Нежность

Стервятник его раздражал. Ральф признался в этом себе после двух недель совместного проживания, сидя в учительской за проверкой классного журнала на суточном дежурстве. Признался — и почувствовал облегчение, как будто наконец решился прямо посмотреть на то, от чего упрямо отводил взгляд всё это время. Отправляясь на встречу с Рыжим, он был готов узнать о судьбе Стервятника и даже навестить его, а вот так с бухты-барахты получить Большую Птицу к себе в соседи — нет. Его раздражало всё. Необъяснимая затюканность, когда Рекс вжимал голову в плечи, стоило Ральфу повысить голос; то, что Стервятник всячески избегал смотреть в глаза и, упаси боже, дотронуться до него. Ральф и сам не горел желанием трогать это иссушенное болезнью и лишениями тельце. В четверг, когда у него был выходной, он готовил обед, решив сварить суп, и нечаянно толкнул Стервятника, резко повернувшись от плиты; тот чуть не упал, но, рефлекторно схватившись за Ральфа, тут же буквально отскочил, как будто обжёгся, и забормотал извинения. Сбежал в комнату и сидел там с книгой, забившись в кресло, книгу он держал вверх ногами. Ральф это заметил, когда пришел звать к столу.       — Он мне мешает, — вслух сказал Ральф, выключая настольную лампу. В темноте беседовать с самим собой было легче. — Раздражает и бесит, я не знаю, что с ним делать. А ещё он роется в моих вещах. Вот этого Ральф понять совсем не мог. Что он ищет? На самой первой своей педагогической практике в школе-интернате для детей, оставшихся без попечения взрослых, один из его наставников сказал: «Не позволяй им брать твои вещи, никогда. Твоё личное пространство — неприкосновенно». Тогда он не понял, почему так, а спрашивать постеснялся. Ему казалось, что ничего страшного не случится, если кто-то из ребят зайдёт в учительскую и посмотрит, что там лежит на столах, порисует ручкой, которую новенький практикант достанет из своего пиджака, это может помочь стать ближе. Наладить контакт. Много позже, придя в Дом, Ральф уже знал, что неприкосновенность личных вещей — это тот хлипкий барьер, который не даст тебе скатиться в безумие, сохранит твоё «я», не дав ему раствориться в десятках глаз, ищущих в каждом взрослом суррогат родительской любви. Это негласное правило в основном соблюдалось жителями Дома. Они не вламывались в кабинет к Ральфу без крайней нужды, хотя в кабинет Акулы ходили, как к себе домой. Не трогали его вещей, не заходили в спальню. Он всегда знал, если его приватность была нарушена, Ральф ставил контрольки, о которых не догадывались незваные гости. Но даже тогда визитёры максимально старались положить всё так, как было. Однажды он случайно услышал разговор нескольких ребят, которые шушукались о том, что на дело надо брать Кролика, у него фотографическая память. Неугомонное воображение потом подсовывало ему картинку, в которой пухлый красноглазый Кролик стоит у его стола с выдвинутыми ящиками и, шмыгая вечно сопливым носом, запоминает расположение всех предметов, а рядом Стервятник и Сфинкс терпеливо ждут, когда можно будет начать поиски. Тогда они были аккуратными, а сейчас Стервятник не особо и старался скрыть следы своего вторжения. Переставленные книги на полке, рубашки, повешенные в другом порядке, кровать, как будто на ней сидели или лежали, а потом просто встали, не потрудившись поправить измятое покрывало. Алкогольный запас Птица не трогал. Не сказать, что он был очень велик и разнообразен: вино, коньяк и пара бутылок виски, одна из которых так и стояла в подарочной коробке со стаканом, ни разу не открытая. Стервятник поменял всё местами, перетер остатки семейного хрусталя и расставил в каком-то своём порядке, где теперь подарочное виски соседствовало с тремя вычурными, на длинных ребристых ножках, стопками для ликёров. В какой-то день Ральф проспал и не стал заправлять постель, убегая второпях; потом, ложась спать, у него было стойкое ощущение, что в его кровати днём лежал Стервятник. Подушка была перевёрнута, а простынь сбита с одного края. Вот только зачем? Или это были всё те же остаточные явления того прощального поцелуя?       — Бред, — Ральф щёлкнул рычажком выключателя туда-сюда. — Надо занять его чем-нибудь. И надо поговорить. Это тоже было странно, они жили в тишине. Ральф вставал, готовил завтрак (теперь он уже не будил Стервятника, а тот спал на разложенном диване, закутавшись в одеяло с головой) и уходил, стараясь не хлопнуть дверью. Стервятник, в свою очередь, прибирал дом, мыл посуду и плиту, выносил мусор, даже пылесосил и притащил чуть живой цветок из подъезда, водрузив его на комод возле окна.       — Это Нефролепис, — почти шепотом объяснил ему Стервятник, стоя спиной, чуть приподняв плечо, как будто защищаясь от возможного удара или окрика. — Он там погибает, слишком холодно. Ральф смотрел, как подрагивающие пальцы касаются облезлых стеблей и аккуратно расправляют скукоженные почерневшие листья, и хотел крикнуть: «Хватит! Да что с тобой?»       — Можно? Он тогда просто кивнул, не уверенный, что сможет ответить, скрыв свое раздражение, а Стервятник будто тоже съёжился, как тот цветок, стараясь стать ещё более незаметным и необременительным. Вечерами они тоже молчали. Ральф приносил продукты или готовые блюда из кулинарии, которые нужно было только разогреть, и они ели под однообразный бубнёж телевизора, обменивались нейтральным "как дела" и "всё нормально", и расходились по своим углам. Первые дни Ральф прислушивался, что там происходит в другой комнате, а потом устал слушать тишину. Несколько раз он подкрадывался, чтобы взглянуть, но Стервятник каждый раз слышал его шаги и всегда оборачивался с вопросительным выражением на лице.       — Завтра, — пообещал Ральф темноте и лампе. — У меня четыре выходных. Надо что-то решать, надо что-то ответить Сфинксу и Слепому. Надо съездить к Рыжему и ещё раз расспросить его — там, у себя, он не отвертится. Надо найти Чёрного и спросить его, что он про всё это думает. А может, и правда навестить Лорда? А ещё надо показать Рекса врачу, который не будет допытываться, почему у юноши такой специфический измождённый вид и кем я ему прихожусь, то есть Янусу. Он опять щёлкнул выключателем, зажигая свет, послюнявил палец и зачем-то потрогал раскаленное стекло лампочки. Пока он озвучивал свой план, внутренний голос уже ответил ему на все эти благие намерения: Рыжий будет увиливать ото всех вопросов, рассыпаясь в шуточках и показном гостеприимстве, Чёрный сделает вид, что ничего не понимает и не знает, в семье Лорда вежливо пошлют куда подальше всех так называемых друзей из прошлого, желающих повидаться, а Сфинксу ему просто нечего сказать. И из всего перечня только старый Паук — реальная возможность и помощь, пусть потом он и выскажет своё "фи" об очень подозрительных отношениях воспитателя и бывшего воспитанника. О порочной связи, сожительстве и ещё что-нибудь такое старомодное и осуждающе-деликатное, но он поможет.       — Может, я уговорю Сфинкса показать Слепого, — Ральф полез в ящик за записной книжкой. Домой звонить было уже неприлично поздно, а вот в больницу, где теперь работал Янус — можно. На дежурствах тот никогда не спал. Трубка басовито гудела короткими гудками, словно шмель, и Ральф улыбнулся, прижимая рычажки, обрывая связь. Не давая себе время передумать, он быстро набрал свой домашний номер, чуть задержав палец на финальной восьмёрке.       — Дурак, — пробормотал он, выждав три гудка. — Первый час.       — Алло, — пробормотало в трубке. Сердце заполошно дёрнулось, прыгнув из груди, замолотило в рёбра, причиняя боль, кровь прилила к лицу, а руки вспотели, Ральф выронил трубку, и она, ударившись о стол, повисла на перекрученной пружине провода, болтаясь туда-сюда.       — Алло, — уже от пола сипел голос, искаженный связью. — Ральф, это ты?       — Я, — Ральф подобрал трубку, путаясь в проводе, который норовил завиться узлом. — Разбудил?       — Нет, я не спал, — в голосе Стервятника ему почудилась улыбка.       — Почему? А почему ты звонишь по ночам, старый дурак? Ральф искал сигареты, шурша бумагами, перевернул всё на столе и в ящиках, прежде чем вспомнил, что пачка в кармане куртки. Ему мучительно хотелось курить, чтобы заглушить в себе чувство внезапной тоски и нежности, которые одним этим хриплым «алло» вышибли из него раздражение и злость. Что ему делать? Что ему, черт возьми, со всем этим делать?       — Я всегда жду тебя, Р Первый, — с заминкой проговорил Стервятник, и Ральф опять услышал улыбку, только на этот раз он был уверен, что губы у Стервятника дрожат. А у него дрожит сердце, и он сломал карандаш, чтобы чем-то занять руки.       — И не спишь всю ночь?       — Я засыпаю, когда слышу, как пикает сигнализация у машины, а ты всегда кашляешь прежде, чем зайти в подъезд, и здороваешься с дворником.       — Почему? — Ральф тупо повторил вопрос, но ему очень нужно знать ответ.       — Потому что я боюсь, что ты опять не вернёшься, и тогда… — в трубке трещало и поскрипывало, как будто их разделяли не пара-тройка километров, а сотни тысяч.       — Сваришь кофе? — он не хотел знать продолжения этого оборванного «тогда», он уже это видел, и не хочет больше видеть никогда.       — К семи? — переспросил Стервятник и выдохнул так, что Ральф зажимает переносицу пальцами, удерживая предательские слёзы, которые, к счастью, никто не видит. — С кардамоном?       — Да, к семи. Ральф поспешно кладёт трубку, боясь услышать лишнее, то, к чему он не готов. Он побрёл в коридор, приволакивая ноги, как старик, спотыкаясь о ковровую дорожку, очень долго искал сигареты, потому что пальцы не слушались, внезапно утратив чувствительность, и ему никак не удавалось расстегнуть молнию. Коридоры гудели лампами дежурного освещения, и Ральф шёл, по стародавней привычке держась ближе к противоположной от дверей стене. Он вышел на крыльцо, нарушая правила интерната, вопреки всем причитаниям директрисы о сигнализации и том, что дежурный воспитатель должен быть неотлучно на своем посту, сведя все свои физиологические потребности к нулю. Безопасность и психологический комфорт детей превыше всего! Плевать. На улице шёл снег. Огромные белые хлопья стеной валили с тёмно-серого неба, укрывали осеннюю грязь и помертвевшую траву, облепляли голые чёрные ветви, похожие на скрюченные пальцы старой ведьмы, принаряжая деревья в праздничный зимний убор. Ральф забыл о сигаретах, запрокинул голову и представил, как часто делал в детстве, что это не снег падает вниз, а он летит вверх, прорываясь сквозь снегопад к чистому небу. Снег залеплял глаза, таял и стекал по лицу за ворот рубашки, щекоча шею холодными струйками воды. Белая пелена стирала все знакомые очертания, как ластик стирает неугодные линии на рисунке, обновляла привычный мир, делая его сказочно прекрасным, новым. «Заехать что ли купить пирожное или торт, — думал Ральф, слизывая талую воду с губ. — Может, ты любишь сладкое? Я же ничего про тебя, Рекс, не знаю». Сквозь белую завесу тревожным проблеском замигал огонёк подъехавшей машины охраны. Ральф махнул рукой и пошёл навстречу, оставляя чёрные ямки следов на снежном холсте.