Сложные дети

      В окна капитанской каюты глухо барабанил нескончаемый осенний дождь, застилая стекло мутными разводами. Серая хмарь клубилась на небе уже неделю, так что доски на верхней палубе вздулись, грозя прогнить и сломаться прямо под ногами. Осень в Норд Блю всегда была неприятным временем года с её холодными ветрами, низким грозовым небом и ливнями. Погода располагала к меланхолии, стихам и философии, особо важных дел не было, и ему хотелось провести этот вечер в своё холостяцкое и бездетное удовольствие… — Так что ты об этом думаешь, а, Доффи? — спокойно переспросил Верго, отпивая глоток пряного грога. — Ничего, — резко ответил Дофламинго и повернулся боком. — Проблема сама себя не решит.       От констатации этого факта мнение молодого мужчины не изменилось. Напротив, он чувствовал, что вся эта «проблема», которую пару недель назад осознали лидеры, добавит ему абсолютно не нужных забот. — Доффи… — Что?! — хрустальный бокал в руках Дофламинго звонко треснул и покрылся мелкой сеточкой трещин. — Я решу эту «проблему» позже!.. — Ты это уже две недели говоришь, — твёрдо произнёс Верго и кивнул в сторону лежащих перед его визави фотокарточек. — Вечно сбегать от этого вопроса невозможно.       Фыркнув и поставив испорченный бокал на стол, Дофламинго нехотя взял в руки гладкие и блестящие фотографии. На одной его собственное лицо, на другой — Фортуны. Удивительно удачные кадры: они оба сняты с одного ракурса, расстояния и с похожими выражениями лица. Хотя правильнее будет сказать — с похожими лицами. Слишком похожими. Даже чересчур. Нет, Дофламинго не слепой. И уж тем более не идиот. Вот только от этого вопрос о том, что он думает, не терял своей остроты. Жаль.       Глотнув горячего напитка прямо из горла пузатой бутыли, он несколько секунд погрел ладони о её стенки. Дождь за окном шумел, не умолкая, на фотографии падали неровные тени от сверкающей за спиной ослепительно-яркой молнии и настольной лампы, дорисовывая обоим запечатлённым на них людям несуществующие черты. Однако даже так сходство оставалось очевидным. И если бы настоящая проблема не заключалась в совершенно ином, всё было бы куда проще. — Верго, мне двадцать четыре!.. — драматично вздохнул Дофламинго. — Через неделю будет двадцать пять. — У меня абсолютно нет на это времени, — зашёл Джокер с другой стороны. — За последний квартал мы заключили тридцать две сделки… — Тебе и не требуется вставать по ночам, чтобы покормить её грудью. С этим Мадре Бизе и сама прекрасно справилась.       От этих слов на губах Дофламинго проскользнула привычная улыбка. Верго продолжал спокойно тянуть напиток по каплям, совершенно не желая понимать, что такие понятия как "Джокер" и "отцовство" не сочетались от слова совсем. Однако за прошедшие две недели Лидеры так измучили его наводящими вопросами и пристальными взглядами, что порой Дофламинго уже хотел прекратить этот балаган исключительно ради возвращения своего душевного спокойствия. Остальная команда косилась на Фортуну, из-за чего та явно чувствовала себя отвратительно, а среди шестёрок поползли неприятные слухи. Что ж, видимо, ему придётся изобразить хотя бы подобие деятельности. — Ты узнал у Фортуны, на каком острове она родилась? — спросил он, нехотя бросая взгляд на потрёпанный судовой журнал.       Толстая книга лежала на столе, с тех пор как Верго принёс эти треклятые фотокарточки, деликатно намекая на то, что пора бы уже перестать игнорировать бесспорные факты и… что-то делать. Вернее, кое-что вполне определённое. В общем-то, в ней не было никакого смысла: в команде был достаточно квалифицированный медик. Мэб уверенно и спокойно заключил, что лично у него нет ни малейших сомнений в том, кто мог передать Фортуне по наследству глазную мутацию, встречающуюся только на Мариджоа. Вот только этот тонкий намёк не мог проломить в Дофламинго той стены, которая отвращала его от принятия объективной реальности. Не в этот раз. — Остров Севилья на юго-востоке Норд Блю, — раздался ответ, который Дофламинго не так уж и жаждал услышать, искренне желая вернуться к иным делам. Видимо, не выйдет и придётся играть по правилам. — Севилья? — с ленцой повторил он, тянясь к старому журналу. — А месяц рождения? — Пятый, — ровно ответил Верго, — Последние дни весны.       Настроение скатывалось всё ниже и ниже. Старые жёсткие листы хрустели под чуткими пальцами, жёлтая бумага грозилась не порваться — сломаться. Слегка расплывшиеся чернила складывались в ровные строчки и столбцы. И Дофламинго хотелось, чтобы там не было пометки о посещении Севильи. Вот только она была. Чёткие буковки складывались в красивое название острова, который он на свою голову посетил девять лет назад. Впрочем… — Месяцы не сходятся, — излишне довольно заявил гипотетический отец, желая с силой захлопнуть журнал и вернуться к томику о подростковой психологии, но ему не позволили. — Сильно? — Верго мягко взял разваливающуюся книгу из его рук и вчитался в строчки, пока Дофламинго допивал початую бутыль грога. — Два месяца, — наконец, ответил он, морщась от въедливого барабанящего шума дождя и облизывая сухие губы. — Роды могли случиться и раньше. Семь месяцев — вполне реалистичный срок, — ожидаемо парировал Верго, просматривая журнал. — Что тебе мешало повеселиться с какой-нибудь хорошенькой горожанкой? Фортуна говорит, что её мать считалась редкостной красавицей. — Не будь она такой, я бы на неё и не взглянул! — зло прорычал он, невольно играя по правилам Верго. Тот ведь знает, что Дофламинго терпеть не может, когда его ловят на словах. Ярость вскипела резко. — Кем она там была? Мадре эта! Кем?! — Прачкой. Мадре Бизе была прачкой.       Вот в этом и была настоящая проблема.       Прачка.       Даже не просто проблема, а личное оскорбление.       Прачка.       Это даже звучало отвратительно! Прачка! Прачка-прачка-прачка!!! У него, Донкихота Дофламинго, Небесного Дракона, тенрьюбито, ребёнок от грёбаной прачки!!!       Пустая бутылка полетела в стену! Звонко разбилось стекло! Его руки мелко подрагивали, а дыхание вырывалось рвано, с хриплым присвистом.       Дофламинго откинул голову назад, не желая смотреть на тёмно-вишнёвые капли, разбрызгавшиеся по светлой древесине. Прачка… Стянув очки, он протёр уставшие глаза. Почему именно прачка?       Это слово было корнем всего зла, всей проблемы, всего нежелания Дофламинго открыть глаза и признать, что Фортуна — его кровная дочь. Признаться именно самому себе, потому что для всех остальных их родство было уже доказанным фактом. Только не для молодого отца.       Будь эта Мадре принцессой, аристократкой или хоть кем-то значимым в этом мире, его ярость и упрямство были бы куда слабее. Да, человеческая женщина!.. Да, в ней не текла чистая кровь Мировой Знати!.. Всё это можно было бы стерпеть! Однако реальность была в разы хуже. Мать его ребёнка была простолюдинкой, сутками гнущей спину над чужим грязным бельём. Она была жалким червём, грязью под его ногами, случайной любовницей, которой повезло, что Дофламинго однажды бросил на неё свой взгляд! Она — счастливица, которой коснулся Небесный Дракон и оставил в ней своё семя! Она даже не осознавала всей чести и радости!.. — Доффи, — успокаивающий голос Верго вырвал его из мрачных мыслей, словно гарпун. — Тебя беспокоит только сословное положение этой женщины?       Увидев кривящиеся от отвращения губы своего капитана, элитный офицер неожиданно выдохнул и покачал головой. Дождь за окном усиливался, его шум сливался в непрекращающийся шелест, разбавляемым грубым рокотом грома. Корабль жалобно скрипел, а качка усилилась до того, что незакреплённые предметы начинали опасно перемещаться. Взгляд Верго перекинулся на книжную стойку, где стояли стройные ряды многочисленных фолиантов. Чтение было одним из немногих развлечений, которые доступны на корабле, когда тот находится в открытом море. Дофламинго был не против того, чтобы провести иной вечер в компании книги, что смогла бы помочь дополнить его знания, поэтому он собрал на "Галатее Фламинго" великолепную коллекцию литературы. — Так ли важно, кто был биологической матерью Фортуны? — Что? — мысли Дофламинго уже успели перетечь, поэтому возвращение к изначальной теме разговора лишь вызвало в нём новый прилив раздражения.       Верго, казалось, не замечал этого. Подойдя к полке, на которой стояли книги по всемирной географии и мировой политике, он взял одну из них. Зашуршали сухие листы… — Я клоню к тому, что эта женщина даже не принимала участия в воспитании Фортуны. Девочка жила с матерью до пяти лет и то — виделась с ней крайне редко, — с глухим звуком захлопнув книгу и поставив её на место, лидер развернулся лицом к недовольному слушателю. — Ты ведь не просто так взял Фортуну на корабль. Что-то тебя в ней привлекло. Зацепило.       Закинув ногу на ногу, Дофламинго откинул фотокарточки на стол и усмехнулся. Верго был абсолютно прав. — У неё очень интересное мировоззрение. Она даже не знает, как живут вне Преступного Подполья, и считает пиратство, убийства и насилие абсолютной нормой. Естественной частью жизни! Её не сковывают моральные принципы. И при этом она… — Похожа на тебя, — с полуулыбкой не то спросил, но то констатировал Верго. — Да, — коротко подтвердил Дофламинго.       Он симпатизировал Фортуне.       Этому ребёнку улицы и нищеты, выросшему среди крови и грязи. Он видел в ней ту жестокость и беспринципность, которые появляются от нищей жизни. Вот только, в отличие от многих бедняков и простолюдинов, в Фортуне не было раболепства и самоунижения. Она была готова выполнить любое распоряжение без раздумий, но не заискивала и не пресмыкалась, ища его внимания. Она смотрела на него восхищёнными глазами, смотрела с благоговением, но без подобострастия. Дофламинго нравилось это.       В Фортуне не было ничего от тех червей, среди которых она выросла. В ней не было ничего от матери.       Верго сел обратно на своё место и продолжил: — Ты можешь считать эту женщину инкубатором своего ребёнка, — из горла Доффи вырвалась серия коротких смешков. — Или суррогатной матерью.       Водя пальцем по краю бокала, Дофламинго слушал высокое и протяжное пение хрусталя. С лежащей рядом фотокарточки весело и беззаботно улыбался его ребёнок. Его плоть и кровь.       Только его. — Этой женщине можно сказать спасибо. — За что? — от занятных умозаключений настроение Дофламинго начало медленно подниматься. — За то, что большую часть воспитания Фортуны она взяла на себя, — флегматично пояснил Верго. — Девочке восемь лет, она уже не ребёнок. Фортуна не требует к себе никакого излишнего внимания и сразу же может стать одной из карт в твоей игре. Важной картой, Доффи.       Это было прямое попадание: Верго знал, куда надо бить. Знал, на что нужно нажимать, чтобы изменить решение Дофламинго, порой даже кардинально. И одной из его наиболее чувствительных точек была она. Выгода.       В Преступном Подполье дети имели свой особенный вес, и было не важно, от кого они: от законной жены или от случайной любовницы. Статус был одинаково высок. Дочь крупного мафиози или один из членов его Семьи — две совершенно разные фигуры. Тут уже и с ней разговор иной, и отцу — интересные предложения. Да и женщин отчего-то в принципе недооценивали, а ведь они способны на многое.       Весёлая улыбка расползалась всё шире и шире от тех мыслей, что зароились в голове Джокера. Сколько возможностей, сколько ролей!.. Невинное дитя мафии, ничего не смыслящее в серьёзных делах. Из него попробуют вытащить информацию о Семье, а дитя в это время будет вытаскивать информацию из них самих. Или нелюбимая дочь жестокого отца, которая хочет сбежать прочь со своим возлюбленным! Какой джентльмен не захочет помочь слабой очаровательной даме? Особенно если она пообещает его как следует отблагодарить! А возможно, наоборот — папина любимица, через которую на него попробуют повлиять и прогорят на этом!       Сможет ли Фортуна сыграть все эти и многие другие роли? Чутьё подсказывало Дофламинго — сможет.       Снова взяв фотографию в руки, он начал рассматривать детское лицо внимательней. За прошедшие три месяца Фортуна из истощённого заморыша превратилась в нечто хоть и не красивое, но достаточно миловидное.       Хотя разве его дочь может быть некрасивой?       Своеобразная. Или оригинальная! Да, так намного лучше звучит.       Погрузившись в размышления, Дофламинго уже не обращал внимания на исподволь улыбающегося Верго. Сейчас его волновало другое: красивая легенда, усиление привязанности Фортуны лично к своему отцу и многое другое. Необходимо будет привести… доч-ку в надлежащий статусу вид, правильно расставить акценты на её сильных и слабых сторонах и продолжить заниматься её образованием. Как много дел, но!..       Если Фортуна со всем справится, а сам Дофламинго не поскупится на ресурсы, через пару лет простая шашка превратится в дамку. Нет, не так.       Даму Сердца.

***

      Я сидела на своей койке, слепо глядя на страницы толстого ботанического справочника, и пыталась понять, что в нём написано. С верхнего яруса, на котором спала Йола, свешивался край цветастого пледа, заслоняя меня от слишком яркого света лампы. Надо собраться, осталось всего несколько страничек, и!.. Вот только перед глазами всё плыло от сдерживаемых слёз, а слух невольно улавливал бурный разговор, который вёлся за стенкой на камбузе: — Да точно, Лао Джи! Точно! — верещала Йола. — Я уверена, что всё было именно так. Я уверена! Уверена, что у Молодого Господина тогда была возлюбленная, которую он скрывал от нас! Он был таким романтичным юношей в свои пятнадцать!.. — Он был тварью, считающей, что ему позволено всё, — спокойно отвечает на мой едва различимый вопрос Наоки, — так что тебе о нём лучше не думать. Я только со слов самой Мадре знаю о произошедшем. Говоря по-простому, разложили твою мать на старых такелажах в порту, как шлюху, и отымели…       Экзальтированный голос Йолы срывался на довольное повизгивание: — Он ведь такой аристократичный! Прятал её где-нибудь на далёком острове, в высокой-превысокой башне!.. — Йола, ты хоть слышишь, какую ахинею ты несёшь, и-ин? — Заткнись, Вайс! — с громким треском что-то разбилось, послышался мужской хохот.       Я попыталась понять, о чём же написано в книге. Где я там остановилась? Ага! Вот: "Лютик едкий. Растёт в Норд и Вест Блю". Так, дальше. Дальше… — Бе-хе-хе, Йола, ты белены объелась? — с явным весельем в голосе интересовался Трэбол-сан.       Я смотрела на маленькие жёлтые соцветия лютика и думала, могла ли Йола действительно наесться белены? Та ведь вызывает умопомешательство и бесноватость, а ещё лишает памяти. Только Йола ещё явно в своём уме, а фантазировать она хорошо умеет.       Так, лютик едкий. "Содержит едкий сок, который может оставлять на коже ожоги. При попадании на слизистые провоцирует кашель и спазмы гортани. Если сок попадет в глаз, он может вызвать временную слепоту". Интересно.       А слёзы, кажется, ушли. Это хорошо… Слёзы — они никому не нужны… — А вдруг он нежным поцелуем разбудил зачарованную принцессу из объятий волшебного сна? — буром продолжал вклиниваться в мои мысли глас Йолы, вызывая всё новые и новые воспоминания. — Это так возвышенно! Дочка будущего короля и принцессы!.. — Отродье будущего висельника и потаскушки, ик!.. — язык пьяного в стельку боцмана Хосе заплетался. — Что капитан Наоки с ней вошкается? Она же ему даже не родная сестра! — Спорим, он хочет в двенадцать лет продать её в шестую рощу, а? — предположение рулевого вызвало одобрительные возгласы матросни. — Там бордели на любой кошелёк есть, работа даже для такой, как она, найдётся! — Тогда нахера он ей столько книг таскает, тупица? — вклинился в разговор баталер. — Чтобы ноги раздвигать – много ума не надо. Продажные девки и так хорошо зарабатывают. — Я бы такой и белли не заплатил, ха-ха-ха!!! Ха… ха-ха… Кап-п… — И белли бы не заплатил, да, Хосе? — Капитан Наоки, я!.. — Нет! А вдруг она тоже была пираткой, что скажете? — продолжала перечислять свои предположения Йола. — А вдруг!.. — А вдруг он на одной из вечеринок познакомился с таинственной незнакомкой и влюбился в неё с первого взгляда! — расхохотался Диаманте-сан, начав изгаляться. — Ровно в полночь она кинула в него свою туфлю, завещая Доффи найти её по ней, уха-ха!!!       Идея была встречена с пламенным восторгом, особенно среди подвыпивших лидеров. Трэбол-сан поспорил с Диаманте-саном на то, как же именно в жизни капитана появилось такое недоразумение, как я, а Йола попыталась пронести в массы ещё одну безумную фантазию.       На зернистые листы книги всё-таки закапали слёзы… Бумага намокла, сморщилась и потемнела.       Я не понимала, почему они так говорят? Зачем они обзывают Дофламинго-сана моим отцом?! Он не достоин того, чтобы его так оскорбляли!       Из горла вырвался резкий всхлип.       Очнись! Очнись-очнись-очнись! Я яростно и звонко забила по щекам, пытаясь прийти в себя. Нужно дочитать книжку. Просто перестать обращать внимание на голоса… Я уже даже не думала о том, чтобы попытаться переубедить команду в том, что Дофламинго-сан — мой отец. Раз уж они меня ни разу не услышали за прошедшие две недели попыток, то сейчас вряд ли услышат.       Нужно дочитать и пойти ко всем на камбуз. Нужно. Нужно умыться, улыбнуться и пойти!       Диаманте-сан будет смеяться и спрашивать меня о матери, Трэбол-сан будет соваться в лицо и с хихиканьем искать одному ему известные черты. Сеньор будет молчать… Это хорошо. И Лао Джи будет молчать, это тоже хорошо. Нужно будет сесть поближе к ним. Или поближе к Гладиусу.       От этой мысли изо рта вырвалось довольное хихиканье. Точно! Пойду умоюсь, потом отправлюсь на камбуз, широко-широко улыбнусь и начну, как стонет Гладиус, «капать ему мозги».       Кивнув самой себе, я закрыла справочник и аккуратно отложила его на узенькую тумбочку. Сунув ноги в простые чёрные туфельки, поднялась с койки и, стараясь не упасть от чувствительной качки, несколько раз невысоко подпрыгнула.       Всё хо-ро-шо!       Всё хо-ро-шо! Всё прой-дёт.       Скоро Дофламинго-сану это надоест и он скажет, что я вовсе не его ребёнок. Да… Скажет. Обязательно скажет.       И моя глупая мечта, родившаяся из такого же глупого слуха, лопнет, как мыльный пузырь.       Отяжелевшие ноги медленно побрели в душевую, где я по привычке не включала свет, довольствуясь открытой настежь дверью в каюту. Подойдя к раковине, стянула очки и включила глухо зашумевшую воду. Густо-жёлтая полоса света падала на пол, освещая край маленькой ванны, стоящей у дальней стены. Набрав полные пригоршни воды, я погрузила в них горящее лицо. Плещущийся напор полностью глушил звуки с камбуза, давая мне маленькую передышку.       Подняв мокрое лицо к зеркалу, я искала следы слёз, но не нашла ни опухшего носа, ни покрасневших щёк. Только глаза с ниточками лопнувших капилляров выдавали моё неумение следить за собой, но их будет не видно под очками.       Полупрозрачные бледно-голубые радужки просвечивали изнутри розовым из-за тяжёлой степени альбинизма. Этот едва различимый цвет мне всегда напоминал глаза дохлых рыбин, пока те ещё свежие. Болезненно-алые зрачки плохо переносили свет, поэтому были размером с булавочную головку.       Отвернувшись и вытерев лицо, я нацепила очки обратно на нос и пригладила чёлку. Пора идти.       Стараясь не обращать внимания на усиливающуюся качку, я вышла из каюты и аккуратно закрыла дверь. С верхней палубы слышался барабанящий шум дождя, перекрываемый далёким громом. Хорошо, что гроза не над нами, а где-то далеко. В мерцающем свете ламп блестели медные ручки дверей, играя на стенах бесчисленными солнечными зайчиками.       Глядя на них, я вспоминала, как на следующий день после вступления в команду капитан сдержал данное обещание и отвёл меня на настоящий спектакль. Там я смотрела на героиню в цветастом платье не в силах поверить, что её эмоции ненастоящие. Она так горько плакала! Так заразительно смеялась! Казалось, что там, на маленьком пятнышке арены, она проживает свою настоящую жизнь. Только ведь всё было намного проще: она всего-навсего вышла на сцену и час играла свою роль в окружении бутафорских декораций. Мне сейчас надо всего-навсего зайти на камбуз и до полуночи улыбаться, слушая взрослых.       С лестницы, которая вела на верхнюю палубу, послышались размеренные шаги. — Скучаешь? Ты уже дочитала справочник?       Я смущённо покачала головой и тихо ответила: — Нет, Верго-сан. Остались ещё хвощ и ясенец. Я прочитаю о них перед сном.       Врать наставнику я не решалась, зная, что он обязательно проверит каждое моё слово. К тому же Верго-сан никогда не ругал меня за не выполненное в срок задание. Он даже голос никогда не повышал! Никогда-никогда!       Вот у старшего брата терпения было мало… Он часто дёргал меня за уши, если я чего-то не понимала или делала не так. Не больно дёргал, но мне было стыдно за себя, поэтому было легче всё делать правильно с первого раза. Сейчас мне до ноющей боли в груди хотелось, чтобы он ещё раз так сделал…       Хотелось, как никогда прежде!       Верго-сан в ответ на мои слова лишь спокойно кивнул и, закрыв мокрый зонт, подошёл ближе. Его лицо, гладкое и безэмоциональное, не имело ни единого мимического залома около рта, точно наставник никогда не улыбался, зато между хмуро собранных бровей лоб грубо прорезали ранние морщины. — Раз так, назови три растения Норд Блю, из которых ты могла бы сделать яд, — так же ровно потребовал он.       Я задумалась. Три растения, три растения… Интересно, а какой яд? Смертельный или просто ослабляющий? — Из ландыша можно… — произнесла я, а, увидев одобрительный кивок, уже уверенней продолжила: — Он вызывает зуд на коже и сильное раздражение. Если маленькая доза попадёт внутрь, то может вызвать тошноту, рвоту, сильные боли в животе. — А при тяжёлом отравлении? — допытывался наставник. — Тогда пульс станет редким, появятся судороги и может случиться обморок. Или даже остановиться сердце. Я права? — я искренне улыбнулась и задрала голову, чтобы посмотреть на Верго-сана. — Права, только как ты собираешься врага ландышем накормить? — внезапно спросил Верго-сан. — Эм-м-м… Ну!.. — в моей голове закрутились только сценки того, как мне дарят скромный букетик весенних цветов, а я засовываю тот дарителю в глотку.       Хотя через ту же прямую кишку всасываемость лучше. — Цветы можно оставить в воде, например. Вода через некоторое время станет ядовитой. — Принимается. Осталось ещё два примера, — напомнили мне.       Слегка надув губы от кольнувшей обиды, я пыталась вспомнить, о чём ещё читала. Олеандр в Норд Блю не растёт, аконит тоже… — Мак! — вспомнила я простейший пример. — В нём опиум, а из опиума выделяют морфин и кодеин. — Слишком долго и сложно, — отрезал Верго-сан. — У-у-у… Тогда борщевик, — пробубнила я, — но за ним в поля идти надо. Зато он ожоги жуткие вызывает! — Хорошо, дальше.       От долго стояния у меня уже начали затекать ноги, но, глядя на флегматично возвышающегося надо мной наставника, я и не думала о том, чтобы предложить ему зайти в каюту и присесть. Решит ещё, что я и десяти минут простоять не могу… Стыдно будет. — Можно луковицы нарцисса использовать, — предположила я. — Они на репчатый лук похожи, если в еду добавить, то можно внутреннее кровотечение вызвать. — Хватит, — спокойно остановил меня Верго-сан и, слегка приподняв уголки губ, произнёс. — Молодец.       От похвалы у меня внутри всё сжалось.       Я – молодец? Я и правда молодец?.. — Капитан сказал, чтобы ты зашла к нему, — прервал мои мысли Верго-сан.       Я бездумно кивнула и, отлипнув от двери, быстро шмыгнула в каюту за дождевиком. Он нашёлся на крючке около встроенного в стену шкафа. Схватив его, я шустро накинула прорезиненную ткань на плечи и вышла обратно в коридор. За это время Верго-сан так и не сдвинулся с места, ленивыми движениями отряхивая воду с зонта.       Я вдоль по стеночке обошла его и уже взялась было за поручень лестницы, когда решилась спросить: — Верго-сан… — Да? — Верго-сан, капитан ведь скажет команде, что все эти слухи о том, что… — я нервно сглотнула. — Скажет, что всё это неправда, да?       За спиной послышался короткий смешок. Удивлённо развернувшись к слегка улыбающемуся наставнику, я услышала: — Тебе нет нужды об этом волноваться. Капитан решит эту проблему, как и когда посчитает нужным. Теперь иди. — Д-да! Да, конечно! — резко закивала и пулей помчалась вверх по высоким ступеням.       Сердце стучало как бешеное!.. Какая же я глупая! Глупая-глупая-глупая! Ну конечно же капитан решит эту проблему! Наверняка ему тоже всё это не нравится, но он решил дать команде немного повеселиться.       Выскочив на палубу, я вздрогнула от пронизывающего ветра, который трепал паруса. Десяток шестёрок сейчас как раз был занят их уборкой, перекрикиваясь друг с другом с вантов. Все смотрели мимо меня. Сглотнув, я запахнулась в дождевик и, стараясь не поскользнуться на мокрых досках, пошла в сторону капитанской каюты. Несмотря на капюшон, крупные капли дождя всё равно падали мне на лицо и очки.       Остановившись напротив резной двери, я постучала и, как только раздался одобрительный ответ, вошла внутрь.       Тут же потянуло теплом… Мягким, домашним теплом, которое я никогда не встречала на кораблях, пока не очутилась в первый раз в каюте капитана. Тот сейчас сидел за письменным столом и что-то читал. Заметив мой приход, он оторвался от книги и мягко улыбнулся, а я невольно отвела взгляд.       Вот бы мой настоящий отец был похож на Дофламинго-сана… — Добрый вечер, — вполголоса поздоровалась я, стягивая с головы промокший капюшон и стаскивая грязные туфли, чтобы не испачкать дорогие ковры. — Добрый. Не промокла? — ласковым голосом поинтересовался у меня капитан. — Нет, что вы! — резко замотала головой и ответила. — Не успела. — Подойди ко мне.       С этими словами Дофламинго-сан отложил книгу на стол и слегка махнул мне рукой, но я не могла сдвинуться с места. Ноги словно запутались в ковровом ворсе. Это тело, которое я только-только начала чувствовать, вновь казалось чужим. Я сделала несколько деревянных шагов… Едва ощутимый сквозняк лизал пятки…       Дофламинго-сан ведь не злится на меня?.. За что ему злиться?       Это ведь не я придумала эти глупые-глупые сплетни. Он ведь не думает, что это я их придумала? Нет?       Нет, ведь?..       Подойдя к столу, я обошла его и встала около массивного кресла. Большие ладони резко подхватили меня под мышки и усадили на колени усмехающегося капитана. Он мягко придерживал меня за пояс, чтобы я не свалилась. Голова закружилась… Наоки так никогда не делал. Он никогда не сажал меня к себе на колени. Он порой трепал меня по волосам, хлопал по плечу… Иногда чмокал в макушку или лоб.       Брат любил меня, я знаю!       Только его любовь была такой же сухой, как и его натруженные руки.       Шёлковые руки Дофламинго-сана аккуратно убрали с моего лба чёлку и провели вдоль по щеке. — Ты выглядишь бледной, — обеспокоенно произнёс он, слегка хмурясь. — Как себя чувствуешь? Не заболела?       Я молча замотала головой и невольно сжала ладошки в кулаки. Наоки никогда не спрашивал о моём самочувствии. Когда я заболевала, брат приказывал мне оставаться в своей каюте и молча таскал лекарства. Когда я сваливалась в горячке с очередной раной, он просто запирал меня в медблоке, пока та не начинала подзаживать.       Тело болело всегда, даже когда казалось, что ничего болеть не должно. Дофламинго-сана это не устраивало. — Я вечно бледная, — с вымученной улыбкой пробормотала я и дополнила: — Как поганка! —Не самое лестное сравнение, — с усмешкой ответил капитан и, сняв с моей переносицы очки, чьи мокрые линзы мне мешали, положил их рядышком на стол.       Я слегка сощурилась, но потом удивлённо моргнула. Свет в капитанской каюте был… странным. Мягким и словно бы приглушённым.       Пальцы Дофламинго-сана мягко перебирали мои вьющиеся от дождя волосы и наткнулись на старый рваный рубец в полшеи. Хорошо, что теперь он скрыт под отросшими до плеч волосами. Этот грубый, плохо заживший шрам выглядел отвратительно даже для меня. Я смотрела на огромное окно, по которому катились капли воды, и внезапно произнесла: — Тогда "Хабанера" попала в шторм… — Что? — удивлённо переспросил капитан, а потом догадался: — Корабль твоего брата. Ты никогда не говорила, что он был назван в честь танца. — Ну, — я смущённо улыбнулась. — Вообще-то это ещё и название моряцкой песни. Хотя, наверное, песня и танец как-то связаны.       Я и сама не заметила, как прислонилась плечом к груди капитана. От него шло тепло, как от печки, — хоть грейся! Мягкий шорох дождя усыплял, так что голос Дофламинго-сана звучал приглушённо: — Что произошло потом? На вас напали? — Угу… Другая пиратская команда. Их корабль тонул, поэтому они пытались забрать наш. Я до сих пор тот день помню. Он был длинным. Очень длинным. Это случилось у берегов пустынного летнего острова. Было до одури жарко…       Даже с открытыми глазами я видела происходящее в тот день: огромные пенные валы кипящей воды обрушивались на залитую кровью палубу, тут же омывая её. Дикий ветер рвал неубранные паруса в клочья. Он свистел! Он выл! От моря разило вонью водорослей, а от множества трупов — металлом и тухлятиной. Мёртвые тела разбухали прямо на глазах и покрывались синюшно-фиолетовыми пятнами.       Живые кричали. Я кричала громче всех. От совершенно дикой, невыносимой боли в разодранной шее! — Наоки вытащил меня прямо из-под кистеня. Шипы по всей шее прошлись, чуть позвонки не раздробили…       Я видела брата настолько живо, словно он вновь стоял рядом со мной, защищая от всего мира. Гибкое сухопарое тело, с которого градом катится пот. Майку, облепившую торс, и грубый кулон под ней. Искажённое от ярости лицо. Я видела, видела массивный нос с горбинкой, обгоревшие брови! Однотонно-серые глаза с ненавистью смотрели на врага, в чьё распоротое брюхо Наоки только что вогнал тесак, превращая внутренности в кашу.       Он всегда защищал меня. Он был единственным, кто считал, что такая, как я, имеет право на жизнь.       Сейчас я вновь видела его длинные, загорелые почти что до черноты жилистые руки… Он ведь считал Джимбей-сана своим лучшим другом. Так почему?.. — Брат лишился в тот день больше половины экипажа, — я закрыла глаза и едва слышно прошептала: — Никогда не сражайтесь в шторм, капитан. Никогда. Ведь тогда вы будете биться один против троих. Против ветра, против моря и против неприятеля…