Сложные дети

      Волоча за собой ноги, Ло начал спускаться на первый этаж к столовой, откуда уже раздавались голоса мамы и Лами. Рука, не достающая до высокого поручня — дом был старой постройки, — цеплялась за дубовые балясины.       Школа-интернат, школа-интернат… Приводы, чёртовы жандармы!       Неужели всё из-за пары пустячных шуток?! Что теперь делать-то? Он ведь и правда не сможет поступить в медицинскую Академию! Академию при Мировом Правительстве, бывшую его голубой мечтой! Что делать, что теперь делать?..       Дотащившись до столовой, Ло залез на свой стул. Еда размазывалась по тарелке, телятина — поперечно-полосатая мышечная ткань — разбиралась на волокна, раздавленная фасоль на глазах глубоко погрузившегося в себя ребёнка превращалась в эритроциты. Если съесть слишком много, у пациента появится железодефицитная анемия.       Так и пышущая недовольством Лами, накормить которую всегда было проблемой, сравнивала содержимое его тарелки и своей и опять капризничала, возмущаясь: — Почему у Ло мясо, а у меня рыба? Я не хочу рыбу!       Мама, на чьей тарелке тоже лежал лосось, сделала небольшой глоток розового сухого вина и попыталась было объяснить плохоешке: — Лами, рыбу нужно есть, особенно красную, в ней много омеги, она полезна. — Не хочу, рыбу только бедняки и собаки едят! — воскликнула Лами и, закачавшись на стуле, заныла: — Мя-са, мя-са! Мам, ну мам! Я не хочу рыбу!       Ло, вынужденный выслушивать ежедневные концерты шестилетней сестры за столом, лениво продолжил ковыряться в тарелке, периодически кладя волокна телятины в рот и раздумывая над тем, а не отменить ли ему планомерно готовящуюся с осени месть директрисе, пока мама твердила: — Лами, ты не права. У Флеванса нет выхода к морю, и рыба тоже далеко не дешёвое удовольствие, поэтому не упрямься и кушай. Будь умничкой.       Но раскапризничавшаяся Лами продолжила кричать: — Тогда хочу сразу десерт! Пусть принесут десерт! Десерт! — и, схватив лежащий рядом с маминой рукой колокольчик, затрезвонила, вопя: — Дарика, Дарика!!! Я хочу мороженое! И фрукты! — Прекрати! — прикрикнула на неё мама и хлопнула по столу.       Прибежавшая на истошные крики кухарка Дарика под смущённым взглядом хозяйки понятливо ушла обратно, пока дующей щёки и крутящей руки на груди сестре строго выговаривали: — Лами, ты ведь понимаешь, что нельзя всегда питаться одним мороженым и фруктами? — Почему? — расстроенно выкрикнула Лами, раскачивая стул. — Во фруктах много витаминов!       Мама терпеливо ответила: — Потому что в Норд Блю плодовые деревья растут только в оранжереях, а большую часть привозят с Гранд Лайн. Флеванс вообще ничего не выращивает и всё закупает за границей.       Подперев голову рукой, оставшейся свободной, Ло придвинул к себе чернённую гильотину для сыра и, отрезав себе ломтик, откусил. На языке расплылся маслянистый привкус.       Опять перезрелый.       Говорил же служанкам, чтобы ему эту дрянь не подкладывали, так нет, всё равно продолжают. Хоть бей их.       Отложив кусаник, Ло тоскливо улёгся на стол, отодвинув тарелки, и пробубнил: — В Норд Блю ничего нет, кроме рыбы и ягод… Ненавижу это море.       Мама, у которой появился в битве новый оппонент, тяжело вздохнула и отставила тонко звякнувшие приборы. — Ты не прав, Ло. Не надо так говорить, к тому же ты нигде, кроме Флеванса, и не был, — попыталась было она переубедить его, но сын, крутя серебряную вилку на столе, ответил: — У нас хозяйственная география в школе была, я помню, нам говорили, что весь Норд Блю — это тайга и тундра.       Он же не идиот. Не умственно отсталый!       И, сев прямо, Ло начал с умным видом перечислять, загибая пальцы: — Чернозёма нет, одни скалы и пески, где растут только ёлки да сосны.       Лами, готовая выслушать всё что угодно, лишь бы не есть, развесила уши, пока её старший брат делился знаниями: — Зерновых — пшеницы, риса, кукурузы — нет. Только рожь и ячка, а ты их не ешь. Чай, кофе и орехи закупают только на Гранд Лайн. Без парников и оранжерей растут только капуста, морковь да свёкла. Картофель. Репа. — Гадость, — сморщила нос Лами.       Вот. Ло всё прекрасно помнит, хотя на уроке вполуха слушал, а учебник потом даже не открывал. Жаль, что папы нет, он бы понял, что никакой интернат Ло не нужен.       Глядя на надкусанный ломтик перезрелого сыра с белой корочкой, он задумчиво продолжал: — Сами острова на карте не разобрать, и даже будь на них нормальная почва, её бы для сельского хозяйства не хватило, поэтому же и скота нет — ему ведь пастбища нужны, а где ты их возьмёшь? Держат только птицу и свиней. Коровы ягель не едят. Поэтому твоя телятина, Лами, и молоко на завтрак стоят как новая муфта.       Не уловившая логической цепочки притихшая сестрёнка, которой уже влетело за потерянную норковую муфту, непонятливо спросила: — А молоко тут при чём? Я пью молоко. Только коровье, — добавила она. — А козье и овечье не вкусное, воняет.       Сам пытающийся уловить нечто ускользающее от его сознания Ло окончил мысль: — Коров нет, их не прокормишь, а нет коров, значит, нет коровьего молока и кисломолочки, нет творога и сыра. И мороженого твоего обожаемого тоже нет. — Но у нас же они есть? — Есть, — кивнул Ло, глядя в натёртую до блеска серебряную ложку. — Потому что мы богатые, Лами. Поэтому ешь, что дают, и не упрямься, — но сделавшая для себя собственные выводы сестрёнка важно заявила: — Если мы богатые, пусть мне принесут мяса! Хочу мяса!       Вздохнувшая мама позвонила в лежащий рядом с ней колокольчик. Вновь пришедшая из кухни Дарика выдавила из себя нервную и подобострастную улыбку, поклонилась и услышала: — Подай ещё одну порцию телятины, — кивнувшая девушка уже собралась было что-то добавить, но её задержали словами: — И отнеси господину Галену ужин в его кабинет. Он сегодня опять слишком занят.       Робко затоптавшаяся на пороге служанка невнятно пробормотала себе под нос: — Конечно, всё исполню, вот только… Там пришли… Просят принять.       На светлое лицо мамы набежало облачко.       Она явно сомневалась в том, что стоит это делать, о чём и поделилась с прислугой: — Плохая была идея — бедняков прикармливать, — припомнила мама самый первый раз, когда они открыли двери своего дома страждущим. — Знали ведь, что потом целую свору приведут, не отобьёмся. В больнице и так некоторые врачи взяли в привычку после своей смены их подлечивать, вот бедняки теперь и шныряют у ворот, проходу никому не дают. Ладно ещё хоть не цепляются.       Явно желая закончить мыслью о том, что они никого не могут принять, молодая хозяйка дома взглянула на своих детей, размазывающих по тарелке еду, припомнила их долгий, ни к чему не привёдший разговор и в итоге со вздохом приняла решение: — Впрочем… Ладно, впускай, — и заранее уточнила: — На улице довольно грязно, они не наследят? — Я могу попросить их оставить обувь на пороге, — успокоила её служанка. — Тогда впусти их, — махнула рукой мама и, промокнув рот салфеткой, отложила её в сторону. — А без этого никак было не обойтись? — мрачно пробубнил Ло, но его не услышали.       Из прихожей раздались приглушённые голоса, кашель и восхищённые детские возгласы: — Мамка, глянь, ихние ковры золотом шиты! — Глянь, глянь!..       Ответ был неразличим, но галдёж прекратился, послышались шаги.       Ло, пережёвывая телятину, оторвал мрачный взгляд от сияющей посуды и посмотрел в двустворчатый дверной проём, в котором теснилась худая беременная женщина, малец лет двенадцати и девочка одного с Лами возраста, держащая на руках грудничка. Тот сосал грязный палец сестры. Ло сморщился.       Озябшие бедняки же робели, топтались, не зная куда себя деть, урчали желудками, вдыхали аромат сдобного хлеба и мяса и огромными глазами смотрели на сервированный стол.       Это уже был далеко не первый раз, когда их дом посещали бедняки: родители хоть и были не рады «прикармливать бедных», считали важным, чтобы Ло и Лами учились помогать ближним, ведь, как будущим врачам, им должно быть свойственно милосердие. Милостыню всегда давали натурой: наскучившей одеждой или оставшейся после ужина едой, иногда лекарствами или даже осмотром и посильной в домашних условиях медицинской помощью, но никогда! Никогда не деньгами. Ведь нищим их не на что тратить, кроме как на выпивку или недавно появившиеся во Флевансе наркотики, а подобного родители не могли дозволить. — Бедные дети, — качала головой хозяйка дома. — Им срочно требуется тёплая одежда. У нас она найдётся, не волнуйтесь. — Спасибо вам, госпожа, вы так добры… — едва слышным от простуды голосом прошептала нищая, на чьих воспалившихся от недосыпа глазах выступили слёзы.       Ло узнал её: это она сегодня весь день обивала порог их больницы, с этим же самым грудничком на руках. Не удивительно, что он болен: если совать детям в рот грязные пальцы, чего ещё ожидать? Идиоты. Вот кому в интернат для умственно-отсталых надо.       Явно тоже заметившая это мама неловко спросила: — Я вижу, ваш малыш захворал? Позвольте, я его осмотрю.       И, встав со стула, подошла к свободному краю длинного стола, подзывая девку-побирушку с грудничком к себе. Та робко подошла, не сводя взгляда огромных тёмных глаз с яств, и, чуть было не запнувшись то ли о ковёр, то ли о собственную длинную юбку, передала закряхтевшего младенца маме, которая сочла нужным отчитать неразумную: — Запомни, нельзя давать детям в рот грязные вещи, даже пальцы, — и, обратившись к их матери, строго спросила: — Как же вы такое допустили, милочка?       Закашлявшаяся нищая развела тощими руками и, поправив протёршуюся на шее шаль, прошептала: — У меня с голода молоко закончилось, а если дать ему палец пососать, он тот за грудь на время принимает и кричать перестаёт. Тем и перебиваемся.       Повисло неловкое молчание.       В натопленной столовой стоял спёртый воздух сытого благополучия.       Дарика и показавшая нос с кухни черновая кухарка смотрели на жмущихся нищих с жалостью: но Ло видел, что это было сострадание слуг, имеющих тёплый угол. Слуг, которым не нужно думать о своём пропитании. Странный сегодня вечер…       Молча распелёнывая младенца из кучи вонючего обоссанного тряпья и гуля над ним, мама одновременно бросала неодобрительный взгляд на огромный, выпирающий живот нищенки, напоминавший воспалённый нарыв, но всё же нашла в себе силы с вежливой улыбкой поинтересоваться: — Вижу, вы в тяжести. Четвёртый малыш? — Нет, восьмой, — всё так же еле различимо прошептала эта крольчиха.       Мама в шоке подняла на неё своё лицо с округлившимися глазами, после чего строго поджала губы.       Всё её расположение как ветром сдуло.       Раздался чеканный голос: — Это безрассудно. Восемь детей в вашем положении, — смешок. — Не удивительно, что вы только и делаете, что по домам работающих людей ходите и подаяние простите. Восемь детей!.. Это даже звучит дико.       Вжавшая голову в плечи нищая не знала куда себя деть, прижала к себе цепляющуюся за её старую юбку дочку и начала оправдываться: — Так, а как же ещё, госпожа? Дети же сами получаются, я о них не прошу. — А предохраниться от нежелательной беременности вы не пробовали? — с толикой презрения к подобной глупости спросила медсестра, но её непонимающе переспросили: — Что делать?       Ло закатил глаза и со вздохом отвернулся, улёгшись на стол. Он как-то раз слышал историю от одноклассника, что нищенки используют презервативы вместо лент для волос, мол, держат пучок хорошо. Класс тогда просто животы надрывал, хохоча над безграмотностью и тупостью всякого сброда.       Мама же, явно не желая обсуждать столь деликатную тему в присутствии детей, подозвала гостью ближе к себе и спросила: — А мужа в постель не пускать вы пробовали? — и тут же засюсюкала над закряхтевшим маленьким пациентом: — Тише-тише, солнышко, кто это тут у нас заворочался? Кстати, у него серьёзный недобор веса, его стоит кормить чаще и добавлять в молоко кусочки масла. Ну так что, не пробовали, нет?       Не успевающая за таким потоком информации и обвинений гостья погладила синюшного ребёнка по лысой головке и ответила: — Да вы что, мужа в постель не пускать — он же меня поколотит.       Мама нахмурилась и, не прекращая осмотр, посоветовала: — В таком случае, милочка, вам в жандармерию обращаться надо, а не сносить домашнее насилие. Пусть мужа в тюрьму сажают… — Да что вы! — выкрикнула перепугавшаяся нищенка и тут же чудовищно закашлялась, прикрывая рот шалью. — Что вы такое говорите? Если мужа посадят, откуда мне деньги брать, я одна восьмерых детей не вытяну, что вы, нет, нет! Что вы?! — И прошептала ещё тише, чем раньше: — Пусть уж лучше бьёт.       Начав обратно запелёнывать ребёнка в драное тряпьё, мама уточнила: — Странно выходит. Муж у вас работает, королевская семья Флеванса всем мигрантам крышу над головой даёт, а вы всё в двери стучите, попрошайничаете. Всё вам мало.       И, передав ребёнка на руки прячущей взгляд женщине, вопросительно приподняла бровь. Ей послушно ответили, точно на допросе: — Нам и правда дают жильё. Двадцать квадратных метров на семью. Но детей много… Вот и выходит, что места мало. — Конечно, — кивнула мама. — Плодитесь, а потом жалуетесь, что места мало. Конечно, его мало, восемь детей! — и, бросив взгляд на живот готовой расплакаться женщины, отметила: — А вы хронически беременны, небось, нигде и не работаете.       На глазах отчитываемой нищенки показались слёзы. Слова вырывались напополам со всхлипами: — Я постоянно работаю, работаю с шести лет, я не тунеядка, только в день, когда рожаю, и ещё денька два-три отдыхаю, а потом снова в ресторан на кухню — я посуду мою, овощи чищу, отходы выношу… — Отвратительно, — с презрением бросила мама. — Не удивительно, что ваши дети такие болезненные, если вы во время беременности тяжести таскаете, спину гнёте и плод пережимаете.       И, опустившись на стул, тоном человека, знающего свои права, поинтересовалась: — Вы хоть знаете, что, по закону Мирового Правительства, беременным и родившим женщинам положен отпуск два месяца до и месяц после родов?       Нищенка утвердительно закивала, прижимая младенца к обвисшей и пустой груди. — Я… Я слышала об этом законе, госпожа, но я не могу так долго отдыхать, меня уволят. Кто ж будет за мной три месяца место держать? — Вам следовало бы!..       Неожиданно задрав подбородок, гостья спокойно посмотрела на одетую в атлас и жемчуг маму своими большими тёмными глазами и твёрдо произнесла: — Богатому бедного не понять, госпожа, вы уж простите меня за прямоту.       И внимательным взглядом, в котором не было зависти, а лишь беспросветная печаль, оглядела круглое, точно у полной луны, лицо Лами, хмурого Ло и дополнила: — Вам не понять меня, а вашим детям не понять моих детей. Вашим детям не придётся ни перед кем спину гнуть. Не придётся на помойках рыться в поисках отбросов, не придётся в тряпьё кутаться, угол на ночь зимой искать. Они проживут счастливую жизнь в довольстве, и в этом нет ничего дурного. Я лишь хочу, чтобы мои дети имели хоть кроху чего-то подобного.       Мама заметно смутилась. Пригладив волосы и поправив в укладке жемчужный ободок, она растерянно покивала, а затем взяла нищенку за её заскорузлую, обветренную на морозе до крови руку своей холёной ручкой и мягко произнесла: — Вы правы. Вы во всём правы, простите меня за где-то излишне резкие слова, — и твёрдо произнесла: — Ло, Лами! Принесите свою тёплую одежду.       Дети невольно сползли со стульев. Ло махнул рослому, но тощему пацану рукой, приглашая идти за собой. Из столовой доносился притихший голос мамы: — Я дам вам таблетки, будете пить их после каждого!.. Кхм, соития с мужем. Капли будете давать младшему утром и вечером по ложке и старайтесь держать его в тепле, но слишком не перегревать, — и настоятельно попросила: — И прошу вас, не давайте ему грязные пальцы, давайте хотя бы что-то чистое.       Начиная со второго этажа голоса перестали быть слышны.       Даже не проверяя, идёт ли за ним тот пацан-попрошайка, Ло поднялся на свой этаж и вошёл в гардеробную, щёлкнул выключателем: зажёгся яркий электрический свет.       Зашедший следом нищий раззявил рот, с благоговейным ужасом и восторгом глядел на ряды шкафов, где аккуратно была развешена одежда: рубашки, футболки и кофты, брюки и шорты, внизу расставлены ряды начищенной прислугой до зеркального блеска обуви.       Улёгшись на стоящий около стенки замшевый диванчик, Ло милостиво махнул рукой и произнёс: — Можешь взять десять любых вещей. Разрешаю. — Вообще любых? — а в голосе недоверия хоть половником черпай.       Ло кивнул.       Одетый в бумазейные штаны с пузырями на коленках и драную доху, бедняк прогуливался мимо рядов с одеждой, точно по аллее, водя, но не касаясь кончиками пальцев шёлка, вельвета и нежного хлопка, густого меха и натуральной кожи. Ло на всякий случай пояснил: — Только меховые вещи брать не советую. — Да это и так ясно, — пробормотал нищий и почесал затылок. — Я не тупой, ты не думай. Настоящий мех себе только богачи позволить могут, меня в нём жандармы тут же сцапают и за границу выкинут, а там хоть ложись и помирай. Тута хоть как-то жить можно. Я ж это… Того!       Начал он наконец выбирать вещи и зачем-то делиться абсолютно не нужной Ло информацией: — Короче, вместе с батькой с восьми лет на шкурообрабатывающем заводе работаю, как евоный подручный помер. Хорошо работаю и знаю, что пушной зверь только в Норд Блю водится, а так как ему жить негде и жрать нечего, его мало. Каждая особь на счету, а во Флевансе у каждого местного по шубе, если не по две. Поэтому все шкурки сюда и привозют.       Не выказавший ни крохи заинтересованности Ло поторопил "гостя" с выбором. — Я вещи пока сюда буду ложить, можно? — спросил этот трудяга, на что Ло, у которого из ушей была готова потечь кровь, кивнул и ответил: — Можно. Всё выбрал? — Да вродь того, — кивнул и ему. — Ты ж мелкий, мне твои шмотки не подойдут, они разве что на Тима налезут, — и зачем-то углубился в пояснения: — Тим — это мой брательник, ему шесть стукнуло, да и ему маловато будет.       Уже давно привыкнув к тому, что все дети, прибывшие во Флеванс, были настоящими акселератами, Ло угрюмо промолчал. Девятилетние мальчишки из-за границы были ростом под метр тридцать, а некоторые вообще почти полтора метра, тогда как в самом Ло и его одноклассниках в том же возрасте едва ли был метр. Доктор Листер говорил, что это свинец спровоцировал прогрессирующую низкоророслость населения Флеванса, отчего даже ступени в старых домах казались чересчур высокими, но приятней было думать, что это прибывающий сброд похож ни гигантских неповоротливых горилл, а архитекторы прошлого просто дураки. — Если выбрал, тогда уходим, — оборвал Ло продолжившийся словесный понос. — Выходи.       Задержавшийся на пороге нищий пацан, с восьми лет работающий на заводе и наверняка в жизни не видевший учебники, последний раз окинул восхищённым взглядом гардеробную и произнёс: — Я бы тут жил.       Закрывший дверь прямо перед его носом Ло бросил в ответ: — Ты же не моль, чтобы в гардеробной жить.       Ему кивнули. — Моль во Флевансе живёт лучше людей за его пределами, — произнёс нищий и, прижав к груди одежду, спросил: — Ты знаешь, как за границей называют Белый Город? — Нет, — ничуть не заинтересованно спросил Ло, начав спускаться с витой дубовой лестницы, ярко освещённой огромной хрустальной люстрой. — И как же? — Земная Мариджоа.       М-м. Ясно.       Соскучившаяся мама, явно давно мечтавшая после полной смены перебраться из столовой в гостиную и понежиться в кресле, насильно заставляла себя говорить с приевшейся гостьей. Ло понимал её: неприятно видеть перед собой настолько очевидную нужду, причиной которой была явная глупость и недальновидность.       Заметив вернувшихся детей, мама встала и с вежливой улыбкой хотела было уже выпроводить разомлевших гостей прочь, когда увидела устремлённый на тарелки с размазанной, давно остывшей едой голодный взгляд девочки-побирушки. — Лами, подойди ко мне.       Сестра, о чём-то успевшая разболтаться с голодной ровесницей, подскочила к маме. Та, нарезав поданный на сладкое румяный ягодный пирог на десять ломтей, взяла один из них, остальные завернула в батистовую салфетку, вручила всё это Лами, и пока та важно дарила пирог так и не успевшей до конца согреться маленькой побирушке, мама с умилённой улыбкой смотрела на эту сцену и объясняла: — Это вам. Поделитесь с братьями, сёстрами и отцом. И не забудьте одежду и лекарства.       Наконец, шепчущая благодарности нищенка ушла, держа на руках разморившегося в тепле грудничка, парень, прижимая к себе полученную одежду, а младшая девочка, благоговейно неся в озябших ручонках кусок свежего пирога. Дверь захлопнулась.       Раздался звонкий хлопок в ладоши!       Облегчённо выдохнувшая мама, весело улыбаясь, поинтересовалась: — Ну, кто будет мороженое на десерт? — Я! Я! — закричала обрадованная Лами, а Ло буркнул: — Все будут.       За чёрным окном выла зимняя вьюга.       Беседа с отцом никак не шла из головы. Интернат. Оскорбления. Драки. Интернат. Жандармерия. Бродяжничество, вандализм!.. Да где его нет?       Под ногами хрустел наст. Ноги проваливались по щиколотку в снег, бурки грели, но пальцы на руках без рукавиц и муфты медленно замерзали, приходилось подносить ко рту и дуть на них. Летя по полутёмным улицам, чьи белые стены местами были разрисованы граффити, Ло смотрел в редкие чёрные провалы выбитых стёкол.       Когда это началось? Год назад? Два? Три?       Когда Белый Город из процветающего королевства шахтёров превратился в прибежище малолетних уголовников и понаехавших нищих?       Ло не знал ответа.       Забравшись на постоянно открытую колокольню, он сел на край, пропустив ноги сквозь гнутые прутья ограждения, так что они свободно повисли в воздухе. Больше идти до утра было некуда: граница ночью закрыта. Весь Флеванс отсюда было видно как на ладони: высокие дома, где в окнах горел свет, улицы, редкие прохожие, среди которых Ло узнал торопящегося в больницу отца. Точно, ему же что-то говорили про токсикологию.       Янтарные горы, кольцом окружающие город-государство, не позволяли увидеть того, что раскинулось за его пределами, и напоминали удавку. Белый Город был внутреостровной страной и даже с колокольни — самой высокой точки Флеванса — не было видно Норд Блю.       Ло вообще моря никогда не видел, зная лишь то, что где-то там оно точно есть.       Есть и другие моря, другие острова, Гранд Лайн и Калм Белт. Есть Морской Дозор, который во Флеванс если и показывал нос, то пару раз за год, да и то с простыми жителями не контактировал: не было ему дела до страны, где пиратов и море только на страницах газет видели. Так какое им дело до Ло?       Задубевшие пальцы крепко сжимали потрёпанный учебник анатомии, в котором сейчас было не разобрать ни строчки. Будущее, которое он так старательно выстраивал у себя в мечтах, разбилось на осколки, превратилось в сущую издёвку, и было не ясно, что ему вообще теперь делать? Что делать?! Как, чем вообще?! Где, на что?! А родители? Лами?       Звёзд Ло в ту ночь так и не увидел: грязно-серый дым, валящий из коптящих заводских труб, раскинулся над Флевансом сплошной завесой, и сколько бы молча плачущий ребёнок ни вглядывался в небо, всё было тщетно.