Сложные дети

      Скучно. Невыносимо скучно.       Тихий сонный вздох Крокодайла. Сидя, прислонившись спиной к железным прутьям решётки, я чуть приоткрыла гноящиеся глаза, чьи опухшие веки лишились уже половины ресниц, чтобы взглянуть на вернувшегося соседа. Его, едва стоящего на ногах, всего пару часов назад привели из медблока, и исхудалый парень как рухнул на тюфяк, так и замер, провалившись в целебный сон: единственное лекарство, которое толком было ему доступно. Жар от пылающего в лихорадке тела шёл, как от доменной печи, и в холодном сыром трюме к нему невыносимо хотелось придвинуться в поисках тепла.       Рядом шлёпнулась тряпка. Шачи начал протирать пол в нашей клетке и, мельком глянув по сторонам, тихо и незаметно вытащил из-под моего тюфяка записку-ответ, на написание десятка слов которой я потратила почти неделю. Губы невольно изогнулись в улыбке.       Чтобы не мешать подкупленному юнге протирать пол в клетке, я уползла в самый дальний угол, упирающийся в промёрзший борт трюма, от которого тянуло холодом. Пару раз ткнув в дрыхнущего Крокодайла шваброй и чуть не получив заряд пяткой в глаз, Шачи махнул на него рукой и, подмигнув мне, направился к люку, унося с собой заветную записку. В трюме остались только вахтовые надзиратели. Тихий шёпот переговаривающихся пленников было не разобрать за глухим и утробным грохотом волн.       Вновь стало скучно. Ску-чно, ску-у-чно!..       Язык то и дело непроизвольно касался зажившей лунки на десне, где раньше красовался молочный зуб. Даже не улыбнуться теперь: передний выпал. — Как твоё лицо? Зажило?       Вздрогнув от неожиданных слов, я чуть было не посмотрела в сторону тихо заговорившего Крокодайла. И давно он, интересно, проснулся? В памяти почти сразу всплыл наш с ним первый и последний диалог в этой клетке, если, конечно, рукоприкладство взбесившегося парня можно назвать диалогом.       Ещё раз огладив пустую лунку, я подавила ухмылку, театрально всхлипнула и, ломая язык, пролепетала: — Вы мне в-вуб выбили. Передний, мев-вду пл-лочим, — и открыла рот, указывая пальцем на дырку.       Не ожидавший такого поворота виновник, который сразу после сна нарвался на обвинения в членовредительстве, молчал и как-то затравленно откашливался. Видимо, избиение женщин и детей не входило в то, что Крокодайл считал нормой, находясь в твёрдом уме и трезвой памяти. Смешной он. Хоть повеселюсь за его счёт… То-о-очно!       Не дождавшись нужной реакции в виде извинений, конфет или цветов, я раскрыла рот пошире и, набрав побольше воздуха, взвыла, точно на похоронах: — Ой, горе моё горькое, беда неминучая! А-а! А-а!!! Кто ж меня замуж-то без в-вуба переднего возьмё! О-о! О-от!!!       Впечатлившийся глубиной моей трагедии, парень был сражён напором прямо в голову и мигом дошёл до нужной кондиции. Мужчины вообще при детских слезах быстро теряются. Я продолжала удерживать высокую ноту, из соседней клетки кто-то гаркнул: — Захлопнись, или я тебе оставшиеся зубы выбью!       Крокодайл, у которого уже явно звенело в больной голове, попытался вставить что-то извиняющимся тоном.       Решив, что для первого раза хватит, я резко оборвала ноту и закрыла рот. Вокруг стояла тишина. Погладив очумевшего парня по головке, утешила его: — Не плачьте, я пошутила. Это молочный был. Он сам выпал.       И на всякий случай отсела подальше.       Кто-то заржал, а рядом, судя по звукам, напоминающим не то распевку, не то просто воздушную гимнастику, Крокодайл старательно делал всё, что в его силах, чтобы не выбить мне зубы по-настоящему.       Наконец он резко выдохнул и твёрдо переспросил: — А если серьёзно?       Что сразу серьёзно-то? Почему все такие серьёзные? Я не хочу серьёзно! Чуть пожав плечами, я пробубнила: — Мне подули на ранки, поцеловали в лобик — и всё зажило. Верите, а? — Да иди ты, — махнул рукой парень, осознав, что толка не добьётся.       Я нахохлилась. Может, я вправду хотела, чтобы меня поцеловали в лобик и всё-всё прошло? — Не притворяйся совсем уж конченной дурой, а, куколка, — процедил сквозь зубы Крокодайл, которому явно не нравилось моё поведение. И что, спрашивается, я не так сделала?       Я вслепую водила пальцами по полу клетки, невольно дуя губы. Все взрослые — серьёзные бесчувственные чурбаки, только отец хороший… Только он меня за всю жизнь в лобик и целовал. И руку никогда не поднимал. И вообще… Ну их всех.       Желая отделаться от вопроса Крокодайла, я коротко бросила: — Всё давно прошло. Даже следов не осталось, видите, — повертела я лицом, показывая, что всё зажило, и, желая сразу всё прояснить, распрямила спину и твёрдо произнесла: — И я вам не куколка. Ясно?       На плечи опустился давящий взгляд далеко не слабого мужчины: иной, будучи фруктовиком, не выдержал бы круглосуточного нахождения в кайросеки так долго, да и столько времени с болезнью бороться… Такого на своём пути в Раю встретить было бы неудачей и концом плавания, а уж в малом море и подавно.       Гордо вскинув подбородок и стараясь не подавать вида, что мне крайне некомфортно, уверенно продолжила: — Запомните, я Донкихот Карменита. Офицер пиратской команды Донкихот, — и, не сдержавшись, многообещающе улыбнулась, чтобы заявить: — И ваш незабываемый гид в царстве боли, страха и унижений.       От этих слов вспомнились вечно слоняющиеся по Сабаоди стада туристов, которых пасли стаи местных экскурсоводов, вешающих им лапшу на уши. Остров ведь жил туризмом и преступностью: даже рощи были разделены на зону беззакония и район отелей, сувенирных лавок, ресторанов и парка развлечений для приезжих.       Хихикнув, я откашлялась, постучала себя по груди, привлекая внимание резко напрягшегося Крокодайла, и, сделав красивый пас рукой, запела: — Наша поездка стартует из комфортабельной двухместной клетки, размером полтора на полтора метра, пол которой покрыт лечебной грязью! Отсюда мы с вами увидим рабов, обитающих исключительно в водах Норд Блю, а на суше официально превращающихся в разнорабочих, получающих оплату натурой!.. — Кто-нибудь, заткните её! — Я не дотягиваюсь… — Да бросьте, дайте послушать! Не орёт, и то славно.       Приободрённая словами поддержки, я продолжила заливать, кожей чувствуя десятки чужих глаз: — Через два часа мы все вместе совершим единоразовый кольцевой тур до гальюна, где насладимся незабываемым видом зимнего Норд Блю и иными местными достопримечательностями на высоте более семи километров над уровнем морского дна!..       Спустившийся с верхней палубы Эвре даже не пытался вернуть порядок и только качал головой, пряча лицо за полями шляпы. Привлечённый шумом экипаж загромоздил всю лестницу, шикая друг на друга, зависший Крокодайл, у которого в очередной раз за день слетели заводские настройки, втыкал в пустоту, а я блистала в свете софитов, впитывала всем телом каждый взгляд, каждый шепоток и наслаждалась минутой славы: — Затем мы с вами продегустируем аутентичную похлёбку, где везунчикам по жизни вроде вас, сэр, достанется мясо, которое до этого придётся извлечь из тараканьего панциря! Не правда ли, заманчивое предложение? — поигрывая бровями, спросила я и тут же воскликнула: — Но и это ещё не всё!       Лицо Крокодайла приняло страдальческое выражение.       Кто-то из истерически расхохотавшихся пленников крикнул: — Добро пожаловать, парень!       Другой, взбодрённых моей буффонадой, уточнил у своего соседа: — Погодь, а после обеда тоже что-то есть?       Ему хмуро буркнули: — Ага. Сейчас вечернюю анимацию начнёт озвучивать… — И наконец то, ради чего мы все здесь собрались! — воскликнула я. — Уникальная развлекательная программа, которая докажет, что раб — это ваше призвание! Вам расскажут, что и как надо делать, как себя вести, а если вы сумеете привлечь к себе внимание наших аниматоров, — указала я на гогочущих надсмотрщиков, — то сможете на собственном опыте почувствовать, что будет, если вы решите поступить иначе! Учитывая вашу дьявольскую особенность, сэр, к вам будет повышенное внимание с их стороны. Данный тур проходит ежедневно в круглосуточном режиме работы.       Чувствуя, как горит горло, а по вискам течёт пот, я выдохнула и, заложив нос двумя пальцами, прогундосила: — Подробности уточняйте у вашего туроператора.       Со стороны раздались медленные одинокие хлопки. Аплодировал Эвре.       Медленно, точно нарастающая волна, хлопки становились всё чаще и громче, кто-то заулюлюкал, засвистел, зарыдал, в истерике забил по звенящим прутьям решётки! В меня полетели проклятья, ругань и восторженные вопли, а я только раскланивалась по сторонам и кричала: — Спасибо! Спасибо, я люблю вас! — и посылала воздушные поцелуи.       На пол возле меня упала куриная ножка. — О! — схватила я её, любовно прижимая к урчащему желудку. — Вы так любезны, и правда, к чему цветы!       Сквозь полуприкрытые веки я смутно видела, как мне машет Эвре, признавая авторство на эту подачку в качестве платы за собственное развлечение. Остальные надсмотрщики, вдохновившись примером своего главного, тоже начали кидать мне в клетку огрызки сорванного завтрака, Шачи под шумок так и вовсе перекинул мне кусочек сыра и пару ломтиков солонины, а я, собирая еду в кучку, не прекращала кланяться на бис.       Наконец овации и крики ярости закончились, а точно очнувшийся Эвре погнал всех работать. Ладно, хоть еду не отнял. Видимо, рассчитывал избавить себя от обязанности кормить меня и Крокодайла вечером. Многострадальные глаза, из которых от рези текли слёзы, пришлось плотно закрыть и всё делать вслепую. Отломив кусок сыра и хлеба, я сделала бутерброд и протянула его до сих пор молчащему Крокодайлу с вопросом: — Ну как? — откусила кусок от куриной ножки боковыми зубами и поджала к животу одно колено. — Понв-вавилось? — Да, — до сих пор не отойдя от произошедшего, пришибленно ответил он. — Больше, чем пение.       Одновременно горячая рука, оказавшаяся правее, чем я думала, отодвинула еду в сторону. Я удивлённо приподняла брови. На широкой заскорузлой ладони отчётливо чувствовались жёсткие и грубые трудовые мозоли: в своё время Крокодайл много, долго и тяжело работал. А мне так он при первом знакомстве показался аристократом. Из грязи в князи, значит? — Мне не нужны подачки. Я не попрошайка.       Я равнодушно пожала плечами: моё дело предложить. А парень он гордый… Не самовлюблённый, но самомнение то ещё. Будто не знает, что возвышенная бедность бывает только в театре. Впрочем, Дьюк с него быстро спесь собьёт. Профессионально.       Откашлявшись, окончательно проснувшийся парень чуть смягчил свои последние слова: — А так это было… ошеломляюще. — О, не скромничайте! — махнула я на него оставшейся косточкой. — Это было незабываемо. — И то верно. Я это вряд ли когда-нибудь забуду. — Спасибо, дядя Крок.       Крокодайл фыркнул. — Чувствую себя стариком, когда ты так меня называешь, — признался он. — Можно на «ты», учитывая наше тесное знакомство, — явный намёк на размер клетки, в которой он не мог даже вытянуть ноги. — Что именно со мной произошло после побега? И куда нас продали? — Во-первых, нас не продали, а передали для транспортировки в место назначения, — начала я, обрадованная самым настоящим деловым разговором, от которого я ощущала себя самой настоящей взрослой. — Говорить о том побеге нет толка, всё-таки уже два месяца прошло… — Сколько?       Я чувствовала на себе шокированный взгляд, когда Крокодайл неверяще переспросил: — Два месяца? — осипший голос едва различимо дрогнул.       Крокодайл, прикрыв рот ладонью, медленно выдохнул и попытался поверить в услышанное. Верить ему явно не хотелось. Я откусила кусочек сыра, сося его во рту, как солёную конфету. Вкусненько.       Начесав чёлку на глаза, постаралась описать всё как можно более кратко и сухо: — После того побега ты так и не пришёл в сознание. Рану обработали хорошо, но тут скотские условия, и на руке появилась гангрена. Очень быстро… Очень. Кисть ам-пункти-ровали на пятый день. Вот. Так вот.       Следя за реакцией внимательно слушающего Крокодайла, я быстро закончила: — Рубец начал было заживать, но потом всё ухудшилось, жар усилился, и тебя перетащили обратно в местный медблок, чтобы ко дню вскрытия ты выздоровел. Тебе должно было стать легче после снятие наручников из кайросеки.       И, указав пальцем на его освободившиеся руки, осеклась. Последние слова прозвучали странно: получилось, что Крокодайл вылечил руку быстрее, потому что лишился руки. Похоже на какой-то ужасный чёрный юмор. — Ко дню вскрытия выздоровел, говоришь? — уточнили у меня.       Я неловко попыталась исправиться: — Ну, чтобы ты поживее выглядел, — слова явно были не те. — Чтобы надышался перед смертью, а то ты слишком много курил и испортил себе лёгкие!..       Ответом послужило чуть заторможенное: — Знаешь, если бы я знал, что жизнь так повернётся, я бы ещё и пил. Глядишь, заработал бы к двадцати годам слабоумие и цирроз и лишил бы всех претендентов дохода с продажи моей печени. Да и психика целее была бы.       Я фыркнула.       Чувствуя, как после долго открытого люка от напущенного снаружи холода леденеют ноги, невольно подсела ближе к соседу в поисках тепла. И в поисках запасного ключа к собственной свободе.       Проходящий мимо Шачи условными двумя короткими скрежетами показал, что прочитал записку. Я облегчённо выдохнула.       Чуть приоткрыла глаза. Никак не отреагировавший на мои поползновения Крокодайл продолжал сидеть, сгорбившись, так что я осмелела и подсела ещё ближе. Чёрные волосы, раньше отпущенные до плеч, теперь были обстрижены коротким больничным ёжиком и не закрывали ни заострившегося желтушного лица, ни глаз, что неотрывно смотрели на закованные в кайросеки ноги.       Во взгляде не было принятия — только глухое раздражение, работа мысли и решимость. Я узнавала этот взгляд. Его владельцы не прогибаются.       Они ломаются.       Хорошо это или плохо — зависело только от ситуации и того, как она повернётся. Баранье упрямство и бой напролом ничуть не лучше заискивания и поиска обходных путей: это я знала на опыте многих «покорителей Гранд Лайн». — За что тебя объявили в розыск? — спросила я, привлекая внимание глубоко задумавшегося парня.       Нужно же мне узнать, с кем я, собственно, денёчки коротаю: не одними пиратами и мафией мир преступный полнится. — Пиратство, ограбления, убийства? Нет? — задумчиво приложив пальчик к подбородку, я продолжила гадать: — Контрабанда? Разбой? Избиения, подкуп, шпионаж? Рэкет, наркоторговля, отмывание денег?       С каждым моим новым словом лицо Крокодайла всё больше и больше менялось в сторону настороженного, а я, чувствуя, что уже где-то близко, сыпала новыми догадками: — Госизмена, терроризм, геноцид, оружие массового поражения? Революционная деятельность? Изнасилования, м-м? Или детская порнография? — вынесла я последнее предположение и прислонилась к чужим ногам, подложив кулачок под подбородок и многозначительно поигрывая бровями.       Ух, наиграюсь я с огнём!       Отчего-то молчащий Крокодайл внезапно отсел от меня подальше и молча покачал головой. Затем, опомнившись, он ответил вслух: — Нет. Ничего из этого. И прекрати, наконец, флиртовать со мной, я, может, стесняюсь. Хотя теперь уже скорее боюсь.       Ахнув, я воскликнула: — Маленькой слабенькой меня?! — Конечно, — искренне заявил парень. — Сижу в холодной тесной клетке, похищенный, связанный и беззащитный. Рядом столь целеустремлённая дама с явно богатым жизненным опытом, которую никто больше не возьмёт замуж. Я уже начинаю задумываться, может, ты всё это нарочно подстроила? — Да сдался ты мне! — воскликнула я, ударив его плашмя ладонью, и, внезапно поймав себя на том, что впервые уловила акцент впервые за всё время усмехнувшегося Крокодайла, затихла.       До этого он предпочитал отвечать короткими фразами или лаконичными репликами, и речь было не отличить от привычной. Но сейчас его происхождение можно было угадать и с закрытыми глазами, не видя южных черт лица. Характерные для Саут Блю рычащие звуки, плавно перетекающие в напевные, протяжные гласные, отличали диалект жителей юга от северян с их проглоченными окончаниями и короткими лающими слогами. Помнится, при нашей первой встрече с отцом, тот тоже говорил про мой собственный акцент. В груди поселилась ноющая боль…       Почувствовав, что пауза начинает затягиваться и становиться всё некомфортней, я неловко пробубнила: — Глупости ты говоришь… Ты же мало того, что сухопутный, так ещё и оружие в руках держать не умеешь. Не говоря про ручку. Неуч.       Ответом было молчание, сменившееся недобрым: — С чего ты так решила? — У тебя походка… — Я не про это, — отрезал резко потерявший всю свою весёлость Крокодайл. — Я про оружие и ручку. С чего ты это решила?       Я повела плечами. Разговор явно свернул в плохую сторону, а мои игры под названием «засунь голову крокодилу в пасть и пересчитай ему зубы» грозили оставить меня без этой самой головы. Охохонюшки… Хмыкнув, я тут же стихла под давящим молчанием ожидающего ответ собеседника.       Быстро бросила на него взгляд. Крокодайл с самого начала напоминал мне рептилию, которая всю свою жизнь мирно плавала на поверхности водоёма, интересуясь жизнью на суше. Будучи уверенной в крепкости и остроте костяных наростов на спине, она не думала об опасности, пока в незащищённое брюхо не вгрызлись глубоководные твари, потащив на самое дно. Вот только местные обитатели явно не учли тот факт, что добыча ориентировалась под водой ничуть не хуже, чем на суше.       Нужно что-то делать.       Хитро улыбнувшись, я чуть наклонила голову и, точно бы глядя на собеседника снизу вверх, прочирикала: — Баш на баш. Я тебе расскажу, как узнала, что ты безграмотный, а ты мне расскажешь, почему за тебя награду дали. — Может, за красивые глаза? — вкинул свой вариант ничуть не смущающийся парень, в чьём псевдо-умиротворённом голосе ещё проскальзывали гортанные металлические нотки: — Веришь? А?       Спящим притворяется, а подойду ближе — голову мне откусит, дёрнуться не успею.       Бурча себе под нос, я села так, чтобы прожектор падал мне на спину и уставшие глаза полностью оставались в тени. Не удержала любопытства и из-под чёлки посмотрела на лениво полуприкрытые глаза Крокодайла. А ведь и правда красивые: как липовый мёд на солнце. Неудивительно, что на него женщины со всей округи слетаются. Слетались. Теперь ему это не скоро грозит. И поделом!       Опустив голову и пряча улыбку, я думала над тем, как заставить Крокодайла поверить мне. Потому что я должна выжить. Я обязана.       Даже если ради этого придётся толкнуть временного союзника в пропасть.