Утратив все, ты все найдешь

По обеим сторонам дороги тянулись бескрайние поля. Воздух был наполнен предгрозовой духотой: на небе сгущались тёмно-синие, почти чёрные тучи. Кое-где мелькали молнии. Геральта совершенно не радовала перспектива ночёвки под открытым небом, но ему настолько хотелось убраться подальше от Венгерберга, что это было совершенно неважным. Лютик, Лютик, чёртов Лютик. Снова неприятности — и снова из-за него. Сам вырыл себе яму своей беспечностью — пусть сам из неё и выбирается. Уж точно не ведьмак должен расплачиваться за его ошибки. Этот… рёбенок… Он никому не нужен. А уж Геральту — особенно. Он просто оказался в неудачном месте и в неудачное время. Нужно было отправить Лютика на все четыре стороны, едва он начал уговаривать его пойти с ним на свадьбу в графском доме. Тогда ничего бы не случилось. Геральт тряхнул головой, чтобы прогнать навязчивые мысли, и потянул поводья, заставляя Плотву перейти на шаг. Вдалеке начали слышаться раскаты грома. Судьба ребёнка его не волновала. Совершенно. Даже если бы Лютик избавился от него, выбросив в ближайшую канаву — ему было бы всё равно. Геральт с той самой ночи больше всего хотел забыть о ней и распрощаться с бардом раз и навсегда, чтобы… не вспоминать, но, казалось, абсолютно всё мешало ему. Сначала Лютику стало плохо, потом — обнаружилась эта невозможная беременность. Ведьмаку отчего-то казалось, что на его горле затянули ошейник и перекрыли доступ кислорода. Его словно пытались лишить выбора. Заставить взять на себя ответственность за то, в чём он совершенно не виноват. Да, он принял участие в зачатии, но сделал это неосознанно, и этот ребёнок совершенно ему не нужен, и… Геральт обернулся, чтобы посмотреть на тучи и рассчитать, сколько времени у него осталось, чтобы найти место для лагеря. Над оставшимся вдалеке Венгербергом мелькнула в почти чёрном небе молния. Он почему-то вспомнил. Перед внутренним взором возникла картина: он запрыгивает в седло и бросает последний взгляд на окна дома Йеннифэр. И видит там Лютика, который зябко поёживается, стоя в расстёгнутой рубахе, и смотрит ему вслед с совершенно пустым выражением лица. «Пусть обижается, сколько хочет», — подумал тогда Геральт. И в следующую секунду пустил Плотву галопом. Слишком не хотелось ощущать на себе прожигающий взгляд голубых глаз. Теперь, когда лошадь перешла на шаг, а тишину нарушал лишь шелест высокой травы и далёкие раскаты грома, негодование в голове звучало всё громче. Геральт вообще до последнего не хотел признавать, что всё это — правда. В конце концов, всю жизнь ему твердили: ведьмаки бесплодны. Ведьмаки — всего лишь оружие против нечисти. У ведьмаков только одна судьба: сражения, опасные дороги и неминуемая гибель от лап чудовищ, которая когда-нибудь непременно произойдёт. И в этой судьбе нет места семье. Их не зря сделали бесплодными. А потом случился Лютик. Просто свалился как снег на голову, подсев к нему в какой-то таверне. То ли в Вызиме, то ли в Посаде. Геральт уже не помнил. И кто же знал, что спустя десять лет совместных путешествий Лютик перевернёт весь его мир с ног на голову?.. Просто насолит какой-то богатой даме, и та окажется настолько мстительной, что бард забеременеет от него? Бред, бред, всё это бред. Это звучало как абсурд. Как полный абсурд. Впрочем, абсурда ведьмак в жизни видел довольно много. И не такое бывало. Просто… где-то далеко. Не с ним. Однако и не было причины не верить Йеннифэр: она слишком хорошо знала своё дело. Геральт, оторвавшись от своих мыслей, снова обернулся на небо: тучи подбирались ближе. Нужно было искать место для ночлега: гроза должна была разразиться в течение часа. Впереди ждала привычная жизнь, в которой нет места ни Лютику, ни его ребёнку. О том, что это был и его ребёнок тоже, Геральт старался не думать. Ему он не нужен. Абсолютно. Он слишком привык к свободе. Привык быть сам по себе. Он прекрасно помнил свои эмоции в тот момент, когда обезумевший от страха Лютик протянул к нему руки в безмолвной мольбе о помощи. В этом жесте, как и в потоке энергии, благодаря магии Йеннифэр устремившегося к нему от живота барда, он увидел цепи, которые словно грозились приковать его навсегда. Связать и лишить возможности вздохнуть. Забрать такую необходимую свободу. Этот ребёнок — бремя на всю жизнь. Совершенно неожиданное и нежеланное. И ведьмак не собирался тащить его на себе, а уж тем более — позволять кому-то заставлять его это делать. В конце концов, почему он обязан брать на себя ответственность за проступки Лютика? То, что они однажды переспали, не значит ровным счётом ничего. Откуда Геральту было знать, что женское коварство сыграет с ними злую шутку именно в эту злополучную ночь? Вернее, сыграет с Лютиком. К нему это не имеет никакого отношения. Да, раньше ведьмак помогал барду выпутываться из неприятностей, скрипя зубами, но сейчас, когда эти неприятности коснулись его самого… К чёрту, всё к чёрту. И Лютика, и ребёнка. Собственные мысли отчего-то казались Геральту странно громкими. Обычно было рядом что-то, что заглушало их. Ах, да. Был Лютик. Были его вечная болтовня и бренчание на лютне. Раньше это раздражало, но теперь… было пусто. Неприятно пусто. Ведьмак никогда не признался бы в этом никому, но… он привык. Привык к Лютику, который давно уже стал неотъемлемой частью его жизни, следовал по пятам, нагло влезая в личное пространство. Привык к его голосу, к невесомым касаниям, да даже к неприятностям, которые притягивает к себе Лютик… ко всему привык. Настолько привык, что спокойно засыпал под его размышления о любви и рассказы о жизни в Оксенфуртской академии. Дремал под мягкими, но напористыми касаниями его рук в бадье, будучи совершенно обнажённым. Геральт никогда не ожидал от него удара: был уверен в нём, как в самом себе. Может быть, даже больше. Нет, нет, нет, эти мысли определённо полезли в голову от непривычной тишины. Лютик остался в прошлом. А прошлое нужно забыть. Цепляться за него — гиблое дело. — Зараза, — прорычал ведьмак себе под нос. Все эти мысли — его чересчур мягкий характер. Он и так слишком много помогал Лютику, без которого теперь будет намного проще. Непривычно поначалу, конечно. Но точно проще. И лучше. Никто не будет путаться под ногами, трещать над ухом, влезать в неприятности и прибегать с криком «Геральт, помоги!». Никто не будет больше докучать, как назойливая муха. Никто не будет делиться новостями. Никто не будет отвлекать от дурных мыслей. Пытаться поддержать. Всё это исчезнет. И сам Лютик исчезнет тоже. Исчезнет теплота его голоса, исчезнут ласковые пальцы в волосах. Его странная самоотверженность и безграничное доверие. Бесстрашие. Лютик боялся чего угодно, но Геральта — никогда. Он не считал его монстром. Старался очистить его имя от грязных слухов. От вечного страха людей перед ним. «Он — друг человечества». Эти слова из баллады Лютика внезапно пронеслись в памяти. Его доверие согревало. Лучше, чем горячая похлёбка в трактире, и это было другое тепло. Эмоциональное. У Геральта защемило сердце. Он сжал кулаки и снова выругался, стараясь выгнать знакомый образ из головы. Ему никто не нужен. Совершенно. И он точно не хочет, чтобы кто-то нуждался в нём. С каждым шагом Плотвы в груди сдавливало всё сильнее. Может быть, стоило помочь Лютику? Хотя бы из соображений дружбы поступить по совести? Геральт, в конце концов, тоже принимал участие в зачатии ребёнка, правда, не имея ни малейшего понятия о том, что это вообще может произойти. С другой стороны… всё это произошло по вине Лютика. Только по его вине. И если раньше Геральт ограничился бы недовольным ворчанием и продолжил помогать барду, то теперь… Нет. Хватит. С него довольно. Ребёнок — это обуза. Слишком тяжёлая ноша. Менять свою жизнь ради него, лишаться свободы? Нет. Однозначно нет. Раскаты грома становились всё ближе. Дорога была пустынной. «Ты тоже был обузой», — вдруг прозвучал внутренний голос. И Геральт вспомнил. Так ярко вспомнил, что даже вздрогнул, заставив волноваться Плотву. Растерянно похлопывая её по шее, он пытался прогнать ужасные воспоминания о том дне, когда на дороге, так похожей на эту, его бросила родная мать… Будучи перепуганным маленьким мальчиком, он звал её срывающимся голосом, и весь мир в тот момент казался таким враждебным. Везде, абсолютно везде поджидала опасность. С матерью было теплее. Было не так страшно. Она защищала его от всего на свете, но тогда, когда он остался один, ему казалось, что перед ним разверзлась земля, и зияющая чёрная пропасть раскрылась, чтобы поглотить его. Ему хотелось пойти и как можно скорее разыскать мать, но он боялся уходить далеко: вдруг она просто потеряла его, и теперь ищет? Осознание пришло уже потом, в Каэр Морхене. С ноющей болью в сердце он понял: его не потеряли. Просто выбросили, как ненужную вещь. Как обузу, судьба которой совершенно не волновала. Даже если бы он умер — никому бы не было никакого дела. Геральт снова потряс головой. Нет, нет, это совершенно другая история. Поступок собственной матери для него до сих пор был чем-то непонятным, но сам он сейчас поступает так абсолютно оправданно. Лютик сам накликал на себя беду. Сам вёл себя чересчур легкомысленно. И ему пора бы научиться разбираться со всем самостоятельно, а не перекладывать трудности на плечи ведьмака. Но… с другой стороны, что он будет делать с этим ребёнком? Куда он пойдёт? Убить его рука у Лютика не поднимется. Он просто не сможет это сделать. Но что тогда? Подбросит кому-то? Кому? Простым людям, которые, если не утопят в реке сразу, то всю жизнь будут ненавидеть и шпынять? А если внешность выдаст в нём ведьмачье происхождение? Кому нужен мутант?.. У Геральта был Весемир. Были другие ведьмаки, с которыми он рос. Почти братья. А у этого ребёнка не будет никого, кто смог бы объяснить ему, кто он такой. Да и куда Лютик вообще отправится со своими трудностями? Его живот будет теперь расти каждый месяц. К кому он обратится за помощью? Как будет зарабатывать себе на жизнь, находясь в таком состоянии? Ни к одной из своих пассий он не пойдёт: какая дама примет у себя беременного мужчину? Если не убьют, как чудовище, то наверняка решат показывать публике, как урода. А кто поможет барду во время родов? А что, если… Геральт похолодел. В голове промелькнула мысль, что Лютик может не пережить роды. И что тогда? Как дальше? Как — без него?.. То есть, совсем без него. Не просто не видеть больше, а даже не иметь возможности увидеть. Что, если Лютика не станет?.. Если и среди женщин такая смерть — не редкость, то какой лекарь сможет помочь мужчине?.. Лекарь… Геральт вдруг вспомнил ещё одно: свой ужас, когда он держал в руках задыхающегося и кашляющего кровью Лютика. Он готов был тогда сделать всё, что угодно, найти любого лекаря, лишь бы Лютик остался в живых, лишь бы грубости, которые он наговорил, были не последними словами, услышанными бардом. А потом… он ведь даже извиниться не смог за эти слова. Не получилось. Не выдавил из себя. А сейчас разве лучше он поступает?.. Бросает барда на произвол судьбы, прекрасно зная, что через некоторое время он может умереть, да и бросает его не одного, а с ещё не родившимся их общим ребёнком? Конечно, ему не хочется быть привязанным, не хочется лишаться свободы, но… Чёрт побери. Лютик. Лютик. Чёртов Лютик. Он вынашивает и его ребёнка тоже, пусть в это и до сих пор верится с трудом. Ведьмак не мог перестать ощущать разъедающую его вину. Он просто трус. Он просто оставляет в одиночестве человека, который никогда не оставлял в одиночестве его самого. К которому он привязался. Которого он… наверное, по-своему любил. Крупные капли дождя застучали по земле, прибивая придорожную пыль. В небе над Венгербергом мелькнула молния. Геральт крепко выругался и развернул лошадь. *** Он застал Лютика и Йеннифэр сидящими в столовой. Бард первым услышал его шаги и повернул голову. Их взгляды встретились. На лице Лютика мелькнуло удивление, впрочем, через секунду сменившееся безразличием. Геральт успел поразиться тому, что чародейка не только не выставила Лютика за дверь, но и, судя по всему, разрешила остаться здесь надолго и одела его в более свободную одежду, которой раньше у него не было. Выходит, это он один такой… мудак? — Что ты здесь делаешь? — ровным тоном спросила Йеннифэр, почти не глядя на него. В её голосе ведьмак явно слышал толику презрения. — Я помогу воспитать этого ребёнка, — коротко бросил он. — Если уж он от меня. Йеннифэр кивнула. Лютик снова бросил на него недоверчиво-изумлённый взгляд и отвернулся. Ведьмак выругался себе под нос и покинул столовую. Ему было крайне непонятно такое поведение Лютика. В конце концов, Геральт согласился помочь, вернулся, что ему ещё нужно?.. Чтобы он валялся у него в ногах и просил прощения? И за что, интересно? Геральт хмыкнул, заходя в комнату, где он спал, и снимая доспехи. Извиняться он уж точно не будет. Не за что. Лютик должен быть благодарен ему за то, что он вообще остался здесь. А ещё — должен наконец-то научиться отвечать за свои проступки. Однозначно. До чуткого слуха ведьмака донеслись тихие шаги Лютика. Он прошёл мимо его двери по коридору — дальше, в отведённые ему покои. И в груди Геральта вдруг заворочалось что-то очень неприятное. Всё-таки… он, кажется, перегнул палку. Наговорил лишнего в пылу злости. Лютик явно принял всё близко к сердцу. Да и, в конце концов, бард — его… А, собственно, кто? Друг ведь? Или уже нет? Геральта, в общем-то, никогда не волновали ярлыки, которые люди привыкли вешать на отношения: он мог спокойно переспать с любой женщиной, потом неоднократно сталкиваться с ней и общаться как ни в чём не бывало. Может быть, даже ещё несколько раз переспать. Но Лютик… С Лютиком было другое. Не потому, что он мужчина, нет. Просто… слишком многое их связывало, наверное. А ещё… Геральт помнил услышанное той ночью признание в любви. Пусть он и предпочитал считать, что слова были сказаны бардом в пылу страсти после оргазма, однако забыть их всё же не получалось. Да и потом — они не просто переспали. Они ещё и зачали ребёнка, как бы абсурдно это ни звучало. Поэтому… дружба ли? Как теперь к этому относиться? Как им общаться друг с другом? Всё было слишком сложно. Тяжёлые размышления Геральта прервал требовательный стук в дверь. На пороге стояла Йеннифэр. Она, нахмурившись, смотрела на него всё тем же полным презрения взглядом, а её губы были сжаты в тонкую линию. — Что? — недовольно буркнул ведьмак. — Ты, конечно, никогда не отличался чуткостью, но в этот раз проявил свой ужасный характер во всей красе и успел наломать дров, — произнесла она, скрестив руки на груди. — Я зашла сказать тебе, что буду ждать тебя в моей приёмной через пять минут. Мне нужно кое-что сделать. Не дожидаясь ответа, чародейка отбросила за спину густые чёрные волосы и покинула комнату. Геральт закатил глаза. Приплыли. Йеннифэр, кажется, всерьёз прониклась сочувствием к Лютику, и теперь они оба будут бросать на него недовольные взгляды. На секунду он даже успел пожалеть, что вообще вернулся. Нет, ему не должны были теперь петь хвалебные оды, но такого он точно не заслужил. Однако деваться было уже некуда. Стиснув зубы, дабы не нагрубить снова, он вышел из комнаты и спустя минуту оказался у двери приёмной. Дверь была открыта. Ведьмак глубоко вздохнул и шагнул внутрь. На одном из двух дубовых стульев сидел Лютик. Его глаза были закрыты, и Геральту показалось, что он заметил уже высохшие следы от слёз на его щеках. Йеннифэр стояла перед ним — тоже с закрытыми глазами — и водила руками вокруг его головы. От ладоней исходило сиреневое свечение. — Садись на свободный стул, — сказала чародейка, не открывая глаз. Лютик вздрогнул от неожиданности и посмотрел на него, сразу же отведя взгляд. Находиться с ним в одной комнате Геральту было крайне тяжело. Натянутость между ними, казалось, накалилась до предела. От нахлынувших неприятных ощущений он раздражённо дёрнул плечами, в очередной раз сдержал рвущееся из горла рычание и покорно рухнул на стул. Чем быстрее это закончится — тем лучше. Йеннифэр коснулась ладонью его лба — и в памяти сами собой стали возникать события того злополучного вечера. Поместье графа и свадьба его дочери, подруга невесты, представившаяся Элеонорой, подаренное барду вино, его терпкий и сладковатый вкус, оседающий на губах, затуманенное сознание… и Лютик. Геральт будто бы снова был там — и снова смотрел на него, поющего баллады, желая как можно скорее завалить его в постель и отлюбить так, чтобы он забыл обо всём на свете. — Интересно, — протянула чародейка, когда в голове проносились моменты их жаркой ночи. — Сомневаюсь, что это относится к делу, — сквозь зубы процедил Геральт. Открывать кому-то своё сознание было крайне неприятно. Он будто бы чувствовал себя раздетым. Тем более — когда в голове всплывали такие сцены. — Ты разве маг? — вскинула бровь Йеннифэр. — Молчи и не мешай мне работать. Геральт недовольно хмыкнул и почему-то посмотрел на Лютика: зажмурившегося и сильно покрасневшего. Так же очаровательно, как и в ту ночь. Воспоминания, вызванные магией чародейки, всё сильнее разжигали в крови возбуждение. В паху уже давно было твёрдо, тяжело и горячо, а сейчас, увидев румянец на щеках барда, ведьмак вдруг ощутил сладкий спазм внизу живота. Всё это — просто из-за воспоминаний. Обыкновенная реакция организма. Не более. — Очень интересно, — так же задумчиво повторила Йеннифэр, наконец открыв глаза и отводя ладони от их голов. Геральт заметил, как её взгляд скользнул по его паху, и губы на секунду искривились в подобии ухмылки. Лютик облегчённо выдохнул, с силой потёр лицо руками и уставился куда-то в стену, словно старался смотреть куда угодно, лишь бы не на ведьмака. Не то, чтобы Геральт этого не ожидал, — всё-таки, он действительно обидел его, — но в груди заскребли кошки. Неужели бард теперь всегда будет таким? Впрочем, может быть, так даже лучше. Меньше разговоров друг с другом — меньше неловкости. Геральту в нос вдруг ударил стойкий запах трав: Йеннифэр, зачерпнув из ступки горсть какого-то порошка, бросила его ему в лицо, прошептав заклинание, и ведьмак, прокашлявшись и протерев глаза, вдруг заметил, что его кожа начала странно светиться красным. Чародейка нахмурилась. Лютик молча изучал взглядом стену. — Может, ты наконец объяснишь, в чём дело? — не выдержал Геральт. Эта напряжённая атмосфера тяготила его с каждой минутой всё сильнее. — Ты спешишь исполнить свои желания? — насмешливо сказала Йеннифэр. — Не волнуйся — у тебя для этого будет ещё около восьми месяцев. Впрочем, решать это не мне, а лекарю. Она смерила Геральта нечитаемым взглядом, и тот в секунду понял, что она имела в виду. Она же видела, чёрт. Она всё видела. Обыкновенную реакцию организма, блять. Прекрасно. Однако Лютик, кажется, её не понял: недоумённо посмотрел на неё, похлопал глазами… и снова занялся изучением стены. Что за?.. Он так и будет избегать даже взгляда? — Одно я могу сказать наверняка — эта магичка действительно разбирается в зельях, — продолжила Йеннифэр уже серьёзным тоном. — Так искусно обойти ведьмачий иммунитет к ядам… Это многого стоит. Ваши воспоминания нужны были мне для того, чтобы лучше понять произошедшее. В вине содержался не просто яд: это была совокупность различных зелий: одни усыпили твою бдительность, Геральт. Другие — погрузили сознание в дурман и заставили вас обоих захотеть… уединиться. Третьи — безболезненно и в считанные секунды изменили анатомию — у вас обоих. Так что, Геральт, я была права — на тебя так повлияло вино. Не все ведьмаки бесплодны. Геральт почувствовал укол совести, поймав её полный укора взгляд: она явно намекала ему на то, что он пытался откреститься от этого ребёнка всеми силами. — Таких опытных чародеек, как та, что варила зелье, с каждым днём становится меньше и меньше. Я готова пожать ей руку — работа чистейшая. — Йеннифэр! Они сказали это вместе. Геральт — глухо прорычав, Лютик — громко возмутившись. Оба посмотрели друг на друга. На лице барда на долю секунды возникло смятение, но он быстро совладал с собой и снова уставился в стену. Йеннифэр закатила глаза. — Так или иначе, Лютик, ты кому-то очень крупно насолил, — она наконец продолжила говорить. — Не чародейке, нет. Она бы просто убила тебя. То, что произошло, является заказом от какой-то весьма состоятельной женщины. — Йен, твою мать! — Геральт всё-таки не сдержался. — Мы разобрались, что произошло. Чего ты ещё сейчас хочешь? Что делать дальше? — Вам нужно остаться здесь. До тех пор, пока ребёнок не появится на свет. А потом — посмотрим, — она сказала это с напускным равнодушием, но ведьмак заметил беспокойство в её глазах. Она тоже волновалась за Лютика. — Спасибо! — горячо выдохнул бард, поднявшись со стула и обняв её. — Ты не так бесчувственна, как я думал. Чародейка усмехнулась и похлопала его по плечу. — Ну, ладно тебе. Иди отдыхать, будущий отец. Лютик криво улыбнулся, услышав эти слова, но всё же кивнул и покорно покинул приёмную, так и не удостоив ведьмака взглядом. — Ты большой мерзавец, Геральт из Ривии, — скрестив руки на груди, сказала Йеннифэр, когда они остались вдвоём. — Будь с ним помягче и прояви хоть немного уважения: он вынашивает твоего ребёнка. — Я его об этом не просил, — рыкнул Геральт. — Я и так согласился остаться с ним. — Ты думаешь, он просил, чтобы его сделали способным залететь? — Йеннифэр явно была на грани и уже плохо сдерживала свой гнев. — Поверь мне, Геральт, — беременность — это едва ли не самое тяжёлое время в жизни женщины. Так что же тогда будет чувствовать при этом мужчина, который не приспособлен к этому? Барду гораздо тяжелее, чем тебе. Можешь изображать великого мученика сколько угодно, но мученик здесь явно не ты. Ты не знаешь, что происходило в его голове. И что происходит сейчас. Он и сам не знает, что я прочла эти мысли и воспоминания. Я проникала в вашу память вместе с вами, потому что вы могли внезапно вспомнить какие-то важные детали, на которые я не обратила внимания. Но здесь… было другое. Я сделала это без его ведома. Ты не знаешь, что в его голове, Геральт. Ты не знаешь, что он чувствует. В воздухе повисла гнетущая тишина. Оба молчали. — Будет чудом, если он выживет, — тихо сказала Йеннифэр. Её голос был немного хриплым. — Что?.. Что ты имеешь в виду? — Геральта будто окатили ледяной водой. Он вдруг осознал: его опасения не беспочвенны. — Он не должен знать. Лишние переживания сейчас ни к чему. Но… Беременность протекает в очень тяжёлой форме. Ему определённо пожелали самого плохого. Роды и так будут крайне сложными. А уж если заказчица пожелала ему смерти, я буду бессильна. Такие проклятия невозможно снять. Каждое её слово врезалось в мозг кинжалом. Он ведь предполагал это. Подозревал, что так может случиться. Но почему тогда сейчас так больно? *** Лютик рухнул на кровать и закрыл лицо руками. Слишком много событий за один день. Слишком много того, во что так не хотелось верить. У него будет ребёнок. Геральт согласился помочь с его воспитанием, перед этим спустив на него всех собак. У него будет ребёнок. Йеннифэр не выставила его вон, не принялась издеваться, а вдруг разрешила остаться у неё на несколько месяцев. У него будет ребёнок. У него. Будет. Ребёнок. Как же хотелось вдруг открыть глаза и осознать, что всё это было ночным кошмаром… Какой же невыносимый бред. Лютик просто отказывался в это верить. Нахождение рядом с Геральтом тоже сил не прибавило. Это было чертовски сложно. Огромных усилий стоило не съязвить и не послать ведьмака куда подальше, гордо заявив, что его здесь никто не держит, и что он способен справиться без его помощи. Последнее явно было ложью. Лютик прекрасно это осознавал. Он был не в том положении, чтобы диктовать условия и дерзить тому, от кого теперь зависит. И уж смотреть в янтарно-жёлтые глаза было совсем невыносимо. Лютика переполняли раздражение, гнев, обида, злость… и страх. Он боялся, что в глазах Геральта увидит только ненависть и разочарование. Что Геральт посмотрит на него так, будто он только что поставил крест на его жизни. Лютику с лихвой хватило услышанных от ведьмака оскорблений и ругани. К большему он был сейчас не готов. Йеннифэр сказала ему, что волноваться сейчас не стоит — можно навредить себе и ребёнку. Ребёнку… Лютик никак не мог это принять. Он даже сейчас продолжал сомневаться в произошедшем. Если бы раньше самый опытный чародей предсказал ему, что ему суждено понести от ведьмака, он бы просто расхохотался тому в лицо. Это же невозможно. Однако, как выяснилось, даже такое иногда случается… Может быть, Йеннифэр, всё-таки, ошиблась? Вдруг у неё замутнился третий глаз? Вдруг она что-то не так поняла? Как бы это было прекрасно… Но от чего была тогда эта болезнь? Что послужило причиной постоянной тошноты, боли, слабости? Лютик, всё-таки, понимал, что это явно не было простым отравлением. И оставалось только одно: подаренное на свадьбе вино. Йеннифэр не могла ошибиться, нет. Просто поверить в это казалось невозможным. Как это, вообще?.. Как он, мужчина, сумел забеременеть от бесплодного по своей природе ведьмака? Это просто невообразимый бред. Однако какая-то часть Лютика уже успела смириться с ситуацией. Он весь был опустошён, вымотан: эмоции были исчерпаны и продолжительным недомоганием, и пережитым потрясением, и тем, что наговорил ему Геральт, и… Да вообще — всем. Абсолютно. Внутри расползалась липкая жуткая пустота, смешанная с болью и страхом. Лютику не хотелось находиться в этом доме. Точно нет. Он уже чувствовал себя здесь лишним и совершенно не нужным — особенно — после слов ведьмака. «Ты идиот, Лютик, и идиотом умрёшь. А меня оставь в покое!» Как же всё это… сложно. Слёзы брызнули сами собой. Не впервые за день, конечно. Но сейчас сдерживаться больше не было никакого смысла: Лютик был один. Он повернулся на бок, поджал колени к груди и беззвучно разрыдался, чувствуя, как стекают по переносице солёные капли. А чего он ожидал от Геральта, вообще?.. Поддержки? Сочувствия? Теплоты и ласки? Наверное, давно пора было перестать витать в облаках и на что-то надеяться. Ведьмак просто не способен на проявление таких эмоций. А по отношению к нему — особенно. Лютик всегда попадал в передряги, утягивая за собой и Геральта. Всегда приносил много забот. Докучал. Для Геральта он просто… Кто? Прилипчивый и назойливый попутчик? Вероятно. Даже другом он вряд ли стал бы его называть сейчас. Неужели теперь, когда обнаружилась эта чёртова беременность, когда он буквально перевернул жизнь ведьмака с ног на голову, что-то должно было измениться, да ещё и в лучшую сторону?.. Лютик судорожно выдохнул и горько улыбнулся своей наивности. Что же касалось его собственной жизни… О ней он просто старался не думать. Потому что мгновенно подступала к горлу ужасная паника: сдавливала дыхательные пути, перекрывала доступ кислорода, лишала здравого рассудка. Что будет дальше? Как он перенесёт эту беременность? Куда пойдёт потом с этим… ребёнком? Кому будет нужен… таким? Живот будет расти с каждым месяцем: Лютик прекрасно это понимал, хоть почти ничего не знал о том, как женщины вынашивают детей: мысли о семье в её классическом понимании проносились в его голове в последний раз ещё в начале обучения в Оксенфурте, да и тогда это было что-то вроде «никогда и ни за что». «Не зарекался бы ты, Юлиан» — с насмешкой сказал кто-то из его товарищей тогда. Лютик и бровью не повёл. Не зарекался бы ты. Как же он был прав. Как был прав и Геральт, который ещё на свадьбе предупреждающе посмотрел на Лютика, который с радостью принял из чужих рук роковой графин с вином. Геральт. От мыслей о ведьмаке сердце сдавило ещё сильнее; Лютика затрясло, нос перестал дышать, подушка, давно намокшая от его слёз, уже не заглушала его рыданий, и ему лишь оставалось надеяться, что ни Геральт, ни Йеннифэр не слышат его сейчас. Геральт и Йеннифэр. Чёрт. Лютик только теперь осознал: всё это время, что он будет вынужден находиться здесь… Всё это время он будет наблюдать за тем, как эти двое то мирятся, то ссорятся, то… любятся. Любиться они, Лютик был уверен, будут чуть ли не каждую ночь. И постоянно будет болеть бардовское сердце. Постоянно будет внутри тягучая тоска. А когда Йеннифэр в очередной раз выведет Геральта из себя, тот уже не сможет уйти, и наверняка вновь выместит свою злобу на Лютике. Конечно, он ведь всегда во всём виноват. Он ведь так хотел забеременеть от ведьмака и посадить его на цепь подле себя. Геральт, наверное, так думает. Как же всё это несправедливо. Ну откуда, откуда Лютику было знать, что очередная его любовница захочет отомстить ему за то, что он бросил её, узнав о беременности, и отплатит вот этим, сломав ему жизнь? После всего, что сказал ведьмак, желание у барда было только одно: послать его на все четыре стороны, чтобы больше не травить себе душу. Но… нет. Не в нынешнем положении. Более разумным сейчас было стараться не попадаться Геральту на глаза, чтобы не видеть этого пустого безразличного взгляда. Так он убережёт себя от боли. А ведьмака — от неприятной компании. Ему так будет только лучше. А как же — бард, который так раздражал своей болтовнёй, наконец-то заткнулся. Подарил благодатную тишину благородному мученику, Белому Волку, который великодушно согласился помочь осточертевшему ему идиоту, залетевшему от него, с воспитанием его же ребёнка, перед этим охотно поучаствовав в процессе зачатия. Какой же ты подонок, Геральт. А самое страшное, что я всё ещё люблю тебя. Лютик действительно любил. И от этого было больнее… Нет, не вдвойне. В несколько тысяч раз. Геральт накричал на него — и его мир в очередной раз треснул и разошёлся по швам. Будто бы Лютик хотел этого ребёнка. Будто бы заставил ведьмака принять его, будто хотел посадить его на цепь и командовать им, как это часто делала Йеннифэр. Будто бы барду нравится всё, что на него теперь свалилось. Лютик, чёрт возьми, просто хотел быть рядом. Кто же знал, что это желание исполнится так буквально. Слишком много всего. Слишком много. Это просто какой-то бред. Надо выспаться. Успокоиться, отдохнуть. Может быть, утром всё будет хоть чуточку проще. Лютик медленно закрыл мокрые от слёз глаза. Нос всё ещё не дышал, и он, приоткрыв рот, пытался успокоиться, глубоко вдыхая горячий и влажный воздух. Мимо его двери кто-то прошёл — быстрыми, тяжёлыми и широкими шагами. Лютик прекрасно знал, чьи это шаги. Слишком хорошо выучил за десять долгих лет. Слёзы, успевшие было подсохнуть, полились с новой силой. *** Не попадаться Геральту на глаза оказалось довольно просто: они почти не пересекались целую неделю. Однако самому Лютику просто уж точно не было. Ему, конечно, и самому смертельно не хотелось находиться рядом с ведьмаком, от которого, казалось, за несколько метров пахло благородством и великодушием. Будто он был безмерно горд своим поступком и считал себя чуть ли не святым. Лютику от него становилось тошно. Не в буквальном смысле: его муки временно прекратились благодаря зельям, которые варила для него Йеннифэр. Просто… Это было так мерзко. Бард чувствовал себя использованным и выброшенным, как ненужная вещь. Геральт остался не из-за него. Из-за ребёнка, но не из-за него. Им он просто воспользовался той ночью, — и попытался сбежать, а, когда пришёл час расплаты за удовольствие, принялся отнекиваться. Сделал так, как делают все мужчины. Как бесчисленное количество раз делал и сам Лютик. Сейчас, оказавшись на месте женщины, он многое переосознал. И Геральту хотелось врезать. Не раз и не два. Вид благородного мученика, который принимал на себя ведьмак, заставлял чувствовать себя всё более жалким. Именно поэтому Лютик предпочитал его не видеть. Принимал пищу в своей комнате, куда по его просьбе приходила с подносом единственная служанка чародейки — Марта. Торчал в библиотеке, бесцельно листая старые фолианты: многие из них были написаны на Старшей Речи, и бард от скуки принялся вспоминать свои знания этого языка. Было и кое-что другое. Йеннифэр разыскала несколько потрёпанных книжиц с записями лекарей, посвящёнными материнству и воспитанию детей, и всучила их Лютику, сказав, что это будет ему полезно. Впрочем, от прочитанного ему стало только хуже. Описания беременности и родов ввергали его в панический ужас. От неизбежного не уйдёшь, но Лютику очень хотелось. И после первой же прочитанной страницы он захлопнул книгу и направился в приёмную Йеннифэр. — Пожалуйста, сделай что-нибудь. Я не хочу этого всего, не хочу… Давай попробуем убрать его, а? — тараторил он с широко распахнутыми от страха глазами. Йеннифэр возвела очи горе и устало откинулась в кресле. — Лютик… — покачала она головой. — Мы обсуждали это. Ты знаешь, что это невозможно. Многие женщины не могут родить ребёнка, даже когда очень хотят, — на этих словах она закусила губу. — Они добровольно пошли бы на это, лишь бы стать матерями. А тебе ниспослан дар. Так будь мужчиной и прими это. Но, если тебе так уж хочется отправиться на тот свет, я с радостью тебе подсоблю, — она закончила фразу весьма едким тоном. Бард ответил не менее едко: — Быть мужчиной? Что ж, хорошо. Только вот мужчины не вынашивают детей! Я не готов к этому! А из твоих уст это звучит так просто, словно я каждый вторник обнаруживаю себя… беременным. Лютик скривился от собственных слов. Губы чародейки тронула усмешка. — Ты знаешь, что беременность длится девять месяцев? — тихо рассмеялась она. — Ты при всём желании не мог бы беременеть каждый вторник. — Да хоть одиннадцать! — вспыхнул Лютик. И внезапно расхохотался. Даже почти не истерично. Но спустя пару минут в носу вдруг защипало, глаза наполнились влагой, и он совершенно по-детски разревелся, утирая слёзы рукавом дублета и оскорблённо уставившись в стенку. Эти перепады настроения его когда-нибудь убьют. Совсем как баба, честное слово. Хотя… почему «как»?.. Он, вообще, кто теперь?.. Мужчина же? Но… мужчины действительно не вынашивают детей. Женщина? Но всё, кроме внутренних органов, в его теле осталось прежним. Абсолютно всё. Он просто… уродец, которому нет места среди нормальных людей. Эта мысль ударила Лютику в голову внезапно — и резко раскатилась по телу колючим страхом и нарастающей ненависти к своему телу. Слёзы полились ещё сильнее. Где-то рядом послышался удручённый вздох Йеннифэр. Чародейка подошла к нему со спины, положив руки на его плечи, и тихо сказала: — Ты не уродец, Лютик. Ты всё тот же. — Что? — вздрогнул бард, от удивления даже перестав плакать. — Откуда ты?.. — Читаю мысли, — она усмехнулась, но, встретив его суровый взгляд, поспешно сказала: — Я ничего не читала больше. Никогда, — она помедлила секунду и добавила, отведя взгляд: — Клянусь. Лютик, очевидно, поверил. Он только рвано вздохнул и покачал головой. — Нет, Йеннифэр. Я — самый настоящий уродец. Я не хочу выглядеть так, как нарисовано на страницах твоих книжек. Не хочу разгуливать с таким животом, будто я проглотил что-то большое и круглое. Я бард. Я жрец искусства. Я должен выглядеть хорошо. Как я буду выступать перед людьми? — Верно, — кивнула чародейка. — Ты бард. И ты останешься бардом. Эти трудности — они временны, Лютик. Ты вернёшься потом в свою стихию. Просто сейчас придётся подождать. Довольно долгое время. Но ты справишься. Ты очень сильный. Я точно знаю. Потому что… Она осеклась и замолчала, увидев, что Лютик, кажется, успокоился. — Вот и отлично, — быстро сказала она, поднимаясь с кресла, и указала рукой на кровать-кушетку, стоящую у окна. — А теперь — снимай дублет и сорочку. И ложись. Такие осмотры были ежедневными. Лютик совершенно не понимал, для чего всё это нужно, но покорно выполнял всё, что велела ему Йеннифэр. Каждый день приходил к ней в приёмную, раздевался, ложился и просто закрывал глаза и ждал, пока она закончит осмотр. Чародейка сидела рядом и светящимися тёплыми ладонями водила по его животу, что-то выясняла, хмыкала себе под нос. Иногда коротко улыбалась ему и говорила, что всё хорошо. Наверное, она так следила за состоянием ребёнка. Лютику было уже всё равно. Он слишком устал от всего этого, а то, что было внутри него, пугало настолько, что он боялся даже лишний раз случайно задеть живот. Ему постоянно казалось, что любое касание спровоцирует страшную боль, а то и вовсе разорвёт его в лоскуты. Страх был глупым и непонятным, — бард осознавал это, но ничего не мог с собой поделать. Однако… дни протягивались сплошной серой пеленой, первоначальное отрицание уступило место отчаянию и принятию, и в конце концов Лютик смирился. Он не мог это изменить. Никто не мог. Оставалось только ждать неизбежного. И приготовиться к самому тяжёлому испытанию длиной в целую жизнь. Не менее тяжёлым испытанием было для него одиночество. Прежде рядом всегда были люди: он заигрывал с разносчицами в тавернах, спорил с заезжими купцами о нынешней моде, болтался по рынкам и площадям, выступал на публике, постоянно говорил обо всём на свете с Геральтом, пусть даже тот не всегда отвечал. Сейчас же — он остался абсолютно один. Он был буквально заперт в четырёх стенах: Йеннифэр не разрешала ему уходить далеко от дома, чтобы не подвергать себя и ребёнка опасности, и гулять он мог разве что в небольшом саду. Сперва Лютик возмущался. Спустя некоторое время, когда от одиночества уже хотелось лезть на стену, он вынужден был признать, что она права. Потому что у него не было никого, кроме… этого ребёнка, которого он до сих пор боялся, впрочем, где-то на задворках сознания прекрасно понимая, что это глупо: женщины ведь вынашивают детей, и те ничем не вредят своим матерям. Так почему же этот вдруг должен навредить ему?.. Не меньшую боль приносило то, что Геральт не предпринимал никаких попыток заговорить с ним. Он иногда выбирался в город и подолгу пропадал там, а, возвращаясь, долго торчал на конюшне, ухаживая за Плотвой, и к ночи чаще всего уходил в комнату Йеннифэр — кроме тех моментов, когда они ссорились. А ссорились они постоянно. Лютик прекрасно слышал их крики: несколько раз ему даже показалось, будто бы в комнате разбилась об пол банка с вареньем. Его сердце разрывалось от боли. Каждый чёртов раз, когда ведьмак и чародейка ссорились, а за этим следовало бурное примирение. Он знал, что никогда не будет Геральту теперь даже другом. Так почему тогда так страдал? Почему не мог унять глупую ревность?.. После этих ссор и примирений он старался не пересекаться с ведьмаком даже в коридорах дома: единственном месте, где они вообще хоть когда-то продолжали видеться. Слишком боялся, что Геральт увидит мокрые дорожки на его щеках. Он ненавидел Геральта. Ненавидел его так, как, казалось, никого в жизни. И ещё сильнее он любил его. Так, как все эти годы, за которые он слишком к нему привык. Ведьмак постоянно был рядом, пусть и молчал большую часть времени. Правда, были моменты, когда появлялась Йеннифэр. И Геральт уходил к ней. А Лютик, словно преданный пёс, ждал, когда они снова встретятся, пытаясь утопить свою боль в выпивке и случайных любовницах и любовниках. Для всех он был неунывающим бардом, всегда поддерживающим любой разговор и травящим весёлые байки. То, что томилось в груди, не было известно никому. Да и зачем?.. Что же Лютик чувствовал теперь, он и сам бы не мог сказать. Он разрывался от глупого желания сбежать отсюда и никогда больше не видеть Геральта, чтобы не травить себе душу, и от совершенно отчаянного порыва снова начать хотя бы разговаривать ни о чём, делиться с ним своими страхами и мыслями. Барду была необходима поддержка. Йеннифэр, конечно, старалась оказывать её, но всё ещё оставалась для него чужим человеком, хоть он и стал относиться к ней куда лучше и был ей безмерно благодарен: в конце концов, она не выставила его вон. Она помогала ему даже несмотря на то, что он вынашивал ребёнка от мужчины, с которым её связывали весьма странные, но всё же длительные отношения. Ревность Лютика никуда не ушла. Просто теперь эмоции были не яркими, а тягучими, глубокими и царапающими душу. Всё было серым. Лютику нужен был Геральт. Как воздух. Без него было тяжело. Он постоянно нервничал, страх перед неизбежным накрывал с головой, и больше всего на свете хотелось оказаться в такие моменты в тёплом кольце его сильных рук. Чтобы прижал к пропахшей потом груди и никогда уже не отпускал. Только вот… Лютик знал, что этого никогда не случится. И продолжал избегать ведьмака, потому что уйти из этого дома не мог никуда. Они оба были здесь заперты. И он бы действительно не стал держать Геральта рядом с собой насильно. Никогда не стал бы. Но, раз уж тот сам решил остаться, глупо было отказываться от помощи. Лютик понимал: один он теперь не выживет. По крайней мере, в ближайшие пару лет. От одиночества хотелось выть. Бард и так постоянно плакал: перепады настроения и слезливость, как сказала ему Йеннифэр, были совершенно обычным явлением при беременности, но это только снова напомнило ему о том, что он понятия не имеет, кто он теперь вообще и может ли всё ещё называть себя мужчиной, и на него снова накатила истерика. — Успокойся же, наконец! — однажды потеряла терпение чародейка, глядя на то, как трясутся от слёз его плечи. — Я понимаю, что ты сейчас не в состоянии управлять своими эмоциями, но хотя бы попытайся взять себя в руки! — Я просто уродец! — проревел Лютик сквозь рыдания. — Я… Я не х-хочу, чт-тобы он видел меня таким! Бард вдруг осёкся, осознав, что этого говорить не стоило, и судорожно вздохнул, продолжая плакать уже беззвучно и мысленно ругая себя за несдержанность. Слава Мелитэле, Йеннифэр промолчала. Вместо этого она вдруг подошла к нему и сказала: — Положи ладонь на живот. Прикоснись к нему. Я знаю, что ты его боишься. — Ч-что? — глаза Лютика расширились от страха, будто бы ему только что предложили отправиться на встречу со сколопендроморфом. — Оно… А вдруг оно убьёт меня? Оно же не… Или?.. — Лютик… — чародейка тяжело вздохнула, закатила глаза и строго сказала: — Слушай меня внимательно. Это ребёнок. Да, не совсем обычный. Да, с ведьмачьими генами. Но — ребёнок. Не чудовище. Не стрыга. Он крошечный. Ещё даже не сформирован до конца. Он меньше твоей ладони. Зачем ему тебя убивать? Ты вообще видел когда-нибудь новорождённых детей? Они хоть раз напомнили тебе монстра? Они хотели тебя растерзать? — Нет, но… — Никаких но. Своими страхами ты вредишь и себе, и ребёнку. Который, кстати, ещё меньше, чем новорождённый. Намного меньше. Он не причинит тебе зла. Это твой ребёнок, Лютик. Твой. Он тебе не навредит. Давай, прикоснись к животу. Лютик вздрогнул, сглотнул вязкую слюну и под тяжёлым взглядом сиреневых глаз боязливо коснулся живота одним пальцем. Ничего не произошло. Он осмелел и приложил к коже ладонь. Всё было спокойно. — Вот, видишь? Он же тебя не съел. А ещё лучше ты почувствуешь связь с ним, когда он начнёт толкаться, — она сказала это с теплотой в голосе. — Толкаться?! — Лютик резко отдёрнул руку. — То есть как — толкаться? Ты же сказала, что оно не убьёт меня! Зачем ему меня бить? Йеннифэр посмотрела на него с непередаваемым выражением лица, будто не могла решить: рассмеяться или взреветь. — Ты совсем идиот? — участливо спросила она. — Плод развивается в животе. Через пару-тройку месяцев он начнёт шевелиться и толкаться. Это нормально. Неужели ты вообще ничего не знаешь о беременности? — Нет, конечно! — вспыхнул Лютик. — Откуда? Я же не собирался жениться и плодить детей! — он замялся и добавил: — Нет, ну… Мы что-то такое изучали в академии. Возможно. Пару раз, для общего развития, слушали лекции. Но это было так давно, и мне так было на это наплевать, что я ничего не помню. Я никогда не хотел семьи и сейчас не хочу! И о материнстве я знаю только то, что женщины кричат от боли, когда рожают! — он снова начинал истерить. — Почему я один должен за всё расплачиваться?! Почему Геральту всё сошло с рук? — Пожалуй, дам тебе успокоительного зелья… — покачала головой чародейка, обернувшись к своим полкам с хрустальными колбами. — Умоляю, дай мне яда! — захныкал Лютик. Успокоительное он покорно выпил. И, каким глупым и страшным он ни считал предложение Йеннифэр приложить руку к животу и пойти на контакт с ребёнком внутри, оно всё же принесло свои плоды. Лютик действительно почти перестал бояться его. А, когда одиночество совсем сводило его с ума, даже начал разговаривать с ним. — Послушай… — однажды неуверенно произнёс он, прикоснувшись пальцем к животу. — Мы же в одной лодке, да? Мы же оба… больше никому не нужны. Я знаю, что ты ни в чём не виноват. Я ведь и сам не предполагал, что ты когда-то появишься на свет. Давай, я пообещаю тебе больше не просить Йен попытаться избавиться от тебя, а ты обещай быть хорошим мальчиком… или девочкой. И не слишком пугать меня. Хорошо? Ответом Лютику, разумеется, послужила тишина, но отчего-то стало намного легче. Будто его кто-то выслушал. Будто… он и впрямь был теперь не так одинок. Постепенно бард стал общаться с ребёнком постоянно. Рассказывал ему что-то, говорил о погоде, рассуждал о том, что прочёл в какой-нибудь книге… Словом, разговаривал с ним так, как прежде разговаривал с Геральтом. И его весьма забавляло то, что, в общем-то, разницы не было почти никакой: ведьмак редко баловал его ответами на его болтовню, поэтому говорить в пустоту не казалось чем-то неправильным и глупым. Отчасти Лютик, возможно, и понимал, что эти разговоры выглядят со стороны дико, но… Слишком было невыносимо одиночество. Уж лучше — так. Так было проще переживать моменты ужаса: Йеннифэр настояла на том, чтобы он дочитал записи лекарей о беременности и родах до конца, и с каждой прочитанной страницей его всё больше бросало в дрожь. Пугало всё: то, что живот будет расти с каждым месяцем, то, что ребёнок будет толкаться, что может вернуться тошнота, может возникнуть недержание… Неизвестность и осознание неизбежности были слишком страшны. Однако человек привыкает ко всему. И Лютик постепенно привык тоже. Спустя две или три недели он уже совершенно без страха рассеянно гладил свой живот, что-то рассказывая, воображая, каким будет малыш. Ему отчего-то очень хотелось, чтобы ребёнок был похожим на Геральта. Чтобы… хоть какая-то частичка ведьмака всегда была с ним рядом. Потому что сам ведьмак продолжал его избегать. Проходя мимо, кивал в знак приветствия, но делал это так, будто его принуждали. А потом в очередной раз ругался с Йеннифэр так громко, что Лютик затыкал уши, лишь бы не слышать их криков. Он прекрасно знал, что Геральту нужно остыть — и он вернётся к ней. Это к Лютику он уже никогда не вернётся. А к ней — обязательно. В один из таких моментов Лютик не выдержал и вышел в сад. Слишком неприятно всё это было слушать. Он тяжело опустился на деревянную скамью под большой раскидистой яблоней, закрыл глаза, положил на ещё плоский живот ладонь, ощущая странное тепло внутри, и тихо сказал: — Они постоянно так ссорятся. Я чувствую себя совершенно лишним в этом доме, но сейчас никуда не могу пойти. Да и как уйти от того, кого любишь всем сердцем?.. Приходится только молчать и убираться подальше, — особенно тогда, когда ссоры заканчиваются, а эти двое наконец мирятся. Я, конечно, соображаю, как они мирятся, но вот духу не хватает подойти к двери поближе и убедиться в этом. Тебе ещё не нужно знать об этом: ты маленький. Впрочем… ты едва ли вообще слышишь и понимаешь, что я говорю. Я думаю, ты будешь довольно милым. И ты вовсе не опасен для меня, верно? Геральт ведь не опасен. Так почему ты должен быть?.. Геральт — это твой второй отец. Он ведьмак. И ты, наверное, тоже будешь. Я научу тебя играть на лютне и петь. Будешь первым на всём Континенте поющим ведьмаком. Лютик грустно усмехнулся своей бессмысленной болтовне в пустоту. Кажется, у него и вправду нет больше никого, кроме этого ребёнка. *** — Геральт уехал сегодня утром, — спустя пару дней будничным тоном сообщила Йеннифэр на очередном осмотре. — Что? — Лютик похолодел. — Как — уехал? Куда? — Сказал, что хочет найти заказы, потому что не может позволить вам зависеть только от моих средств. Обещал вернуться через неделю или две. Она произнесла это быстро и отвернулась. Вероятно, понимала, что были и другие причины отъезда ведьмака. Лютик понимал тоже. Геральт наверняка чувствовал напряжение, скопившееся между ними, и потому решил побыть в одиночестве и… возможно, что-то обдумать. Или постараться принять случившееся. В груди неприятно кольнуло. Неужели даже вот так, — когда Лютик старался не попадаться ему на глаза и вообще не разговаривал с ним, — неужели даже вот так он Геральту докучал своим существованием?.. Нет, безусловно, обвинять его он не мог. Эта беременность — потрясение и для него тоже. Неожиданность, которая изменила всю жизнь. Ведьмаку наверняка необходимо было осознать всё до конца. Но… неужели так сложно было подойти и попрощаться? Почему Геральт даже не подумал о том, чтобы лично сообщить Лютику о своём отъезде? Тем более — не на день и не на неделю даже… А если он пропадёт на месяц? Впрочем, это было бы весьма в духе Геральта — уезжать на несколько недель, возвращаться, чтобы повидаться с Йеннифэр, и снова уезжать. Таким образом, ведьмак бы и не нарушал обещания и не бросал барда, но и не находился бы в доме, где его всё так тяготило. Лютик долго думал об этом, готовясь именно к такому исходу событий. — Он вернётся, — тихо сказал он ребёнку, оставшись наедине с собой. Он не был уверен в том, что говорит. Просто пытался убедить себя в том, что всё будет хорошо. Ну, или почти хорошо. Что Геральту не придёт в голову взять свои слова обратно и никогда больше не видеться с ним. Нет, нет, он не должен был сомневаться. Ведьмак, конечно, часто действовал импульсивно и был резок, но это не отменяло его благородства и чувства ответственности. Он обещал — и он выполнит. Обязательно. Как бы ни тяготило его данное обещание. О том, что будет ждать их обоих после рождения ребёнка, Лютик старался не думать. Было страшно. Куда они отправятся потом? Может быть, в Каэр Морхен? Как долго Йеннифэр разрешит оставаться здесь? А что, если Геральту будет настолько в тягость находиться с бардом, что он вдруг решит оставить его и ребёнка у одной из его любовниц-графинь? Сочинить душещипательную историю о трагической гибели матери малыша не составит труда. Любая женщина будет растрогана тем, что Лютик, как благородный отец, остался с ребёнком, и наверняка примет их обоих под своё крыло. А Геральт просто будет появляться раз в несколько месяцев или лет. Однако… это может получиться, только если внешность ребёнка не выдаст в нём ведьмачье происхождение. А интересно, каким он будет?.. Будут ли жёлтыми его глаза? Будут ли белыми волосы? Лютик точно примет его любым. Примет и полюбит. А как иначе, если это — не только его дитя, но и дитя его любимого человека? В этих спутанных и тяжёлых мыслях Лютик провёл около двух недель. Геральт всё не возвращался, дни слились в сплошную туманную пелену: всё было одинаковым. Завтраки, обеды, ужины, осмотры в приёмной Йеннифэр, библиотека, манускрипты и книги, прогулки в саду… Бард потерял счёт времени. Творить было трудно: прежде музыка и стихи лились из-под пера рекой, но сейчас, в таком состоянии, Лютик не мог даже сыграть что-то из уже написанного. Стоило ему прикоснуться к струнам, как тоска сразу охватывала сознание, и лютня будто не поддавалась. После нескольких попыток Лютик решил, что подходить к инструменту, который столько прошёл вместе с ним, с таким настроением — кощунство. И дел, которыми он мог бы занять себя, стало ещё меньше. Он иногда выходил погулять по близлежащим улицам Венгерберга, но возвращался слишком быстро для того, чтобы успеть хоть как-то развеяться: Йеннифэр настаивала, чтобы его прогулки вдалеке занимали не более получаса — и только в светлое время суток. И только не отходя далеко. Она волновалась. Лютик понимал это. И уже не спорил. Одним утром в начале третьей недели Лютика разбудил шум голосов возле дома чародейки. Он быстро оделся, привёл себя в порядок, выглянул в коридор… И липкая волна страха прокатилась по позвоночнику. От лестницы в приёмную Йеннифэр вела длинная дорожка капель крови. Может быть, это всё же кто-то из посетителей чародейки?.. Сделав ещё шагов и выйдя из комнаты, бард наконец разобрал, что говорили люди на улице: их голоса были слышны через открытое окно в коридоре: — Его лошадь сама привезла. Он и в седле-то не держался. — Видели, сколько крови? — Это какая же тварь-то его так? Сердце сдавила паника. Геральт. Только не это. Только не он. Не помня себя, Лютик бросился в приёмную. — Вам бы не стоило туда входить, милсдарь, — попыталась остановить его Марта, вышедшая из комнаты, но Лютик отстранил её, едва слыша происходящее сквозь бешеный стук сердца, — и замер на пороге. Худшие опасения оправдались. Геральт лежал на кровати и тяжело, редко и хрипло дышал. Он был почти без сознания и только постанывал и шипел от боли, пока Йеннифэр промывала какими-то зельями самую большую рану на его животе. Её руки были по локоть перемазаны в крови. Рядом с кроватью на полу лежал огромный, длиной с руку, окровавленный клык. — Лютик, выйди отсюда! — резко крикнула Йеннифэр, строго взглянув на него, но он не послушался и бросился к кровати. — Геральт! — сорванным голосом позвал он. — Геральт… Ты слышишь меня? Ведьмак не ответил. — Лютик! — почти прорычала Йеннифэр. — Пойдёмте в вашу комнату, милсдарь, — вернувшаяся в приёмную Марта попыталась мягко отвести его за локоть, но он отнял руку и склонился над кроватью. Всё тело Геральта было исполосовано порезами и рваными ранами, но самая большая рана — та, которую промывала чародейка, — выглядела просто кошмарно: кожа буквально была пробита насквозь и разорвана, гноилась и шипела, когда лечебное зелье попадало в рану, и совершенно жуткий запах ударил в нос, стоило Лютику наклониться над ведьмаком. Он тут же об этом пожалел. К горлу мгновенно подступила тошнота, он зажал рот ладонью, и Марта, воспользовавшись его состоянием, тут же утащила его прочь из приёмной и сопроводила до комнаты, где сразу же подставила ему ведро и корыто с чистой водой. Приступ прошёл так же резко, как и начался: лекарства, которыми поила его чародейка, не давали тошноте стать такой же сильной, какой она была прежде. Лютик охрипшим голосом поблагодарил служанку и устало откинулся на подушки. Уходя, Марта сказала, что хозяйка наказала передать ему, что она сама придёт к нему поговорить, и чтобы больше в приёмную он не заходил. Каждая минута казалась вечностью. Сердце заходилось от тревоги, Лютик не мог спокойно сидеть или лежать: постоянно вскакивал, ходил по комнате из стороны в сторону, что-то рассеянно говорил ребёнку, кусал губы и комкал в руках ткань своей сорочки. Он прекрасно помнил, что ему нельзя так волноваться, но ничего не мог с собой поделать: жизнь Геральта была под угрозой. Он не знал, справится ли с ранами чародейка. Ожидание его убивало. Когда спустя два долгих часа в дверь наконец постучали, он встрепенулся и рывком распахнул её. Йеннифэр молча вошла в комнату и устало опустилась в кресло. Лютика сковал страх. — Это был клык гигантского арахноморфа, — тихо сказала она. — Он, очевидно, столкнулся с несколькими сразу и пропустил нападение какой-то из тварей. Я сделала всё, что могла. Ведьмачья регенерация тоже сделает своё дело. Теперь ему нужен лишь отдых, только вот он постоянно просыпается. — Он же не… С ним всё будет в порядке? — севшим голосом спросил Лютик, до боли вцепившись ногтями в собственное запястье второй руки. — Да, — кивнула Йеннифэр, откинув с побледневшего лица влажную прядь. — Можешь проведать его. Лютик не помнил, как вылетел из комнаты и оказался в приёмной: лишь обнаружил себя стоящим на коленях возле кровати Геральта и напряжённо всматривающимся в его лицо. Ведьмак был бледен, волосы разметались по подушке, кожа блестела от пота, вены на шее вздувались и постоянно напрягались, стоило ему вздрогнуть или зашипеть от боли. — Геральт… — тихо позвал Лютик, заправляя за ухо серебристую прядь. Ведьмак несколько раз втянул носом воздух, будто принюхиваясь, и что-то промычал в ответ. — Молчи, молчи, пожалуйста, — горячо зашептал бард. — Я так за тебя волновался… Он уткнулся лбом в край кровати и закрыл глаза. Геральт будет жить. С ним всё будет в порядке. — Лютик. Он снова поднял голову. Геральт смотрел на него затуманенным и пьяным взглядом, и в этом взгляде впервые сквозила ничем не прикрытая нежность. «Он не в себе сейчас. Он не в себе», — мысленно твердил себе Лютик. Он понимал, что видит эту нежность в жёлтых глазах не только в первый, но и в последний раз. Потому что Геральт скоро придёт в себя и снова будет его избегать. Но сейчас… можно ни о чём не думать и просто побыть рядом, наслаждаясь этой редкой теплотой. Просто представить, какой могла бы быть их… маленькая семья. — Да, я здесь, — тихо ответил бард, вставая и осторожно присаживаясь на край кровати. Геральт ещё раз принюхался. — Пах…нешь, — хрипло и прерывисто выдохнул он. Его грудь тяжело и медленно вздымалась. — Неприятно? Мне уйти? — спросил Лютик, собираясь встать. — Нет, — коротко ответил ведьмак, снова втягивая носом воздух со слабой полуулыбкой. Будто… он наслаждался. Будто ему нравилось, как пахнет Лютик. Это согрело сердце. Бард неоднократно слышал, как Геральт говорил Йеннифэр, что ему нравится её запах, и теперь, когда он словно оказался на её месте, он вдруг на секунду позволил себе представить — только представить — а что, если Геральту он, всё-таки, небезразличен?.. Ведьмак тяжело выдохнул и как-то тихо и жалобно простонал. — Что такое? Болит? Не получается уснуть? — встрепенулся Лютик. Геральт покачал головой. Лютик ласково погладил его по здоровому плечу. Какими бы ни были их отношения, сейчас хотелось быть рядом, даже несмотря на обиду. Геральт выглядел таким беззащитным, больным и измученным, что Лютик при всём желании не мог бы его оставить. Тем более, что желания и не было. Потом, когда ведьмак придёт в себя, и бард снова станет раздражать его, будет ещё больнее, чем было, но это случится когда-нибудь потом… А сейчас — они оба друг другу нужны. Лютик мягко провёл по его виску ладонью, и Геральт потёрся о неё щекой, будто прося ещё прикосновений. И сердце барда с каждой секундой плавилось всё сильнее. Конечно, поведение ведьмака было вызвано реакцией организма на целебные зелья и боль, но Лютик просто не мог отказать себе в удовольствии прикасаться к любимой коже. Он нежно провёл кончиками пальцев по лбу, переносице, губам, и так хотелось запомнить эти ощущения. Так хотелось, чтобы это тепло осталось с ним навсегда. Геральта, казалось, расслабляли эти касания. Его дыхание постепенно выравнивалось, закрытые глаза не так резко подрагивали, и Лютик, глядя на его умиротворённое лицо, с трудом подавил в себе желание поцеловать его. Нельзя. Поцелуй он уж точно почувствовал бы. И уж точно не был бы рад. Пальцы снова скользнули по переносице, — и Лютик вдруг вспомнил, как в детстве, когда он не мог уснуть, кормилица пела ему колыбельную, вот так же поглаживая по носу кончиком пальца. И… да, Геральт был взрослым мужчиной, но сейчас выглядел таким уставшим и беззащитным, и так хотелось окружить его заботой, дать ему выспаться и помочь уснуть, что Лютик не выдержал. Он ещё раз погладил его переносицу, припомнил слова колыбельной и тихо запел: — Край суровый. Море льда. Есть река там — помнит всё она. Засыпай скорей, мой свет, И в той реке найдёшь ответ. Если не думать сейчас ни о чём, то можно представить, что именно так всё было бы, будь они по-настоящему вместе. Лютик любовался бы спящим Геральтом, гладил его лицо и заправлял за ухо прядь волос, целовал в кончик носа, запоминал каждую чёрточку его лица. Как было бы хорошо… — Её воды, лишь нырнуть, Всё расскажут и укажут путь, Так доверься глубине. Но лишний шаг — и ты на дне. Рука Геральта заметно дрогнула, стоило барду пропеть последнюю строчку. Лютик грустно улыбнулся и чуть сильнее сжал его ладонь, словно говоря: я рядом. Я не позволю тебе утонуть. И голос его чуть не сорвался, потому что Геральт вдруг поднёс его руку к лицу и так доверительно прижался к ней щекой… Словно дитя, которому нужна материнская ласка. В животе Лютика разлилось тепло. Будто бы ребёнок тоже почувствовал это единение родителей. По крайней мере… Лютику хотелось так думать. — Она поёт для тех, кто слышит, И волшебство та песнь таит. Лишь тем, кто страхов своих выше, Дано узнать, что река хранит. Край суровый. Море льда. Есть там мама, — помнит всё она. В час, когда домой придёшь, Утратив всё, ты всё найдёшь… Всё смолкло. Лютик услышал мирное посапывание, уже не прерываемое хриплыми стонами. Геральт действительно спал — крепким, придающим сил сном. Всё закончилось. Рука Лютика до сих пор была прижата к его щеке: ведьмак и во сне продолжал держать её крепко. В этом жесте было словно… что-то собственническое. Конечно, Лютик остался бы здесь на ночь. Кровать была большой, и он спокойно мог бы уместиться на второй половине, но он боялся: кто знает, как утром отреагирует пришедший в себя Геральт?.. Лютик вздохнул, аккуратно высвободил руку из ладони Геральта и собирался было встать с кровати, но бросил взгляд на лицо ведьмака… И понял, что не выдержит. Так хотелось… Так чертовски хотелось… Лютик не выдержал. Он наклонился и коснулся губ Геральта в невесомом, целомудренном поцелуе. Только чтобы вновь ощутить это тепло, этот вкус и запах. Хоть на секунду. Хоть на мгновение. Чужие губы внезапно дрогнули в ответе. Лютик отстранился, стараясь унять бешеный стук сердца, ожидая, что ведьмак сейчас проснётся, и ему несдобровать, но… Геральт не проснулся. И Лютик снова осторожно поцеловал его. Он не мог противиться себе, как ни пытался. Слишком хотелось распробовать и запомнить эти губы. И Геральт снова ответил. Ответил по-настоящему: провёл языком по его губам, мягко втянул их своими. Сердце Лютика защемило от счастья. Он просто не мог поверить. Неужели?.. Геральт впутывал пальцы в его волосы, слегка надавив на затылок и притягивая к себе, и целовал, целовал, целовал. Так сладко, что Лютику показалось, что это сон. Он оторвался от губ ведьмака только для того, чтобы перевести дух, потому что от счастья было просто невозможно дышать. И, потянувшись за новым поцелуем, резко остановился, потому что Геральт вдруг хрипло прошептал: — Йеннифэр… И в груди у Лютика что-то оборвалось.