Нежность

Они приехали и остались. Вот так просто собрались после обеда посмотреть, что там и как, и будто попали на зачарованную поляну, с которой не выйти. Дом вобрал их в себя целиком и отпускал только до магазина стройматериалов, продуктового и питомника с рассадой. А из них двоих только Ральф иногда взбрыкивал насчёт длины поводка, порываясь съездить за сменной одеждой, но Рекс, пошарив по шкафам, отыскал совсем новые, ещё в упаковках и с ценниками вещи и вручил их Ральфу со словами, что здесь можно походить и в этом. Удивительным образом одежда, судя по всему, принадлежавшая деду Стервятника, подошла ему идеально, пускай и попахивала нафталином и старым тряпьём, долго лежавшим без дела. Рексу было плевать на все модные тенденции, он с невиданным прежде энтузиазмом ринулся в сад и клумбы, перекраивать всё под себя. И Ральф иногда открывал рот, чтобы сказать что-нибудь о том, что надо бы не спешить, а действовать по чуть-чуть, обдуманно и неспеша. И сам же затыкал себя, спрашивая: «Не ты ли хотел, чтобы Рекс был чем-то занят, увлечён?» Они собирались вместе вечерами на веранде за нехитрым ужином, собранным на скорую руку, выпивали по бокалу вина или бутылке пива, и делились планами. Рекс рассказывал о том, что он планирует посадить, какие деревья спилить, а какие розы обновить или совсем заменить на более устойчивые к болезням сорта. Ральф не вникал в суть сказанного, в эти беспощадные схватки с паутинным клещом и тлёй, он слушал то, как говорит Стервятник. В то, что из его голоса исчез страх, неуверенность, боязнь всего на свете и безнадёжность. Что тот планирует куда-то дальше, чем на завтрашний день и обещает ему, преображение всего сада.       — Мне надо научиться водить машину, — говорит Рекс в один из вечеров, и Ральфу приходится приложить усилие, чтобы не закашляться от пива, пошедшего от неожиданности в не то горло.       — Не хочу постоянно дёргать тебя, чтобы съездить в магазин. Увольняться ты не собираешься, а дел довести здесь всё до ума — ещё выше крыши.       — Доставка? — сипит Ральф, думая об этих пещерах Алладина на окраинах города, в которых есть всё на свете и даже то, о существовании чего ты и не подозревал.       — Люблю всё трогать руками, — возражает Стервятник. Ральф недовольно молчит некоторое время, а потом вместо нравоучительной речи про автошколы, курсы и ответственность водителя, предлагает поучить его самому. Рексу не надо въезжать в город и крутиться на сложных развязках и перекрёстках, так уговаривает Ральф себя, когда ложится спать, затыкая воспитательского червяка, начинающего его точить. У Рекса получается на удивление хорошо, и Ральф испытывает, наверное, ту гордость педагога, которую ему практически никогда не удавалось испытать в Доме. Они катаются каждое утро и вечер по просёлочным дорогам, и с каждым разом Рекс всё увереннее переключает передачи, а на то как работают ноги вообще не обращает внимание, хотя казалось бы... Ральф всё чаще отрывается от наблюдения за дорогой, а всё больше рассматривает Рекса. И всё чаще ищет ответ на вопрос, почему ему вдруг хочется смотреть на него? Не отворачиваться или обтекать взглядом, а наоборот искать что-то новое, чего раньше не видел. Догадка ошеломляет его не хуже, чем удар головой об стол, когда полез достать упавшую ручку, а потом не рассчитал расстояние поднимаясь.       — Держи, — Стервятник протягивает ему стакан вина, а Ральф, зацепившись взглядом за руки с въевшейся в них землёй, вдруг понимает — повзрослел. Вырос. Переродился, как гусеница трансформируется в бабочку — новую форму жизни. А он пропустил. С его глаз будто сняли неправильно подобранные очки, прооперировали, вернув нормальное зрение.       — Что? — спрашивает Стервятник и непонимающе хмурит лоб.       — Ничего, — Ральф забирает вино, отворачивается и вспоминает то, о чем ему говорил Янус в пельменные посиделки. Ему вдруг впервые за всё время, что они живут рядом становится неловко. Неловко не от того, что Стервятник ему мешает и раздражает, вторгшись в годами устоявшийся образ жизни, а от того, что он наконец увидел в нём молодого мужчину, вылупившегося из ороговевшей подростковой скорлупы. И эта неловкость начинает охотиться за Ральфом с упорством голодного леопарда, она не отстаёт от него даже по ночам, хотя до сих пор он отрубался в сон, стоило упасть на кровать.       — У тебя бессонница? — спрашивает утром Стервятник.       — С чего ты взял? — Ральф играет удивление настолько фальшиво, что и самому тошно.       — Горел свет.       — Да что-то зуб разнылся, — врёт Ральф и скорее сбегает под крышу олифить стропила от жучков. Теперь по ночам он сползает вместе с одеялом и подушкой на пол, чтобы крутиться там и не скрипеть предательскими пружинами. Там его и застаёт однажды утром Стервятник, когда он проспал завтрак. Ральф опять мычит какое-то неубедительное враньё про то, что потянул спину, а Стервятник просто ложится рядом, берет за руку, переплетая свои пальцы с его, и слова кончаются. Улетучиваются, как тополиный пух, которого по началу лета белым-бело, а потом он исчезает, будто его и не было никогда. А дальше…да он никогда и не думал о чём-то подобном. Опять враньё и не самое умное, жалкое и беспомощное на самом-то деле. Думал, ещё как думал, мучимый видениями, что впору было бы поверить в нашествие инкубов, суккубов и всей прочей потусторонней орды, ответственной за оргии и греховные помыслы. Из-за этого он тогда поспешно сбежал в затянувшийся отпуск, никого не предупредив, сунув заявление Акуле в щель под дверью. А если уж быть честным до конца, то даже не из-за картинок окольцованных пальцев, что сейчас гладят его по лицу, вычерчивая линию скул и подбородка, а потому, что ему показалось, что под этим наваждением есть основа и желание. Прежде всего его желание. Как было хорошо, когда он смог всё же освободиться, пусть и ценой криминального поцелуя под всезнающим, мудро молчащим дубом. Как легко, как радостно, как одиноко и как пусто. И как же он презирал, как брезговал, как ненавидел Стервятник, когда вёл его зачумлённого и обглоданного тоской до костей в своё логово. Так сильно ненавидел, что сильнее можно было только любить. И он любил в тайне, как скряга, запрятавший своё сердце в окованный железом сундук с пудовыми замками. В тайне прежде всего от самого себя, глупо полагая, что за его немногословной мрачностью этого никто не видит и не замечает.       — Ты пахнешь землёй, — говорит Ральф, глядя в прозрачное золото напротив.       — Могилой? — уточняет Стервятник, чуть улыбаясь и не стесняясь облизать свои губы медленно, но не чувственно, а скорее с задумчивостью исследователя-дегустатора, получившего в своё распоряжение новый образец.       — Нет, — вздыхает Ральф и пытается подобрать новое слово, а заодно и выпутать свои несчастные, пленённые три пальца из цепкой птичьей хватки, тщетно. Этот запах другой, не холодный и мёрзлый, вызывающий жуть и оторопь, а жирный, густой, многообещающий.       — Так чем же? — Стервятник приподнимается на руках и нависает над ним, каскад волос падет Ральфу на лицо, щекочет и мешает, лезет в рот и нос.       — Возрождением, — говорит Ральф после долгого молчания, когда надежда, что Рекс устанет и отступит, рушится вместе с часовым боем, возвещающим полдень.