Танец Хаоса. Поступь бури

В большом зале крепости Озерстраж горели тысячи свечей. Золотое сияние ложилось на стены, преломляясь искрами в узких окнах-бойницах, заливало полы и ровные ряды установленных здесь специально для коронации скамеек, докатывалось до самого потолка, протягивая от охотничьих трофеев длинные искаженные тени. И они чем-то напомнили Хэлле Натиф отвратительные пугающие лики тварей из нижних миров – с вытянутыми клыками, тяжелыми лбами, искаженными очертаниями черепов. Смотреть на них было неприятно, и она отвернулась, оглядывая зал. Все здесь выглядело неестественно. Яркие зелено-золотые покрывала в цвета дома Антир, настеленные поверх скамей из добротного дерева, гирлянды цветов, нелепо навешенные на держатели факелов. Громадное полотнище с эмблемой звезды Дома Антир, которое вывесили над камином, и через которое из-за обилия света просвечивали укрепленные на стене под ним скрещенные топоры. Тонкие отрезы шелка с эльфийской вязью сняли, заменив их на аляповатые, вытянутые во весь рост изображения Молодых Богов. Лики у них были суровыми и осуждающими, и Хэлле Натиф они сейчас показались обвинителями на суде, выхолощенными и высушенными судьями, не желающими слушать никаких разумных доводов и слепо следующими мертвому и безжалостному закону, который всегда принимал сторону сильного. Но плиты пола под ногами Хэллы Натиф были каменными, как и глыбы стен вокруг, как и тяжелые потолки, нависающие над головой. И люстра на тысячи свечей из тяжелого темного дерева, та самая, которую она видела здесь в первый свой день приезда, так и висела над ними – слуги Антира не сумели ее снять и просто украсили сверху цветами, пытаясь придать ей нарядный вид и превратив в посмешище. Таким была и вся эта крепость – она строилась для защиты и силы, для чести и славы, а не для щегольства и роскоши, и ее истинное лицо проглядывало отовсюду из-под тонкой шелковой тряпки, которой ее накрыли, чтобы скрыть ничтожность новых хозяев. Во всем этом Хэлла Натиф ощущала неправильность, жалкую попытку возвеличить собственную незначительность на фоне гигантов былых времен, и ей было гадко. Это ощущение буквально висело в воздухе вокруг нее, растягивая лица людей в подобострастные масляные улыбки, сверкая в их глазах лихорадочными искрами алчности, срываясь с их губ нервным смехом чрезмерного возбуждения и стремления во что бы то ни стало занять место получше и поближе к господской миске. Здесь собрались те представители бреготтской знати, что поддержали притязания Антира на трон. Для многих из них эта коронация стала счастливым шансом на лучшее будущее – их личные качества, не позволили им заслужить доверие и поддержку Бернарда и королевского Дома Эрахир, а вот теперь наконец-то представилась возможность урвать то, к чему они так стремились. Именно их громкий возбужденный смех и голоса сейчас заполняли пустоту каменного зала, отдаваясь эхом от стен. Они ждали появления лорда Антира, сверкая бриллиантами, без конца пожимая затянутые в шелк руки, перебрасываясь бесполезными, ничего не значащими пустыми фразами, возбужденно галдя, будто стая сорок. Были здесь и те, кто поддержал Антира из других соображений, но они держались тише, отступив в сторону и без особой радости рассматривая собравшуюся в центре зала в свободном проходе между рядами скамей пеструю толпу. Те из клятвенников, что сохранили верность Бернарду, те, кто поверил в ложь Антира о том, что Хаянэ подменили за Черной Стеной, те, кто пошли за ним только потому, что он обещал им отомстить за Бернарда и защитить Бреготт. Те, кто сомневались и внимательно слушали Айрена, когда он до хрипоты раз за разом повторял им, что Гаярвион Эрахир жива и действительно совершила невозможное, вернувшись с той стороны смерти. Хэлла Натиф подолгу вглядывалась в их лица, используя садах различения и пытаясь понять, что они испытывают сейчас. Почти все они хмурились и мрачнели ровно с той же скоростью, с какой расходился в своем торжестве безнаказанности весь собранный сюда Антиром сброд. И она верила: еще был шанс их переубедить, он все еще оставался, что бы там ни говорила Милана и остальные! Эти люди хотели лучшего своей стране, они хотели служить ей и бороться с Сетом, просто их обманули, запутали, запугали, и они поддались на чужую ложь. Хэлла Натиф прекрасно знала, как тяжело бывало с ней бороться, особенно, если ложь была искусна и тонка, как атаванское кружево. А здесь и сейчас работал настоящий мастер – с этим никто бы не стал спорить. Хэлла Натиф чувствовала его присутствие всем своим существом, ровно как Милана носом чуяла чужие эмоции. Искажение, давящее грудную клетку, мешающее дышать, скребущееся в затылке постоянным зудением чужого взгляда, чужого присутствия, слежки. Холодная и острая опасность, как запах в логове хищника, как гостеприимно распахнутые створки западни, в которой обещают богатства, славу и власть, тактично не упоминая про цену за все это. Она и так постоянно ощущала это в Озерстраже последнюю неделю, куда бы ни пошла, что бы ни пыталась сделать. Но стоило ей только ступить под своды крепости, как ощущение усилилось, удесятерилось, будто прямо над ее головой завис невидимый топор, готовый обрушиться вниз в любой миг и не делающий этого лишь потому, что не все его жертвы пока собрались в этом зале. Наставник Нгуен учил ее различать присутствие могущественных сущностей из тонких миров, учил находить их, даже если они пытались укрыть свое присутствие от посторонних. И сейчас, пусть даже и не видела его с помощью внутреннего ока, а все же Хэлла Натиф готова была поспорить – где-то в этом зале присутствовал один из хасатр – Предательство, или, быть может, взгляд его был направлен именно сюда, как и воля, являющаяся материальным выражением этого взгляда в реальном мире. Он пока еще не ударил, не растянул сеть из искажения над сердцами всех этих людей, он пока еще выжидал, но сомнений в том, что рано или поздно он атакует, у нее не было. Они подготовились к этому ровно так, как могли, разумеется, хоть Хэлла Натиф вообще слабо себе представляла, как к чему-то такому можно по-настоящему подготовиться. Хасатры стояли двумя ступенями ниже Безымянной Шири, с которой все и начиналось, уступая лишь Создателю и Великой Матери, а также ганам, образующим три основные потенции мира – движение, торможение и свет. Вряд ли с ними могли тягаться даже Молодые Боги, во всяком случае, ни одна из легенд или историй, слышанных Хэллой от своих наставников, об этом не упоминала. Так что подготовка у них получилась смехотворная. Сама Хэлла Натиф проверила свои узлы, помолилась Вседержителю, да Колокольчика призвала поближе, чтобы не отходил от нее. Айрен вытащил из закромов поместья дедов кинжал – единственный вид оружия, который разрешено было проносить на коронацию, - напоил его собственной кровью, вскрыв ладонь по обычаю собственного рода, да повесил его на пояс. А что еще они могли поделать? Может, могло еще пригодиться открывшееся у Хэллы умение управлять временем, она надеялась, что оно пригодится, очень просила о том. Но вообще у нее было такое чувство, будто они выходят против дракона с ивовой хворостиной, и страх глодал нутро своими гнилыми мерзкими зубами, час от часу становясь лишь сильнее. Он пришел, когда Милана с Рудо не вернулись. Когда Хэлла проснулась среди ночи, ощутив, как все ее нутро скручивается в болезненный ледяной узел, а точка в груди, в которой прорастала дивным цветком связь с Аватарами и Миланой, стала твердой и тяжелой, будто кусочек руды. И сколько бы она ни пыталась ощутить по ней Милану, понять, что с ней происходит, где она, а все было напрасно. Будто каменная стена встала между ней и анай, и сквозь ее глухую шершавую поверхность не могло проникнуть ни ощущения, ни звука. И Хэлла не знала, Милана ли подняла эту стену меж ними из каких-то своих соображений, или кто-то другой возвел ее вместо нее. Боялась даже думать о том. Они с Айреном проговорили до самого рассвета, обсуждая, что им делать в этой ситуации. Бросаться ли вслепую в благородной попытке помочь на поместье Дома Антир, куда Милана с Рудо ушли, чтобы захватить Дэлайю, или действовать так, как было уговорено заранее. И Хэлла Натиф проклинала собственную мягкость и недальновидность, из-за которых Милана перед своим уходом всеми правдами и неправдами выбила у нее обещание не ходить следом за ней и не менять плана, что бы ни произошло под крышей поместья Антир. «На этот раз все очень серьезно, сестренка», - проникновенно глядя ей в глаза, говорила Волчица. «На этот раз уже нам противостоят силы куда более могущественные, чем бардуги или стахи. И цена слишком высока. Чтобы Аватары победили в Танце Хаоса, Гаярвион должна удержать трон, а потом – Хмурые Земли, кроме нее никто с этим не справится. И мы сделаем все, чтобы она удержала их, ты и я, правда?» Что на это можно было ответить? Как можно было отказать ей? Милана была права, сейчас речь шла о куда более сложных и страшных вещах, чем одна человеческая жизнь, и проигрывать в этой битве было нельзя. Правда, как в ней выиграть, Хэлла Натиф тоже не до конца представляла. Конечно, у них был план – пойти на коронацию Эльгара Антира, любым способом прервать ее, разоблачить его пособничество Сету, а если не получится, и вовсе убить с помощью подоспевших на помощь Джен Итур Вануэль. И Хэлла Натиф готова была выполнить свою роль в этом до конца, отдав ей все свои силы и рвение. Но что она могла-то, в конце концов, противопоставить Эвилид или Гротан Кравор? Милане вот хватило бы духу, хватило бы силы. Она вообще, кажется, была из этой силы соткана, несгибаемая и бесстрашная, способная выйти на бой с кем угодно, не раздумывая и не сомневаясь, хоть безоружной, хоть связанной по рукам и ногам. Но Хэлла Натиф не была такой – сильной и уверенной в себе, она была обычной, пусть и чуть более сильной ведьмой, чем ее сверстники. И она не была уверена, что сдюжит там, где это понадобится. Точнее, теперь не была, когда вступила в эту крепость и ощутила присутствие хасатры где-то под ее сводами. Вчера-то, пока они составляли планы под защитой стен поместья Дома Гведар, она куда горячее верила в собственные силы. Ох, Вседержитель, помоги своей непутевой дочери! Я знаю, что постоянно тебя об этом прошу, но на этот раз мне просто очень-очень нужная твоя помощь! И если ты дашь мне как-то провернуть ту штуку со временем, то я буду бесконечно твоей должницей, клянусь! Айрен сидел на скамье рядом с ней, одетый в белоснежную простую тунику без единого украшения. Он специально заказал ее на коронацию в подражание форме Спутников, хотел еще на спине символ Аватар вышить, но все-таки поостерегся – в таком виде его могли и вовсе не пустить в Большой зал крепости, арестовав на пороге. Его соломенные кудри топорщились в стороны, зеленые глаза смотрели сердито и настойчиво из-под нахмуренных бровей. Хэлла видела его сжатые кулаки, комкающие белую ткань подола туники, правую ногу, которая от нервного напряжения без конца тряслась, пуская вибрацию по их лавке в обе стороны. Поймав ее взгляд, молодой лорд наклонился к ней и прошептал: - Брайгель Трехпалый уже здесь, я видел его в толпе. - Это хорошо, - кивнула ему Хэлла Натиф. Ее тоже потряхивало изнутри, но пока еще она изо всех сил заставляла себя сохранять невозмутимость. Кто-то должен был держаться холодно и спокойно, чтобы своим уверенным видом поддерживать остальных – этому она тоже научилась у Миланы, хоть та, скорее всего, об этом и не ведала. - Только с собой он провел всего десяток солдат, остальных не пустили. Если он не справится, я пойду, - сообщил ей Айрен, и в глазах у него застыла решимость. – Ты остановишь для меня время, и я сам сделаю то, что должно. - Мы об этом не договаривались, Айрен, - покачала головой Хэлла Натиф, чувствуя, как внутри сразу же вспыхивает раздражение. Еще бы, ее и так трясло от волнения, а он еще и на ходу план менял, заставляя ее еще больше нервничать. – Да и Брайгель справится, он же все-таки командир Наемников Запада, и он-то точно дело свое знает. - Отец всегда говорил, что любой план хорош лишь на бумаге, а в реальности все чаще всего катится в бездну мхира, - покачал головой тот, стискивая рукоять клинка на своем поясе и глядя вперед, на зеленое знамя Дома Антир, закрывающее половину стены над огромным камином. И твердо повторил: – Если Брайгель не справится, я пойду. - И ты сможешь убить своего друга? – поглядела на него Хэлла Натиф, чувствуя глубокое сострадание. Вещи не должны были складываться так. Не должно было так происходить, чтобы доверие оборачивалось предательством, а любовь – злом. Чтобы бывшие друзья вынуждены были поднимать друг против друга оружие. Чтобы люди честные и достойные следовали за подлецом только потому, что у них не оставалось иного выхода. - Он предал Бреготт, а значит, мертв для меня, - твердо проговорил Айрен, и Хэлла Натиф только со вздохом погладила его по предплечью, отчего бернардинец сразу же густо покраснел. Ей предательство Эльгара тоже причинило много боли, но уж точно куда меньше, чем Айрену, с которыми их связывало совместное прошлое. И, наверное, он действительно имел право мстить и вершить суд в такой ситуации, опираясь на законы и традиции своей страны, требующей безжалостного наказания для предателей. Только все равно это ей не нравилось, и никто бы ее в том не переубедил. Скамьи расставили с двух сторон зала, освободив по середине его проход, ведущий к королевскому месту неподалеку от камина, где специально для коронации установили Трон Коня – массивное кресло из мореного дуба с резными подлокотниками в виде мечей, которые подпирали снизу щиты, с огромной конской головой, разместившейся над спинкой в окружении ощетинившихся веером копий. Айрен уже рассказал ей полушепотом, что это кресло вытаскивали из чулана за последние годы лишь дважды – во время коронации Бернарда, а также когда он отбил у дермаков Вернон Валитэ. Старому королю тяжеловесное кресло не слишком нравилось, как и церемониал, ему соответствующий, как и все бессмысленные расшаркивания и ритуалы, давным-давно растерявшие свой истинный смысл. Он предпочитал дело делать, а не красоваться перед своими поданными, и это внушало Хэлле Натиф лишь глубокое уважение. На самом деле ей было искренно жаль, что Бернард погиб, почти как будто он был ее королем, а не монархом другой страны. Невозможно было не любить таких людей, которые жили по чести, руководствовались принципами, твердо стояли на своем. И сегодня на принадлежащий такому человеку трон должен был усесться узурпатор, оболгавший его дочь и продавший его страну врагу. Каким бы некрасивым и пафосным это кресло ни было, как бы оно ни раздражало самого Бернарда, а Хэлла Натиф поклялась, что костьми ляжет, лишь бы оно ему не досталось. Потому что это было неправильно, потому что все внутри нее восставало против этого. Ну почему же Милана не вернулась вчера ночью вместе с Рудо и леди Дэлайей? Неужели их и впрямь захватили? Она беспомощно огляделась вокруг, обводя глазами зал, надеясь увидеть среди собравшихся знакомое лицо, или, может, разглядеть его наверху, на балконе, огибающем весь зал, куда вела тяжеловесная, укрытая дурацкими зелеными коврами лестница. Может, она пряталась где-то в тенях, готовясь ударить в самый ответственный момент? Может, скрывалась под чужим лицом среди гостей, ведь и Хэлла Натиф здесь тоже находилась в измененном облике с надетой на лицо Тенью. Ведь у Джен Итур Вануэль тоже были ведуны, кто-то из них мог изменить ей черты, спрятать ее под другой личиной. А потом могло случиться что угодно, и поэтому она и не вернулась ночью в поместье Дома Гведар, решила, что так будет лучше… Хэлла Натиф и сама не верила собственным мыслям, но так хотела верить! Так хотела надеяться на это! Лишь бы ты была в безопасности, Милана! Лишь бы все с тобой было хорошо! Взгляд ее зацепился за движение возле тяжелых дубовых дверей, ведущих в зал со стороны коридора. Герольд в красной тунике с переброшенной через грудь белой лентой, печатая шаг, вступил в зал и приложил к губам золоченый витой рожок, выдувая из него три торжественные ноты. - Начинается! – сообщил рядом Айрен, вновь заерзав на своей скамье. – Готовься! Разряженные в пух и прах гости, что столпились в проходе между лавками, начали рассаживаться на свои места, гул в зале стоял неимоверный. А Хэлла Натиф, непроизвольно комкая подол своего платья, уставилась на входные двери в зал, возле которых вытянулся по струнке герольд. Она понятия не имела на самом деле, к чему ей готовиться. Первоначальный план предполагал, что Милана приведет Дэлайю в поместье Дома Гведар, а потом они вместе через переход в пространстве придут во дворец и заставят Эльгара отказаться от притязаний на трон. Рудо должен был вместе с Айреном забаррикадировать двери в Большой зал и никого не выпускать наружу, а Брайгель Трехпалый со своими людьми перебить охрану Эльгара и тех, кто попробует открыто поддержать его в противостоянии. В задачу Миланы с Хэллой входило привести обоих Антиров в Большой зал и заставить сознаться в своей лжи перед лицом народа. Но Милана не привела Дэлайю в поместье, и весь их план рухнул. Вместе с Айреном они не придумали ничего лучше, как убить Антира, а затем использовать садах убеждения, которым совсем немного владела Хэлла, для того, чтобы разоблачить его перед собравшимися здесь лордами. И она прекрасно понимала, насколько глупым и несостоятельным выглядел этот план. Я должна сделать это ради Миланы. Она правильно сказала: цена победы очень высока. Во что бы то ни стало я должна убедить всех этих людей поддержать Гаярвион. Сердце в груди колотилось как бешеное, и волнение порхало в ее животе подхваченными ветром бабочками. Как только все гости расселись, в двери Большого зала мимо герольда чинно прошли трое мужчин, направляясь к Трону Коня. Первый из них, жрец в белом балахоне, седой и тощий, как жердина, нес на вытянутых руках бархатную подушку, на которой лежала золотая корона, еще два жреца в черных балахонах шли за ним следом, будто почетная стража. - Белый – это Майгель, один из подчиненных Первого Жреца Дарела, а двое других – Гедел и Ольдер, которым покровительствует Дэлая, с ее легкой руки и получившие право участия в государственных церемониях, - зашептал ей на ухо Айрен. – Неудивительно, что Эльгар выбрал именно их, все стоящие и на что-то способные ушли с Хаянэ не восток. По мере того, как жрецы продвигались по залу, гомон затихал, и когда они заняли место справа от стоящего на возвышении Трона Коня, стало так тихо, что гул собственного сердца в ушах едва не оглушал Хэллу Натиф. - Сейчас начнется, - предупредил ее Айрен, и следом за этим Белый жрец громко и раскатисто заговорил: - Да осияет Милостивый Могучий Громовержец этот зал своим присутствием сегодня! Да явит волю свою всем: и люду, и зверям, и ветру степному, и камню недвижному, и небу всему, по которому несется галопом с востока на запад великий Конь-Солнце! И будет воля та услышана и запечатана навечно огнем, мечом и пером Истины, раз и навсегда, во веки веков. - Смотри! – почти что вскрикнул шепотом Айрен, так толкнув Хэллу при этом локтем в бок, что она едва с лавки не слетела. Но почти и не заметила того, глядя, как в Большой зал крепости входят под руку Эльгар и Дэлая Антир. - Ох, Вседержитель!.. – тихо пробормотала она, чувствуя, как все внутри нее обрывается в отчаянье. Белый жрец надрывался, проговаривая ритуальные фразы, почти что выкрикивая их, и в тишине они погребальным звоном отражались от стен, больше напоминая плач по мертвым, чем приветствие нового короля. Но Эльгар Антир этого, кажется, совсем не замечал. Он вышагивал легко и статно, развернув плечи и глядя только вперед, одетый в зеленую бархатную тунику до самого пола, отороченную золотом, и короткий золотой плащ. Золотые широкие браслеты сверкали на его запястьях, из-под края одежд виднелись золотые сандалии. Его волосы обхватывал тонкий золотой обруч с алмазной звездой Дома Антир в центре, а улыбка освещала красивое правильное лицо триумфом, делая его похожим на Молодого Бога, сошедшего к своим верным поданным с самих небес, чтобы одарить их благословением. Мать выглядела под стать ему, затянутая в зеленый шелк, подчеркивающий каждый изгиб ее соблазнительного тела, и длинная золотая мантия ползла за ней следом по густым коврам, укрывшим ледяной каменный пол Большого зала. В руках она несла букет алых роз, и розы же были вплетены в ее роскошные густые волосы, солнечной волной спадающие на плечи. Одобрительный гул поднялся в зале; гости церемонии стучали пятками по полу, хлопали в ладоши, выкрикивали поздравления, не сводя глаз с медленно шествующей к помосту пары. Четверо молоденьких ребят всего-то на пару-тройку лет младше Хэллы подскочили со своих мест на краях лавок и принялись осыпать Эльгара и Дэлайю белыми лепестками роз, плавно скатывающимися вниз по их одежде. Айрен рядом с ней напрягся, сжимаясь в полный ярости комок, намертво вцепившись в рукоять кинжала на поясе. Хэлла закусила губу, чувствуя, с каким бешеным грохотом колотится сердце в груди. Жрец доорал наконец до конца свою речь, и двое других жрецов запели следом за ним «Славься, Громовержец!», вытягивая ритуальную фразу раз за разом низкими красивыми голосами. Хэлла поискала глазами среди толпы Брайгеля Трехпалого, но не смогла отличить его затылок от затылков других гостей, обежала глазами со слабой надеждой балкон по периметру зала. Нигде не было видно ни движения, ни единого намека на Милану или Рудо, да их и не могло быть. Дэлая-то, живая и невредимая, шагала под руку со своим сыном к Трону Коня. - Что будем делать? – хрипло спросил ее Айрен, заглянув в глаза, и на этот раз Хэлла Натиф не знала, что ему ответить. Не знала больше совсем ничего. *** - Иди! Грубый тычок в спину был таким сильным, что Милана инстинктивно сделала несколько шагов вперед, едва не опрокинувшись навзничь. Звякнули железные цепи, сковывающие ее заломленные за спину руки, проволоклось по полам неподъемное железное ядро, привязанное цепью к скованным лодыжкам, чтобы не могла убежать. На глотке тоже было железо – ошейник, как у собаки, с кольцом для поводка, который Авелах собственноручно надела на нее сегодня утром, потрепав по щеке, будто животное. Железо жгло ее как огонь, но гораздо сильнее жгли стыд, боль, унижение, разгораясь с каждой секундой из тлеющих углей, что оставили после себя пытки, которым ее подвергла эта женщина. О, она знала толк в том, как следовало ломать людей! Прекрасно знала. Боль и наслаждение в ее арсенале занимали куда меньшее место, чем хотелось бы Милане. Куда проще было бы, если бы ее просто били да ножами резали, как легко это было бы перенести! Стражник Дома Антир шел следом за ней, еще один – рядом с медленно волочащимся Рудо справа от нее. Ему досталось чуть меньше внимания Авелах, решившей приберечь его на потом, и к рассвету слуги унесли его в подвальные помещения, а Милана осталась с ней наедине. На него ей тоже смотреть было невмоготу - стыд жег глаза кислотой, вырывал из груди такую жуткую смесь из эмоций, что впору было выть и кататься по полу в попытке выцарапать собственное сердце из груди. Авелах сама, посмеиваясь, сообщила им, что в их случае будет использовать именно его, ибо гордецы больше всего падки на стыд. И оказалась права. Она вообще во всем оказалась права, куда правее Миланы. И в том, что Милана будет плакать навзрыд, кричать во всю глотку и молить ее прекратить пытки. И в том, что будет просить лишить себя жизни. И в том, что проклянет тот день, в который родилась на свет. Лишь одну вещь она не сделала прошлой ночью, как бы ни измывалась над ней Авелах – не отреклась от Небесных Сестер. Но в том, что рано или поздно это случится, почти не сомневалась – Авелах обещала это ей, и Милана поверила ее слову. И в тот момент, когда поняла это, ощутила, как что-то в ней по-настоящему начинает ломаться. Ей было страшно, так страшно, как никогда в ее жизни. Псари, Рабы, то, что происходило за Черной Стеной, по большому счету не стоило того ужаса, который она пережила прошлой ночью, осознав, что рано или поздно сломается будто тоненькая сухая веточка под пальцами этого чудовища и станет безвольной тенью себя прежней, готовой услужить во всем, целующей руку, что истязала ее. И это осознание отрезвило, будто ушат ледяной воды, опрокинутый на голову. Вопрос был лишь во времени – это тоже сказала ей Авелах, и с этим Милана тоже согласилась. Неделя, месяц, год – сколько она сумела бы продержаться, оставаясь в своем уме и самой собой? Пока боль была лишь физической, Милана верила, что подольше, верила, что сдюжит благодаря зверю и справится. В конце концов, ману ведь выдержала сотню ударов плетью, чтобы спасти свой народ, и каких ударов! Ларта была одной из сильнейших женщин своего времени, никто не решался бросить ей вызов, пока это не сделала ману. Уж наверное, боль от ее руки должна была быть просто нечеловеческой, но Лэйк справилась. Потому и Милана терпела изо всех сил, но Авелах довольно скоро заметила это и сменила тактику. И вот тогда-то ее вера в себя и зашаталась, как подрубленное под корень дерево на ветру. Вот тогда-то иллюзий о себе у нее больше не осталось. Дубовые двери Большого зала крепости Озерстраж были распахнуты перед ней, и Милана видела спину Авелах, держащей под руку Эльгара и идущей вместе с ним к трону на возвышении. К трону, что принадлежал по праву Гаярвион. «А ты принадлежишь мне». Милана вздрогнула всем телом, отпихивая от себя мучительно яркие картины и ощущения вчерашней ночи, которую Авелах не позволила ей прервать сном, не дала забыться хоть на мгновение, чтобы «укрепить эффект», как она выразилась. С трудом передвигая ватные ноги, она шагнула следом за ними, подтягивая за собой по полу неподъемную гирю. Рудо сипел рядом с ней, ковыляя и глядя лишь в пол перед собой. Его в отличие от Миланы не исцеляли, и боль должна была до сих пор терзать его тело вместе со стыдом. Зал полнился криками и светом, который ударил по глазам, заставив ее сощуриться. Люди кричали, топали ногами по полам, хлопали в ладоши. Кто-то пел низким красивым голосом, но звук этот показался для нее пыткой, слишком громкий и настойчивый, ножом режущий уши. - Стоять! – стражник грубо дернул ее за цепь, сковывающую руки, и Милана пережила на мгновение острый приступ ужаса оттого, что она беззащитна перед его властью. В глазах побелело, перед ними побежали красные круги, стало нечем дышать… «Дыши со мной, Милана! Дыши! Тише!» Теплые руки обняли ее плечи, притягивая ее к себе, закрывая от темноты, защищая. Теплые губы без конца повторяли, что совсем скоро станет легче, и звук любимого сердца убаюкивал ее, стуча сквозь плоть и кровь. Милана истерично хихикнула, изо всех сил кусая губы, чтобы не разрыдаться. Воспоминание о Гаярвион ожогом раскаленной железной полосы легло поперек груди, терзая и мучая. Авелах обещала ей ночью, что так будет, и в этом она тоже оказалась права. Нет. Милана низко опустила голову, изо всех сил стараясь выровнять дыхание и глядя на то, как все-таки капают вниз слезы, срываясь с кончиков ресниц. Но и это было неважно, как неважно было, что грохочет и ревет впереди полный света зал. Зверь в ней давным-давно уже спрятался где-то на задворках сознания, залег так далеко, что звать его не имело никакого смысла, а если даже и откликнулся бы – ничего не смог из-за железной цепи, обвитой вокруг ее тела. Не было больше и силы присяги – Авелах заставила ее отказаться от данного Аватарам слова, лишив дарованной ими поддержки и защиты. Небесные Сестры не могли прийти к ней и раскрыться крыльями за спиной – черная Тень с пустыми глазами обвивала грудь поверх цепи, не позволяя прикоснуться к малхейну. Ничего не осталось у Миланы, только память о Гаярвион. Только память о ней. Я не предам ее. Голос Авелах внутри нее шептал, что это просто слова, пустые обещания, такие же бессмысленные, как и все остальные, что давала себе Милана, а потом нарушала их, корчась под пыткой снова и снова. Но она не слушала этот голос. Может, и от Небесных Сестер она тоже отказалась бы в один ужасный день, прожитый в полной власти Авелах, как отказалась от Аватар, от своего народа и своих родителей. В конце концов, истязания срывали с ее губ какие угодно слова и какие угодно обещания или лозунги, и она даже верила в них, пока кричала. Но от Гаярвион она не могла отказаться. Просто не могла. Никак. Там, впереди, в полном света и звука зале, стояла женщина, которая пыталась отнять Гаярвион у Миланы. Это тоже было просто, так же просто, как любовь, которая не кончалась. Эта женщина была чудовищем, упивающимся жестокостью. Она была хуже всех самых страшных сказок об Эвилид, страшнее всего, что только могло придумать воображение Миланы до знакомства с ней. Она получала удовольствие от чужой муки, наслаждалась чужим унижением, упивалась стыдом, слезами, мольбами о помощи. Ей нравилось то, что противело человеческой природе, что было противоестественно и искажено. Она сама была противоестественна, потому что отдалась во власть сил, противоречащих истине вещей. И она угрожала Гаярвион. - Рудо. Пропихнуть это имя через собственную глотку было очень тяжело. Боль от ошейника, усталость и слабость смешались в одно, туманя взгляд. К тому же, Авелах не давала ей пить с самой ночи, отчего глотку свело дерюгой, и жажда мучила ее, изводила и жгла. Он не поднял головы, продолжая смотреть себе под ноги. Его черные волосы растрепались и грязными клоками падали на лицо, кровь покрывала изодранные остатки одежды. Все его лицо покрывали гематомы, наливаясь разными оттенками алого и синего. У Миланы тоже были такие – до тех пор, пока ее не исцелили, чтобы она могла дожить до этой церемонии и своими глазами посмотреть на то, как Гаярвион проиграет войну Сету, а вместе с ней закончится и Танец Хаоса. - Рудо, - вновь повторила она, уже громче. - Не разговаривать! – рявкнул голос за спиной, а затем боль расцвела под коленями, когда стражник ударил ее мечом в ножнах, и Милана с тяжелым вздохом рухнула на пол. Вот только на самом деле он ничего не знал о боли. - Рудо! – позвала Милана в третий раз, и теперь он услышал, взглянув на нее упрямыми синими глазами, все еще горящими, несмотря на опухшее, превратившееся в один огромный кровоподтек лицо. – Я не сдамся, Рудо, - просипела она, глядя ему в глаза. – Гаярвион сядет на Трон Коня. Слышишь меня? - Я сказал: не разговаривать! Несколько ударов по плечам согнули ее к самому полу, сорвав с губ стон, но разве это было важно теперь? - Я слышу тебя, Милана, - невнятно отозвался Рудо, и она усмехнулась, глядя на темные отметины от ее собственных слез на ковре. - Заткнись, предатель! Тебе велено молчать! – крикнул стражник, и рядом со стоном повалился вельд, склоняясь низко-низко над полом, почти упираясь лбом в зеленый ковер перед дверью Большого зала. Он слегка повернул голову, глядя на Милану левым глазом. Ледяной синий зрачок странно смотрелся среди залитого кровью белка. С трудом повернувшись и сберегая дыхание, Милана взглянула вперед. Эльгар Антир и Авелах дошли уже до самого трона и остановились перед ним, оглядывая гостей. Щенок поворачивался из стороны в сторону, благосклонно принимая поздравления от всех присутствующих. Авелах стояла рядом с ним, скромно держа в руках букет роз. Взгляд ее ядовитых глаз внезапно поднялся на Милану, впиваясь прямо ей в лицо, и даже на таком расстоянии она вздрогнула, будто Эвилид ударила ее. Но это не имело значения. Я останусь предана тебе до конца. Только тебе. Эльгар Антир поднял руки, прося у вопящего от восторга зала тишины. Он улыбался широко и беззаботно, он торжествовал, и Милане не было нужды вынюхивать его эмоции, чтобы ощущать это даже на таком расстоянии. - Друзья мои! – заговорил он, перекрикивая рев толпы, и приветственные крики смолкли, давая ему возможность говорить. – Настал этот великий день начала новой эры! День, с которого начнется возвышение Бреготта, его освобождение от ереси и лжи захватчиков, от черной длани Врага! Зал вновь взорвался радостными криками, а за спиной Миланы один из стражников Эльгара тихо произнес: - Воистину! Милана ждала, тяжело дыша. От взгляда Авелах, случайно пойманного ею, все внутри перевернулось вверх тормашками, и вновь вернулась боль, изводящая и рвущая ее душу. Закрыв глаза и слушая речь проклятого зарвавшегося щенка, даже не представлявшего, кем на самом деле является его мани, она восстанавливала перед внутренним взором лицо Гаярвион. Надменно вздернутый точеный подбородок, хищный нос, губы, сжатые в упрямую нитку, мягкая родинка на щеке. И взгляд стальных будто зимнее небо глаз, взгляд непокорной бесстрашной орлицы, не склоняющей голову ни перед кем. Моя орлица. Моя. - Я клянусь вам, что буду верой и правдой служить своей стране, своему народу, каждому из вас! Клянусь, что стану вам опорой, вашим щитом и мечом, что сердцем своим закрою Бреготт от беды и отстою то, за что сражались наши предки! – кричал мальчишка. Рудо рядом с ней начал хрипло смеяться, и с его окровавленных губ вместе со смехом слетали стоны. Стражник вновь ударил его, пнув по скованным цепью ногам, и вельд, вскрикнув, упал вперед. Она умела смотреть как никто. Слегка опустив голову, глядя сквозь густую черную сеть ресниц, глядя в самое сердце, в самую душу, обнажающуюся перед ней без остатка. О, вот она-то знала про истинную власть куда больше, чем так упивающаяся ею Авелах. Ей не нужно было унижать, бить, истязать Милану, чтобы добиться своего. Ей достаточно было посмотреть один раз, и по дрожанию ее ресниц Милана читала все недосказанное, все обещанное, все, в чем нуждалась она, о чем никогда бы не попросила, потому что была королевой. Ей не требовалось просить. - Я поведу вас за Черную Стену в Гиблую Землю, до самого Сердца Мрака Остол Горгот! И там мы вместе отомстим за Бреготт! За короля Бернарда, преданного и убитого рукой, которой он верил, на которую оперся в час нужды! За его дочь Гаярвион, сгинувшую в подземельях Врага, чье место ныне заняла самозванка, прямо сейчас открывающая для вражьих орд врата Кьяр Гивир! И завтра утром, с первыми лучами солнца выступим мы на восток, чтобы отвоевать нашу землю! Чтобы защитить наш святой дом, нашу веру и нашу правду! Она умела дарить наслаждение каждым своим жестом. И для того ей не требовалось касаться рукой, губами или энергией Источников, не было нужды даже пальцем шевелить. Вся красота мира собралась под ее кожей, вся его нежность, вся его сила, вся истина его бесконечного развертывания. Будто Сама Огненная лепила ее из расплавленных комет и звездного света, любовно оглаживала каждую черту, вкладывая в дело рук Своих первородное пламя и жар Своего сердца. В каждом ее движении, в каждом взгляде, в каждом случайно слетевшем с губ слове являло себя неизмеримое совершенство, и сердце в груди Миланы забывало, как стучать, замирая на полувздохе, стоило ей сделать что-нибудь незначительное, что-нибудь такое простое. Провести гребнем по шелковому водопаду волос, поднять тонкими изящными пальцами бокал, подобрать поводья, небрежно накручивая их на запястье, задумчиво склонить голову, глубоко уйдя в собственные мысли. Она была прекрасна как все небеса и все бездны этого мира, красивее туманных переливов Источника Рождения, свежее раннего утра над горами на изломе осени. Милана могла бы любоваться ею вечности подряд и так и не наглядеться, проглядев все глаза. - Но до того, как я принесу вам клятву и приму вашу, до того, как эта корона опустится на мою голову, я докажу вам, что смогу сдержать свое слово! Наша месть начнется сегодня, прямо сейчас! Ибо мне удалось захватить тех, с кого все это началось, по чьей вине все это случилось! – Эльгар Антир перестал улыбаться и выбросил вперед руку, указывая прямо на них с Рудо. - Женщина, что называла себя Спутницей Миланой, сегодня здесь, а вместе с ней один из ее приспешников. Мы захватили их ночью, когда они пытались убить мою безоружную мать прямо в ее постели! А как же она была пьяняще, безумно, сумасбродно горяча! Как умела она отдавать и отдаваться, как властно овладевала, танцуя будто пламя в каждом своем движении, в каждом вздохе, каждом стоне, срывающемся с губ! Насколько искренна она была в такие моменты, распахивая свое сердце, позволяя Милане смотреть в свои бездонные глаза и тонуть в головокружительной сладости звука собственного имени, срывающегося с ее губ! Как красиво предрассветный сумрак целовал ее бархатные плечи, спадая с них прозрачной вуалью вместе с первыми касаниями солнца! - Ведите их сюда! – вскричал Эльгар, и под угрожающий рев собравшейся в Большом зале толпы один из стражников дернул Милану за цепь, выворачивая руки из суставов и заставляя ее подняться на ноги. – Ведите их! – кричал Эльгар. – И свершим месть нашу над ними все вместе по законам наших предков! Обрушим на них ярость и кару, которая объединит нас всех, разделим ее сладость поровну! Рядом зарычал Рудо, брыкаясь из последних сил, когда стражники с двух сторон подхватили его под руки и потащили вперед по ковровой дорожке. Милану тоже грубо схватили и повели, почти поволокли вперед, навстречу обезумевшей от ярости толпе. Благородные бернардинцы вскакивали со своих скамей, лезли вперед, тянули к ним руки, во многих из которых поблескивали ножи. Милана закрыла глаза, вспоминая улыбку Гаярвион. Не счастливую, полную радости и беззаботной нежности улыбку, вовсе нет. А яростный оскал жемчужных клыков и горящие ненавистью глаза, обращенные на восток. Всегда на восток, навстречу солнцу и старому Врагу – так говорила она. И бурые пятна пыли покрывали ее изможденное лицо, и спутанные волосы падали на щеки, и кровавые подтеки пятнали кожу. Но она смотрела на восток и не отводила глаз. Как не смогла бы больше никогда отвести от нее глаз Милана. Что-то дрогнуло в груди Миланы, что-то наконец-то сломалось в тишине, маленькое и хрупкое, такое незначительное по сравнению с чудовищной неостановимой силой, что сокрушала его. О, эта сила не знала преград! Она наступала весенним половодьем, сметающим все на своем пути, ревущим горным селем, меняющим рельеф вершин, снежным бураном, заметающим дорогу назад, к душному и скучному прошлому, которое должно было навсегда уйти. Седые злые времена и звенящие смешливые мгновения кланялись этой силе, расступаясь в стороны при приближении ее триумфального часа. Затихали самые яростные бури, успокаивались вздувшиеся до самых небес моря, и огонь глубин, который не могло потушить ничто, смирял свой жар, очарованный ее поступью. Неужели же одно маленькое человеческое сердце могло противостоять ей? Если ее источником само и являлось. Свет вокруг нее был таким ярким и при этом мягким, будто первые робкие лучи рассвета, упавшие через стекло в их комнате на обнаженное плечо спящей Гаярвион. Этот свет пах ею, переполняя сердце Миланы бесконечным трепетом, у него был вкус ее губ и звук ее смеха. И никакие пытки, никакая боль и уродливая злоба окружающего мира не могли затмить даже самую крохотную искорку на дне ее глаз. Милана улыбнулась, чувствуя бестрепетный тихий покой, поцеловала всем своим сердцем лицо Гаярвион на внутренней стороне своих век и открыла глаза. Золотое сияние так никуда и не делось. Оно пылало на ее коже, обхватывая ее с ног до головы, вырываясь из точки в середине груди и расползаясь по всему телу, совсем не похожее на языки огня, которые порождала Роксана. Оно было видимо для ее глаз и, похоже, для глаз окружающих тоже, во всяком случае, толпа бернардинцев, что намеревались разорвать ее на клочки, отхлынула прочь, и на всех лицах сейчас было написано одно – глубочайшее удивление и растерянность. И оно сожгло Тень, которой опутала ее тело Авелах, без единого следа. Свет твоей любви хранит меня. Милана и не делала ничего, только повела плечом, и железные цепи, нагревшиеся от одного касания этого золота, рассыпались на куски. Она выпростала крыло из-за спины, почти и не удивившись тому, что теперь это крыло тоже было золотым, а вовсе не огненным. Что ж, разве стоило удивляться чудесам, которые творились под этим мрачным хмурым небом, если чудесами они вовсе не были? Если они были правдой, простой и тихой, истиной живого сердца человечьего, способного на все? Краем крыла коснулась она цепей на руках, а потом и на ногах Рудо, разомкнув их при помощи Земли, что разорвала изнутри крепкие металлические структуры. Лед или огонь она использовать побоялась – у вельда не было защиты анай перед этими стихиями, а у Миланы – теперь – была. Взгляд ее пробежался по толпе, по застывшим гостям церемонии, среди которых она теперь ясно видела и Хэллу Натиф, едва не визжавшую от радости, и Айрена, с неистовой надеждой глядящего на нее, и мрачно хмурящегося Шираза Нифона, и Брайгеля Трехпалого, готовящегося отдать приказ своим людям атаковать. Видела она и побелевшего от ненависти Эльгара Антира, выпрямившегося до такой степени, будто его насадили на железный прут. И Авелах, стоящую рядом с ним с потемневшим лицом, на котором удивление медленно сменялось яростью. Милана посмотрела ей прямо в глаза, не боясь больше ничего и ничего не помня о ней и том, что случилось с ними сегодняшней бесконечной ночью. То хранила в себе тьма, но тьма всегда отступала перед светом, каким бы беспросветным ни казался питающий ее мрак. И даже она брала свое начало в свете, что отбрасывал Тень, а вовсе не наоборот. Гаярвион взглянула на нее через разделяющие их километры, бурю и войну. Гаярвион улыбнулась ей, и любовь проросла золотыми цветами в бездонных колодцах ее глаз. Милана поцеловала ее в ответ со всем огнем своего сердца. И заговорила.