Танец Хаоса. Поступь бури

Она расчесывала волосы. Медленно, неторопливо, полностью увлеченная процессом, а Милана глаз от нее оторвать не могла, и все нутро огнем горело, не позволяя даже моргать. Плавно скользил длиннозубый резной гребень по текучему шелку цвета зрелой пшеницы, вспарывал его, как плуг густую, тяжелую, неповоротливую после долгого зимнего сна землю. Рука перехватывала прядь, и та мягко стекала сквозь длинные изящные пальцы, закручивалась золотым витком вокруг тонкого запястья, созданного для того, чтобы прижиматься к нему в беспамятстве страсти губами. А затем зубцы темного дерева вырастали сквозь бесшумно переливающуюся золотую волну, пропарывали ее ровными рядами до самого конца и выпускали из своей хватки, легкую, невесомую, ветру подаренную, чтобы впредь он запускал в нее свои пальцы да отбрасывал назад, забавляясь. Гаярвион сидела на стуле возле зеркала, перед комодом, на котором расположились всякие баночки и склянки, пахнущие душно, сладко, резко или наполненные порошками да притирками. Свечи по обе стороны от нее заливали ее кожу рыжеватым сиянием, подсвечивали и без того сверкающие глаза, обращая их ледяной незамерзающей рекой в ночи, по которой прыгают, резвясь, лунные блики. Белый пушистый халат сполз с одного ее плеча, обнажив плавный бархатный изгиб с двумя родинками под ключицей, и блики пламени целовали ее кожу так же жадно, как целовала Милана какие-то минуты назад, как хотела бы целовать всю свою жизнь. Она положила ногу на ногу, и халат беззастенчиво, хмельно сполз с них, обнажив стройные подтянутые бедра, плавный изгиб икр, тонкие, изящные, маленькие ступни, чуть подергивающиеся в такт движениям расчески. Она смотрела в зеркало очень внимательно, почти серьезно, и ее руки двигались в пляске таинственных, совершенно естественных и оттого завораживающих Милану движений, каждое из которых имело смысл и цель, каждое из которых хранило в себе какое-то тайное знание, сказку, что передается от мани к дочери, сокровенную ворожбу, способную заставить человека забыть обо всем на свете в погоне за едва ощутимым запахом кожи, тенью улыбки на тонких губах, искрой, упрятанной среди густой тени ресниц. Она была женщиной, настоящей женщиной, и Милана наслаждалась этим точно так же, как сладостью ее поцелуев. Еще раз окинув Гаярвион с ног до головы долгим взглядом, Милана прикрыла глаза, запечатлевая ее образ на внутренней стороне век. Не много было вещей, которые она хотела помнить в своей жизни вот так, в деталях, от начала и до конца, как законченную картину, в которую больше нечего добавить, кроме огромной, бесконечной, необъяснимой, раскаленной жажды, поднимающейся внутри при одной мысли о ней. А когда открыла глаза вновь, Гаярвион никуда не делась. Все также сидела у зеркала, зацелованная тонкими лучами свечей, тонущая в щелке собственных волос, упрятанная в пушистый бархат халата изящная фарфоровая куколка, и каждое ее движение волновало Милану, даже несмотря на долгие часы, проведенные в опьяняющем кольце ее рук, губ и глаз. Она закончила расчесывать волосы и отложила прочь расческу, а затем взялась руками за непослушные, льющиеся будто золото пряди, подняла их вверх, обнажая высокую шею с узором продолговатых жил, тающих в игре теней и света, начала ловко выплетать из них сложный и одновременно с этим лаконичный узор. И глубокий оникс ее глаз обратился на Милану, а по губам, чуть припухшим после жаркой ночи, пробежала едва заметная, мягкая улыбка. - Смотришь? - Смотрю, - подтвердила Милана, слыша свой голос хриплым и каким-то грудным сейчас. Впрочем, стоило ли удивляться тому? Гаярвион задержала на ней взгляд еще на несколько секунд, улыбаясь и ловко вслепую выплетая пряди на затылке. И Милана грелась в его лучах, ощущая, как плавится нутро, как тянет и ноет голодное, истощенное, но все равно желающее ее тело. Эти высокие скулы, этот длинный плавный изгиб челюсти и маленькие мочки ушей, которые так сладко было прихватывать зубами. Эта родинка на щеке и губы, что шептали так путано и целовали так жадно. Эти глаза, в которых она тонула, тонула, теряя голову и забывая обо всем на свете. Никто не смог бы забыть их, коли увидел единожды – в этом Милана была совершенно уверена. Она растянулась во весь рост на сбитой влажной постели, подложив руку под голову и опираясь локтем на простыни. Хотелось спать, Гаярвион умела выпивать все силы из дрожащего от наслаждения тела, оставляя ему лишь золотые отзвуки да сладкую негу, после которой не хотелось шевелиться, зарываясь лицом в ее волосы, целиком укутываясь в ее запах и проваливаясь в мягкие счастливые сны. Но спать нельзя было, и хоть осенняя темная ночь за окнами с каждым днем становилась все длиннее, королевна наоборот вставала все раньше или вообще не ложилась спать, вот как сегодня, посвятив часы отдыха нежности. И вряд ли это был неправильный выбор. Милане тоже давно уже нужно было подняться, отыскать свою одежду, приказать охране королевны принести завтрак. Но она все еще медлила, не в силах напиться ее красотой, не в силах оторвать от нее глаз, которые не хотели смотреть ни на что другое больше в этом мире. Которым и дела не было больше ни до чего другого. Гаярвион была довольна. И тоже голодна, хоть это казалось почти невозможным. Милана чувствовала внутри себя ее пульсирующее желание, то слегка затихающее, то вновь разгорающееся, когда королевна наблюдала за тем, как наблюдает за ней Милана. Иногда ей и вовсе казалось, что теперь их ничто не разделяет, что их чувства переливаются из одной груди в другую, будто вода двух сливающихся рек. И отчего происходило так? Ей говорили, что золотое эхо возникает между двумя анай в моменты близости, коли они по-настоящему любят друг друга, а Гаярвион она чувствовала внутри себя вообще всегда. Не только в постели, но и в бодрствовании, в течение всего дня, даже в те моменты, когда они ссорились, рычали друг на друга или порознь занимались какими-то насущными делами. И вот это настораживало и вызывало недоумение, потому что о таком она еще ни от кого не слышала. Связь с королевной, единожды установившись, и не думала больше ослабевать, и Милана до сих пор не знала, что с этим делать. Да и не хотела делать хоть что-нибудь. Все мысли и сомнения обращались прахом, когда на нее смотрели эти глаза. Беспокойство по поводу будущего, переживания, связанные с присягой и необходимостью быть подле Аватары в качестве Спутницы. Тревога из-за грядущей войны, из-за Танца Хаоса, из-за безопасности Гаярвион, из-за тысячи других вещей, которые Милана привыкла держать в своей голове, расставляя по полочкам, распределяя по степени важности и выполняя по мере необходимости. Все это в одной яростной вспышке сгорало, стоило Гаярвион взглянуть на нее, и не оставалось ничего, кроме огромного, переполненного невыносимым голодом по ней сердца, душащего Милану своим грохотом о ребра. Как щедро Ты одарила меня, Огненная, как много поднесла мне! Уж точно куда больше, чем я могу принять, но каким-то чудом я все еще несу все это в себе. Тоже, должно быть, Твое чудо. - Сегодня нужно будет съездить к Старому Рукаву, осмотреть укрепления, - проговорила Гаярвион, и Милана с трудом сосредоточилась на ее словах, почти силой отрывая взгляд от двух темных ямочек по обе стороны ее затылка, которые обрисовывал белоснежный полукруг халата. – Я должна появиться перед войсками, поприветствовать их. - Съездим, - согласно кивнула Милана. - Еще я хотела бы переговорить с Ниити Бахтум, - продолжила Гаярвион, ловко закрепляя пряди на затылке невидимыми шпильками и пряча их меж волос. – Я дала ей достаточно времени на размышления, и пора бы уже определиться с ответом. Милана не стала ничего говорить на этот счет, только выжидающе слушала королевну. По большому счету ей-то до этих всех вещей никакого дела не было. Гаярвион считала, что изобретенные гномихой пугачи способны дать армии Бреготта стратегическое преимущество, но для того, чтобы это произошло, требовалось время. И сырье, из которого пугачи будут производиться. И оборудование, с помощью которого это будет происходить. Но самым главным были, естественно, работники, которых гномиха должна была обучить технологии производства, и вот в этом вопросе она и тянула с решением. Потому что гномы не больно-то любили делиться своими тайнами, и как уже не единожды пространно намекала королевне Ниити Бахтум, ее запросто могли и убить за сотрудничество с короной Бреготта. Потому окончательного решения она еще не приняла, и сколько бы ни сулила ей Гаярвион славы и прекрасного будущего, сколько ни осыпала ее почестями, а все еще однозначного ответа на свой вопрос не добилась. На взгляд Миланы, все эти игры со взрывами и противящейся гномихой особого значения не имели. Они могли принести преимущество в отдаленном будущем, а могли и не принести, но в любом случае будущее это с учетом всех факторов действительно было весьма отдаленным. Куда важнее сейчас была битва, что ждала на пороге – Кьяр Гивир, куда они должны были выступить со дня на день. И в этой битве враг имел одно несомненное преимущество, которого у Бреготта не было и которое сводило на нет все усилия Гаярвион по укреплению Старого и Нового Рукавов, а заодно и крепостных стен Вернон Валитэ. У него имелись стахи, способные сражаться в воздухе, те самые стахи, с которыми анай когда-то едва справились да и то, только при помощи вельдов верхом на ящерах. И их наличие означало не только уязвимость тылов армии, но и невозможность проведения хоть каких-либо маневров в тайне от врага. Пока небо принадлежало им, Бреготт был уязвим, и возможности победить в битве у Кьяр Гивир или хотя бы отсрочить вторжение врага на более-менее длительный срок Милана не видела. По крайней мере, до тех пор, пока не прилетят обещанные ману войска, а они запаздывали. Хэлла Натиф уже несколько раз отправляла сообщения в Ишмаил, и в ответ Вольторэ передавала просьбу подождать. Не так-то просто было переместить с одной стороны мира на другую целую армию, для этого требовались совместные усилия всех ведунов, имевшихся в распоряжении Аватары, и ускорить процесс пока еще возможности не было. А вот Гаярвион, наоборот, считала их позицию максимально выгодной в сложившейся ситуации, и переубедить ее в этом не было никакой возможности. На любые рассказы и увещевания Миланы по поводу трудностей в наземной борьбе со стахами, она только надменно вскидывала свой проклятый подбородок и менторским тоном повторяла, что Бреготт бьется с врагом долгие тысячи лет, что набеги стахов время от времени случаются, и что ее люди способны справиться с ними без помощи крыльев, как справлялись уже много раз. Потому и орали они друг на друга практически круглыми сутками, склоняясь над картами, вырабатывая план грядущей атаки и едва за ножи не хватаясь, пока клятвенники Гаярвион из числа первых скромно молчали, отводя в сторону глаза и пытаясь не обращать внимания на все происходящее. Один только лорд Гренел посмеивался в густую бороду, да качал головой с хитрым видом, посматривая на них долгим взглядом, но в его запахе не было ничего дурного, потому Милана не скалилась в ответ. Впрочем, вряд ли кто-то в крепости еще не знал о происходящем между ними. Гаярвион в свойственной ей безапелляционной манере заявила Милане, что та переезжает в ее покои как раз в тот момент, когда слуги уже заносили ее вещи в помещение и раскладывали их по сундукам. Никому и ничего объяснять она не стала, как и слушать протесты Миланы, но то и вряд ли было нужно. Темперамент свой она не сдерживала, как и не считала необходимым скрываться, а дверь в ее покои была недостаточно толстой, чтобы наружу не вырывалось ни звука. Не говоря уже о разбросанных вещах, перевернутых столах и порванной одежде, которую по утрам молча убирали слуги, старательно отводя глаза от находящейся в покоях королевны в столь ранний час полуголой Миланы. К чести бернардинцев особого ажиотажа их отношения не вызвали, хоть Милана, помятуя о южных землях, готовилась к подобному развитию событий. Слуги шептались, и она своим острым слухом то и дело вылавливала обрывки их разговоров, проходя по коридорам. В основном, они жалели Торвина и гадали о том, как в дальнейшем будут развиваться отношения королевны с ним. Но ничего дурного в отношении Миланы никто из них не высказывал ни разу, как бы она ни прислушивалась. Ее и саму очень интересовал этот вопрос: что Гаярвион намеревалась делать с Торвином и их отношениями, о которых было известно буквально всей стране. Да, никаких официальных предложений и обещаний дано не было, но их роман длился добрую дюжину лет, и все государство ждало его логичного завершения свадьбой, а молодого лорда Найдала то и дело именовали Принцем-Консортом. Теперь же, после его поспешного отъезда из Вернон Валитэ и переезда Миланы в покои королевны, во всех перешептываниях звучал один вопрос: что будет дальше? Королевну Милана о том не спрашивала – и момента подходящего не было, и форсировать события она тоже не хотела. Несмотря на пылающее между ними огромное золотое сердце, Милана все еще не была уверена в том, что Гаярвион согласится разделить с ней жизнь. Низинники жили по своим законам, непонятным, путанным, нелогичным, от которых у нее голова шла кругом. А уж молодая Орлица Хаянэ была и вовсе самым хаотичным и непредсказуемым созданием из всех, кто когда-либо встречался Милане. Это, несомненно, притягивало, но вызывало ровно столько же головной боли. - Что это там? – пробормотала она, и Милана вскинула голову, вырываясь из своих мыслей. Королевна вглядывалась в окно, выходящее на запад, рассеяно прилаживая последнюю шпильку в волосы. Милана проследила за ее взглядом, и губы сами собой расплылись в широкую улыбку. Потому что на темном горизонте, укрытом густым слоем облаков и длинным предрассветным часом, появились едва видимые с такого расстояния яркие точки. Ноги сами подбросили ее с постели, поднесли к окну в два широких быстрых шага. Милана выглянула наружу сквозь мутный слой бурой пыли, наросшей на стекле даже несмотря на постоянные усилия убирающих крепость слуг, и хмыкнула. Множество мелких точек горело в темноте между небом и землей, разгораясь все ярче и ярче. В основном, они были голубыми да белыми, и она знала, что это означает. - Это анай, - твердо проговорила Милана, чувствуя, как все внутри нее ликует от радости, как отступает прочь столь долго сжимавшая сердце в кулаке тревога. – Они пришли, королевна. Наконец-то пришли! - Анай? – Гаярвион тоже поглядела в окно, поднимаясь со своего места и щуря глаза. – Как раз вовремя, - удовлетворение прозвучало в ее голосе. – Откладывать с атакой больше нельзя. Раз они здесь, мы ударим сразу же, как только они придут в себя после перелета. Все вставало на свои места, и глубокое чувство спокойствия накрыло Милану, пока она быстро методично собирала по полу свою одежду, перематывала грудь и одевалась в белую форму Спутницы. Так давно в ней не было этого ощущения – мощной поддержки, которое давало присутствие сестер за плечами. До отъезда из Данарских гор она и не придавала ему особого значения, но здесь, в чужих краях, тоска по дому исподволь точила сердце, беспокоя ее сны туманными образами ушедшего детства, близких ей людей и быта. В присутствии ману всегда было легче, проще, спокойнее. Монолитная будто породившие ее горы царица Каэрос вселяла в окружающих веру одним своим видом, и осознание того, что совсем скоро Милана вновь увидит ее, наполняло душу радостью. Я представлю ей Гаяру. Волнение сжало сердце, но Милана отогнала прочь сразу же пришедшие на ум тревожные мысли. Уж точно горделивая, несдержанная, упрямая и совершенно бесстрашная дочь степей понравится ману. Лэйк дель Каэрос с пониманием и уважением относилась к представителям других народов, и вряд ли она стала бы осуждать выбор своей дочери. Тем более, такой. - А почему точки синие и белые? – спросила ее Гаярвион, накидывая на плечи бордовую тунику и хмурясь на окно. Вид у нее стал энергичным, вся кошачья загадочность и грация ушла прочь, сменившись скупостью движений и деловым тоном. Это она тоже умела прекрасно – разграничивать личные отношения и дело, и Милана не могла не уважать ее за то. – У вас что, разноцветные крылья? - Да, - кивнула Милана, тщательно выравнивая на поясе долор и с трудом удерживаясь на месте. Предвкушение от встречи накрыло ее детским нетерпением, которого она не испытывала так давно, залихватским желанием вытянуться по швам перед собственной ману, показать ей, кем она стала после того, как покинула дом, отчитаться за все, чему она ее научила. Чтобы та могла гордиться своей дочерью, чтобы видела, что та не посрамила свой народ. Желание было совсем глупым и бессмысленным, но Милану это не смущало. Все счастливые дураки вечно делали глупости, и в этом тоже являла Свою красоту миру Смешливая Реагрес. Так чего же было дурного в том? – Анай делятся на четыре клана по четырем стихиям, во всяком случае, те, что росли вне Рощи. Синие крылья – у клана Дочерей Воды, Лаэрт, а белые – у Нуэргос, Дочерей Воздуха. - А твой клан? Он разве не прилетит сюда? – вздернула бровь Гаярвион, вопросительно глядя на Милану. - Видимо, ману решила послать их, - пожала плечами Милана, не слишком придавая тому значения. Да, Каэрос оставались при Аватаре, но что с того? Даже если ману не прилетит с ними, это в общем-то тоже ничего не меняло по сути. Анай пришли в Бреготт, чтобы биться, как и обещали, и теперь у войск Гаярвион появлялся шанс на победу, разве было что-то важнее этого? Громкий звук колоколов разорвал предрассветную тишину, наполнил небо над Хмурыми Землями торжествующей песней – дозорные тоже увидели приближающуюся с запада армию. - Что ж, это не так важно, - согласно кивнула ей Гаярвион, бросив последний взгляд за окно и затягивая тонкий поясок на талии, который оттягивал кинжал в посеребренных ножнах. – Пойдем, подготовимся к встрече. А ты расскажешь мне пока о том, кто их ведет. - По-правде сказать, я не знаю, королевна. Может, моя ману, а может – царица Аруэ, раз с ними Нуэргос. Магара вряд ли согласится сюда прилететь, она ни на шаг от ману не отходит, боясь упустить хотя бы крупицу ее влияния, - заговорила Милана, следуя за ней прочь из покоев в рабочую комнату, а оттуда – в коридор. Двое стражников по обеим сторонам двери проорали приветствие и остались охранять ее покои, провожая Гаярвион влюбленными взглядами. После возвращения из-за Черной Стены ее популярность в войсках выросла в разы, и теперь никто не звал ее иначе как Хаянэ – титула, каким в Бреготте именовали величайших представителей народа. Пока они бок о бок шли по коридору и спускались по лестнице к парадному залу, Милана методично говорила: - Ману моя – женщина твердая, прямая и честная. Она никогда не юлит и не интригует за спиной, держит слово в любой ситуации и играет открыто. Ты можешь доверять ей, королевна, уж поверь. - Поглядим, - отозвалась Гаярвион, бросив на Милану взгляд искоса, но открытого недоверия в ее запахе не ощущалось. Только легкое раздражение – но это чувство в ней возникало всегда, когда бы Милана ни упоминала анай, и это даже веселило ее. Как дочь своего народа, Гаярвион считала по-настоящему достойными лишь бреготтцев, и когда Милана в ее присутствии рассказывала об анай, обычно хмурилась, поджимала губы и горделиво вскидывала вверх нос, видимо, не веря в то, что в мире существуют люди, равные ее народу по доблести. Но в этом была вся Гаярвион, и эту ее черту Милана любила в ней наравне со всеми остальными. - Ты понравишься ей, - улыбнулась Милана, глядя на нее сверху вниз и уже представляя, как ману сдержанно улыбается, представляясь королевне, как лукавые искорки в ее единственном глазу разгораются все ярче при взгляде на них обеих. – Ты чем-то смахиваешь на мою мани, сказать по правде. А ману всегда нравились женщины с норовом. - С норовом, Спутница Милана, бывают кобылы и дураки, считающие себя выше других, - сообщила ей Гаярвион, и взгляд у нее стал острым, подозрительным, точно таким, с каких обычно начинались скандалы. – Уж тебе-то это стоило бы знать лучше всех, - ядовито добавила она, пока Милана тщательно пыталась скрыть улыбку, растянувшую губы. – И мне нет нужды нравиться царице твоего народа, я же не свататься к ней иду. Меня интересует сотрудничество и союзные обязательство, а все остальные домыслы нам следует оставить в стороне. - Разумеется, королевна, - склонила голову Милана, позволив себе все-таки улыбнуться после ее слов. Они ранили, зацепив острым коготком сердце, в который раз уже напомнив о неопределенности в отношениях между ними, будто Гаярвион было важно подчеркнуть, что соединившая их сердца страсть ничего не значила. Порой в своей гордости она начинала вести себя чересчур вызывающе, забывая о том, что и сама Милана не глупая Младшая Сестра, впервые оказавшаяся в объятиях женщины. И что подобного отношения к себе она не потерпит. Ощутив в ней вспышку боли, Гаярвион окинула ее быстрым взглядом и перевела тему: - А если их ведет кто-то другой? Что ты можешь сказать о нем? - Если не ману, то, скорее всего, это будет Аруэ дель Нуэргос, - отозвалась Милана, решив не омрачать свою радость от встречи с близкими глупыми мыслями и терзаниями. – Она – женщина храбрая, порой до безрассудства, достаточно сговорчивая, так что договориться с ней можно. Давить на нее нельзя, она сразу же ярится и делает по-своему, а вот если убедить в правоте своих мыслей – Аруэ пойдет за тобой без слов и колебаний хоть в саму бездну мхира. Одно в ней плохо – она теряет всяческий разум от ярости, особенно, когда дело касается вопросов ее чести, и успокоить ее в такие моменты бывает крайне сложно. - Что-то мне это напоминает, - будто невзначай пробормотала Гаярвион, а когда Милана вопросительно приподняла бровь, сверкнула белозубой улыбкой. – Не беспокойся, Милана, что-что, а уж укрощать крутой нрав я умею. И практики в этом у меня предостаточно. В ее запахе отчетливо проскользнуло лукавство, и Милана вновь ощутила, как внутри зарождается раздражение. Эта женщина состояла из противоречий и отчего-то считала, что ей, в отличие от остальных, можно все, и что это «все» последствий иметь уж точно не будет. Да только она могла быть уверена в чем угодно, об анай эта уверенность разбилась бы, как пустой глиняный горшок о гранитную стену. Милана не стала ничего отвечать, какой смысл было с ней пререкаться? И когда они проходили мимо очередного окна, мазнула взглядом по небу за ним, определяя, сколько еще у них времени. Голубые и белые крылья уже вплотную приблизились к крепостным стенам, напоминая стаю сорвавшихся с ночлега перелетных птиц, а рядом с ними, спускаясь вниз по спирали и образуя громадную воронку, садились макто со всадниками на спинах. Издали на фоне черного неба их видно не было, но сейчас Милана разглядела, да и ветер донес протяжные гортанные крики. - Видать, вельды тоже пришли, - заметила Милана, поглядывая в окно и посмеиваясь. Вот уж, кто вызовет здесь настоящий переполох, особенно с учетом макто. - Вельды? – вопросительно вздернула брови Гаярвион. – Те, с которыми вы сражались две тысячи лет? – Взгляд ее переполз на окно, и глаза расширились от удивления, а с губ сорвался потрясенный вздох: - Что это?! Королевна была настолько потрясена, что притормозила и буквально прилипла к одной из бойниц, выглядывая наружу. Слой пыли на ней был не большим, и сквозь него хорошо просматривались массивные фигуры ящеров, на фоне которых анай выглядели крохотными и легкими бабочками, танцующими подле ястребов. Внезапно один из ящеров пронесся мимо окна, и порыв ветра, вызванный его крыльями, был так силен, что стекло задребезжало в раме, а Гаярвион отшатнулась, охнув. - Это макто, - отозвалась Милана из-за ее плеча, наблюдая за тем, как макто по спирали опускается во внутренний двор крепости, и перепуганные его видом бернардинцы бросаются врассыпную, не понимая, что им делать: то ли за оружие хвататься, то ли нести воду гостям, чтобы те омыли с дороги руки и лицо. – Анкана говорили нам, что они – дальние потомки Драконов-от-Тьмы, что вельды подчинили их своей воле благодаря силе дара Иртана в своих сердцах. Тому, благодаря чему ты чувствуешь меня, королевна. - Вот как, - вяло пробормотала она, во все глаза глядя во внутренний двор. Макто уже уселся на площади и подогнул одно крыло, по которому с его спины на землю легко спустился здоровенный будто медведь вельд. Милана улыбнулась, глядя на то, как он неторопливо успокаивает своего ящера, как ждет, когда к нему подойдут перепуганные насмерть стражники. Она знала этого человека и была рада увидеть его здесь. И раз он прилетел, может, и ману тоже сорвалась вместе с ним? Так хотелось увидеть ее после долгих месяцев разлуки! Милана и думать не думала, что однажды будет так сильно по ней скучать. - Пойдем, королевна, - кивнула она головой, первой отступая от окна и продолжая свой путь внутрь крепости. Гаярвион еще несколько мгновений помедлила, разглядывая прилетевших в окно, и в своей груди Милана ощущала ее изумление. Но уже через несколько мгновений она догнала Милану, подстроившись под ее шаг, и зашагала рядом с ней с невозмутимым видом, будто ничего необычного прямо сейчас не происходило. Что ж, королевна и впрямь прекрасно умела держать лицо, в этом ее никто не смог бы упрекнуть. Они спустились в зал приемов в тот же момент, как внутрь вбежал бегом молодой стражник и, заметив Гаярвион, громыхая доспехами, припустил ей навстречу. - Хаянэ! – выдохнул он, сгибаясь перед ней в глубоком поклоне. – Там прилетели союзники! - Веди их сюда, - разрешила Гаярвион, - и прикажи подать вина, горячей пищи, воду для умываний. Мы должны выказать гостеприимство этим людям. - Они… на драконах! Верхом! – глаза у солдата буквально вылезали из орбит, и Милане стало смешно. - Это называется – макто, - снисходительно сообщила ему королевна. – Подайте зверям воды и еды также, а командующих ведите ко мне. - Как прикажете, Хаянэ! – выпалил солдат и бегом припустил обратно, придерживая рукой меч, чтобы тот не путался в ногах. Волнение отчего-то было таким сильным, что даже к горлу подкатывало, и Милана поражалась самой себе. Ничего ведь странного не происходило, это просто анай прилетели, анай, которых она так долго ждала! Вот только устоять ровно на месте она не могла, и к тому моменту, как слуги начали вносить в зал подносы с едой и питьем, расставляя их на длинном столе перед королевским троном, уже трижды поправляла долор на ремне, вызвав этим недоуменный взгляд Гаярвион. - Ты нервничаешь? – вздернула бровь та, с удивлением глядя на Милану. Врать не было смысла – Гаярвион читала все ее чувства внутри себя, так что Милана лишь скупо бросила: - Немного. - И почему, позволь спросить? О, можно было пуститься в объяснения и рассуждения о том, что впервые в своей жизни Милана представляла ману свою избранницу. Или своей избраннице показывала свой народ, к которому та относилась если не с предубеждением, то уж точно без какого-либо особого тепла. Или что эта самая избранница избранницей становиться не хотела, старательно раз за разом обходя любые темы, связанные с их будущим. И Милана до сих пор не знала, что их ждет завтра: свадьба, расставание, смерть, да что угодно. А у ману нюх был волчьим, и она все это учует в запахе своей дочери, все ее сомнения и тревоги, все ее счастье, все надежды. И что она скажет в таком случае? Примет ли она Гаярвион в свой народ, как приняла когда-то Раду и Лиару? Захочет ли Гаярвион примкнуть к этому народу? Конечно же, нет, и надеяться на то было глупо, ведь Гаярвион принадлежала своей стране и никому больше, и Милана безмерно уважала ее за то. А в таком случае, отпустит ли ману Милану в Бреготт навсегда, и захочет ли сама Милана остаться здесь, с ней? Захочет ли того Гаярвион? Видимо, королевна прочитала что-то в ее глазах, потому что взгляд у нее стал пристальным, но тут громкий энергичный стук каблуков о пол по ту сторону тяжелой двери возвестил о прибытии гостей, и Милана подтянулась по швам, поворачиваясь навстречу соплеменникам. Слуги распахнули тяжелую дверь, и в зал будто ветер ворвалась та, кого Милана уж точно не ждала здесь увидеть. - Кто из них, Аруэ или твоя мать? – едва слышно спросила ее Гаярвион, наблюдая за тем, как женщина приближается к ним. - Это вообще не они. Это Магара дель Лаэрт, - отозвалась Милана, недоумевая, что же тут делает эта женщина. Магара была высока и широка в плечах и держалась вальяжно, почти по-хозяйски разглядывая высокие потолки большого зала, огромный рог Белгура на стене, королевну Гаярвион. Причем последнюю она оглядела внимательнее всего, тщательно, почти раздевая, пройдясь своими медовыми темными глазами по всей ее фигуре до самых глаз и расплывшись в широкой кошачьей улыбке. Лицо у нее было острым, звериным, черные, слегка вьющиеся волосы спадали на плечи непослушной волной, и одна единственная белоснежная прядь за правым ухом выглядела перышком, вплетенным в них забавы ради. Облегающая черная форма сидела на ней так тесно, что видно было каждый мускул и каждую жилу, перекатывающуюся под кожей, недостающий кусок мяса на ее правом плече, вырванный когда-то в бою макто. Магара скалила белоснежные зубы, и в глазах ее, не отрывающихся от Гаярвион, плясали бесы. - Животворящих дождей тебе и твоей земле, королевна Гаярвион, - грудным голосом почти что промурлыкала Магара, не сводя тяжелого взгляда с Гаярвион и подавай ей широкую сухую ладонь. – Сдается мне, они вам здесь очень и очень нужны. - Добро пожаловать в наши земли, Магара дель анай, - не растерявшись, холодно поприветствовала ее Гаярвион, и церемонно пожала ей руку. Глядя ей в глаза, Магара удержала ладонь в своей руке чуть дольше, чем того требовалось, а затем проговорила: - Ты уж прости, что мы задержались, королевна. Зрячие в низинных землях нерасторопны, пока они договорятся друг с другом, можно и свадебку сыграть, и детишек наделать. Я торопила их как могла. - Надеюсь, мы не пропустили самого интересного, - прозвучал из-за ее спины второй голос, и вперед вышла Ая дель Лаэрт, скалясь почти так же широко, как и ее супруга. Эта женщина всегда вызывала в Милане глубокое волнующее восхищение. Гибкая и стройная, движущаяся так плавно, будто и костей в ней не было, Ая была продолжением Магары, ее дополнением во всех смыслах этого слова. Крутобедрая, с аппетитной высокой грудью и длинной шеей, с одним единственным рыжим, будто сполохи огня, глазом, в котором отражались отблески танца Огненной, она напоминала дикую кошку, спустившуюся с непроходимых ледяных пиков, опасную и неуправляемую. Сейчас она оперлась на плечо Магары с хозяйской ленцой и оглядела Гаярвион точно таким же голодным оценивающим взглядом, а затем оскалила зубы и тоже подала ей ладонь. - Моя супруга, Держащая Щит Лаэрт Ночное Лезвие Ая, - представила ее Магара, и Ая добавила: - Светлых дней тебе, королевна, под сияющим щитом Огненной. Впрочем, неудивительно, что в здешних местах он не показывается из облаков. Твоей красоты с лихвой достаточно, чтобы осветить эти земли. - Бреготт приветствует цариц анай и предлагает им кров, отдых и пищу. Мы рады вашему прибытию, - не дрогнув, отозвалась Гаярвион, но Милана чувствовала, как в ней начинает подниматься горячая волна раздражения и ревности. Почему ревности? Разве же Милана дала ей хоть какой-то повод для того? - А как уж мы ему рады, - качнула головой Ая, не сводя гипнотизирующего взгляда с лица королевны. – И словами не сказать. Гаярвион и глазом не моргнула, пожимая протянутую ладонь, но раздражение еще сильнее заворочалось внутри Миланы. Слишком уж нагло и беспардонно первые разглядывали ее женщину совершенно одинаковыми взглядами, и это не слишком ее радовало. Чрезмерно много слухов ходило по становищам о том, как любят проводить свое время первые среди Дочерей Воды, о том, кого любят приглашать в свой шатер, как часто и в каких количествах. Друг в друге они души не чаяли, и их отношения это нисколько не портило, скорее наоборот, но Милане такие игры были не очень-то по душе. Особенно, когда дело касалось ее женщины. Надо будет сказать ей, что они тоже сальваги и чуют эмоции по запаху, запоздало подумала она. От этого она, скорее всего, придет в ярость. Гаярвион и так была напряжена, словно туго натянутая тетива, и скорее всего, уже успела себе напридумывать, что Милана специально скрыла от нее прилет Магары, предположив, что анай возглавит ману или Аруэ. Теперь придется разбираться еще и с этим. И как только выходило, что эта женщина постоянно заставляла ее чувствовать себя в чем-то виноватой? Настроение подпортилось, будто схваченная гнильцой слива, и Милана тяжело поглядела на Магару с Айей, сгибая голову перед ними и ударяя себя кулаком в грудь. - Светлого утра, первые. Хорошо, что вы здесь. Вы прибыли как раз вовремя. - А вот и Волчица! - взгляд Магары стал острым и насмешливым, когда упал на нее, и царица Лаэрт протянула ей руку. – Ману твоя наказала мне приглядеть за тобой и шлет привет. Говорят, ты Спутницей стала, присягнув молодой Аватаре. - Так и есть, - кивнула Милана, ответив на рукопожатие. - Что ж, это похвально, - покивала Магара с важным видом, который больше всего смахивал на издевку, и взглянула на Гаярвион. – Сама Лэйк прилететь не соизволила, у нее там заварушка с нашими старыми друзьями намечается, так что я вместо нее. Больно засиделась в тылу среди кудахчущих кумушек да восторженных дураков с выпученными глазами и воплями о Танце Хаоса. А у вас тут, как я слышала, настоящее дело намечается, не так ли, королевна? – глаза ее сверкнули азартом. - Мы планируем удар по Кьяр Гивир, - сдержанно кивнула Гаярвион. - Вот-вот, это дело по мне – дермаков гонять, как в старые добрые. Когда-то мы с ними хорошо покуражились, - крякнула Магара, приобняв за талию Аю, не сводившую заинтересованного взгляда с королевны. – Сейчас еще Бьерн подойдет, пожуем чего, и можно начинать. Я бы хотела поглядеть на позиции, показать их своим девочкам, да пощекотать пятки стахам, коли удастся пересечься. Это можно будет устроить, первая? - Я созову совет, как только вы отдохнете с дороги, да и сегодня собиралась сама оглядеть позиции вдоль рва. Буду рада, если вы присоединитесь ко мне, - нагнула голову Гаярвион. Она держала себя холодно и с достоинством, но Милана чувствовала, как внутри нее начинает полыхать, будто степной пожар, раздражение. Что ж, Магара одним своим видом могла довести человека до белого каления, даже рта не раскрывая. А уж когда ей компанию составляла Ая, люди ломались за считанные мгновения, будто сухие сосны на штормовом ветру. Может, оно и неплохо. Собьет слегка с нее спесь, и мне полегче будет, с легким злорадством подумала она. Тяжелые шаги послышались за их спинами, и Магара с Айей обернулись назад, а царица Лаэрт еще и добавила: - А вот и он. Поди услышал, что мы о нем говорили. С годами Бьерн Мхарон раздался в плечах еще больше, хоть и в молодости сложением больше напоминал кузнеца. На полголовы возвышался он над стражником, провожающим его в зал, и кожаная летная куртка наездника едва не трещала по швам на его огромных плечах. Черные густые волосы Бьерна свободно рассыпались по плечам, серые стальные глаза смотрели задумчиво и спокойно. Вот уж кто прекрасно знал себе цену и никогда не выделывался на людях, держа себя скромно и с достоинством. Он нравился Милане, у ману с ним были хорошие отношения, несколько раз он был гостем в их доме, в становище Сол. И Милане кивнул, как старой знакомой, выделив ее глазами среди собравшихся. - Иртан да осияет вас своим благословением, королева Гаярвион. Мое имя – Бьерн Мхарон, я возглавляю вельдов царя Небо Тьярда, - низким голосом пробасил он, остановившись напротив нее и подавая огромную ладонь, в которой рука Гаярвион утонула, будто махонькая птичка. – Прошу прощения, что задержался. Ульрик не слишком любит перемещения сквозь пространство, а характер у него такой же дурной, как и у его хозяина. Да и ваши люди его перепугались, так что потребовалось некоторое время, чтобы мы друг друга поняли. - Надеюсь, все прошло благополучно, милорд Мхарон, - склонила голову Гаярвион. – Бреготт приветствует вельдов и анай и выражает им сердечную благодарность за помощь в этот трудный час. - Грешно не помочь хорошим людям в беде, королевна, - заглянула ей в глаза Магара, скалясь во все лицо. – А Богини не жалуют грешников, сама знаешь. Так не будем же испытывать Их терпение и займемся делом. – Она встряхнулась, будто хищник, разминая сильные руки. – Давненько я хорошо не танцевала! Жду не дождусь встречи с нашими старыми знакомыми. - Прошу вас, - Гаярвион повела гостей к накрытому слугами столу, идеально сдержанная, гостеприимная и вежливая, но Милана очень хорошо чувствовала, как внутри нее кипит ярость. Что ж, может не так и плохо было, что прилетела именно Магара, а не ману. Во всяком случае, королевна отвлечется на какое-то время и найдет себе нового врага, а Милана как раз успеет разобраться в том, что ей делать дальше. Что ей делать с этой переменчивой, текучей будто ртуть, яростной и неуправляемой женщиной, что похитила ее сердце и никак не желала его отдавать.