышки небесного огня. - Не знаю, - пожала плечами Нави, но и она насторожилась, нахмурив свои темные брови и ускорив шаг. На пустом пространстве возле дома главной самки столпились анай, и сильно пахло тревогой. Две из них застыли по обеим сторонам крыльца, будто каменные изваяния, и пахло от них упрямством. Еще две стояли выше, на крыльце возле двери, сердитые и взъерошенные, будто цепные псы, к которым подбираются со всех сторон волки. Они-то и голосили, обращаясь к двум внизу, повернутым к ним спинами, пока быстро собирающаяся вокруг них толпа приглушенно переговаривались друг с другом. - Вы не имеете права здесь быть! – кричала одна из них, молодая темноволосая женщина с острыми глазами и луком в налуче за спиной. – Вам никто не позволял здесь находиться! Идите прочь! - Мы никуда не уйдем, - ровно ответила ей женщина у крыльца, вытянувшись во весь рост и глядя прямо перед собой. Она была старше первой, причем значительно, пусть у анай это и не так бросалось в глаза, светловолосой и светлоглазой, из-за плеч ее торчали рукояти двух клинков. Пару ей составляла совсем молодая черноволосая и кучерявая двуногая, вид у которой был воинственным, а на поясе висели тяжелые ножи в ножнах. Презрительно ухмыльнувшись, молодая добавила: - А ты можешь пойти и настучать на нас своей первой, коли хочешь. Мы подежурим – за тебя. - Ах ты бхара! – рявкнула остроглазая женщина, хватаясь за рукоять кинжала на поясе. – Ты не понимаешь, что ли, что с тобой сделает Длань после того, как узнает обо всем этом? - И что же она сделает, твоя Длань? – ухмыльнулась еще шире кучерявая. – Накричит на меня так же, как ты? Будет угрожать расправой? Запретит мне в моем становище стоять там, где мне хочется? – по толпе пробежал смешок, и черноволосая приободрилась, возвысив голос. – Или составит мне список мест, в каких я стоять имею право, а в каких нет? - Ты богохульствуешь! – рявкнула вторая сестра с крыльца, пока первая буквально задыхалась от ярости. У этой второй были мелкие черты лица и длинный острый нос, а глаза походили на змеиные из-за блеклого болотного цвета. За ее спиной тоже был лук, и она все время инстинктивно поводила плечами, будто хотела выхватить его из налуча. – Никто не смеет так отзываться о Длани! - С каких это пор разговор о ней стал богохульством, Гаила? – вступила в разговор старшая светловолосая, в голосе которой не слышалось ни тени волнения. Она держалась с таким видом, будто все это становище принадлежало ей, и никто не смел претендовать на ее право первенства здесь. – Или я запамятовала тот день, когда Эней дель анай сделалась Великой Царицей, а то и самой Небесной Сестрой? - У нее нет больше имени, так сказала Старшая! – почти что взвизгнула разъяренная Гаила, сжимая кулаки. – А она несет волю Великой Мани, как и Длань! - Вот как, - без особого интереса поджала губы светловолосая, и по толпе вновь пробежал смешок. - Смотрю, ты не понимаешь по-хорошему, - зло сощурилась другая женщина на крыльце и уже дернулась было вперед, но тут громкий голос Морико прозвучал над головами, и сама она протолкалась сквозь толпу анай вперед: - Что здесь происходит? Почему такой гвалт? - Воля Роксаны, что она здесь, - тихонько пробормотала стоящая рядом с Ильяни Нави, и тревожная морщина на ее лбу разгладилась. Ильяни бросила на нее неуверенный взгляд, потом вновь воззрилась на людей у крыльца. Запах напряжения в воздухе был ощутимым на вкус – хоть язык высовывай и чувствуй, как его щиплет. И она все еще не понимала, отчего все они друг на друга орут. Нос подсказывал ей, что те двое на крыльце очень злы, но почему – в толк она взять не могла. В одном Нави была права, Морико могла решить всю эту ситуацию. Она была сильной и твердой в Песне, ее уважали другие двуногие, Ильяни видела это. Во всяком случае, те из них, кто не слишком сочувствовал идеям безумной Нэруб и ее окружения. Сейчас от коренастой светловолосой Морико пахло уверенностью и спокойствием, как-то особенно пахло, очень густо. Точно так же, как от главной самки, хоть и значительно слабее. Наверное, недавно они виделись, потому что этот запах оставался на всех, кто выходил от главной самки, какое-то время, а потом начинал медленно выветриваться. Даже у Морико в последнее время он стал куда слабее, чем во время их первой встречи с Ильяни, а вот теперь она пахла главной самкой даже сильнее, чем тогда. Протолкавшись сквозь толпу, она кивнула двум женщинам внизу крыльца, а на тех, что стояли выше, поглядела с ожиданием. - Они пришли сюда и заявили, что будут стоять здесь, потому что это их место! – прошипела зеленоглазая Гаила, глядя на Морико с еще большей ненавистью, чем на других. – Якобы они имеют на него право! - Имеем! – гордо вскинула вверх голову черноволосая кучерявая. – Мы охранницы Великой Царицы и Держащей Щит! Мы стерегли этот дом, пока они жили здесь, и будем стеречь до тех пор, пока Мани не вернется сюда! - Ее зовут Старица! – рявкнула вторая женщина с крыльца. – И если ты, бхара, этого не запомнишь, мне придется хорошенько вбить в тебя эту память! - Не слишком ли ты яришься, Мартаб, для той, что должна кротко служить Великой Мани? – прищурившись и склонив голову набок, спросила ее Морико. – Сестры не сделали ничего дурного и запретного. Они считают, что выполняют свой долг, как и ты свой. Отчего же ты тогда хватаешься за оружие? - Они отрицают власть и волю Длани! – тряхнула головой Мартаб. – Как и ты, Морико дель Нуэргос! Почему ты все еще живешь в доме, на который не имеешь никакого права? Тебе и твоей жене давно пора уже освободить его! - Я прожила в этом доме дольше, чем ты на свете, и я никуда из него не уйду, - нагнула голову Морико, пристально разглядывая Мартаб. – Твоя обожаемая Длань росла в нем у меня на коленях. Ты считаешь, она поддержит твое желание выгнать меня отсюда? - Это мы еще посмотрим! – прошипела Мартаб, сжимая рукоять кинжала на поясе до белых костяшек. - Не тебе о том судить, - ровно проговорила Морико, а затем взглянула на двух сестер у ступеней. – Как и о том, где находиться Кабир и Аэру. Все мы – охранницы первых, а это – дом первых. И если мы желаем охранять его, это наш священный долг и право. Толпа за их спинами одобрительно загомонила, и на одно мгновение Ильяни показалось, что Мартаб с Гаилой заколебались, неуверенные, стоит ли продолжать этот разговор. Но этот момент миновал, и вновь запах злорадства и ярости наполнил воздух, перебивая свежий ветер весны, который принесла в своих седых волосах от главной самки Морико. - Ты говоришь о священном долге, Морико, - обратилась к ней Гаила, презрительно кривя губы и глядя сверху вниз. – Говоришь так, будто знаешь, что это значит. И это при том, что сама же попираешь священные законы и обычаи, будто они ничего не стоят. Светловолосая женщина у крыльца по имени Аэру только хмыкнула, покачав головой и взглянув на Морико. А та вскинула голову и спросила: - Какие же обычаи я, по-твоему, попираю, Гаила? - Бегаешь к Старице, шепчешься с ней! – отозвалась та. – При том, что теперь она запретна для анай и не просто так! Ты сама прекрасно знаешь, насколько сакральны первые первых, ты состояла при них всю свою жизнь. Ты знаешь их силу и силу их влияния на других, знаешь, что она может быть опасна для окружающих. Особенно теперь, когда Великая Царица ушла, оставив Старицу одну, когда равновесие и гармония между Мани и Ману Небесными на Земле разрушились. Одно лишь присутствие рядом с ней может принести неисчислимые беды нашему народу. И все равно ты ходишь к ней и выносишь наружу ее заразу, хоть это и запрещено было старшей и Дланью, прямо запрещено для всех из-за опасности! Так кто же тогда из нас намеренно презирает свой священный долг, Морико? Кто же тогда богохульствует и творит зло для всех нас? В толпе вновь зашептались, и Ильяни увидела, как играют желваки на щеках стоящей перед крыльцом Морико. Она не дрогнула и не разозлилась, смотрела также прямо, но запах чужой злости буквально окружил ее со всех сторон, сдавил, и нежность главной самки начала пропадать. - Это неправильно! – вдруг возвысила голос стоящая рядом с Ильяни Нави, и в толпе зашикали, оборачиваясь в их сторону. Поглядели и собравшиеся у крыльца: две на ступенях со злобой, три внизу с ожиданием. Нави под всеобщими взглядами сжалась, но все равно упрямо повторила: – Все, что здесь происходит, неправильно, неугодно Небесным Сестрам, и должно прекратиться. Что-то дурное и дикое промелькнуло по лицу змееглазой Гаилы, и она расплылась в улыбке: - Дитя, преподнесшее себя нашим Ману и Мани Небесным, хорошо, что ты здесь! Выйди вперед и рассуди же нас по справедливости и святому закону, ибо слово твое – чистота. Скажи же нам, кто из нас не прав? Мы послушаем тебя. Что-то плохое происходило сейчас, Ильяни чуяла это. Как когда молодой самец забредает по незнанию на территорию чужой стаи, и ее члены выходят ему навстречу с оскаленными зубами и прижатыми ушами. Нави двинулась вперед, и Ильяни попыталась перехватить ее за руку, остановить, но та лишь отмахнулась, проходя сквозь толпу. Анай расступились, пропуская ее, и сомкнулись за ее спиной, отрезав от нее Ильяни. И та лишь беспомощно топталась в самом конце, не зная, имеет ли право вмешаться. Это были дела двуногих, в которых она ничего не понимала, их законы, в которых она не разбиралась. Даже если все происходящее казалось ей столь неправильным и тревожным. Уже подходя к самому крыльцу, Нави заробела, кутаясь в шаль, и Морико подбодрила ее, тихонько проговорив: - Мы слушаем тебя, светлоликая. Яви волю. Толпа совсем замерла, ни единого звука больше не раздавалось над головами анай, а в воздухе повис запах густого ожидания. Вскинув голову, Нави заговорила, и ее тихий голос был слышен всем. - Долгие годы Держащая Щит народа анай наполняла благостью это место не для того, чтобы сейчас в нем царил раздор. Все вы знаете, что она говорит голосом Великой Мани Эрен, что Ее волю она несет в себе. И если эти люди хотят почтить память ее в этом месте, то разве же не могут они сделать того? Какой смысл в том, чтобы ссориться друг с другом из-за пустого дома, в котором сейчас никто не живет? Это всего лишь дом и стены, они не стоят того, чтобы между нами возникала рознь. - Хорошо сказано, - одобрительно кивнула в тишине Морико, склонив голову перед Нави. – Спасибо тебе за суждение, светлоликая. А вот Гаила и Мартаб переглянулись и совсем недобро, дружно уставившись теперь уже на Нави, будто она бросила им вызов, оспорив первенство. - Розни не должно быть меж нами, тут ты правильно сказала, светлоликая, - вновь заговорила Гаила. – Но разве же мы вызвали эту рознь? Мы исполняем свой долг по закону – охраняем дом первых до того момента, как в него войдут новые первые, бережем своих сестер от прикосновения к энергии, что наполняет его. Здесь ушла из мира Великая Ману Небесная на Земле, и он полон дурного, связанного с этим. И будет очищен и безопасен лишь тогда, когда новая Ману Небесная войдет в него и обновит своим прикосновением. Мы принимаем на себя эту скверну за всех остальных, чтобы она не вредила им, мы защищаем их от дурного по воле Длани, а значит, мы в безопасности и не подвергнемся дурному влиянию. – Она подняла руку и указала на стоящих внизу анай. – А эти сестры пришли сюда по своей воле и своему почину, на них нет благословения Длани. Они разнесут заразу по всему становищу, и начнется мор, болезни и горе. Неужели же в таком случае мы должны безучастно наблюдать, как они нарушают закон вещей и вредят своим соплеменницам? Мы, призванные сюда для того, чтобы защитить их! - В этом доме нет ничего дурного, это ведь всего лишь дом, - робко улыбнулась Нави, дернув плечом. – В нем жила Держащая Щит, наполняя его силой Великой Мани, очищая его. И я не понимаю, как он может вредить другим. - Возможно это оттого, светлоликая, что ты еще очень молода и чиста душой и телом, отдана Небесным Сестрам, но не знаешь еще их просветляющего касания, - в голосе и взгляде Гаилы сквозила жалость, но в ее запахе Ильяни чуяла торжество. – Ты бы ощутила скверну, как ощущаю ее я, коли побывала бы в Источнике Их Милости. И это еще одно доказательство, неоспоримое доказательство моих слов. Старица назвала его проклятым и грязным, значит, она лишилась ума. Ибо не может быть загрязнения там, где растворены Небесные Сестры и Их Великая Мани. Вновь шум пробежал по толпе, многие одобрительно кивали, и на Нави уже смотрели с осуждением. Кабир пробормотала что-то сквозь зубы, Аэру помрачнела. А Морико смотрела лишь на Гаилу, и глаза ее щурились, а желваки на щеках ходили из стороны в сторону. Ильяни поняла, что сейчас может случиться что-то очень-очень дурное и совершенно непоправимое. Как они могли так глупо вести себя сейчас? Как ложь могла так безнаказанно править здесь, где до этого цвела столь бесконечно простая правда и красота? И посреди всего этого тревожного и мрачного безумия Нави внезапно мягко улыбнулась и проговорила: - Великая Мани и Ее Небесные Дочери творят мир таким, какой он есть, первая, со всеми его страхами, красотой, болью и радостью. Все, что делают Они, здесь для того, чтобы мы стали лучше, чтобы мы стали самими собой. Иногда родители ругают своих детей и бывают строги с ними, не потому, что родители злые, но потому, что любовь являет себя также и через урок. Коли Источник загрязнен, это испытание для нас, как для народа, а не ложь Держащей Щит, потому что все мы знаем – она не может лгать. – Ильяни напряженно следила за толпой. Кое-кто согласно кивал, но многие молчали, слишком многие, на ее взгляд. А Нави тем временем продолжала, улыбаясь открыто и искренне, заглядывая в глаза окружающим в поиске ответной улыбки, будто щенок, весь мир готовый облизать своим крохотным язычком просто потому, что наполнен любовью. – Она правильно говорила в день окончания траура – мы уже однажды пережили огромную ложь, что веками заставляла нас лить кровь в братоубийственной войне. Мы сумели найти в себе силы и пройти это испытание, мы отстроили все потерянное и сотворили мир лучший, чем до того. Так неужели же мы не пройдем новое испытание, которое посылают нам Небесные Сестры, обретя в нем силу, веру, стремление? Обретя самих себя? Первый одобрительный возглас пролетел над толпой, за ним второй, третий. Ильяни закусила губу, внимательно принюхиваясь и пытаясь понять настроение двуногих. Кажется, они слушали Нави больше, чем Гаилу, но пока еще ее преимущество было очень хрупким. Нави обернулась к Морико и тепло улыбнулась ей, а затем вновь поглядела на Гаилу. - Не Источник дает нам возможность слышать волю Небесных Сестер, а Их пламя, что горит в наших сердцах. Правда, что ведет нас. И она превыше законов и запретов людей. Криков поддержки стало больше, кто-то из сестер захлопал в ладоши, две двинулись к Нави, склоняя головы в просьбе благословения. Гаила оглядела их всех злыми глазами, посмотрела на покрасневшую от гнева, тяжело дышащую Мартаб и приглушенно спросила: - То есть ты, светлоликая, предлагаешь нам нарушить прямой приказ Длани и нести ответственность за все, что произойдет после того? Предлагаешь ослушаться своего долга? - Я сама схожу к Длани и поговорю с ней, - легко отозвалась Нави, накладывая ладошку на голову первой из подошедших к ней сестер и улыбаясь Гаиле так искренно, будто та говорила ей что-то доброе. – В конце концов, она родная мне. Я уверена, она послушает мои слова и вынесет правильное решение. - Поглядим, - тихо отозвалась Гаила, сузив глаза, и в голосе ее звучало удовлетворение. Что-то в груди Ильяни дрогнуло в предвкушении, что она увидит Эней, и смущение сковало грудь, мешая дышать. И отчего только она чувствовала так? Поразительно, сейчас было совершенно не место и не время для таких эмоций, но они все равно бушевали внутри, словно весенний ветер, мешая думать. С трудом справившись с собой, она начала проталкиваться через толпу навстречу Нави.