***
— Это что за халтура?! — заорал Хосе, пинком опрокидывая ведро с грязной водой на только что отмытую палубу "Хабанеры". Дрожащий как лист юнга мял в руках тряпку и бездумно собирал воду рукой. Все труды насмарку, а ведь доски были вполне неплохо отмыты. Наоки стоял на лестнице, наблюдая за происходящим и пытаясь привыкнуть к слепящему глаза солнцу. После едва освещённой каюты малой, насквозь пропахшей горькими лекарственными травами и едким духом незаживающей раны, солоноватый морской воздух казался чем-то нереальным. Боцман продолжал угрожать юнге, который молча сидел в луже грязной воды, понурив голову. Наоки пока что предпочитал просто наблюдать за происходящим, не видя причин для личного вмешательства, и думал о лежащей там, внизу, сестре. Она была откровенно плоха. Ещё сильнее похудевшая за время болезни, с яркими пятнами лихорадки на бескровных щеках и крупными капельками пота на лбу, малая стояла перед глазами Наоки, словно молчаливый укор. Не доглядел. Не уберёг. Допустил, чтобы детское тело располосовал глубокий и узкий рубец, багряным жгутом режущий плечо от ключицы до середины рёбер. Только бы это была её первая и последняя рана. Только бы… — Я тебя, гниду, под килем протащу! Тебя потом родная мать не узнает!!! А вот это уже слишком. — Что происходит? — спокойно поинтересовался Наоки, выйдя на свет и двинувшись в сторону ничуть не смутившегося боцмана. Команда, собравшаяся вокруг злачного места, подтянулась и шустро освободила дорогу своему капитану, чтобы тот мог свободно подойти к месту происшествия. Хосе быстро потерял свой петушиный задор и, вместо него нацепив серьёзную мину, подобострастно произнёс: — Вам не о чем волноваться, мой капитан. Этот юнга всего лишь плохо исполнял свои обязанности, вот я и прикрикнул на него, чтобы качественней работал, — у оболганного прыщавого пацана от обиды затряслись губы, а боцман тем временем заискивающе поинтересовался. — Как себя чувствует ваша сестра? Жар прошёл? Она больше не бредила? — Её здоровье — не твоя забота, Хосе, — с прохладцей ответил Наоки, смотря на сидящего в луже разлитой воды юнгу. — Равно как и наказание провинившихся членов команды. — Прошу прощения, капитан, — состроил извиняющуюся рожу этот плешивый петух, после чего расплылся в щербатой улыбке. — Кстати, капитан! Вы уже видели новые розыскные листовки? Наоки молча покачал головой, после чего, вопрошающе приподняв брови, обвёл тяжёлым взглядом развесившую уши команду. У каждого тотчас же нашлись неоконченные дела, поэтому не прошло и десяти секунд, как рядом с Наоки остались только Хосе и юнга. — Вот, капитан, — услужливо протянули ему плотную желтоватую бумагу с его фотографией. — А награды-то Дозор поднимает быстрее, чем звания. Всего полгода в море, а уже сто двадцать миллионов, — саркастично произнёс он, мало обращая внимания на вовремя рассмеявшегося боцмана. Глядя на изображение, Наоки поморщился: новое фото выглядело неудачно. Особенно синяки под глазами и мрачный взгляд мясника, готового вскрыть каждого встречного. Это была уже вторая листовка с его именем: первую награду в сто миллионов он получил сразу же после покушения на Мировую Знать. Пикаро позже рассказал ему, что происходило на Сабаоди в то время. Когда обиженный им тенрьюбито пришёл в себя, он потребовал, чтобы Морской Дозор немедленно покарал напавшего на него предателя-дозорного. Организации было невыгодно, чтобы на её белоснежную карьеру падала подобная тень, и они предпочли всё выдать так, якобы на жизнь Небесного Дракона покусился переодевшийся революционер. «Революционера» нашли в кратчайшие сроки и отправили гнить в Импел Даун, тем более было за что. Предъявить особых претензий самому Наоки теперь не могли, ведь виновник был уже найден. Вместо этого адмирал Широнеко провела с начинающим пиратом милую профилактическую беседу, попросив так больше не делать и вообще постараться не привлекать к себе много внимания, иначе его размазанные тонким слоем останки будут собирать по всему архипелагу. Помимо этого в список ограничений входил запрет на удаление от Сабаоди дальше чем на пятьсот миль, запрет нападения на корабли Дозора и любые конфликты с ним. Удивительно, но единственной причиной, по которой его не убили, стало то, что Лоренцо Диаклетиана, оказывается, и сама давно мечтала пару раз врезать тенрьюбито и желательно с ноги. Тот факт, что вместо неё это сделал другой самоубийца, её вдоволь порадовал, так что разговор между ней и Наоки закончился, можно сказать, полюбовно. Адмирал Широнеко мурлыкнула слова прощания, махнула ручкой и упорхнула на свидание, а через несколько дней в акватории архипелага Сабаоди появился пират-новичок – Наоки по прозвищу "Риф". Снизу звякнуло железное ведро. Переведя взгляд с листовки на прохлаждающегося юнгу, Наоки поинтересовался: — Чего ждём? Швабру в руки и марш перемывать палубу, — не обращая больше внимания на хлюпающего носом салагу, явно обиженного такой жизненной несправедливостью, капитан спросил: — Хосе, подскажи, сколько мы забрали с "Синко Льягас"? — Тринадцать миллионов пятьсот восемьдесят тысяч белли, капитан, — услужливо напомнили ему. — Судьба благоволила вам, ведь корабль шёл с Небесного острова и был под завязку набит золотом… — Судьба? — приподнял Наоки обгоревшие много лет назад брови. — Я, по-твоему, идиот, чтобы полагаться на судьбу? Я этот корабль два месяца вынюхивал, — произнёс он, складывая листовку пополам. — Мы снимаемся с якоря. Возвращаемся на Сабаоди.***
— Вот! Это последняя часть. Звякнувший мешок, набитый золотом, грузно упал на пол в укрытии Пикаро. Приятель восхищённо присвистнул и, бодро сползя с обитого пурпурным бархатом дивана, подошёл к пирату. Распустив тугие завязки, он загрёб монеты широкой ладонью и пропустил те сквозь узловатые пальцы. Ярко мерцающий металл звенящим водопадом упал обратно в мешок. Одна монетка с глухим звуком поскакала по тонкому ковру и укатилась под массивный резной шкаф из красного дерева. — Ты!.. Ты!.. — задыхался от шока и восторга матёрый контрабандист. — Ты как это сделал?! Я ж думал, ты эти сорок миллионов мне как минимум лет пять возвращать будешь!!! — Ты надеялся на проценты? — с ехидцей поинтересовался Наоки и, ничуть не стесняясь своей пропылённой насквозь одежды, рухнул на дорогущий диван. — Не будет тебе такого счастья. Не бу-дет. С этими словами он закинул ноющие ноги на стол, где стояла какая-то посуда. Из горла вырвался довольный хрип: — Кайф… — Кайф ему… Эй, сапоги-то хоть сними, скотина! Это ж риванский фарфор, мне за него пять миллионов обещали! — громко запротестовал Пикаро, а гость был вынужден покориться и снять ноги со стола. — Ещё даже года не пошло, а ты уже выплатил мне все взятые в долг деньги. И на покупку строящегося корабля, и на его оснащение, и на набор первой команды. Как они тебе, кстати? Я помню, ты на Хосе всё жаловался. Губы Наоки расплылись в неприятной улыбке: — О-о-о, Хосе меня уже давно не беспокоит. Приблизительно с тех пор, как я два месяца назад протащил его под килем корабля. Дно уже достаточно обросло ракушками, и этот языкастый урод быстро лишился всей кожи и половины внутренностей. Правда, сдох уже после третьего раза, я надеялся, что он продержится подольше. — Чем он тебя так довёл? — прицокнул языком Пикаро, уже слегка привыкший к воспитательным методам Наоки. — Был слишком придирчив в выборе продажных девок. Впрочем, это не важно, — махнул он рукой, вспоминая, как Хосе за его спиной отзывался о Кармен, чем довёл её до слёз. — Ещё человек пять я высадил на Сабаоди, трое умерло в стычках… Жаль, неплохие ребята были. — Что теперь будешь делать? — поинтересовался собеседник, завязав мешок, уселся в кресло напротив и носком замшевого ботинка сдвинул столик на прежнее место. — Не поверишь! — воскликнул Наоки. — Жить и радоваться жизни! Довольный приятель одобрительно рассмеялся, а потом внезапно подорвался с места со словами: — Ты ведь сегодняшнюю газету ещё не читал? — Нет, а там что-то интересное? Молодой пират в последнее время мало следил за мировыми новостями, отдавая почти всё своё время гонке за деньгами, путешествиям по ближайшим островам и учёбе сестры. Малая росла на диво смышлёным ребёнком: любознательная, она проводила почти все дни напролёт за книгами и учебниками, впитывая информацию как губка. Болезнь существенно ограничивала её в выборе досуга, поэтому происходящее не казалось Наоки чем-то удивительным. Взяв из рук Пикаро свежую газету, он посмотрел на первый же разворот и неверяще переспросил: — Они издеваются?! «Шичибукаи – одна из Трёх Великих Сил»?! — Представляешь? — Пикаро разлил по стаканам сидр и протянул один Наоки. — Я тоже… Да что я?! Все! Все были уверены, что эта правительственная затея с «Великими корсарами» — временная мера! Пока Дозор снова силы не наберёт. А они вон как решили сделать. Ты читай, читай! Наоки послушно всмотрелся в печатные строчки, вспоминая всё то немногое, что он знал о шичибукаях. В самом начале Эры Пиратов количество пиратов увеличилось в сотни раз и у Дозора просто не хватало ресурсов для их поимки и ликвидации. Всё было настолько катастрофично, что самым сильным пиратам-новичкам Правительство стало предлагать льготы и право легально творить почти всё, что вздумается, лишь бы те уничтожали других пиратов и отдавали процент от награбленного. Как ни странно, нашлись негордые корсары, кто на это согласились. Довольно быстро эта система принесла свои плоды, и разбойной мелочи в океане стало в разы меньше, а нагрузка на Морской Дозор снизилась. — Михоук? — переспросил Наоки, смотря на одну из пяти фотографий. — Он до сих пор не ушёл из шичибукаев? Вот бы не подумал, что человек, стремящийся стать лучшим в мире фехтовальщиком, настолько надолго задержится в системе. — Согласен, странный тип, — поддакнул ему собеседник, попивая сидр. — Он единственный оставшийся из первого поколения шичибукаев. Риннерс, Спид… Все те, кто согласились стать первыми шичибукаями, уже померли или свалили к чёрту. Рассматривая крупные фотографии правительственных пиратов, Наоки читал их краткие биографии и список «заслуг». Из новых имен был только Бартоломью Кума и… — Рыбочеловек?! — глаза Наоки стали размером с блюдца. — К-как его?.. Джимбей. — Он искал тебя.***
— Твою мать, Хак, а прийти не в пять утра ты, конечно же, не мог? — шипел Наоки на ничуть не смутившегося рыбочеловека. Говорить приходилось вполголоса, а из дома выходить тихо, разве что ни на цыпочках, чтобы не разбудить мирно спящую малую. Та только-только уснула, всю ночь мучая Наоки, чтобы тот рассказал, как дышат рыбы, откуда дует ветер и почему у трупов висельников вываливается язык. Короче, сестрёнка вошла в возраст типичной детской «почемучки». Не дав революционеру, с которым он познакомился полгода назад, вставить даже слово, злой от недосыпа Наоки безапелляционно продолжил плеваться ядом: — Что ты, что Джимбей! Вечно приходите, когда я ещё только спать ложусь. Говорил уже сто раз!.. Встав в начальную стойку рыбокаратэ, из-за чего пират заметно занервничал, Хак гордо и спокойно произнёс: — Я уверен, что, вновь обменявшись ударами в бою, мы придём к взаимопониманию и… — Так, давай без ударов! — тут же прекратил затевающийся мордобой Наоки. — Я свою малявку только что спать уложил, мне здесь шум лишний не нужен. Кстати, кто это с тобой? Он только сейчас заметил тихо мнущуюся за революционером девчонку лет двенадцати, которая испуганно озиралась по сторонам, словно ожидая, что на неё из кустов кто-то выскочит и утащит прочь. Тоже, что ли, из Ревармии? — Как звать? — спросил он напрямую у засыпающей стоя пигалицы. Немного помявшись, та подошла ближе к мужчинам и, запинаясь, пробормотала: — К-Коала… Я Коала… — Не боишься, а, Коала? — проронил Наоки, а в ответ на удивлённо-испуганный взгляд уточнил, — путешествовать с таким большим страшным чешуйчатым рыбочеловеком. Не страшно? — Нет! — во весь голос воскликнула девчонка, сжав кулачки в перчатках. Признаться, крик — это было последнее, что хотел услышать поморщившийся пират. — Я не боюсь рыболюдей! Их не нужно бояться! Они не страшные! Их не нужно у-у-убивать!.. — внезапно эта Коала тихо заревела, зажимая руками рот. «Чего это с ней?» — одними глазами спросил Наоки у вздохнувшего Хака, который молча поднял девчонку на руки и начал гладить по дрожащей спине. Ясно — очередная трагедия. Наоки потёр переносицу, когда услышал глухие слова рыбочеловека: — Я хотел узнать, можно у тебя переночевать? Мы завтра утром уже уйдём, — поймав взгляд Наоки и неправильно трактовав его, Хак пояснил, — один я и на улице подремал бы, но хотел, чтобы Коала нормально отдохнула. Ты в прошлый раз говорил, что… — Заходите. Благодарно кивнув отошедшему с дверного проёма приятелю, революционер, неся на руках девчонку, вошёл в маленький домик из смолы Ярукиман, где и поставил Коалу на ноги. Та, шмыгнув носом, внезапно выхватила из кармашка платочек и, бухнувшись на колени, начала лихорадочно тереть пятна, оставшиеся от обуви вошедших. — Простите! Я зря!.. Можно, я тут уберу? Наоки предпочёл сразу же уточнить: — Она грязи боится? — Хак отрицательно покачал головой и, присев на корточки, тихо попытался что-то втолковать странно улыбающейся Коале. Хозяин дома прошёл сквозь узкий коридорчик прихожей и вошёл в кухню, где стоял довольно приличный диван. Хак здесь сможет неплохо выспаться: помнится, на Ликорисе он и на голых скалах спал. Сзади послышались шаги гостей, которые вошли следом. Коала, быстро складывая испачкавшийся в уличной грязи платок, убирала его в карман жёлтого платьишка, когда из-за их спины раздался заспанный голос малой: — Здрасьте… Наоки-и-и! А почему ты не сказал, что у нас будут гост?.. — Марш спать. — Ну-у-у… — Быстро! — прикрикнул Наоки надувшей щёки малой, которая с любопытством рассматривала пришедших из-под длинной чёлки. — Хотя стой. Это Коала, — махнул он рукой в сторону рыжеватой девчонки, — Коала, это моя сестра, Кармен, — повернувшись лицом к недовольно засопевшей малой, которая терпеть не могла, когда к ней обращались по имени, он приказал, — проводи её в свою комнату, а сама иди ко мне спать. Не слушая робкие возражения гостьи, солнце весело закивала и, схватив ту за руку, потащила вдаль по коридору. Наоки успел только крикнуть вслед: — Услышу, что не даёшь ей спать, по ушам получишь! — с этими словами он повернулся к продолжающему стоять около входа в кухню Хаку и, указав на диван, произнёс: — Располагайся. — Благодарю. Я рад, что на Сабаоди у меня есть тот, кто может дать мне кров, — внезапно понёс какой-то бред Хак, услышав который Наоки только отмахнулся: — Не нуди. Лучше скажи, это та самая Коала, о которой Джимбей как-то рассказывал? — Да, — подтвердил Хак, усаживаясь на диван. — Мы обнаружили её год назад на нашем корабле. Оказалось, Коала сбежала из дома через пару месяцев после возвращения. Увидела меня и с чего-то вдруг решила, что я из пиратов Солнца, — потеребив плавник на подбородке, он продолжил. — Домой возвращаться наотрез отказалась, попросилась принять её в команду. Всё вокруг меня да других рыболюдей мальком вертелась. Через пару месяцев я её к себе взял рыбокаратэ учить. Она способной оказалась. — Погоди-ка, — перебил рассказчика Наоки и закричал в сторону коридора: — Что там ещё за Драгон?! А ну-ка спать! Обе! — из спальни малой послышалось девчачье хихиканье. Обернувшись к приятелю, Наоки попросил: — Продолжай. С чего вдруг ты именно её взялся вашему священному рыбокаратэ учить? Мне так ты отказал, — в голосе парня слышалась плохо скрытая обида. — Ты на границе стоишь, Наоки, — покачал головой Хак. — Не дозорный, не пират, не революционер… Как будто бы в воздухе подвешенный. Наоки устало вздохнул: всё это он и сам прекрасно понимал. Он и правда был везде ни свой, ни чужой. Умудрялся иметь врагов на всех сторонах конфликта, да и просто слишком многим насолил. Работорговцам, отбирая у них рабов-рыболюдей прямо из-под носа. Рыболюдям, которые были против мира с людьми. Пиратам, не конфликтуя с Дозором. Дозору, являясь пиратом. Личным врагам, чей список рос как на дрожжах, особенно с тех пор, как Наоки начал общаться с Революционерами. Он был костью в глотке у всех, у кого только можно было и нельзя. — Ты человек, но помогаешь подданным королевства Рьюгу, — внезапно произнёс Хак. — Что такого тебе пообещал Джимбей, что ты так рьяно борешься за равенство рас? Число спасённых тобой русалок уже перевалило за сотню. — Свободу. Джимбей пообещал мне свободу, — твёрдо произнёс Наоки, а в ответ на непонимающий взгляд дополнил, — да, сейчас мы уже сдружились, но наше с Джимбеем общение началось со сделки. Я освобождаю столько русалок и рыболюдей, сколько могу, а в плату за это становлюсь его подчинённым. Буду под началом шичибукая — буду невидим для Дозора. Буду невидим для Дозора — смогу наконец-таки делать всё, что только заблагорассудится. — А сейчас… — А сейчас мне в любой момент может наступить на хвост одна очаровательная белая кошечка. — Адмирал Широнеко. Да, вспомнил, — кивнул Хак. — Пока я плаваю в этой луже у берегов Сабаоди, Лоренцо Диаклетиана меня не тронет, — спокойно говорил Наоки, легкомысленно крутя в пальцах заточенный разделочный нож. — Я здесь как под стеклянным колпаком. Как рыба в аквариуме. Бросок! Острое лезвие ножа со звоном проткнуло полупрозрачную смоляную стену, застряв там. Пират, не мигая, смотрел мерно на колеблющееся оружие. Так и в жизни. Стеклянный потолок над ним лишь стал выше, но никуда не исчез. Если Наоки так хочет освободиться, ему потребуется оружие и аргументы посерьёзнее физической силы. Хак, услышавший тихие шаги из коридора, повернул в его сторону голову. — Коала уснула, — сонным голосом пробурчала малая. Наоки кивнул и, попрощавшись с приятелем, пошёл в спальню, на ходу подхватив сестру на руки. Та с тихим хихиканьем заизвивалась, так что парень чуть было её не уронил. — Тише ты! — шикнул он на неё, но результата не добился. — Наоки, а почему мы живём в аквариуме? — озабочено поинтересовалась Кармен. В ответ парень только сбросил её на кровать и, укрыв одеялом, улёгся рядом. Лунный свет падал на лицо сестрёнки, почти серебря его. Какая же она бледная… Ей бы на солнце побольше бывать. — Почему-почему-почему? — энергии в ребёнке, несмотря на бессонную ночь, не уменьшалось. Устало выдохнув, Наоки убрал с её лица чёлку и, глядя в мёртвые глаза, ответил: — Мы слабые, солнышко. Свободными имеют право быть лишь сильнейшие…***
— …Не волнуйтесь так, — едва различимые слова прорывались в воспалённое сознание с трудом. — Жар уже намного меньше, чем был в начале, это хороший признак… Слабость накатывала на Наоки волной, отступала и вновь накатывала, укачивая пылающее тело… Дыхание вырывалось с надрывным хрипом, со жгучей резью прямо за рёбрами. Перед глазами багровел стол… Мускулистый пират со смутно знакомым лицом… Затем запылал огонь. Наоки ненавидел огонь. Ненавидел всей своей обуглившейся душой. — …Значит, ускорить выздоровление кэпа никак нельзя? — глухо, словно сквозь помехи, раздавался голос его старпома. Жар, лихорадочный жар в голове не давал даже понять смысл сказанного. Горело всё тело, но особенно сильно жгло в груди. Жгло-жгло-жгло, едва давая дышать!.. — Ранение серьёзное, одного лёгкого Наоки-сан практически лишился, — морским прибоем шумел голос медика. — Остаётся только ждать кризиса… сегодня-завтра он должен наступить… Голоса превратились в воду, что утекала сквозь пальцы. Свежую, родниковую, с привкусом тыквенной мякоти. Вода дарила покой и исцеление. Вот только сейчас вода лишь утекала сквозь пальцы… Сквозь пальцы утекала кровь. Вот Наоки поворачивается спиной к пирату со смутно знакомым лицом, а в следующий миг давится воздухом. Поднимает дрожащие руки, а сквозь них утекает его собственная кровь. Утекает вода. Его покой и исцеление… Да… Кровь утекает сквозь пальцы, капает на доски чужого корабля, куда он пришёл как дурак, желая провести мирные переговоры, желая договориться. Дурак… Врагов надо убивать, а не щадить, иначе они выпустят тебе в спину полный барабан патронов. — Наоки!.. — плачущий детский голос… на его лицо капает кровь… нет! Это слёзы. — Никогда не щади своих врагов, солнце… — тихо-тихо хрипит он, чувствуя, как по подбородку стекает струйка тёплой крови. — Кем бы они ни были. Никогда не щади… — Хорошо… — всхлипы перемежаются громкими выстрелами и странным хлюпаньем в груди. Дышать становится всё тяжелее-тяжелее-тяжелее. Мысли текут вяло, плавятся на жаре, растекаются по полу каюты… В тяжёлом воздухе витает прогорклый запах тлеющего человеческого мяса и железа. От него кружилась голова… Кружилась-кружилась-кружилась!.. Наоки поднёс руку к лицу, но в шоке увидел кровь. Кровь… Это ведь его кровь. Потолок покрывается пятнами сажи. Наоки моргает, и они пропадают. — Либо ты, либо тебя… Язык распухает во рту, не даёт места для дыхания, едва шевелится. Пятна сажи перед глазами плавают-плавают-плавают, а жар делает свинцовое тело чужим. Гнилостная истина кровит, вытекая вместе со словами: — Ты отвернёшься от врага, а он ударит тебя в спину. И ты проиграешь. Всегда убивай первой. — Я не проиграю! — она кричит, надрывается, плачет, нависая над ним. — Я не проиграю! Не дам ударить в спину!!! Не дам убить! — Чш-ш-ш… — тихо шепчет Наоки, смотря в прозрачные глаза сестрёнки. Мёртвые глаза. Из них словно вытекли чернила. — Не плачь… Лучше улыбайся. Ну же, улыбнись. — У-угу!.. — малая кривит губы, смотрит на него своими от рождения мёртвыми глазами и, гладя по пылающей щеке ледяной ладошкой, твердит: — Я буду их убивать и улыбаться, хорошо? Убивать и улыбаться! Тогда ты будешь счастлив? Будешь улыбаться сам? Из пересохшего горла вырывается каркающий смех, капельки крови падают на бескровное лицо Кармен, даря ему сочные краски. Ей идёт красный. Очень идёт. В груди Наоки булькает, хлюпает… — Я буду счастлив, когда ты покоришь вершину, солнце, — хрипит он и, выгнувшись дугой, из последних сил выхаркивает из лёгких чёрные сгустки сажи. По подбородку стекает липкая кровь. Свистящие слова, которые он никогда не хотел произносить, вырываются сами по себе, повинуясь лихорадочному безумию пламени: — Я буду счастлив, когда у тебя будет всё, что ты только пожелаешь, когда ты будешь свободна от всего. Для этого нужно рвать глотки, милая… — Рвать глотки больно? — ребёнок не понимает его слов, бездумно и невольно впитывая их гниль, окуная израненное тело в зловонную кровавую топь и считая её своим домом. — Больно. Живому человеку больно. Но тебе… солнышко моё… Тебе не будет больно. Ведь ты мертва с первого дня своей жизни. Лёгкие пекло всё сильнее, по телу разливалась ноющая боль… Пепел дотлевающих парусов чёрными хлопьями кружился в воздухе, застилая всё вокруг своим саваном. Наоки тихо лежал пластом на пропитавшихся кровью и сажей досках и смотрел в пустые глазницы валяющегося рядом обгорелого трупа. Потолок над его головой медленно тлел, прогорая насквозь, прямо до свинцового неба, заботливо укрытого стеклянным куполом… — Наоки!.. Он вздрогнул и перевёл рассеянный взгляд на мёртвые глаза единственного родного ему человека. Самого близкого… Любимого. Сколько времени он смотрит в эти мёртвые глаза? Пять часов? Семь? Нет… Он смотрит в них всю свою жизнь. Это ведь его сестра! Откуда она здесь? Её никак не может быть на сгорающем корабле мертвецов. Спёкшиеся губы разомкнулись, твердя: — Эта жизнь — дикий танец на тонких и острых нитях… Танец над неистовым огнём, — шелестел его едва различимый голос. — Это пляска Смерти, которую нельзя оборвать на середине, Кармен. Нельзя оборвать по своей воле. В конце танца ты сгоришь, обратившись хлопьями пепла… И ты его уже танцуешь.