Сердце пирата

             Когда пират замолк, в каюте уже почти окончательно рассвело. Солнечные лучи залили комнату золотистым маревом, отражаясь от рассыпанных по полу чешуек ослепительным сиянием, что бросало на стены причудливые, завораживающие блики.       — Тебя… зовут Даррен? — тихо произнес тритон, неслышно приблизившись к капитану и осторожно положив ладони на его плечи.       Удивительно, как смог капитан пережить такую бурную любовь, предательство, а затем простить коварную, изменчивую ундину. Более того — суметь понять и принять мотивы, что ею двигали тогда. Ведь для морского народа мимолетная прихоть, каприз — превыше всего. Они привыкли идти на поводу у своих желаний — переменчивые и капризные, как само море. Никогда не знаешь, что может смягчить ваиди, а что разгневать. Опасно навлечь на себя обиду морского обитателя, ибо мстить за него будет сам Кихей и Вайдириад — их грозные божественные родители.       Пират ответил рассеянным кивком, все еще глядя в окно, туда, где слышался далекий плеск волн, где на лазурных пенных гребнях играла солнечная прель. Мерно покачивающиеся волны, плескавшиеся о борт корабля, убаюкивали и усыпляли. Чем дольше на них смотришь — тем отчетливее кажется, что слышишь далекий голос морских обитателей. Они поют о том, как прекрасны и пленительны морские закаты и рассветы, как великолепна в своей неистовой ярости и мощи свирепая буря, как красивы пылающие алым заревом гигантские волны далеко на горизонте, как загадочно волнителен жемчужный туман по утрам, что укутывает море в свои бархатные объятия.       Море всегда манило и одновременно пугало маленького тритона. Потому что он дрожал от страха при мысли, что кто-то узнает о том, кто он на самом деле. Он отторгал саму свою сущность и жил в извечном страхе быть раскрытым. Он отказывался понимать своих собратьев, которые представали для него всю жизнь из рассказов, что он слышал от людей, и книг, написанных людьми же, коварными соблазнителями и искусителями, обманом заманивающими в море смертных и похищающими их сердца. Он слышал, что ваиди могут залюбить до смерти, принести как несметное богатство, так и огромное несчастье — благословить или проклясть.       Но из повести Черного Волка одна из его сестер представала пленительной и прекрасной ундиной, печальной пленницей своих желаний, закованная в пороки своих капризов и обреченная видеть мир через призму собственных сиюминутных порывов. Словно Волку было жалко Нию, словно он понимал ее и сожалел о том, что все закончилось так… горько.       А юноша не хотел ее понимать. В груди вскипал невольный гнев, и ярость клокотала в горле едва сдерживаемым, пугающим даже его самого рычанием — так нельзя! Это невозможно! Быть столь безответственной, игнорировать последствия своих поступков, обречь другое разумное существо на такую ужасную участь…       — Даррен… — тихо прошептал он внезапно охрипшим голосом. — Неужели… это навсегда? Навечно? Ты обречен жить с этой виной так долго и не обрести покоя никогда?       — Вечность — это такая малость по сравнению с тем, что я сотворил, позволив своему человеческому началу взять надо мной верх, — пожал плечами Волк равнодушно.       — Но я хочу помочь тебе… — Юноша попытался мягко развернуть капитана к себе лицом, а когда тот повернулся к нему, зашептал горячо: — Неужели нет никакого способа вернуть тебе сердце? Неужели ты будешь до скончания времен влачить такое незавидное существование — без простых радостей, без желаний и эмоций? Разве ты не знаешь, что эмоции — это самое чудесное, что есть у человека? Именно маленькие радости делают нашу жизнь лучше, богаче, красивее…       — Ах, мой маленький русал, какие мудрые речи ты завел, — скептически усмехнулся Даррен, поднимая руку и с неожиданной мягкостью, если не нежностью, заправляя ему за ухо золотистую, чуть вьющуюся прядь волос, что доставала тритону до ключиц. — Ты прожил от силы два десятилетия, но уже думаешь, что можешь говорить такие вещи? Скажу тебе больше — ты абсолютно прав. Но я, лишившись возможности чувствовать, обрел другие. У меня нет слабостей, я не чужд, но равнодушен к любым удовольствиям, я един с морской стихией. И никогда не лгу.       — Мне кажется, что цена, которую ты заплатил, гораздо выше того, что получил взамен, — прошептал тритон, запрокидывая голову, чтобы взглянуть ему в лицо.       Волк лишь снова безразлично пожал плечами.       — Ты просто забыл, каково это… чувствовать, — вздохнул юноша.       — У меня такое впечатление, словно ты уверен, что сможешь напомнить мне, как это, — с иронией ответил пират, выгнув дугой левую бровь, словно хотел спровоцировать его… Но на что?       — Смогу! — с неожиданной пылкостью заверил его мальчишка. — Просто позволь мне…       Его ладони лихорадочно заскользили по груди капитана, нырнув за распахнутый ворот его рубашки, но Волк перехватил его руки за запястья, едва заметно качнув головой.       — Не думаю, что это верный способ. Я не…       Договорить он не успел — привстав на цыпочки, юноша обвил руками его шею и прижался к губам, целуя жадно и неистово. И суровый капитан, покорявший даже морские бури, сдался — обвил руками хрупкую талию ваиди, прижимая к себе крепче, накрыл губами податливый и мягкий рот, скользнул языком меж уступчиво приоткрытых губ, но не свирепо и яростно, как в прошлый раз, а почти нежно и ласково, если не просительно. И такая удивительная перемена заставила тело русала затрепетать от восторга и волнения.       Отчего-то позабыв все свои умения, что получил в постели короля, он растерялся, неумело, но пылко отвечая на поцелуй пирата, с отчаянием цепляясь за его шею, словно боялся потерять. И не возражал, когда сильные руки сжимали его все больше, притягивая к горячей груди мужчины так, что дышать становилось нечем. Только сам отчаянно льнул теснее, зарываясь тонкими пальцами в густые волосы на затылке капитана и не замечая, как скатываются по его щекам алмазные капли, падая на одежду прозрачными драгоценными жемчужинами.       — Почему ты плачешь? — оторвавшись наконец от сладких губ ваиди, хрипло спросил пират, осторожно стирая еще не застывшие слезы с его щек.       — Потому что… не могу сдержать слезы, — честно отвечал юноша, глядя на красивое мужественное лицо капитана сквозь дымку, застившую глаза. Он пытался моргать, но слезы наворачивались вновь, и странно, что он не мог их сейчас сдержать, ведь раньше, при дворе Его Величества, носить любые маски было так легко…       Отчего-то больно щемило в груди, и Даррен, словно заметив его взволнованное состояние, снял с шеи одну его руку и прижал его ладонь к своей груди, накрыв ее своей холодной ладонью. Так странно — у пирата было горячее тело и холодные руки.       — Ты чувствуешь? — все таким же хриплым шепотом спросил он.       — Сердце не бьется, — пресекшимся голосом пробормотал русал.       — Мое — нет. Там пусто, — кивнул капитан. — А твое?       Юноша удивленно замер. Он никогда не задумывался о своем сердце. Тогда Даррен положил его ладонь ему же на грудь, снова накрыв своей, и он почувствовал мерное биение собственного сердца.       — Слышишь? Твое сердце бьется.       Несколько долгих минут они оба молча слушали, как равномерно отстукивает медленный ритм сердце юноши, пока наконец он не решился прервать эту идиллию.       — Но… ты сказал, что у ваиди нет сердца.       — Очевидно, ты ваиди лишь наполовину, — улыбнулся капитан, но в улыбке его не было ни капли тепла.       Русал шумно выдохнул и, прильнув к горячей груди пирата теснее, зарылся лицом в его рубашку, увлажняя ее своими слезами.       — Я хочу помочь тебе, — повторил он. — Пожалуйста… пожалуйста…       Снова и снова он повторял это слово, как заклинание, пока мужчина успокаивающе поглаживал его по волосам.       — Прости.       — Что? — удивленно вскинув голову, спросил юноша.       — Прости меня, — повторил Даррен. — Ты должен меня простить.       — Но за что? Ведь ты ничего мне не сделал… — Голос мальчишки пресекся, и уже совсем тихо он добавил, опустив голову: — Даже наоборот.       В следующее мгновение он почувствовал, как пальцы Даррена приподнимают его голову за подбородок, но не грубо, а мягко и нежно, и встретился взглядом с потемневшими синими глазами.       — Тот, кого проклял ваиди, может быть спасен лишь ваиди. Если сможет тронуть лед в душе морского создания. И тогда ваиди может его не только простить и даровать смерть как успокоение. Но также простить и даровать новую жизнь, — почти прошептал капитан.       Несколько секунд юноша переосмысливал сказанное им.       — Как… я могу это сделать? — хрипло прошептал он. — Просто простить?       — Подари мне частичку своей души, — глядя в его глаза, прошептал Даррен, внезапно склоняясь к его лицу с явным намерением поцеловать вновь. — Люби меня на рассвете этого дня так, как не любил никогда и никого. Дай мне сделать глоток из чаши твоих чувств ко мне.       Ваиди зачарованно выдохнул, покорно приоткрывая губы. Сознание помутилось от слов капитана, и, привстав на цыпочки, он снова обвил руками его шею, сам накрывая его губы своими; на этот раз рот пирата не был таким неприступным и жестким — Даррен смягчился, позволяя юноше вести этот поцелуй.       Выполнить просьбу Даррена было совсем несложно, потому что за одну только ночь, ведомый своей проклятой, весьма переменчивой натурой морского создания, ваиди успел проникнуться чувствами к суровому и жесткому капитану. Был ли то очередной его мимолетный каприз, а может быть, глубокое, как само море, серьезное чувство, но юноша мог с точностью сказать, что никогда еще не ощущал себя таким восхитительно свободным от навязанных людьми правил и оков человеческой морали, как в объятиях этого пирата.       И он целовал своего капитана… Целовал так, как никогда в жизни не целовал даже Его Величество. Как не целовал никого и никогда. Задыхаясь от едва сдерживаемой нежности, от обуревавших его чувств, так внезапно взметнувшихся в его непостоянной душе после рассказа Даррена. Почти больно тянул мужчину за волосы, пытаясь в поцелуе отдать ему всю свою потребность в нем, выразить, как он для него желанен и необходим. Именно сейчас и здесь.       Даррен отвечал ему неожиданно мягко и почти с той же щемящей нежностью, но чувствовалось, что он все еще сдерживается, обнимая его за талию, с трепетом водя ладонями по узкой спине юноши. Развернувшись, он осторожно усадил его на высокий сундук, стоявший у окна и накрытый пледом. Развел его бедра, присев между ними на корточки и принявшись осыпать едва ощутимыми, но такими жгучими поцелуями бледную, изящную шею и хрупкие ключицы. И спустив с одного плеча рубашку, запечатал своим поцелуем кожу и здесь.       Ваиди не протестовал, зарываясь пальцами в густые волосы капитана, забираясь ладонями за ворот его рубашки и лишь сильнее прижимая к себе его голову.       Медленно и осторожно расстегивал Даррен пуговицы, постепенно обнажая светлое тело, кое-где еще покрытое чешуйками, пока ворот рубашки не распахнулся так широко, что упал с узких покатых плеч юноши, сбившись до талии.       Когда жгучие и трепетные поцелуи посыпались на его грудь и живот, ваиди не выдержал и тихо застонал, шире разводя ноги и дыша часто-часто.       — Пожалуйста, Дар… Пожалуйста, люби меня, — хрипло шептал он в лихорадочном забытьи и сам не осознавал, чего просит.       Но капитан, кажется, не возражал и охотно выполнял его просьбу. Во всяком случае, ни в одном его прикосновении или поцелуе не было ни капли той первобытной завоевывающей ярости, что в первую их ночь. Он не брал штурмом, не завладевал, словно вернувшийся хозяин, не присваивал насильно. А просил каждым своим прикосновением, боги, как же он просил… Нежно, трепетно, мягко, чарующе, умолял каждым поцелуем, и ласки его были такими благоговейными, словно он сейчас обнимал не простого юношу, а по крайней мере божество.       И от такого обращения, от такого капитана русал просто медленно сходил с ума. Потому что сейчас его целовал и ласкал не Черный Волк, но сам Даррен.       И отказать ему было невозможно — хотелось вечность купаться в его объятиях, пить его поцелуи, его нежность, закутаться в его любовь, как в теплый плед, и не отпускать. Никогда еще не ощущал королевский фаворит себя таким желанным, таким прекрасным, таким… любимым.       Даррен попросил подарить ему свою любовь, но отчего-то все выходило наоборот.       — Даррен, Дар…       И снова его трепетные ласки, волшебные объятия и поцелуи, кажется, что весь мир сузился до размеров этой маленькой каюты, в которой на стене мерно ходили часы, где на полу прыгали по золотым чешуйкам солнечные блики, где солнце, льющееся из окна жидкими лучами, приятно согревало его затылок… где Даррен сидел меж ног, осыпая поцелуями его тело и каждым своим прикосновением вознося все выше и выше.       Когда пират перенес его на кровать, он не заметил, лишь ощутил затылком мягкую поверхность подушки и приятную, волнующую тяжесть горячего тела уже обнаженного капитана, накрывшего его сверху.       И мерные волны, что по-матерински убаюкивали корабль, сливались с такими же нежными и глубокими толчками Даррена в его теле. Юноша лихорадочно оглаживал ладонями сильную спину, бугрившуюся мускулистыми лопатками, зарывался хрупкими, тонкими пальцами в густую смольную гриву шелковых волос на затылке капитана, обхватывал ногами его бедра, каждый толчок встречая на полпути, и все равно казалось, что этого мало, хотелось просто раствориться в нем, в Черном Волке.       — Меня… зовут… Эмириди ¹, — хрипло прошептал он, когда приближающаяся волна наслаждения почти захлестнула его с головой.       — Меня зовут Эмириди, — задыхаясь, повторял он отчаянно снова и снова, словно надеялся, что это поможет ему удержать в своих объятиях морской ураган по имени Черный Волк. — Пожалуйста…       Слезы ваиди рассыпались вокруг них сверкающим жемчугом, но оба не обращали на это внимания, пока все перед глазами не закружилось водоворотом удовольствия, и в глазах не помутнело от недостатка воздуха.       Даррен любил его так, словно для него этим ало-золотым рассветом он стал одним-единственным, самым желанным и самым прекрасным. Всю ту нерастраченную нежность, все те чувства, что, казалось, давным-давно уже похоронил в своей душе под толстым слоем равнодушия и безразличия ко всему, все то хорошее, что было в нем когда-то и, возможно, еще оставалось, он подарил хрупкому маленькому тритону в своих объятиях.       — Спасибо… — бархатистым шепотом отозвался Даррен.       И они купались в рассветных лучах, освещенные золотым маревом зарождающегося дня, и в слезах ваиди, что устлали пиратское ложе сверкающим покровом жемчуга.       И каждая из этих слезинок стоила целое состояние… И один небольшой мир.       Когда Эмириди очнулся, оказалось, что каюта была пуста. Некоторое время ваиди лежал один, не замечая, что беззвучные слезы снова скатываются из уголков его глаз на кровать, обращаясь в чистейшей воды жемчуг. Вставать не хотелось, он чувствовал себя опустошенным и несчастным. И одновременно самым счастливым на свете. Он ощущал себя удивительно спокойным и тихим, словно море после того, как по нему прошелся разгулявшийся шторм.       Он знал, что Даррен, скорее всего, уже ушел. И что его нет на корабле. Его вообще… больше нет.       Обернулся ли он морской пеной, поглотила ли его морская пучина, а может быть, он просто исчез, словно его и не было никогда — русал не знал. И знать не хотел.       Любая мысль о том, что это так, вызывала у него жгучую боль в груди, от которой невозможно было ни вдохнуть, ни выдохнуть.       С трудом поднявшись с постели, юноша огляделся — в комнате царил самый настоящий бардак. После свирепой вспышки Волка, после шторма, что устроили сирены. Вещи перемешались, стол опрокинут, по полу разбросано все подряд. Он надел черную рубашку Волка, которую нашел на полу, и направился к выходу.       Нужно уплывать с этого корабля… Но на мгновение у него мелькнула мысль показаться пиратам в своем настоящем облике. Пусть они продадут его в Питомник. Зачем жить, если единственный, кто хоть когда-то нуждался в нем по-настоящему, кто ценил его как личность, кого он успел полюбить всей душой и всем сердцем, которое у него все же было, — мертв теперь?       Эмириди толкнул дверь, стараясь сдерживать слезы, снова и снова наворачивающиеся на глаза, и ступил на палубу. Привычная суета нового дня, снующие по палубе пираты, выполняющие свои обязанности, — все казалось ему таким непривычным и возмутительно обыденным. Как, как может прийти новый день, как все может быть таким же, как всегда, когда Даррена больше нет?!       Не обращая ни на кого внимания, русал направился к корме, намереваясь спрыгнуть в море. Вряд ли кто-то успеет ему помешать. И как странно, что никто не кричит ему вслед и не отпускает похабных шуточек…       — Куда-то собрался? — Неожиданно кто-то резко схватил его за талию, притягивая к широкой груди, опаляющей знакомым, донельзя родным жаром.       — Ты… ты здесь! — задохнувшись от мгновенно наполнившего каждую клеточку его тела восторга и тепла, воскликнул Эмириди, разворачиваясь и обнимая его за шею.       Он недоверчиво смотрел в полюбившееся суровое и такое красивое лицо своего капитана, осторожно касаясь кончиками пальцев его скулы и губ, словно все еще не мог осознать, что Даррен действительно здесь, что он никуда не ушел.       — И… ты не уйдешь? — тихим шепотом все же осмелился спросить русал, задержав дыхание в ожидании ответа.       — Я остаюсь с тобой.       И лицо Даррена осветила мягкая и совсем по-человечески искренняя улыбка.